Виктор Девера

Храм любви

Книга вторая. Леди грёз

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Виктор Девера, 2019

В ряде религий девственность считается признаком особой духовной чистоты и святого целомудрия невест, что олицетворяет её белая фата. Слезами девственниц в древности пытались исцелять от недугов. Сюжетом данной книги также стало магическое явление исцеления врачом слепоты, путем жертвенного приношения своей девственности, лечащемуся у нее больному. Трагедия, развивающаяся на этом, стала интригой сюжета данного романа.

Увлекательного всем чтения.

18+

ISBN 978-5-4496-1956-3 (т. 2)

ISBN 978-5-4496-1957-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Храм любви
2. Леди грёз
   1. Предисловие к роману
   2. Часть 1-я
   3. Часть 2-я
   4. Часть 3-я
   5. Эпилог
3. Мамин сборник
   1. «Ты мне Бог…»
   2. Эх, беда
   3. Мода, вкус, красота
   4. Рука руку моет
   5. Душа
   6. Сновидение
4. Папин сборник
   1. Дым костра
   2. В мороз
   3. «А за окном, а за окном снег кругом…»
   4. Песня спета
   5. Столбовая
   6. Пчела
   7. Лебедь белая
   8. Клятва

Леди грёз

Роман

Предисловие к роману

Краткое содержание

Сюжет романа начинает развиваться в больнице между лечащим врачом и его слепнущим пациентом, который влюбляется и в снах признается в этом ей. События проходят в снах и воспоминаниях довоенного и военного времени. Трагедия заключается в том, что в отношения любви включается осознание разности в возрасте, ревности коллеги и нетрадиционное целомудрие женщины. По ходу сюжета женщина-врач расстается со своим целомудрием ради мифического прозрения мужчины путем наложения повязки из девственной крови ему на глаза. Соединение всех этих обстоятельств ведет к трагедии.

Читателю

Читатель, многоуважаемый читатель, самый строгий и бескомпромиссный, только вы можете сказать, жить или не жить этому нестандартному роману. Сюжет романа составляет философско-эротическая трагедия девственной любви, рассказанная в стихах и прозе.

Поднята, можно сказать, щепетильная тема, требующая особого раскрытия, осмысления и такта, которая потерю невинности традиционно делила жизнь девушки на «до» и «после». В настоящее время она уже становится товаром, если не привилегированным правам хозяина, как в старые времена.

Порой кажется, и не стоило, как обычно в романах акцентировать внимания на этой теме. И что делать? Все-таки поднята, скорее к своему несчастью и разочарованию, так как чувствую шквал недовольства приличной публики. Что в романе удачно, неудачно? Вам решать.

Примите извинение за назойливое вступление и за интимную откровенность, которой не удалось избежать по сюжету романа.

Часть 1-я

«Встать! Суд идет!»

Собравшиеся встали, и когда суд уселся, все вновь сели. Прокурор зачитал обвинительное заключение. Потом дали слово потерпевшей, или скорее основной свидетельнице.

Молодая женщина лет тридцати в черном платке, повязанном на голову как берет, стала рассказывать историю произошедшей трагедии. Конечно, она воспроизводила историю не так подробно, но подробности она и её окружение раскрывали как просто в беседах, так и следствию. Для ясности читателям все они включены в ее повествование этой истории в суде.

— Я увидела его первый раз в стенах своей глазной больницы, — рассказывала она. — Он поднимался по лестнице. Со своим врачом из ординатуры мы обсуждали текущие проблемы по новому поступлению больных. Обратив внимание на двух симпатичных женщин в белых халатах, седовласый, но стройный мужчина пошутил:

— Говорят, что после отбоя здесь мужчин переводят в женские палаты. Это правда?

Я, повернув голову и с безразличием посмотрев на него, несерьезно ответила:

— Не знаем, не знаем, а в какое отделение вас положили, у вас это может быть и правдой, но в нашем отделении одни пенсионерки. Зачем они вам?

— Неужели ничего путного нет? А я губы раскатал, — ответил он и как будто смутился. Встретившись с моим взглядом, улыбнулся и прошел дальше. Потом опять остановился и, уже лукаво улыбаясь, обратился как будто ко мне.

— Скажите, солнышко, а тем, кто с утра Мальвина, а к вечеру Буратино, отдельной палаты не выделяют? У меня в мужской палате по утрам бюстгальтеры будут рваться. А сны — ну просто авария: с вечера кого-то насилую, а утром в них уже рожаю.

Моя напарница, усмехнувшись, ответила ему:

— Не переживайте, мы это устраним и лишнее обрежем, проблем не будет. Будете как все, тем, каким поступили.

— Вот так всегда, всех под одну гребенку, даже Змей Горыныча и Химеру в одну палату положите.

Я помахала ему рукой в знак того, чтоб он удалился и не мешал. Он скрылся за дверью.

Как глазной врач и хирург нашей бесплатной больницы, уже давно привыкла к разным людям, поступающим к нам на лечение. Вся наша больница была похожа на большой конвейер. Люди месяцами ждали операций, одну две недели лежали и выписывались, их места занимали другие. Ко всем им я выработала себе правило — относиться внимательно и с уважением, даже если поведение их могло показаться странным. Через мои руки прошли сотни людей, и я практически выделить и вспомнить кого-нибудь никогда не могла. Только сложность операции, которая требовала особого подхода и вызывала интерес в моей научной и практической работе, выделяла в памяти человека. Точнее, я помнила случай решения проблемы, а не самого человека, такова специфика работы каждого врача.

К моему удивлению, мужчина, с которым мы встретились на лестнице, оказался пациентом, приписанным на лечение ко мне, и я ему должна была делать операцию. Это выяснилось, когда я зашла в ординаторскую и начала вести осмотр своих больных. Как обычно, сначала знакомилась с историей болезни, тут вновь вошел он и задал опять дурацкий вопрос:

— Тут в одной из палат у некоторых больных повязки ниже пояса и сзади. Неужто вы им операцию на глаза делали через прямую кишку?

— Да, — ответила я ему, — мы делаем так операции, если глаз и язык растет не оттуда, как положено у всех. По блату и вам можем сделать такую же. Я распоряжусь, и вам сделают клизму прямой кишки, а заодно и мозговой оболочки, чтоб чушь не несли. Садитесь к прибору, покажите мне свои глазки, я их посмотрю.

— Я стесняюсь, — опять съязвил он, но покорно сел на стул передо мною.

— С языком и юмором у вас, кажется, все в порядке.

— Вы мой лечащий врач?

Я подтвердила его догадку и представилась по полной форме. Мужчина внимательно посмотрел на меня и перекрестил.

— Какая молодая, хоть галстук подвязывай, пионерка. У меня язык поломается сказать Ксения Андреевна — Ксюша, и дай вам бог удачи.

Осмотрев всех остальных, добавил:

— Я вообще, кажется, в пионерский лагерь попал. Галстуки хоть всем подвязывай. Расплывусь от такой красоты, как манная каша от масла.

Кто-то из присутствующих врачей усмехнулся. Моя напарница, сидевшая недалече, добавила:

— Это не значит, что к врачу можно обращаться только по имени. Это выражение неуважения.

— Да вы все красавицы, принцессы, и вам подойдет только ласковое обращение, — ответил он и уже после осмотра назвал меня опять «солнышком».

Я за годы своей практики привыкла к множеству случаев такого необычного обращения и не стала возмущаться, приняла это как возможное. Он пожаловался на боли в груди. Я попросила раздеться до пояса, чтоб осмотреть, и пройти за мною в другую комнату.

— За вами хоть куда, — ответил он и добавил: — А раздеться до пояса от ног али как?

— Али как и без шуток.

— Я как дочь попова: к любви и верности всегда готова, — уже без особого оптимизма, скорее по инерции отреагировал он.

Я оставила его очередную шутку без внимания. При осмотре груди обратила внимание на его опухшие соски. При сдавливании их он чувствовал небольшую боль. Мне показалось, что при всем его внешнем, казалось бы, легкомысленном флирте с женщинами, он вел довольно аскетическую жизнь. То, что он давно не имел никаких половых контактов, для меня стало ясно как божий день.

— Как у вас с сексуальной жизнью? Мне кажется, что её у вас нет, — сказала я ему.

Он сконфузился слегка, но сразу отшутился:

— Выкиньте эти мысли из головы, все нормально, и эрекция есть, и выходит хорошо, и обратно не сложно.

— Так вот, чтоб обратно несложным было всегда, нужно иметь регулярную половую жизнь, а не изображать донжуана. Вы еще красивый, хоть и седой мужчина. Рано завязывать. Иначе придется действительно положить в женскую палату и выписать справку с разрешением ходить только в женскую баню.

Я дала ему еще несколько советов относительно серьезности его симптомов и через день объявила об операции. Он от неожиданности скорой операции не знал, как отреагировать. Согласившись с моим решением, с благодарностью удалился, назвав меня, как положено, по имени и отчеству.

