Размышление
В белёной печи уютно пылают дрова,
И в доме ночном на стенах танцуют жар-птицы;
В оконном стекле рисуется тонкой петлицей
Шафрановый месяц, и тянется время едва.
Два, — отметили стрелки часов.
В проёме дверном послышался скрип половицы… —
Кудесница-ночь плетёт мне свои небылицы,
И ей всё равно — закрыта ли дверь на засов?
А мысль унеслась, минуя стекольный заслон,
Где звёздный огонь срывался, как снег, по крупицам.
Ей часто встречались наивные призраки-лица —
Им в каждой искре мерещился бог Аполлон.
Он! — устал от благой ворожбы,
И каждая прихоть колола его, словно спица —
Чем больше желаний, тем больше зевакам не спится,
Тем больше заказов в потребности лучшей судьбы.
Чуть-чуть волшебства прибудет от Феба* ко всем,
Чтоб море идей светилось фортуной-зарницей.
Увы, за мечтой отважно пойдут единицы,
Другие же снова смирятся с господством проблем…
Ем. На завтрак: румяный омлет,
Кусок пирога и кофе горячий с корицей…
Растаяли звёзды — на небе, в речушке, кринице…
Виват, Аполлон!.. Желаний? Несбыточных нет.
**Феб — прозвище Аполлона (лучезарный, сияющий).
Островок
Новогодняя ночь разгулялась морозною вьюгой,
Сквозняком потянуло из трещин стареющих рам…
Мой затерянный рай — дачный домик, вернее — лачуга,
Был мне больше не рад — он привык к незатейливым снам.
Мне бы свечи зажечь да, укутавшись стареньким пледом,
Пить имбирный глинтвейн, окунуться в мечты с головой…
Только где-то в душе я давно изжила домоседа,
И к тому же гнетёт тишиной этот дачный покой.
Здесь не встретишь чудес — табуретка, диван и печурка,
Да ольховый буфет — он же шкаф, он же кухонный стол.
В нём хранятся открытки, авоська и медная турка,
Отсыревший табак и в закрутках «столетний» посол.
На буфете самом разместилась резная часовня,
По фасаду идёт ровной лесенкой низкий забор.
Это мой островок — я к нему прикипела духовно.
Это дед мастерил, он был на руку ловок и скор.
Дед меня обожал, мне придумывал добрые сказки.
На охоту ходил, делал бочки, всегда занятой.
Жизнь войной обожгла, никогда не делилась по-барски…
Мне бы сердцем понять — как ты там, за небесной чертой?
Оберег
Тихо ступает на цыпочках время —
Каждой секундою ставится точка.
Точка по точке — нелегкое бремя
Мерки расставить на круглую строчку.
Так вот — усердно и без остановки
Стрелками шьёт оберег-одеяние.
Стёжка за стёжкою меткой сноровкой
В мерки вшиваются слезы и счастье,
Радость и горе, мечты и надежды,
Снов зарисовки, победы, промашки…
В жизни последущей мне акушеры
Радостно скажут — родился в рубашке!
Я играю на мандолине
Я играю на мандолине — разливаю душевный свет.
И струится «АМОРЕ-МИО» —
Итальянской любви портрет.
Я дарю его всем прохожим, неустанно дразню струну!
И в ответ получаю тоже
Благодарной любви волну.
Тут смотрю, паренёк в сторонке на скамейке сидит один,
Эсэмэски (видать, девчонке!)
Пишет он, источая сплин.
Я усилил мотив чечёткой, не жалея своих штиблет!
Тот согнулся, как в банке шпрота,
И бормочет какой-то бред.
И звенят, и воркуют томно всемогущие звуки нот —
Он зевает аэродромно,
Прикрывая ладонью рот.
Я ему на кленовом грифе взял высокое «тиу-ту!»
Он же грубо съязвил по рифме,
И сквозь зубы добавил:
— Тьфу!
Я играю на мандолине — под финал дребезжит аккорд.
Он гадает на мандарине
И съедает свой натюрморт.
Сады Семирамиды — античное
Из дальней дороги встречает царя Вавилон,
создателя сада — душисто цветущей эгиды.
И в этом раю, сорвав краснощёкий пион,
к владыке спешит праправнучка Семирамиды.
Шумят водопады, хрустально звенят ручейки,
из мелких озёр пьют воду ручные олени.
В глазах же царевны горят бирюзой огоньки,
и нет больше в них ни капельки горечи-тени.
Считая мгновенья, торопит она визави,
бежит на свиданье вдоль пряных кустов розмарина…
Ах, как же лирично на пальмах поют соловьи!
И шепчутся с грабом о чём-то айва и калина…
О радостной встречи трубят громогласно слоны,
сквозь лапы инжира чуть видятся станы влюблённых.
Сердца их весельем, и счастьем, и страстью полны!
И слышатся трепет и стоны струны Купидона.