Однако в день операции, когда он уже лежал на операционном столе под наркозом, он, как в бреду, при ощущении обострения боли повторял: «Ксюша, Ксюша, Ксюша — юбочка из плюша». Когда же мы его просили смотреть на ноги, он отвечал, что не видит ни своих, ни наших ног. «О, если б я погладил их, то чувство боли сразу потерял. Красота для меня как наркотик. При её ощущении у меня и ноги раздвигаются, и глаза разбегаются».

— Нет, вы посмотрите, какой больной, несет всякую ерунду и лицевой наркоз не берет, — прошептала ассистентка.

Под ножом он вел себя неспокойно и при слабом ощущении боли напрягался или неудачно шутил. Так, видимо, он пытался заставить себя не думать о боли, но это мешало спокойно вести операцию. Мне приходилось его успокаивать и постоянно что-то говорить или отвечать на его несуразные вопросы.

— Милый мой, терпите, вы же мужчина, — шептала я ему обычное утешение, — и уже в его духе пытаясь его отвлечь и успокоить, даже заметила: — А ноги вам лучше сжимать, а не раздвигать, вы не дама. У каждого врача свой подход к пациенту и ничего необычного, как мне казалось, я не говорила. Однако он, похоже, воспринял моё обращение по-своему, хотя все равно и это слабо действовало на него. Обращаясь к своей напарнице, пожаловалась, что мне всегда попадаются неудачные пациенты, у других больные на зависть ведут себя более спокойно. Он, слыша наши разговоры, соглашался со мной, подтверждая тем, что с детства был чувствительной натурой, не любил ни уколов, ни шприцев, ни тем более ножей и не способен лежать дохлой кобылой ни под ножом, ни в любовной постели.

Призывая его к спокойствию, терпению и расслаблению, я не уставала напоминать ему, что он является представителем мужчин, и хвалила его, когда он расслаблялся. Моя напарница, наоборот, требовала жестко выполнять мои просьбы и указания, а порой просто заставляла его замолчать и не моргать, так как это мешало работе. Когда операция закончилась, я с облегчением вздохнула. Вечером, перед уходом, я зашла в вестибюль и, остановившись перед зеркалом, решила подкрасить губы.

— Вам помочь? — услышала я сзади знакомый голос.

Несколько часов назад прооперированный мною больной с перевязанным глазом стоял сзади и, мило улыбаясь, продолжал:

— Я сделаю это не хуже вас, и не только на губах.

— Боже мой, — обернувшись, промолвила я: — Вам нужно лежать, вы еле стоите, от наркоза еще не отошли, а пытаетесь оказывать внимание женщине.

— Не волнуйтесь, пока меня ещё с горшка не сдувает. Я нормальный мужчина. Вышел посмотреть на вас и, наверно, поднялся бы ради этого из могилы. Такое желание вызывают не все женщины.

— Это вас и спасает от моего гнева. А еще вы напоминаете мне одного любимого артиста кино. Правда, вы старше, но говорят, что истинная красота мужчины проявляется с годами.

— Просто с годами мужчина больше ценит красоту женщины, особо внутреннюю. Хотя говорят, что любая красота, пусть и святая, имеет под собой греховное начало и сильное увлечение всегда опасно сильным разочарованием.

— Вы неисправимы, а вам и рассуждать опасно. Покой, сон и опять покой.

Я подозвала сестру и попросила его увести в палату. На следующий день, посмотрев его глаза, результатом операции была не совсем удовлетворена. Ему я сказала что-то неопределенное, требующее еще наблюдения и дополнительного лечения. Несмотря на то, что для радости пока оснований не было, он принес в ординаторскую букет из больших ромашек и при всех врачах вручил мне. Это было приятно, однако моя напарница спросила: «А мне?» — и он, достав несколько шоколадных плиток, вручил ей. Она обрадовалась и спустя немного времени мы сели пить чай.

Так повторялось каждый день, он после осмотра или перед ним заносил нам в ординаторскую что-нибудь к чаю. Однажды даже угостил парой баночек черной икры. Интересно то, что поначалу он подал их мне. Я отказалась. Он предложил другим — последовал такой же отказ. Тогда он, обидевшись на нас, положил их на стол. Одну банку все съели, а другую отнесли мне на кафедру, которая была моим личным кабинетом. В нем я периодически общалась со студентами и занималась с молодыми последипломными специалистами, как кандидат медицинских наук.

После того как он узнал, что у меня есть отдельный кабинет, он стал приносить подарки туда. Мне было приятно, и я принимала, хотя всегда говорила, что ничего не надо, что он и так закормил нас всех сладостями. Мы не знали, что за подарками ему постоянно приходилось выходить за пределы больницы и, похоже, холод отрицательно влиял на его глаза. Я как-то осматривала его глаза и, как обычно, просила его смотреть то на ножки, то на себя. Он смотрел на мои глаза, восхищался ими и просил сделать ему такие же, говоря:

— Если у меня были бы такие глаза, как у вас, женщины с моих рук не слезали бы. Они все просили бы утопить их в моих глазах. И в них они плескались бы как божественные русалки. Выходили по ночам и пели свои песни, засыпая меня венками из лилий. Те, которые хотели бы мальчиков, жили бы у меня в правом глазу, а те, кто хотел девочек, жили бы в левом глазу.

Я усмехнулась и помахала пальчиками, чтоб он остановился в своих восхищениях, и он замолчал, добавив:

— У вас же глаза, лелеющие очарование, таёжные озера чистой воды любви.

— Ну, уж наговорили. Большие глаза всего лишь фактор женственности. Говорят, наличие женских гормонов как-то влияет на величину глаз, но это не безусловный факт. У моей напарницы тоже глаза большие, почему вас волнуют мои глаза?

— Ваши глаза лучезарны, а на маленьком, с невинной теплотой лице они как большие теплые и солнечные ромашки. Голубые, голубые и в загадочную крапинку, как небо в ясную погоду и после дождя. Они создают уникальный аромат божественной симфонии красоты. Мимо них равнодушно пройти невозможно.

— Маленькое лицо у меня потому, что уже давно оно высохло от старости. Сзади я ещё пионерка, а спереди, если хорошо присмотреться, уже пенсионерка.

— Неправда. Я бы дал вам лет двадцать пять, но учитывая, что вы давно имеете ученую степень, то вы почти бальзаковская красавица. Роковой для женщины возраст, определяющий её дальнейшую судьбу, если она не замужем. Вы, мне кажется, посвятили свою жизнь науке, но можете оказаться в ней соломенной вдовой. Отдаться науке — это все равно, что отдать душу Богу и быть вечной его невестой. Её же надо отдавать не Богу, а любимому человеку. Божьих ласк в благодарность вы не дождетесь.

— Ну, знаете, не знаю даже, что вам сказать, — в замешательстве от его некорректности отвечала я, подыскивая возражение. — Было бы кому служить. Не каждая женщина ждет ежедневной мужской заботы, как и имеет силы также проявлять ее мужчине. Современная жизнь действительно требует большой отдачи человека работе.

— Вот-вот, она и обожествляется корпоративной этикой, и мы, как социальные скопцы, уподобляемся служителям божьим в монастырях, служа работе как святому делу. Это плач нашего времени, — заметил он.

— Это наша общая судьба, где служение призванию как Богу подменяет все радости жизни.

— Кто-то из нас рожден для семьи и детей, кто-то идет за своим призванием. Эмансипация нас оторвала от традиционной семьи, где женщина была подчинена ей. В жизнь некоторым женщинам нужно право на другую форму семьи, без бытовых забот. Одно другое отрицает. Хотя и отношения любви требуют чего-то нового. Любовь делает человека слабым и уязвимым.

— Зато счастливым, если её не делать оружием, и нужно выбирать, — возразил он.

— А что выбирать? Я получаю от работы удовольствие и всегда вижу результаты своего труда в виде благодарности от своих больных. Не каждая женщина получает такую благодарность в семье от мужа и своих детей. Мужчин достойных того, чтоб им посвятить свою жизнь, в настоящее время не видно. Настоящие мужчины все в работе, им тоже не до женщин и детей. Быстрый завтрак на ходу и такая же быстрая любовь — вот символ нашей бегущей действительности, если не отказ от неё. Любовь, говорят некоторые, выдумали бедные, чтобы иметь удовольствия на халяву. Сейчас мужикам легче купить женщину, удовлетворить страсть и не обременять себя постоянной заботой о ней, если не существует бытовых проблем. У меня тоже есть свои друзья, свои любимые места отдыха, я не хочу отказывать себе в этом ради друга, с которым свои желания надо будет согласовывать или даже отказываться.

— Это же апокалипсис, человечество с таким развитием вымрет или настоящим мужчиной будет считаться тот, кого каждый второй ребенок будет считать своим папой. Во время революции революционерка А. Коллонтай выдвинула в любви теорию стакана воды. По ней любить, это как утолить жажду чувств. Испил стакан любви и пошел дальше, к победе коммунизма. За границей Симона де Бовуар тоже ратовала: «Ни брака, ни детей, только свобода любви». Любовь же рассматривала не как самопожертвование себя возлюбленному, что сравнивала с самоубийством, а рассматривала её как возможность самоутверждения. Отдала себя полностью науке. Её книга «Второй пол» наделала много шума. У той и другой любовь не была самоцелью, и они её оттесняли на второй план, не понимая того, что в самопожертвовании может быть и социальная среда самовыражения. Та и другая всё-таки выходили замуж и измену мужьям простить не смогли, так как любовь для них не была социальной формой полного взаимного самовыражения. А условия брака не фиксировали общественную необходимость. Ввиду этого детьми ни мир, ни себя так и не осчастливили. То, что их взгляды для развития общества не рациональны, жизнь доказала.

— Если общество будет ориентироваться на прирост биоматериала, то это не такая уж сложная задача, но она слабо связана с личным счастьем, — возразила она. — Эти великие женщины, о которых вы упомянули, были бесконечны в стремлении к своему счастью. Каждому надо давать своё.

— Ну, если так рассуждать, общество может свою репродуктивную значимость потерять.

— Это проблемы общества, а не личности.

— Нет, нет, ни в коем случае, вы ошибаетесь, одиночество — это трагедия и женщины. Здесь, скорее всего, нужны условия, на которых женщина и общество были бы в согласии, и условия узаконенного секса как любви определяли и ту и эту необходимость. Прав я или нет, время покажет. Перед женщиной всегда стоит выбор жертвенности своему «Я», мужчине, детям.

— Может быть, может быть, вы и правы, но пока социальные условия не учитывают этого, их матрица требует жертвенности только семье или работе. Конфликты счастья этим и определены.

— Пока общество не научится находить во всех случаях приемлемо-обобщающее согласие развития жизни, оно не сможет называться благим, и женщины будут жертвовать одним ради другого.

— Вы, медицинские работники, сестры и братья милосердия, разве не служители Бога, неужто допустите того, чтоб женщины жертвовали продолжением своей плоти?

Я усмехнулась.

— Ваши умозаключения смешны.

— Ничего и не смешные. Изначально служители бога занимались и телесным, и духовным здоровьем людей, а значит, и счастьем, и любовью. Почему бы ныне вам не вменить эту обязанность? Для этого нужно только видеть, что любовь — это инстинкт продолжения рода, получения счастья и здоровья. Не находит человек этого счастья в жизни — болеет. Представьте, вы в руках с крестом спасения с молитвой даете пилюли спасения или жрицу духовного исцеления. Нужен всего лишь врач в исцеление с отделом духовного дообследования. Всё сразу упростится.

— В чем-то вы правы. Сестры милосердия были первыми медицинскими спасителями на войнах. Мы и сейчас несем этот крест.

— Женщина, как святая энергия красоты, всегда возбуждает любовь и уже этим исцеляет и с этим призвана Богом идти по миру.

Так, сбиваясь с одной мысли на другую, мы часто разговаривали при его осмотрах. Порой рассуждая о женщинах и мужчинах, утверждал, что женщина, хоть и начинает любить ушами, все равно стремится жить ощущениями сердца, то есть любовью, а это зависит не только от слов. Хотя современные женщины старше восемнадцати лет уже влюбляются не ушами, а мозгами. Мужчины, естественно, влюбляются по-прежнему глазами. В этом говорит их природа, но всегда стараются жить рассудком. Проявляя отношением к женщине свои первые чувства, они тем самым как бы вытаскивают и показывают им своё Адамово ребро: если оно подходит женщине, они получают взаимность. К сожалению, время мужской взаимности не вечно и всегда зависит от легкости замены объекта любви. Чем моложе мужчина, тем чаще думает той головой, которая не на плечах, да и молодки в молодости тоже инстинктивно думают межбедренной совестью.

В любом случае любовь женщины традиционно ответственна, вторична и в сформировавшейся женщине больше разумна. Её взаимная любовь либо заменяет романтическую любовь страсти мужского воображения на любовь душевную, либо нет. Для того чтоб это произошло, от женщины требуется проявление таланта любви. Если его нет, нужно идти в школу религии любви или в больницу. Искусство любви требует своей религии и своей клиники. Потому вам, женщинам, утверждал он, впору стать частью некой спасительной религии будущего. Таким утверждениям я не возмущалась, но иногда просила помолчать, ссылаясь на то, что это мешало обследованию.

Помню, утверждал, что если мужчина влюбляется в красоту, то это увлечение. Живет же больше с характером, это его быт — душевная любовь. Однако соединяется полностью с женщиной духовной любовью — только общим мышлением, интересами и увлечениями. В его понимании было убеждение, что любовь увлечения всегда требует от ИНЬ и ЯН только страсти и жива, пока тепло её греет. Душевная же любовь живет столько, сколько есть энергии взаимного душевного внимания и отказа от себя ради другого. В этой любви, утверждал, что женщина готова возносить себя к божеству через вознесение мужчины до себя.

Как тут можно было реагировать, я не знала, ведь это нельзя было ни признавать, ни отвергать. То, что взаимная духовная любовь может быть вечной и что она не требует альтруизма, могло быть как сомнительным, так и нет. Утверждал, что в ней нет жертвы одного ради другого, как и убийства своей самости. В ней люди срастаются друг с другом. Душа одного мигрирует в душу другого, и происходит реинкарнация чувств в одно целое, превращая отношения в идеальную любовь. Даже физическая измена не может разорвать их. Гибель одного порождает порой гибель и другого. Чтобы этого не произошло, нужен соответствующий врач.

Я как-то даже поддержала его в таком убеждении, и его в рассуждениях понесло дальше. Он стал утверждать, что врач чувств, семейный доктор, семейный священник — должны быть в единой службе. Религия получила бы возможность продлять или укорачивать жизнь уже не на небесах, а в реальной жизни. Утверждал, что врачам всегда легче решать, кому дарить или не дарить бессмертие. Если бросить на весы дела грешные и дела добрые и перетянули добрые — получай таблетки для любви и продления жизни, превысили грешные — отказать. Необходимо только сотворить религию любви как форму исцеления от телесных и душевных недугов. Ниспослание любви должно быть формой терапии исцеления.

Когда же я спросила его, кто же будет платить за такой сервис, Бог или государство, он ответил, что мы, медики, должны стать слугами двух господ, государства и Бога. Основные и дополнительные наши стимулы ставил в зависимость от соблюдения социальной нормы больных, продолжительности жизни жителей и благополучных семей того района, который обслуживает медицинское учреждение. Тогда бы, старался он убедить меня, ваша служба могла бы через святость откровения заставить всех каяться перед процедурой исцеления, даже в грехах. Лечение каждого грешника было бы более эффективным. Рассматривал болезни как грешные накопления.

Я молча слушала его наполовину шуточные, наполовину как будто серьезные фантазии и лишь качала головой. Когда же спросила, за какие грехи постигла его глазная кара, он, увлекшись в своих фантазиях, вполне серьёзно ответил, что не верил в Бога. Потому и верил тому, что медики должны служить Богу, а их исцеление каждого — быть манной с небес за привнесение больными в мир добра. В этих рассуждениях он казался искренним и счастливым. Похоже, у него не было другого терпеливого слушателя кроме меня. Излагая свои доводы, убеждал меня в том, что если бы стимулы врачей зависели от качества здоровья их пациентов, то они бы бегали и беспокоились о здоровье и счастье любого закрепленного за ними жителя, а не ждали, когда они пожалуют со стонами к ним сами.

Наконец, на утверждение, что телесное и духовное здоровье взаимозависимы и только мы можем создать чудо, облегчив страданья людей, создав Рай или Ад на земле, я возмутилась.

— Что вы говорите?! Упаси боже, из медицины делать Ад, для этого есть судебная карающая система, — возразила я. — Дарить Рай куда бы ещё ни шло. У нас в Москве есть и поликлиника с сестрами милосердия, и больница.

Он усмехнулся и задумался.

— Ничего смешного, — опять добавила я, смотря на его реакцию. — Всё серьезно. Если Рай как дар любви и здоровья, то это не только Божья вотчина. Мы, медики, сейчас заботимся не только о телесном здоровье, но и о душевном и психическом и этим как бы помогаем богам.

— Если вы заботитесь о телесном и душевном, — возражал он, — то сферу интимных услуг, наверно, нужно было бы легализовать и подчинить медицине. Как бы там ни было, интимные услуги — это телесная забота, а порой даже единственная форма исцеления от некоторых недугов, порожденных социальной неразрешённостью. Медицина перешла бы на самоокупаемость.

— Ну, этим, видимо, должны заниматься сексопатологи и их клиники, — отвечала ему я. — Здесь есть почва для размышлений, не потому ли вы усмехаетесь, видя в том необычную постановку проблемы? — ответила я.