А воздух горячий: природа на солнце щедра.
И даже под вечер не чувствует город прохладу.
Устал Вавилон — беснуется нынче жара…
И стонут рабы на подступах к райскому саду.
*На жаркой вавилонской земле, непригодной для пышной растительности, царь Навуходоносор создал висячие сады Семирамиды (7 в. до н. э.). Они были предназначены для своей возлюбленной Аматис. Почему сады названы в честь другой царицы — Семирамиды, жившей прибл. 200 лет назад до появления садов, остаётся загадкой. Именно по этой причине в стихотворении появился образ праправнучки.
Предчувствие
Времени нет — оно зачерствело и раскрошилось.
Я ускользаю сквозь сон в неизведанный Атман.
Знаешь, в космических далях есть и любовь, и милость,
И совсем не тянет вернуться к Земле обратно.
Там другой мир — он вечен, велик и чуден,
А километры — условная мера, и только.
Но стоит замешкаться, как сносит возвратом — «в люди!»,
Минуты впиваются тысячами осколков…
Там же благая сила и смерть ничего не значит.
Там ничего не ждёшь, не ищешь очаг и крышу.
И каждый раз полёты становятся легче, ярче…
Мне только страшно, что больше тебя не услышу.
Маки
Идёт гроза, и маки на лугу
поникли от свинцовых капель ливня.
Чтобы спастись от доли незавидной,
согнули шеи тонкие в дугу.
Несносный дождь по венчикам цветов
выстукивает мрачные миноры:
с надменностью, с ворчанием, со вздором —
и даже на разбой идти готов!
А тучи, всемогуществом грозясь,
огнём сверкают яростно и властно
и, сотрясая воздух громогласно,
растрачивают свой боезапас.
Мелькают стрелы — может, и меня
пронзили бы, не спрячься я под кровлю.
А у самой застыло комом в горле:
какая же покорная Земля!
Не спорит за удел своих детей —
ей всё равно, кому там счастья мало…
Не всем даётся жизнь начать сначала,
а кто-то будет новых ждать дождей…
Но как бы не глумились небеса,
разгонит ветер шумную ораву,
заблещет солнце, и в промокших травах
вновь заалеют маки-паруса.
Зарисовка декабрьской ночи
Простыла… По улицам нынче гуляет декабрь,
морозною стужей рисует на окнах картины.
Медяшку-Луну подбросил в небесный алтарь,
она же увязла в заснеженной кроне осины.
И смотрит в окно мне, где кактус ушастым пятном
на матовом тюле сподобился дымчатой кошке —
хитрит, да и ладно!.. А я расскажу ей о том,
что с ней хорошо, хоть этот спектакль понарошку.
Но та затаилась — ей зритель не нужен совсем,
следит за часами — за тонкими крыльями стрелок.
Ей ближе охота, а я ем малиновый джем…
И хочется спать, ведь полночь уже перезрела.
Когда мне грустно
Когда мне грустно,
я смотрю в окно.
И хоть давно за ним пейзаж знакомый,
всегда найдётся на небесном склоне
от скучных мыслей
сказка-полотно.
То может быть
корабль из облаков,
где капитан — багряный лучик солнца,
он освещает путь и не прогнётся
под властным гнётом
тысячи ветров.
И даже если
за окном туман,
в нём непременно где-то бродит ёжик.
Он скажет мне: печалиться негоже —
ведь счастья больше,
чем душевных ран.
Не покорить тоской
вершины гор,
не бороздить космические дали…
У жизни ты в божественном начале —
так будь же ей ты
верный дирижёр!
Желанный сюжет
Любовь превращает зиму в лето,
Любовь дарит свет.
Он делает важным, могучим, заметным
Желанный сюжет.
Разбуженной страсти пылко, тонко
Звенит тетива.
Взаимные чувства стрелой ангелёнка
Сплелись в кружева.
Завоет ли вьюга в стылый вечер,
А в сердце рекой
Струится парная молочная млечность —
Блаженный покой.
Любовь превращает зиму в лето —
Свежа, как женьшень!
И хочется верить, отменят поэты
Снегурочкин день.
Проводы
Тучное, низкое небо над городом
слёзы роняет дождями досужими.
Ветры расправили длинные бороды,
в редких прохожих швыряются стужею.
Лавки пустуют. По узеньким улочкам
рябью тревожно волнуются лужицы.
Осень разлюблена. Осень измучена.
Больше не светится. Больше не кружится.
Быстро темнеет, и нет благосклонности —
ночь надвигается вязкою сажею.
Я лишь вдыхаю с уместной покорностью:
что-то уходит…
И, кажется, важное.
Сумрак
По карнизам бродит сумрак —
Тихо-тихо, словно кот.
Взглядом пылко-изумрудным
Зажигает небосвод.
Шагом плавным тянет время,
Дожидается луну…
Тайны смелых откровений
Знать позволено ему:
О любви и о разлуке,
О печалях и мечтах.