Он по этому поводу просто заметил, что вспомнил своё и, наверно, согласен со мною. Потом, как-то вспомнив этот разговор, стал утверждать, что в системе современных ценностей нажива всё. А так как религия и власть её служанки то и законность сексуальных отношений принадлежит только семье. Медициной обусловленные сексуальные связи насколько могут быть тоже законны? Из-за имущественной необходимости не каждый способен будет их себе позволить. Деньги уродуют систему ценностей любви. Они якобы должны создавать семейный и бытовой рай, но, увы, не выполняют в полном объеме этой функции и убивают её искренние проявления. Обидно и то, что на предприятиях социальные доплаты работникам не зависят от количества и качества в их коллективах семей, детей и любовных отношений. Все это было необычными его убеждениями, но утверждал, что нужно, чтоб каждое предприятие старалось освободиться от холостых работников и заботиться о любовных отношениях в своих подразделениях. Доплаты социальные за это можно делать от налогов на холостяков, включая женщин, и из прибыли за счет социальной оптимизации налогов предприятий. Семьёй в этом случае, пусть неполной, считать и одинокую женщину с ребенком, даже если её ребенок какое-то время находится в продленке или в социальном детском пансионате за счет предприятия. Это как-то может напоминать патронатную семью, когда ребенок не связывает руки матери полностью, а общается с ней и отцом только в определенные дни недели. Все это должно быть увязано с желанием и возможностью родителей. Такого требует логика развития счастливого социального общества, и семья не будет полностью поглощать женщину и мужчину, оставляя им время для занятия любимым делом.

Его суждения не были ответом на мои возражения, но я решила не развивать этой темы и тактично перевела разговор ближе к своим обязанностям с заботой о зрении.

— Ну, да будет вам рассуждать о глобальном, мне приятней разговор о глазах. Это моя стихия. Глаза человека у каждого свои, и красивы они не размером, а отражением его души. Мне так кажется, что ваши глаза тоже привлекательны. Сознайтесь, что нравитесь многим женщинам, и, наверно, много женщин в жизни знали. Вы и сейчас мужчина хоть куда. Дети-то есть?

— У меня взрослая дочь, — отвечал он. — Она уже выросла, хотя думает так же, как вы. Я ей говорил, что когда я её родил, то обогатил мир, но о своём достатке тогда не задумывался, хоть условий для жизни не было никаких. Я снимал квартиру. Ныне обеспечил ей образование и жильё. У неё есть все, и даже любовь, но рожать пока не торопится. Раньше, наверно, действительно был мужчина хоть куда. Но с женой расстался. Хоть поклоняюсь красоте до сих пор, на брак не решаюсь, как будто не хватает времени и решительности. Красота для меня всегда божественное явление. Она как винный пресс для вина любви.

— Любовь — это Бог, утверждают многие религии. Вы, похоже, спец в этом деле.

— И я с этим не согласен. Спец Бог, а я всегда робел перед красотой. Аромат красоты мне кружил голову, испить не решался, цепенел от её очарования и превращался в манную кашу, размазанную по тарелке очарования. Потому девушки в молодости старались не увлекаться мною, им больше нравилась решительная настойчивость, дерзость или финансовая состоятельность. Я же к большим деньгам никогда не стремился и к длительному ухаживанию был не способен, жалко было времени. Да и к семейной жизни долго не был готов. Я, как и вы, всегда был увлечен делом или занят самообразованием. Однако с другими женщинами, которых ценил невысоко, мог быть иным — шутливо-наглым. Порой рассматривал их очарование лишь как апартаменты отеля соответственной звездной красоты, где отдых требовал денег. В этом не видел большого счастья, но они могли увлечь, хотя тоже боялись моего увлечения и бросали. Я особо не страдал. Так по-настоящему счастливой не сделала меня ни одна, как и я ни одну. Некоторые посвящали даже мне стихи и хотели иметь от меня ребенка, не требуя большего, но не возбуждали во мне истинных чувств. Подперло время, но, так и не встретив своей песни, женился. Жене через стол покажу, и ей достаточно — понесла, а если соседка подсмотрела, то и она в родственники напросилась. Только женщины ныне пойманной радости донести до стола жизни то не хотят, то не могут. А сейчас мне уже можно справку выписывать с разрешением в женской бане мыться.

— Да вы у нас на пенсионера не похожи. Если вы ещё неравнодушны к женской красоте, то с мужским здоровьем у вас все должно быть в порядке, и такая справка насмешкой станет. Ваш возраст у многих молодых и неопытных в любви женщин еще может вызывать интерес. Вы же красивый, мужчина хоть куда.

— Спасибо за лесть, обрадовали. А у вас дети есть?

— Нет.

— Значит, должны иметь много поклонников.

— Увы, я не такая, как вы, но вы не совсем полно ответили на мой вопрос. У вас, как у любвеобильного мужчины, покоренных поклонниц, наверно, много было? Вы в таком возрасте, что уже не стыдно и признаться. Говорят, чем больше у мужчины было женщин, тем он состоятельнее и богаче душевно.

— Вы не правы, да, я уже стареющий мужчина, хоть душа молода. Раньше, как уже сказал, времени и не было на дам, все куда-то к чему-то бежал, а сейчас дамам нужны только деньги. Бог нам отпустил 300–400 лет жизни, а мы в своей суете выживания не дотягиваем до 100. Говорят, что пока мужчине небезразлична женщина и сохраняется влечение к интимным отношениям, он молод. Проблема соответствия душевного и физического старения остается неразрешённой. Однако я могу утверждать: гордость мужчины составляет не количество оставленных женщин с поднятыми юбками, это он как раз склонен скрывать. Гордость мужчины в качестве отношений. Качество же в том, сколько женщин не призирают и не бросают его, а стараются быть рядом с ним и по-прежнему любят его, несмотря на то, что рядом с ним, возможно, другая женщина. Когда эти женщины признают и уважают его выбор, то это значит, что ни над кем из них он не посмеялся. Право на новую любовь такие дамы предоставили ему сами. От этого понимания зависит многое. Сейчас я уже на любовь не рассчитываю. В моем положении получить душевную дружбу и гордиться ею — это душевное счастье.

Помню, вспомнив тогда, что его нужно вести на специальные процедуры, я прервала эту беседу. Сказав, что надо идти на УЗИ, я его повела. Необходимо было посмотреть его левый глаз. Он вызывал у меня беспокойство. После операции там собралась вода, и я боялась, как бы мне не пришлось его снова положить под нож.

— Мы зашли в лифт, и лифтер спросил, на какой этаж. Я назвала этаж, а спутник пошутил:

— И как можно скорей. При отказе техники придется нести на руках, никто не возражает?

В кабине лифта были посторонние люди, и я, возмутившись, одернула его.

— Вам бы лучше думать о своих глазах. Ишь, какой шутник самоучка.

— Да вы не волнуйтесь, — ответил он. — Ваш тихий чарующий голос не предназначен для гнева. Что касается глаз, то моего левого глаза уже нет. Он разродился слепотой навсегда. Вы его не спасете, даже если через кесарево сечение постараетесь вытащить часть зрения из другого глаза, увы, я на такой оргазм не готов. Это мне божье наказание за то, что часто подмигивал красивым женщинам. Даже если как сувенир на память вы оставите в нём свой скальпель надежды, я не замечу вашего подарка.

— Мы вам не обещали вернуть зрение, — возразила, все еще не успокоившись, я. — Мы просто останавливаем процесс дальнейшего распада вашего зрения.

— Распад идет во всей моей натуре. Собрать бы последние силы и спеть свою последнюю песнь. Хорошо бы под занавес жизни получить ощущение любви. Тогда сказал бы, что прожил эту жизнь не зря и лет 5–10 для ощущения такого счастья даже много.

— Интересно, и в чем смысл и почему только 5–10 лет? Странные вы, мужчины, всю жизнь гонитесь за каким-то временным ощущением счастья. У большинства женщин все сложнее: их полное счастье все-таки в детях.

— Это неправда, никакие дети, ни семейное бремя забот не лечат от душевной боли, а вечной любви никто обещать не может. Острое ощущение счастья любовь дает только в начальные годы совместной жизни. Можно прожить и меньше, и больше, но все равно желательно умереть на её излете сладкой смертью любви, а не от старости и болячек. Хотите верьте, хотите — нет, но этот диагноз лечению не поддается.

— Да, лечение души — это за пределами компетенции нашего лечебного учреждения, а с такими желаниями лечение необходимо. Это крайности.

— Голову и душу врачи действительно еще не научились лечить, даже Бог с этим не справляется. Не потому ли лебедь после потери возлюбленной поднимается в небо и, пропев прощальную песнь, бросается вниз, и счастье петуха не может быть счастьем лебедя.

— Какой же вы все-таки невообразимый циничный романтик, — усмехнувшись, ответила я ему, уже идя с ним по коридору. — В вашем возрасте такого быть не должно.

— Наоборот, человек, проживший основную часть жизни в мирских заботах о хлебе насущном, в жизни которого было не до романтики, эту роскошь может все-таки себе позволить. Когда мирских забот уже нет и остается стремиться только к красоте существования, все остальное уже не имеет смысла. В моем возрасте дарить любовь, дарить то, что имеешь, уже становится смыслом жизни. На том свете мне ничего не надо, кроме души, очищенной любовью. Она — её чистилище.

Я ничего не ответила. После просмотра на УЗИ обрадовалась, что в его глазах произошли положительные изменения.

— Вы молодец. У меня появилась надежда, что я могу исправить положение без хирургического вмешательства. Уж очень мне не хочется вас резать второй раз. Думаю, еще сможете подмигивать красавицам и левым, и правым глазом.

Он взял мою руку и попытался её поцеловать. Я отдернула её. Он произнес с присущей ему благодарностью:

— Я целую вас и ваши золотые руки за ваш труд и успех.

— Я вас тоже целую, — ответила без эмоций ему я, но это вырвалось автоматически, неожиданно для меня самой.

Возмутившись сказанным, я вышла из кабинета, указав в коридоре ему направление движения, пошла в другую сторону. Мне показалось, что его отношение ко мне перешло границу общения больного с его лечащим врачом. Эти отношения стали, похоже, переходить в откровенные отношения, которые могли вызвать нездоровый интерес окружающих сотрудников. Нет, я не боялась за свою репутацию, но подавать какие-то надежды этому, хоть и интересному, мужчине не было никаких оснований. Однако для себя я отметила, что отношусь к нему не с обычным безразличием, которое проявляю ко всем остальным своим пациентам.

На следующий день, осматривая его глаза, я вновь обнаружила, что состояние их ухудшилось. Я пригласила других специалистов, и мы все пришли к мнению, что больного нужно готовить к повторной операции. Однако на следующий день в больнице произошла авария с водоснабжением, и операцию пришлось отменить. Несмотря на то, что больница находилась в центре столицы, ремонтные дни длились три дня. Перед днем операции я вновь осмотрела его глаза и отметила в них улучшение.

— Я выпил с друзьями по палате, а, как известно, спирт очищает сосуды, поэтому вы сегодня и наблюдаете положительный результат, — разъяснял он случившееся.

— Вы нарушили режим. И выпили не с друзьями, а с медсестрой. Мне об этом уже доложили. Вас застукал в комнате медсестер дежурный врач, — я говорила осипшим голосом и слегка подкашливая.

— А, это тот молодой доктор, который к вам неравнодушен. Я заметил, он иногда к вам подходит сзади и пытается незаметно вас погладить. Представляю, что он мог вам наговорить. Это вы с ним потеряли голос? Говорят, где женщина теряет голос, там оставляет и честь.

— Честь у меня всегда с собой. И какое ваше дело, что и где у меня.

— У меня тоже все там же, только не знаю, в каком кармане.

— Не надо искать. Она у вас вся на вороте рубашки в губной помаде, а вы пытаетесь оправдаться. Вы действительно любвеобильный мужчина, и возраст, похоже, на вас не влияет.

— Да вы шутите, помады нет и не может быть. Я действительно выпил с ней, но только за ваше здоровье, во спасение своего, и инициатива исходила не от меня. Я не виноват, что у вас медсестры, неравнодушные к коньяку. Его ж у вас на халяву им не выдают.

— Много выпили? — с усмешкой спросила его.

— Всего три стопки, за ваши глаза, за ваши руки и за вашу душу. Теперь ваша очередь выпить за мое здоровье.

Он подал мне подарочный пакет с пачкой конфет, бутылкой шампанского и букетом больших ромашек. Я вытащила бутылку шампанского из красивой упаковки.

— О, французское. Ну ладно, я вас прощаю и благодарю.

— Это еще не всё. Вот, посмотрите.

Он подал листок бумаги. Я развернула и увидела написанное стихотворение. Оно называлось:

Врачу с любовью

Прошла, как роман написала,

Взглянула, и песнь зазвучала,

Улыбку загадка венчала.

Как будто любви обещала.

И радуга нежности глаз

Туманом стелилась от вас.

Коснулась рукой, и надежды покой

Тревогой забился, как нимб над душой.

А крест на халате в объятьях с луной

Светил сотворением чудес над бедой.

Большое сердце в любви глазах

И теплота забот в руках.

Их тайный смысл, как поиск вечный,

В груди любовь, наместник крестный.

Укрыли ласковостью глаз,

В наркоз очарованья в вас.

Вот под наркозом я шепчу

И Ксюшу ангелом зову.

«Ксюша, Ксюша, Ксюша,

Юбочка из плюша».

А в глазах ромашек свет,

Дар любви на вечность лет.

Душу венчает красота

И манит песнею сердца.

Под покрывало ИНЬ и ЯН,

Отдать красе святую дань.

«Отпустите, ради бога,

Освободите от наркоза».

В вине наркоза счастья мало,

И отрезвленье как отрава.

«Очнись, весна твоя прошла, —

В забвенье шепчут мне года. —

Порывы страсти прошлых дней

Остались в юности твоей».

Все лишь игра воображения,

И в нем лишь песни искушения.

Пусть вырастут от них ромашки,

И бог наречет: «Это Ксюшины глазки».

Но скальпель прозрения волей своей

Мне режет желанья безумных страстей.

Во всем беда, годов не пара,

И Леди грез лишь в снах награда,

Но хорошо, что есть на свете

Очарование в берете.

Что лебедем на душу села

И Чуткостью своей согрела.

                                            * * *

— Это вы написали сами? — спросила я его.

— А почему нет. Я такой же ученый, как и вы, имею свои труды. Лирика мне тоже не чужда, я её всегда любил. Хотя стихотворение написал впервые. Это от больших чувств к вам. Я вас люблю, леди грёз. Если бы мне скинуть с плеч лет десять и превратиться в дух вашего желанья, то накинул бы на вас фату и унес на своих руках в храм посвящения любви…

— Не бездарно написано, — прервала я его объяснение. — Особенно для первого раза. Что делают чувства с таким серьёзным мужчиной! И ай, и ой. Сожалею, что не могу ответить тем же. Можно его забрать? Оно мне понравилось.

— Да, конечно, это для вас и в память о моих чувствах. Я до вас не встречал женщины, красота которой заставила бы начать писать, чтобы посвятить ей стихи. Хорошо было бы, если б и у вас появились такие чувства. Я даже не о себе пекусь. Уверен, коснись очарование вас, вы бы написали не хуже. В жизни мало очарований, толкающих душу к песне или любви. Тут уж неважно, отчего вспыхнувшей: от поражения красотой, отношения или просто под инстинктом страсти. Что делается от этого чувства, не требует ни прощения, ни сожаления.

— Красиво написали и красиво говорите. Знаете, что женщины любят ушами.

— Вам бы его ещё красиво оформить и в рамку, пусть на стенке висит. Все будут вам завидовать, и даже дети, если вы его вложите в альбом с фотографиями. Я думаю, у вас немного было больных и возлюбленных, которые могли бы вам посвятить хоть несколько строк.

— В этом вы правы. Этим подарком вы вошли в мою память. Я вас, наверно, долго не забуду.

— Хотите, я его опубликую в газете?

— Делайте что хотите, мне достаточно этого.

— Мне этот стих частично во сне явился. В эти дни как-то виделось, будто вы на каком-то приборе делаете мне полное обследование. Показали на экране компьютера моё сердце, такое же голубое, как ваши глаза. И говорите, что ему по картинке можно только сорок лет дать. Потом показываете на нём мои мозги, и я вас спрашиваю:

— Там через прибор нимба над ними не видать?

— Нет, прибор такого видеть не может, — отвечаете, а я опять:

— Мне вот даже невооружённым глазом виден нимб над вашей головой. Вы святая. Я с первого взгляда на вас его увидел.

— Нет, я далеко не святая, вы ошибаетесь, — прервала я его рассказ. — Хотя любую женщину после зачатия можно считать святой. В данном случае вы частично ослеплены в прямом и переносном смысле. Это с мужчинами бывает чаще, чем с женщинами. Глаукома — это тоже больше мужская болезнь.

— Не будем спорить, так не так, перетакивать не будем. Во сне вы просмотрели на мне все, и даже через сердце, можно сказать, в душу заглянули. Вот тогда я и спросил:

— Так, сколько лет мне еще жить осталось? Ваш прибор не говорит? Скажете? Вы отмолчались, а я вам молвлю: «Если покаюсь в грехах, очищу душу, к безответному минимуму молчания годов пять добавите?»

— Можете покаяться, — ответили вы. — У нас тут кабинет святого батюшки есть. Он за определенную плату вам и напророчит и больше лет, чем хотите вы.

Между прочим, келью святого батюшки вам в больнице иметь бы тоже не помешало.

Я перебила его:

— Выкиньте эти мысли из головы, забудьте и больше не никогда думайте об этих глупостях. В больнице нет лишних денег. Хотя церкви на территории и не одной больницы уже существуют долгие годы. А сейчас пойдемте со мной опять на УЗИ. Надо еще раз посмотреть ваши глаза изнутри. Мозги и сердце ваши меня не интересуют.

— Я готов. Хоть так, хоть эдак, хоть через прямую кишку. Нам, крестьянам, все равно, хоть к барина жене ходить, хоть к барину жену водить. И так деньги, и обратно деньги. Можете меня резать и кушать, я полностью в вашей власти. Я махнула на него рукой, чтоб он замолчал.

Кабинет УЗИ находился на последнем этаже больницы. Убедившись, что с его глазами произошли изменения в лучшую сторону, я сообщила, что буду готовить к выписке, а не к операции. Обратно спускались по лестнице поликлиники, где всегда было мало народу. Он неожиданно взял меня под руку. Я ласково погладила его руку и, освободив её от своей, произнесла:

— Спасибо за проявленное внимание, но ни вам, ни мне этого не нужно.

— У меня просто закружилась голова, и если бы не взял вас за руку, то упал бы.

— Всё у вас в порядке, сказки не рассказывайте.