Видел радость, видел скуку
И щемящий душу страх.
Знает, знает… всё он знает!
Но как раньше, в старину,
Никого не замечая,
Любит слушать тишину.
Каждый вечер и под утро
Начинает свой поход.
Жизнь и смерть сошлись в нём мудро —
Без претензий на черёд.
Новогоднее желание
Зреет полночь, камертоном на часах играет время,
Равнодушно и ритмично чертят стрелки новый круг.
Новогодние гирлянды огоньками красят темень…
У меня же в новогодье — ни рюмашки, ни подруг.
Первый раз от бабьей доли отдыхаю — ленно, просто.
Муж на вахте, дети сладко спят по койкам — тишина!
И не надо мне салатов, «шо-горит» и громких тостов —
Часть моей сумбурной жизни в эту ночь завершена.
Загадала я желанье, что хочу такую долю,
О которой лишь мечтала, но не знала никогда:
Без притворства, без надрывов. И сама себе позволю
Отказаться от скабрёза и табачного вреда.
Пусть волынку тянет время от салюта до салюта,
И слетает позолота мелкой пылью с римских цифр…
Я же верю в мир нетленный и единство с абсолютом.
И под звонкий бой курантов пью торжественно кефир.
Танго
Пылкое танго нам подарило
страсти пьянящий вдох…
Звёздная высь лавиной
нынче у наших ног.
В бой рвётся тело, — ты моя леди!
И на короткий миг
я растворяюсь в образе денди
(жаль, что не твой жених!)
Плавится воздух. К телу плотнее
талии тонкой изгиб…
Только нет смысла писать о войне,
Где я от любви не погиб.
Вальпургиева ночь
В горном тумане плавится лунный свет —
Лунные клочья в кронах дерев осели…
Ведьмы вплетают в мётлы хвосты комет,
Пышут телами от молодильных зелий.
В томных глазах распутниц горит огонь…
Дрогнет земля, и девы умчатся в небо.
Скоро ударят бесы в подземный гонг,
Скоро запустят в воздух незримый невод…
Близится полночь. Хронос угрюм и нем:
Не для любимых вечность хранит красавиц
(чуждый природе этот хмельной гарем,
также претит ей магии ложный глянец).
В горных высотах нынче трещат костры…
Властвует нечисть — та, что не знает смерти.
Пенятся кровью жертвенные котлы…
Ведьм обнаженных страстно целуют черти.
Змеями вьются бестий ночных тела —
Влагой лоснится плоть от животной страсти…
Черти, вампиры, бесы… — сошли с ума
(и не понять уж — кто и какой тут касты).
Дьявол доволен — вот уже сотни лет
Слуги и служки тешат его «по пояс»…
Бог-самозванец ласками их согрет
И охраняем так — не слетит и волос.
Только под утро стихнет порочный стон,
И встрепенётся мир петушиным гимном,
Ведьмы сойдутся в круг — разразится гром…
Горьких девичьих слёз под дождём не видно.
Серое
Я облачилась в ночь,
В ней же ищу спасения…
Можно с таким же рвением
Воду в тазу толочь.
Липнут обрывки фраз
К стайкам случайных образов:
В снах — ни благих, ни розовых
Космос мой в тень погряз.
Мне бы ответ найти —
«Чёрное» или «белое»?..
Утро придёт к шести —
Серое.
Легенда о Вещем Олеге
По легенде князю Олегу Вещему волхвы предрекли смерть от собственного коня. Конь умер, но Олег решил посмотреть на его останки. Придя на то место, где лежали лошадиные кости, Олег пнул ногой череп коня, говоря: «От него ли мне смерть должна быть?» И выползла тогда из черепа змея и «уклюнула» князя в ногу. Разболелся князь и умер.
Просто день был тяжёлый — все силы забрал, как ворюга:
Душный офис извёл телефонной навязчивой трелью,
Да начальник кричал (видно, плачет по нём Кали-юга!),
Мол, не сдашь табеля, то зарплаты лишу за безделье!
Я жене позвонил: — Буду поздно, а может быть, завтра…
И узнал о себе, что я гоблин, причём бессердечный.
Мне на ум тут пришла нецензурная грубая мантра,
Но сдержался — да только от этого было не легче.
Заварил себе кофе, но сердце забилось картечью…
И за дымкой напитка почудилось синее небо.
Я увидел селенье в зелёной долине заречья…
Воздух летом дышал — пахло мятой и скошенным сеном…
Вдоль реки камыши… Длинный берег в белёсых каменьях…
На помосте дощатом две девы полощут рубашки.
Вдруг притихли они… Двое старцев шагают степенно.
Тут и молвит один: — Не могу я забыть, Николаша, —
Помнишь, ты говорил, что скакун мне успением станет?
Где же мой вороной? Повидать бы… Что скажешь, любезный?