Когда он выписался и уже выходил из больницы, то зашел в мой кабинет. В это время в кабинет вошли практикантки. Я ему сказала «до свиданья», но он долго не мог встать со стула, как будто его приковали к нему. Потом спросил:

— Я могу идти?

— Да, да.

Он вышел и, не оборачиваясь, ушел. Через некоторое время мне на факс пришло большое сочинение в стихах без подписи и неизвестно от кого:

Ну вот, вы снова мне приснились,

Но тихо, тихо удалились.

Я вас не смог опять догнать,

А так хотелось вас обнять.

Биенье сердца и туман,

Поймать немыслимый обман.

Не мучьте, наконец, меня,

Уйдите раз и навсегда.

Какая сила к вам зовет,

Пургою сны о вас метет?

Разгуляй сны, разгуляй сны,

Дурман мне гонит в седины.

Он воображение ласкает

И дымкой горечь навивает.

Пленяет негой — это вы

Стучитесь из моей мечты.

Ксюша, Ксюша, Ксюша,

Как во сне явленье чуда.

Птичка-невеличка,

Ласточка, синичка.

Красота большая,

Доброта степная,

А в глазах ромашкин свет

Льётся в бесконечность лет.

Душа незримой красоты,

Подарок бога для любви.

А голос словно пенье птиц,

Он убивает злобу лиц.

Улыбка прелестью своей,

Смиреньем лечит боль людей.

Ну чем невеста не Христа,

Хотя верней его вдова.

И дай мне бог и дай мне бог

Хоть раз коснуться ваших ног.

Хоть раз обнять, поцеловать,

Тому поэму написать.

Чтоб песню сердца на заре

Расцеловал восход в душе.

Смешною кажется мечта,

Но богом послана она.

В ночах ломает страсти руки,

Зовет душу мою на муки.

Глаза преследуют меня.

Какая сила им дана?

Их свет, небесный, роковой,

В грезах тешится надо мной.

Я сплю всегда в оковах сна,

Что мне являют чудеса.

Сорвите эти цепи грез

Иль разорвите меж берез.

Освободите душу мне,

На сонном ложе в душной мгле.

Зачем вы, как распятья знать,

Мне душу начали терзать?

Своим величьем красоты,

Как звон, зовущий с высоты.

И приговор судьбы во мне

Отдан лишь вашей красоте.

Мадонна ж храма для любви

Ждет принца, но другой души.

Её чудесная краса

Будет испита им до дна.

Его желанием и волей

И богом сотворенной долей.

Когда в губах замрет покой,

Виски затянет сединой,

И от былой красы лихой

Останется лишь голос свой.

Вы мне останетесь мадонной,

Души свободной, непокорной.

Недостижимая звезда

Будет всегда манить меня,

Как не испитое вино

На аромат зовет и всё

А если выпить, то оно

Уже не даст забыть его.

И что же делать, как забыть?

Другой судьбой как заменить?

«Смотрите на ножки», — я слышу слова,

И взгляд их ласкает, уже не шутя.

Как кошка тихая ползет,

Ложась на юбку, что-то ждет.

Он оценил их наконец

И что задумал, ах, подлец.

Ты раздеваешь, мнешь, ласкаешь,

Ты о приличье забываешь.

Ты безответствен, ты во сне,

И беспредел в твоей душе.

Во сне тебе подвластно все,

Но наяву ты с ней никто.

Ты робок, слаб, смущен и зол,

Негодованьем этим полн.

Нет страсти, смелости, ума,

Чтоб сотворить реальность дня.

Не осуждай меня ты, сон,

В объятьях яви только стон.

О, где ты, где ты, храм любви?

Мне б Бога страсти в нем найти,

Свободы дать ему надел,

В любви согласья беспредел.

Свободу ложками черпать,

Чтоб всю её зацеловать.

Как жить, с кем жить и как любить?

Прошу сны в храме научить.

И пусть святители любви,

Мене отпустят все грехи.

Ну, вот уже несут кресты,

И в этой свите есть жрицы.

Как ангелы-хранители,

Несут они цветы,

Ссыпая счастья лепестки

Под ноги, где ступаешь ты.

Во имя вечной красоты,

Чтоб люди шли тропой любви.

Жизнетворящий солнца лик,

Чтоб ты светилась каждый миг,

Над головою вознесли

И к свече счастья подвели.

Вот месяцем с небесной тьмы

Уж осветили путь к любви.

Страсть обвенчали святым духом,

Постель любви накрыли пухом.

Тут в храме галстук бы любви

На плечи повязать твои,

А если уж повязан он,

То получите мой поклон.

Возьму смирения венец

Для покоренных вам сердец.

Обет бесправия возьму

И любовь в келье задушу.

Иль молотом любви из спальни

Сомну в бесправье наковальни.

Своих желаний, грех любви,

Как сожженной души угли,

Согреют мне другие сны.

Мышьяк — спасенье от любви,

В сознанье боль от седины.

Взаимность седине сложна,

Она в деньгах и славе дня.

Она — метель её годов,

И разность лет зовет богов.

Благословить или сказать:

«Таких во сне вам лишь ласкать».

Ну, дайте ж исповедь любви.

Благословите меня, сны!

Я весь уже давно в крови,

Душевной боли и тоски.

Великой нежности удел,

Приличья требует предел.

«Мораль приличия над тобой

Вскормлена грудью зла людской.

Во сне не может быть такой.

Зря ты сдаешься, будь со мной,

Мы ей поставим крест большой.

И несогласью в упокой».

Сказал мне сон, и вот уж взгляд

Поймал безумия парад.

Казнят порок уединенья

Без всякой боли и стесненья.

Зовет: «Осмелься, сделай шаг,

Ведь ты мужчина действий, маг.

Ну, преклонись же перед ней,

Дай ей шанс величья дней

И в поцелуях страсть убей.

Пусть близость спального общенья

Казнит плохое настроенье.

Избыточная кровь в висках

Пусть не лишает дремы в снах.

Свершившее убьет любовь,

И страсть не будет литься вновь.

И дальше быть, забыть, уйти

Решит забвенье красоты.

Ведь близость выткана законом,

Без песни в ней быть приговором.

Бог не восславит близость там,

Где не цвести любви цветам,

Хотя любовь уже есть Бог

И убивать её порок.

Пусть не взаимна, но она

И доступ к телу даст права.

Поэтому дерзай, герой,

Перед отказами не ной,

И в лице слабости её

Испить поторопись вино.

— Хоть раз до визга насладись

И в наслаждении утопись.

Чтоб помнить сладость ощущенья,

Плюя на горечь обвиненья.

Но смерть готовься получить.

За без согласья страсть испить.

— Но это ж бред, с Безумством бед

Не лучше ль подписать обет?

С простою дружбою сторон.

И этому отдать поклон?

Или пошли во тьме ночной

Мне сны с любовью гостевой.

Пусть бог подарит мне мгновенья,

Любви на радость в сновиденья.

Но без венчания у Бога,

И, конечно, без развода.

Пусть грезы снов станут наградой,

В контракте с ночью, как отрадой.

И не реальность сновидений,

Легли в постель твоих явлений.

Как засыпаю, слышу зов:

«Контракт моральный на любовь

Для сотворенья с ней готов.

Вас повенчает Бог во сне

Гостевым браком при луне.

Контракт на год или на два,

Срок пробных уз решит душа,

И сможете его продлить

И в патронатный превратить.

И этот брак во снах любви

Будет прекрасней, чем в яви.

Он узаконит сновиденья,

Заочных встреч для наслажденья.

И в грезах снов она — жена,

Будет тебе подчинена.

И свадьба будет, и венец,

Медовый месяц, наконец.

И эта жизнь во снах и с ней

Будет всего тебе милей.

За ревность на такие сны

В морали нет у нас вины.

Она лишь в Боге всем дана.

Но нет морального суда,

А на ответную любовь

Не нужен в снах согласья зов.

Но лишь проснешься, эти сны

Распнут в мученьях виски.

Твоим сознанием того,

Что все в реальности не то.

Она другому отдана

И будет век ему верна.

В ней от ногтей и до ушей

Ласкает он, но не жалей.

Она во снах будет с тобой,

Всегда святой и молодой.

И эта жизнь твоя, вторая,

Пройдет во снах, но как живая.

И будет с завистью она

Смотреть на эту жизнь сама.

Мы узаконим жизнь двойную

Контрактом страсти как родную.

Ты этой доле подчинись

И не страдай, а улыбнись.

Но вот и в сон она идет,

Накидку расстелила, ждет,

И уж с распятой красоты

Лакаю кровь своей любви.

У изголовья чувств своих,

Венчаю прелесть чувств святых,

Но разродился вдруг в «люблю»

Как боль насилую свою

И это делаю зачем?

Я в памяти останусь с чем?

Ведь чтоб страданий не испить,

Согласье должен получить.

«О, разрешите вас обнять

И сердце чувствами ласкать?

Мой взгляд оближет вас любя,

Как пес в награду для себя.

И зацелую, хоть нельзя»,

Вы ж в яви не моя жена,

Но поднимаю вас на руки

И не испытываю муки.