— Так уж помер давно! На погосте — в земле да бурьяне…
Ты вот «сто» разменял, а коняга, поди, не железный!
— А пойдём на погост! Говорят, там меж зарослей хвойных
Бродит призрак Аскольда, как только сгущается вечер.
Если так это всё, то помянем в молитве покойных.
Там глядишь, и притихнет огонь во Свароговой печи…
Я увидел потом, как на небе сгущаются тучи,
Да у конских костей ухмыляется старец фривольно:
— Ну уж нет, вороной, не бывать тебе Смерти подручным!
Не тебе провожать меня в путь до небесной пристольни!
Он ногой потревожил зачем-то трухлеющий череп.
Вдруг змея из глазницы к нему устремилась навстречу!
— Ольг (воскликнул второй), берегись! Зря не верил!..
Только жало змеи нанесло свой укус безупречно!
Грянул гром, и земля сотряслась от небесного взрыва.
Я услышал как Ольг говорил: — Моё небо созрело!
Ты за мной не горюй — береги наши рощи и нивы,
Я к богам ухожу, колесница моя подоспела!
Я взывал к небесам и молился: — Верните, как было!
Зазвонил телефон и вернул меня «в-наше-сегодня»!
По мобиле жена что-то мне о любви говорила…
Эх, работа моя, до чего ж ты душе неугодна!
Я такси заказал и помчался с цветами к супруге.
А за мною (вербально) начальника жало летело!..
Я в молитве патрона потом помяну на досуге,
Но назад не вернусь: поднебесье моё не созрело!
Мне бы видеть звёзды
Я сегодня зачерпнула звёзды
В две ладони из холодной речки.
Ничего: что осень, вечер поздний…
Сиротеет на дубу скворечник.
Что пожухли, поредели травы;
Что впилась дождями в землю сырость…
Воронья раскаркалась орава,
Предвещая зимнюю немилость.
Вот и ветер — одурел: с разлёту
Бьёт, ругает, треплет куст ракиты…
Месяц вышел, словно на работу.
Что ему — кто битый, кто не битый?!
Мир давно до нас таким был создан…
Кто же в нём мы — люди, человечки?
Да неважно!.. Мне бы видеть звёзды,
Пусть в холодной, неспокойной речке.
Со мною горы и любимый город
Горному городу — Хадыженску, Краснодарского края.
Вершинами покоясь в синеве,
Влекут меня опять родные горы,
Под ними город, детства милый город —
С вершин он виден, точно на ковре,
И горы для него, что оберег!
Они молчат о прошлом, о своём…
Стремятся тени в свой привычный дом:
К подножиям, где сочная трава
Тропинки кроет нежными шелками…
По ним гуляют ветры и туманы —
И ты идёшь, и выше голова!
Чуть шелестит дубовая листва.
А воздух в гору чище и свежей…
Светло залесье… Купола церквей
Видны ещё, лишь устремишь свой взгляд
В мир, где остались вечные заботы…
Но Дух ведёт на новые высоты —
Сакральный совершается обряд:
Из сердца прочь уходит горе-яд!..
Чем ближе к небу, тем тесней простор,
Встречаешь каменистых скал упор.
А дальше только к Богу птичий путь —
Душа ликует на природном лоне!
И к солнцу сами тянутся ладони…
Набрался сил, наполнил счастьем грудь,
Благословил свой временный приют…
Окинут взглядом новый горизонт,
А город детства — верит, любит, ждёт!
Демон
Вершиною гора пронзила космос —
Тень от неё легла на бренный мир.
На горном пике молчаливый Хронос
Песочные часы остановил.
И демон там на вечность взор открыл…
«От… кр-ы-л… — он философствует глазами, —
От крыл — я сам себя освободил, —
Я был святым, но мой «мудрец» в печали
Вдыхал в Раю божественный эфир.
Я не ищу Бес-крылью оправданье;
Огнём вселенским душу сжёг дотла —
До червоточин крайнего страданья
Она кипела ядом из добра.
Но умерла ли? Нет, не умерла!
Моя вершина — есть моё творенье,
Где есть цветы — к ним веткой льнет ветла…
Но нет любви и божье предреченье
Им не пророчит новые тела.
Так думал демон — мысль его застыла
Над паутиной всех земных эпох.
А время снова бег свой запустило,
И на другой вершине думал Бог:
«В моём Раю, есть тот кто одинок…
Я отпускаю, истина не может
Для всех единый подвести итог…
Скажи, мой Ангел, что тебя так гложет?»
«Хочу понять: судьба — она же рок?»
«Ты волен смело преступить порог».
Мой рай
Где-то, когда-то я видела эти глаза:
Мудрые, добрые, с блеском медовых искринок…
Я вспоминаю, по образам чудным скользя,
Твёрдость походки и звучность от лёгких ботинок…
Раньше мне снилось, что я находила ключи,
Тут же терялась в руинах песчаных конструкций…
Где же ты был? Слышишь, бешено сердце стучит?