Вот крест молитвенный снимаю

И в неприличье всё кидаю.

Лобзаньем обвенчал красу

И что-то Богу всё шепчу.

Черною страстью караю мораль.

Ласки по чреву, и меркнет печаль.

Огонь обжигает, и в страсти она

Сама раскрывает для ласок себя.

Глазная богиня, желанья жена,

Ну, вот и зачала от страсти слепца.

После всего у ее ног

Ласкаю прелести живот.

Целую волосы любви

Меж ног былой уже мечты.

И слышу нежные слова:

— Ну, покарай еще меня.

Туманом нереальных грез

В постели радости до слез.

Пусть ломит грудь от страсти губ,

И плетью грез ворвется зуд.

В объятьях ног, в объятьях рук,

Закончим неприличье мук.

Явленье красоты зачатья,

Как вопль её — любви распятье.

Как будто в этом страшном сне

Ромашки зацвели в душе.

Глазами самых нежных грез

И с губ — осыпавшихся роз:

— Такой любви я не ждала,

И не мечтала, и не знала, —

Губами молча мне шептала,

И голову к ногам прижала.

Ну, вот и поднята победа,

Но песнь любви еще не спета.

Сон, сотвори обет молчанья,

Из своих грез очарованья.

Но рвет рассвет ночи полет.

И нереальность грез, как лед,

Ломает жизни моей ход.

И песнь любви в очарованье

Рождает боль души в сознанье.

«О, где же доктор, господа?»

И шепчет гостья: «Это я.

Сюда любовь нас позвала.

Убитая мечом сознанья,

Но вот пришла из состраданья.

Надежды вы должны испить,

Любовь без права искупить».

— За то, что в снах я вас любил?

Мне боже это посулил.

— Он сам в страданьях преуспел,

Но вам такого не хотел.

— Где выход, радость и покой,

Без одиночества с собой.

И через зов моей мечты

Мне тянут руки красоты

Коварство грез из моей тьмы.

Желают вновь всё повторить,

Чтоб губ твоих мне дать испить.

Очарованье грез таких

Прошу в молитвах я святых.

Но, кажется, описал странно.

Простите, если всё бездарно?

                                             * * *

Я сразу подумала, что автором этого стиха мог быть мой бывший больной, который проявлял большое неравнодушие ко мне. Я не знала, как реагировать. Стихи в какой-то мере своей интимностью меня оскорбляли, но если учесть то, что в них не было указано конкретного лица, кроме имени, к которому оно относится, то и оснований для предъявления претензий у меня не было. С другой стороны, они лирически воспевали образ женщины, к которой относились. Однако я понимала, что они относятся ко мне, и к ним возникало двоякое чувство. Как на него реагировать, я не знала.

Я решила взять паузу молчания и поначалу хотела их выкинуть, но рука не поднялась, и подумала, отложу, чтоб со временем еще раз прочитать и проверить ощущения своего восприятия. Кто знает, может быть, по прошествии некого времени я отнесусь к ним совсем по-другому.

Однако через некоторое время мне на факс опять пришло стихотворное послание, которое называлось:

Сон второй

Во глубине ночного бреда

Ищу спасительного пледа.

Меня преследуют глаза,

Они как будто б изо льда.

И вся фигура такова,

Прозрачна и обнажена.

Я бы ушел, но вот беда,

Она похожа на тебя.

Ты ледяная, но журчишь,

Как будто что-то говоришь.

И благодать звучанья слов

Зовет меня под твой покров.

Вроде родная, но пустая.

Журчит вода внутри святая.

И так холодна, как мертва,

Что леденею рядом я.

Коснулся, — колокольный звон,

Из сердца вроде льется он,

Души замершей, но живой,

Не допускающий покой.

— Ну, что тебе моя ледышка?

Ты как живая, но пустышка,

И только звон внутри, как стон,

Зовет меня к вам на поклон.

— Освободи меня от льда

Иль стань таким же, как и я.

Тебя с собою я возьму,

Своей любовью награжу.

— Нет, поклонись ей и пройди, —

Мне говорит Бог от души.

Ты же замерзнешь, как она,

Ведь ото льда не жди добра.

И слышу: «Стой, не уходи,

Со мной немного посиди.

Я безобразно холодна.

Хоть это, правда, не беда,

Твоей мечтою я была.

Постель стелила для тебя.

Меня покинула любовь,

Замерзла в жилах моя кровь.

Уж долго я ждала её,

И превратилась вся в стекло.

В слезах постели роковой

Ждала и стала вот такой.

Без страсти в женщине любовь

Как ледяная в венах кровь.

Ты страсть свою мне подари

И теплоту вниманья жди.

Ну, поцелуй и обогрей,

Я стану спутницей твоей.

— О сколько нужно вам тепла,

Чтоб отогреть вас ото льда?

— За то получишь все сполна,

И буду век я лишь твоя.

Ты присмотрись ко мне, седой,

Я ж была песнею твоей.

— Прости меня, о, Боже мой,

Тепла не хватит, я седой.

— Но без тебя я пропаду,

Другого я уж не найду.

— Я отогрею, ты растаешь

И что в подарок мне оставишь?

С собой меня ты не возьмешь.

— А ты попробуй, и поймешь,

И счастье вдруг в воде найдешь.

— Не морочь голову, ледышка,

Ему с тобою будет крышка, —

Промолвил Бог и был готов

Прервать наш диалог без слов.

— Не верь, — промолвила она, —

Послушай чувства, я твоя.

Как идеал твоей души.

Пожертвуй жизнью в дар любви.

Чтоб поцелуй мой получить,

Попрошу в прорубь вас нырнуть.

Достать кольцо и подарить,

За то готова вас любить.

Я оживу, хоть не оттаю,

Прижмусь и тихо помечтаю.

В одной постели ты со мной,

Мечту подымешь над собой.

— Ну что ж, ныряю за кольцом,

Быть не хочу тебе концом.

Достал со дна её кольцо,

Надел на палец, лед в лицо.

Осыпался, но всё равно

Она как звонкое стекло.

Идет как солнышко само.

Мне руку, сердце предлагает,

От нетерпения страдает.

Принял и начал целовать,

И подарило тело страсть.

Целую все глаза и уши.

Целую ноги, губы, груди,

И лед на теле сладким стал,

И на устах не замерзал.

Лавина страсти, как вода,

Залила тело и глаза.

— Ну что, ты счастлив? — Бог спросил. —

Всё что хотел ты получил.

И в этом счастье твоих грёз? —

А я ласкал, ласкал до слёз.

Уста сомкнулись в страсти грёз.

И вот тогда я к ней примерз.

И хоть замерзла в жилах кровь,

Звучала музыкой любовь.

Я счастлив был, а в глыбе льда

Сей страсти жертвой жизнь была.

Но образ счастья в этом льде

Я подарил себе во сне.

                                             * * *

Это послание я прочитала, и оно мне показалось даже забавным. Подумав, я решила с ним встретиться. Телефона его не знала. Он, однако, не звонил. Перед Новым годом он все-таки позвонил и поздравил меня с Новым годом. Я спросила, не присылал ли он в мой адрес каких-нибудь факсовых сообщений. Естественно, он отказался, но пригласил меня на чашку кофе. Мне захотелось прервать отношения такого характера. Нет, я не собиралась с ним где-то сидеть с целью продолжения отношений, хоть и не каждой женщине пишут и посвящают стихи, но встретиться нужно было, чтоб заставить признаться, пристыдить и прекратить любое дальнейшее развитие его чувств.

Он встретил меня, как и договаривались, на Тверской улице, недалеко от нашей клиники. Предложил пройти в ресторан Дома ученых.

— Вы, видно, там завсегдатай?

— Можно сказать, да. Я там иногда делаю доклады.

Я отблагодарила его за предложение и отказалась идти, перейдя сразу к сути моей встречи с ним.

— Скажите мне честно, если вы мужчина и можете отвечать за свои поступки, почему вы не признаетесь в том, что послания мне это ваших рук дело?

Он выжидающе молчал. И я продолжила:

— Мне не нужно никаких сюрпризов, ни по факсу, никаким другим образом. Я поздравляю вас с наступающим Новым годом, и давайте останемся друзьями. Забудьте меня как женщину. Я была просто ваш лечащий врач. Все моё отношение к вам было продиктовано моими профессиональными обязанностями. Я не артистка, чтоб иметь вокруг себя фанатов, которые от любви иногда делают безумства. Конечно, мне правильнее философски отнестись к такой жизненной ситуации, но ваши стихи могут принести неприятности не только мне, но и вам, а если жена узнает? Вы нарушаете кодекс семьи и предаете обет верности.

В это время мы подошли к тому месту, где меня ждала машина. За рулем сидел мой ухажер, который постоянно заезжал за мной. Он так же, как и я, был врачом и заканчивал аспирантуру. Увидав меня, он выглянул и подал сигнал.

— Вам пора, — отреагировал он на сигнал, — но помните, у меня к вам чистые чувства с преклонением перед образом мечты, и вы его олицетворение. Вы леди грез. Беда моя в том, что живу я по законам веления сердца. Что касается верности в любых изживших себя отношениях, то в этом случае её лучше называть предательством совести, но я уже давно разведен и одинок. Разве я вам об этом не говорил? Единственная дочь уже давно взрослая и самостоятельная личность.