Если то сон, я хочу от него не очнуться!
Как же спокойно о многом с тобою молчать:
Я и без слов о тебе и тебя понимаю…
Это мой плен, но какая же в нём благодать!
В нём затаилась частичка библейского Рая,
Где я ласкаюсь усладой отзывчивых губ
И растворяюсь до квантов незримою негой.
Знаю, что больше по-прежнему жить не смогу…
И улетаю. И знаю, что ты моё небо!
Небо, в котором бушует страстями гроза,
И от разрядов я телом невольно слабею…
Думала раньше, что счастьем забыться нельзя,
Нынче я знаю, что много чего не умею.
След
Ты для меня давно не близок,
Но даже через много лет
Щемящей ноткою сюрприза
Порой мелькнёт знакомый след:
Походкой ли, улыбкой, взглядом
Напомнит кто-то о тебе.
Но в том не более отрады,
Чем в недостроенной избе.
И чинят памяти заплаты
Мой «кипарисовый ларец»
(в нём юность спрятана когда-то
среди померкнувших колец).
Без лоска, в строгости, нескладно
Прошли те юные года…
Вот только нити Ариадны
Сплетает кто-то иногда,
Где ты, до губ моих охочий,
Оставив путы на земле,
Влетаешь в сон мой среди ночи,
Как тёплый ветер в феврале.
Придуманный свет
Не зная тебя, я брела на придуманный свет —
И звёзды сложились, и даже совпали приметы:
Желанною встречей окончен мой «соло-балет»,
И жизнь нарядилась в подарки, цветы, комплименты…
Потом будет бал, где к добру разобьётся фужер…
И розовый бант нам повяжут на белом конверте.
А я и не помню… И, видно, не вспомню уже,
Как стала подобна покорно-услужливой Герде.
…а ты убегал, покоряя другой «Эверест».
…а я собирала из быта добротную «вечность».
И ложе любви превратилось в приличный насест,
И «шилом в мешке» оказалась проныра-нечестность.
Всё это потом — будет много путей и дорог:
К тебе, от тебя… Примирения, ссоры — без толку!..
А нынче всё просто — мы пьём апельсиновый сок
И так далеки от покупки искусственной ёлки.
Скиталец
Ликуют горны — в семье монаршей родился сын!
Каким он будет? Об этом знает один лишь Бог.
А нынче праздник (открыто было немало вин!)
Король целует малютку нежно — расти сынок!
Лелеют принца — он повзрослеет, взойдёт на трон!
Окрепнет властью, но нищим будет его народ…
Богат властитель, да то богатство — «низам» урон!
Близка расплата (нашёлся дёготь на барский мёд!):
От обещаний радеет ухо, да беден люд —
Он не прощает бездолье рода и слёз детей…
В корыстном сердце копьё от смерда нашло приют:
Погиб наследник — встречает Душу страна Теней.
Пройдёт столетье, и в новом теле воскреснет Дух:
Он полководец — на поле битвы ведёт войска!
Но для вояки оставил Фатум* один недуг —
К победе воля у меченосца невысока.
Без боя сдался и был повержен (не смог — «На — Вы!») *
Далёкий, бледный прижался к небу Селены щит…
Душа взлетела над бренным телом, что мнёт ковыль —
Поймёт, что нет в нём теперь Ковчега и улетит!
Себя утешит, что в каждом смертном есть свой Пилат.
Покорной, тихой пойдёт на мудрый Всевышний Суд
И вдруг очнётся — лелеет ласкою мамин взгляд…
Малыш согрелся, и канул в Лету ущербный путь.
Он «оперился», развил свой бизнес, создал семью.
«Не в деньгах счастье», но в них Скиталец «пяту» нашёл!
Жене и детям оставил «крохи», съязвил: «адью»!
Вино и карты сгубили скоро — в судьбе раскол!..
Однажды «путник» вернётся снова, но будет нищ!
Помянет словом (но не припомнит!) отца и мать,
Узнает скоро, как в разных бедах не падать ниц;
Стоять за правду, идти к победе и не роптать!
* * *
Стальному нервом — «По Сеньке шапка» — таков закон
(Трудом упорным утихнут в «сеньке» тоска и боль!)
Скиталец смертный, но опыт долгий явил канон:
Кто верен сердцу, тот Духом — воин, себе — Король!
*Фатум — олицетворение судьбы.
Одуванчик
В солнечных веснушках заискрилось небо,
Прикоснулось к травам тёплою волной…
Но грустит в овраге одуванчик белый —
Медленно качает ватной головой.
Растерял он злато, стал почти что духом.
Охладел намедни к пчёлам и шмелям…
Разгулялся ветер, пожелал: — Ни пуха!
Эх, не догадался тот сказать — к чертям!
Поле
Быть может так — Душа на всех одна!
Она едина, как едино поле.
Не потому ли, боль испив до дна,
Мы говорим: на всё Господня воля.
И у креста прощаем всякий грех
Своей душе с копилкою историй.
И чарку пьём за счастье даже тех,
Кто, может быть, его и не достоин.
Уходим мы, растратив календарь,
Земле оставив хлопотные цели…
Огнём лазурным вспыхнет поле-даль,
Где облаками бродят менестрели.
Метаморфозы
Я хотела бы остаться в этом дне,
Сквозь туман смотреть, как золотятся клёны,
Как блестит роса на стриженом газоне
В обветшалой паутинной седине.
Мне мила грибная сырость октября
И осенних холодов метаморфозы,
Где лукаво пахнут персиками розы,
А моя душа, как в юности, бодра.
Лилия
Лепестками лилейными
хрупкая лилия
на ветру наклонилась
к шелко'вой траве.
И ковыль ей нашёптывал:
— Милая, милая…
Гладил трепетно грацию
и по-свойски жалел…
Только нежная лилия,
тонкая лилия,
не внимала нисколько
блаженным словам…
Разозлился тут ветер:
— И будь нелюбимая!..
И белёсое кружево
от цветка оторвал.
И летели мечтами
по ветряной волюшке
лепесточки-оборвыши
один за другим…
Не узнает теперь уж
«разбойник-соловушка»,
что погубленной грацией
был безмерно любим.
Солнце
(НЕОПУБЛИКОВАННОЕ)
В 1943 году в нашей сельской библиотеке был немецкий штаб.
Немцы обосновались там, и по вечерам, с открытых окон первого
этажа, иногда были слышны их сытые и праздные разговоры.
Мой дед, тогда еще тринадцатилетний паренёк, однажды стащил
с открытого окна у немцев посылку. Думал, что там еда,
а там оказались книги… В одной из книг был листок-закладка,
на котором немецкими буквами угадывалось стихотворение
и подпись под ним — Friedrich Nietzsche.
С помощью учительницы немецкого языка, он перевёл стихотворение
на русский язык. Как оказалось, его автором был
Фридрих Вильгельм Ницше — немецкий мыслитель, композитор и поэт.
***
Вечернее солнце коснулось вершины горы,
И в тихом блаженстве вздохнули душистые травы…
Земля остывала от летней нещадной жары,
Ещё золотясь в безупречной янтарной оправе.
Я сердцем внимал пересветы прощальных лучей;
Духами цветов ублажал молодое дыханье,
И ветер неспешно струился по коже моей… —
Я пил это счастье — хмельное вино мирозданья!
Великое Солнце — лазурных небес государь!
Тебе ли не знать нашу долю — рутину воловью?!
Прошу об одном — не впусти в моё сердце печаль,
Чтоб новое утро, проснувшись, наполнить любовью.
***
Нет, к немцам мой дед душой не проникся, и в Бога — то верил,
то не верил, но в послевоенной бедности и грязи он всегда
просил помощи у Солнца.
*История этого стихотворения — авторский вымысел!
Моя сиреневая ночь
Моя сиреневая ночь
Латает небо облаками;
Мечтами, грёзами и снами
Стремится землю заволочь.
Не видно звёздных островов,
И взгляд не ищет их приюта…
Я засмотрелась на минуту
На свет немых фонарных сов.
Они уселись дружно в ряд,
Клонясь приветливо к прохожим.
И ночь хозяюшкой пригожей
Играет с ними в перегляд,
Да облаков сырая клочь
Роняет капли дождевые,
И нежит травы молодые
Моя сиреневая ночь.
У нашей Луны
У нашей Луны есть крылья —
Жемчужные облака.
Летит золотая нимфа —
Дорога её легка.
У нашей Луны есть кудри —
Спирали далёких звёзд.
Космических ветров струи
Дают их сиянью рост.
Поэзия лунной глади
Лелеет душевный свет.
Кого-то она погладит,
Кому-то беду отвадит,
А кто-то найдёт ответ
Вопросам, что ум пытливый
Решает, ища покой…
И кто-то споёт шутливо —
О жизни своей мирской!..
У нашей Луны есть проза
И розовых снов елей.
У нашей Луны есть слёзы,
Что скрыты в сердцах людей.
Мой ангел
Мерцает млечною канвой ночная высь;
Плутает месяц в облаках — небесный Лис.
Но только взгляд сейчас не им заворожён:
Меня ждёт ангел… я к нему… из тела вон!
Душа свободна от забот и всех сует!..
Мы у костра, трещат угли — далёк рассвет.
А я боюсь произнести и пару слов:
Так хрупок мир — духовный мир астральных «снов».
Мелькнула мысль, что я ловлю знакомый взгляд…
— Я догадалась?..
Он молчит, но очень рад!
— Тоска разлукой глубока — не видно дна…
Он улыбнулся и сказал:
— Ты не одна!
Мой ангел вдруг взмахнул крылом: — Лети за мной!..
Теперь я знаю «лисий» взгляд на шар земной,
Где разливалась и бурлила жизнь-река…
А мы смотрели сверху вниз… на облака.
Пройдёт мой век, а вместе с ним уйдёт и грусть:
Увижу снова взгляд родной… и не вернусь.
Лекарство от пьянства
Змей хмельной одолел… Видно, каяться поздно,
Только в тягость душе бестолковое время.
Мне бы с милой смотреть на медовые звёзды,
Но от яблони плод «увенчал» моё темя.
Мне в остатке вина примерещилась дева
(я в тоске заскулил, словно пёс беспризорный!)
Это Дрёма пришла — снов моих королева,
Отразив своей статью мой облик позорный.
Я взбодриться хотел, но безмолвная Дрёма*
Вдруг укрыла меня с головою туманом…
Где же звёзды мои? От вина лишь оскома —
Видно, снова усну я в бреду окаянном!
Я заснул или умер в пьяньчужном угаре?
Только вдруг уловил запах сенного дыма…
Треск костра отрезвил, но как будто в кошмаре
Рассмотрел я в огне на себя пантомиму.
Я отчаянно крикнул, мол, всё надоело —
Пусть свершится мой суд без молочного Рая!
Принимай же в объятия, чёрное небо,
Пепел падшей души! Празднуй, судное пламя!
И сверкнула коса над моей головою —
То пришла на мой вызов старуха Морена!
Знаю, грех мой вином… переполнен виною,
Но так страшен покой безымянности тлена!..
* * *
Я очнулся в лучах восходящего солнца —
Мать Сырая Земля* любовалась собою!..
Грех вином пригубив этой ночью до донца,
Я остался живой, хоть с прожжённой судьбою!
Змей хмельной отпустил, и звенела природа,
Говоря о любви соловьиною трелью.
А в саду, где я спал под Антоновкой стройной,
Спелым яблокам клевер стелился постелью.
Дрёма* — в славянской мифологии богиня Сна.
Морена** — в славянской мифологии богиня Смерти.
Мать Сыра Земля*** — важный персонаж в славянской мифологии с древнейших времен. Земля представлялась воображению язычника, обожествлявшего природу, живым человекоподобным существом.
Чучело
Разлукой горькою душа отмучилась:
Любовь оставила
На память чучело.
Сплелось то чучело из нитей памяти
С одёжкой выцветшей
В скупом орнаменте.
Прошла романтика в туманах розовых,
Где умилялась я
Мечтами, грёзами.
И счастье вечное себе пророчила…
Потом бессонные
Считала ночи я.
Да всё надеялась, что ты раскаялся!
Но календарь поблек —
За год состарился…
Когда пришёл назад, сказала строго я:
— Иди скорей уже
Другой дорогою!
Разлукой горькою душа отмучилась.
Мне ни к чему совсем
Второе чучело.
Две хозяйки
— Мне пора, — чуть скрипнула Зима
Юной деве в платьице из ситца. —
Ты, Весна, теперь уж правь сама:
Двум хозяйкам вместе не ужиться.
— Не грусти, придет твоя пора!
И сейчас, как прежде, напоследок,
Посиди со мною до утра
Да поведай о своих победах.
— Я старалась, землю берегла,
Дел, поверь, пришлось свершить немало:
Спрятала озимые поля
От морозов снежным покрывалом,
Подарила горки и катки
На веселье взрослым и детишкам
Да деревья кутала в платки —
И для них мороз мой жгучий слишком!
Улыбнулась ей в ответ Весна,
Зазвенела мартовской капелью:
— Все, что сберегла ты, я сполна
Лаской и заботой обогрею.
* * *
С узелком в космическую даль
Ковыляла дряхлая старушка…
А в лесу, на заячью печаль,
У лисицы таяла избушка.
Рандеву
Декабрь суров — стёр с неба синеву,
В бушлат из туч одел его просторы.
Ветра сквозят по уличным зазорам
И воробьёв шпыняют на лету.
Морозный день тягуч и пресловут,
В меня вселил он мыслями раздоры…
Декабрь суров — стёр с неба синеву
И не ведёт со мной переговоры…
Пройдёт зима. Даст Бог — переживу!
Пусть холода закончатся не скоро…
Я новый день встречаю без укора,
Хоть он опять сулит мне рандеву:
Декабрь суров — стёр с неба синеву.
Снег в октябре
С неба тучный дирижабль
Засыпает снегом город —
В увядающий октябрь
Заглянул морозный холод:
Тротуары замело,
В лужах коркой стынет наледь…
Повод, в общем-то, не плох —
К зимней стуже обувь справить.
Невидимый мир моей души
Закрыты двери — за ними вечность,
за ними карта моих дорог.
По ним я снова ищу беспечность,
забыв, что тело душе острог.
То по равнине бегу привольно,
то в гору лезу, то вниз качусь…
Качусь по кочкам — как это больно!
Да, не волшебник — опять учусь!
Учусь на старых своих ошибках,
на новых тоже, но чуть поздней.
Но счастье вижу — оно не зыбко,
оно в улыбках моих детей!
Оно в объятьях родных и близких,
в приветном взгляде знакомых лиц,
В стихах и песнях от мыслей чистых,
в чудесных сказках и трелях птиц!
Иду по карте и каждым шагом
всё ближе к верной своей мечте.
В ней можно быть мне шутом и магом,
и шумной ведьмой на помеле!
В ней можно смело забыть про лихо
и жизнь представить, как добрый шарж…
Но почему-то молитвой тихой
шепчу смиренно я «Отче наш».
Сегодня праздник — январь, седьмое
— Скажите, счастье будет или нет?
— Ждите!
* * *
Зима снегами укрыла город,
Бреду по тропке ночного парка.
Ловлю снежинки, вдыхаю холод,
Для сына с дочкой несу подарки.
Сегодня праздник — январь, седьмое, —
Христа рожденье встречают люди…
У лавки бомжик, знать с перепоя,
С метлой облезлой танцует — чудик!
Обидно стало — идут столетья:
Нашли мы брахман в частице «нано»,
Сидим часами в Интеро-сети
И жизнь внимаем с телеэкрана.
Нас уверяют — Душа первична!
А если плачет, так это карма!
А в остальном мы живём отлично!..
(тошнит уж только от сея шарма!)
Сегодня праздник — январь, седьмое.
Христа рожденье встречают люди.
А кто-то плачет, а кто-то стонет…
Напрасно только: не внемлют судьи.
Воспоминания о лете
Июнь неспешно прощался с маем:
Дышал прохладой, грустил дождями…
Я согревалась душистым чаем,
О тёплом солнце жила мечтами.
Июль-рубаха простёр объятья —
Ластился нежно морскою пеной.
Но зной не тётка — морил нещадно, —
Меня вернул он в родные стены.
Открыла двери — впустила Август.
Он духотой был почти несносен…
Расцвёл на кухне нежданно кактус —
Принарядился, встречая осень.
Простилась с летом — в душе уныло…
Да что я, право… — дела в порядке!
И, вспоминая, о том что было —
Стихи-наброски пишу в тетрадке.
После бала
По мотивам М. Булгакова «Мастер и Маргарита» (абецедарий)
… А дождь всё лил — тянул минорный тон.
Бывает же такое совпаденье —
Влюблённые, смотря в печной огонь,
Грустили с ливнем в тесном подземелье.
Досталось счастье — только для Него
Елей любви полыни терпкой горше…
Желанный отдых, только и всего, —
Земным сердцам отныне нужно больше!
Их Души разговор вели без слов:
— Как будем жить мы дальше, дорогая?
— Любимый, наше счастье будет вновь
Мерцать огнём привычного нам рая.
— Напрасно всё — я болен! Ты пойми,
Одним огнём в печи нам не согреться!
— Помилуй же! Скуднее нет пути,
Разбитого тяжёлой болью сердца!..
Сырую ночь дополнил стук в окно,
Тоска сменилась радостною встречей.
Утихла боль… и выпито вино —
Фартовый гость в него добавил вечность!
Хитёр, умён и знает наперёд
Цепочку жизни каждого из смертных…
Чертовский яд любовников убьёт,
Шарманщик-дождь прольёт их слёзы в Лету.
Щиток судьбы проложит путь иной:
Эдем мечты влюблённых в неге кружит!..
* * *
Юдоль как прежде топит шар земной…
Яд применён… в каморке стынет ужин…
Карты жизни
Утро раннее — бирюзовое,
Карта козырем — масть бубновая!
И звенит в душе счастье юное,
Счастье звонкое — семиструнное!
Месяц тоненький — ладны саночки!
Вдаль уехала я от мамочки…
Масть червовая, страсть беспечная —
Жизнь рекой течёт, бесконечная!..
День под горочку — ниже солнышко.
Мне б любви с тобой — да до донышка.
Мне бы жить с тобой и не стариться!
Отчего же вдруг сердце мается?
За окном моим вечер хмурится,
Время в ночь бежит — стрелки крутятся.
Набрала с реки на корыто я…
Масть крестовая — карта битая.
Жизнь течёт рекой — да в стороночке.
Захмелеть бы мне — не до стопочки!..
Ночь сгущается — масть пиковая.
Ждёт Душа в пути утро новое.
В армию мне завтра
Дождь стучит осенний,
В дом пробрался холод —
Я закрыл ворота в Изумрудный город.
В армию мне завтра…
Жаль, что плачет мама.
Не хочу я в детство, а она упрямо
Смотрит моё фото,
Там где я мальчишкой,
Дом леплю из снега в драповом пальтишке…