Он опять перекрестил меня, как перед операцией, добавив, что любовь — это Божья благодать и только в его силах её остановить.

Я, усмехнувшись, махнула рукой и села в машину. Казалось, я разрешила проблему, и никаких сообщений, никаких звонков вроде бы как больше не было. Однако это, как выяснилось позже, не было правдой. Все-таки мне на факс однажды вновь пришло некое послание в стихах, о котором мне не доложили сразу. Это произошло тогда, когда меня в кабинете не было. Его на этот раз принял уже молодой аспирант, тот самый, который был закреплен за моей кафедрой и долгое время упорно ухаживал за мной. Часто находясь у меня в кабинете по профессиональной необходимости, он принимал звонки, и этот стих, пришедший на факс, его шокировал, а назывался:

Сон третий

Сквозь тьму ночей колокола

Зовут в туманы снов меня.

Ой, туманы, мои туманы,

Туман ночей, во снах романы.

Колокола, колокола,

Звон их в туманах снов всегда.

Леса, поля и небеса

Напоминают мне тебя.

В озерах глаз твоих давно

Русалки горя моего.

Поют мне песни и зовут,

Как будто счастье продают.

— Купи, купи за право быть,

С любой и счастье получить,

От щедрого царя глубин,

Где царствует порок один.

Разгул не сватанной любви,

Её любили моряки.

Отдай нам страсть, ты по одной,

Мы пустим в храм тебя морской.

Расстелем простыни любви,

Ты нам себя всем подари.

Ну, разве хуже мы ее,

Кого ты ищешь так давно.

У ней всё то же, что у нас,

Ну, хоть попробуй один раз.

Нашу любовь и наше тело,

Чтоб мука страсти не кипела.

Ну, посмотри на наши груди,

На наши глазки, губы, руки.

И сок любви в грудях кипит.

И на сосках росой лежит.

Испей, любимым быть велит.

И страсть любви боготворит.

Ну чем не ангелы любви,

И даже есть в паху усы.

— Свинцом залейте уши мне

Иль утопите страсть на дне.

Молю богов, клялся красе,

Что буду жить с одной везде.

Зачем, русалки, вам пред мной,

Скрывать богиню под водой?

— Мы отдадим её тебе,

Положим в ложе при луне,

Свечу подержим, и споем,

И даже ноги разведем.

А если страсти будет мало,

Мы ей потрем любви начало.

Ты от рожденья своего

Такой не знал ни у кого.

Будет прыгать, и смеяться,

И твоим телом наслаждаться.

Ну что, подписывай контракт,

И мы с тобой идем в кабак,

Потом завалимся в постель,

Раскрутим страсти карусель.

А коль не так, то нам наскучишь.

И право с нею быть получишь,

Легко отрубим тебе то,

Что для дам не все равно.

— Нет, я согласье не даю.

Любви такой я не хочу.

Тогда помучайся немного,

Мы с тебя сделаем святого.

Вот тебе бокальчик с дыркой,

С дамой в страсти очень пылкой.

Из бокала не напьёшься,

С дамою не развлечешься.

В ней нет того, что есть в бокале

И все прелести в обмане.

— О не пугайте, мне смешно,

Я покажу сейчас кино.

И верность докажу свою,

И соблазн кары вам собью.

Вмиг спустил с себя штаны

И порубил на пятаки,

Что в них скрывают мужики.

— И сам не гам, и нам не дам. —

Русалки бросились к ногам.

— Кому ж ты нужен вот такой?

Будут смеяться над тобой.

Какой же глупый, хоть седой,

Ну что поделать, черт с тобой.

Мы отдаем твою любовь,

И ты не кашляй, будь здоров.

Люби её, хоть так, хоть эдак,

Дурак, наверно, был твой предок.

Без этого с тобой она

Другого будет ждать всегда.

Ну, вот она сама идет,

В постель ложится, счастья ждёт.

А я шепчу ей: «Не могу».

Она: «Не бойся, помогу».

Коль даже женщины друг другу

Приносят радости по кругу,

То вам, мужчинам, горевать

Нельзя, надо уметь ласкать.

Она ко мне прижала грудь,

Нагнула голову и чуть

Коснулась воспаленных губ,

И рухнул весь русалкин суд.

Вином с бокала грудь залила,

Его меж ними пить просила.

Потом его испил с пупка

И меж ногами у лобка.

Святое грешное вино,

Лакал уже меж ног её.

Увидев то, как муж ласкает

И дама в счастье замирает,

Они от зависти своей

Решились к каре посильней.

— О, ты, проклятие над нами,

Ты даешь счастья чудесами.

Тебе, однако, есть глазами,

Достаточно для наслажденья с нами.

Но мы лишим тебя и глаз

За то, что ты отвергнул нас.

И оскорбленная душа,

С карой низвергли небеса.

— Мы так мечтали и желали,

Чтоб ты испил и страсти наши,

Но отказался от русалок,

Вот и проклятье лишь в подарок.

— Я не делю страсть на других,

Кого не суждено любить.

И остаюсь во снах своих

С любовью для сердечных лиц.

Месть, мной не избранных душой.

Не изменит судьбы моей.

— Ты ошибаешься, глупец,

Получишь кару как венец.

И яркая краса девиц

Померкнет в слепоте десниц.

Ведь красота глазам слепца

Будет совсем уж не нужна.

Уродство тела на обзор

Кары исполнит приговор.

Пусть лишь уродина, старуха

Тебе составит радость духа.

Ты не увидишь прелесть тела,

И до него не будет дела.

Ни пальцев, губ, ни языка

Мы не оставим для тебя.

Чтоб нечем было тело знать,

Его забудешь ты искать.

Нужна ли будет страсть слепая?

Пусть будет даже золотая.

Души порой благотворенье

Тебя утешит на мгновенье.

Как евнух зренья и урод,

Ты не продолжишь уже род.

На ощупь ждать будешь любви

И не получишь ласк, не жди.

Так кара женского суда

Ни зги надела на глаза.

Обрезав губы ласк, язык

И пальцы, в сон ворвался крик.

Проснулся весь в поту, ругаюсь,

Каре русалок усмехаюсь.

Сон муками, за что карает?

Чью воль мести выполняет?

Судьба сначала в спину бьет,

Потом как обухом и в лоб.

И в чем спасенье, Бог не знает,

Душа страданья проклинает.

                                             * * *

Он принял это послание как недоразумение, наподобие спама или некой телефонной ошибки. Все бы так и забылось, но через некоторое время служба доставки принесла мне в клинику огромный букет роз с тремя огромными ромашками посередине и маленький аквариум с золотой рыбкой. Ромашки всегда присутствовали в его букетах, отличая их от других. Они ещё раз напоминали о нем и его преклонению ромашкам, как Ксюшиным глазкам. В этом букете роз лежало письмо со стихотворением.

Прощай

Ну, вот и все, и я никто,

Прощай, влетевшая в окно.

Я твоим воздухом дышал,

В глаза смотрел, себя искал.

Ты, что мне в снах постоянно являлась,

А на взаимность любви не решалась,

Но осветила глаза мне прозрением,

Душу, заполнив красы упоением.

Вот, подскажи, чем судьба отогреется?

Может, в монахах у бога утешится?

Что пригорюнилась и призадумалась?

В сердце красы моя боль не прослушалась?

Я вас лелеял и часто ласкал,

В очарованье ночей своих звал.

Ну, отпустите ж меня наконец

Или казните, коль в чем-то подлец.

Как развенчать мне образ ваш

И грезам высказать «шабаш»?

По зову сердца своего

Я утоплю их все, как зло.

Но, видно, хрупок мой сосуд,

А бремя лет — заросший пруд.

Ладья любви для молодых.

Над гладью пруда годов крик,

Души, хватавшей счастья миг.

Я ваш утопленник давно,

В глазах целующий им дно.

Вы мне когда-то улыбнулись

И в сердце радостью забились.

Теперь прощайте навсегда,

Любви свершается судьба.

Ну, вот голубкой залетели

И на коленки мене сели.

— Что ждете? Не любви ль обета?

Не поученья ли с Завета?

Иль излиянья из души?

Во взгляде нет опять любви.

— Я к вам явилась, вы не рады?

Во мне не видите отрады?

— За муки страсти вы награда,

Просите дар, вниманье свято.

— Ну, вот, я этого ждала,

Немного дай мене огня,

Из сердца счастья своего,

В груди моей совсем темно.

Хочу, как вы, жить и любить,

И жаром страсти засветить.

Нет в моих чувствах упоенья,

И мне не снятся сновиденья.

А мгла ночей моих, прости,

Не теребит моей души.

Не вижу мигов для блаженства,

Манящих снов до искушенья.

— Ну что ж, испей, испей огня

Из сердца, где парит роса.

Что, трудно жить вам без меня?

Огня, огня хочет краса?!

О, ты, пленящая особа,

Любви и верности до гроба,

В разорванной моей груди

Лакай огонь мой до зари.

И в спешке крыльями огня

Глаз не гаси ни уголька.

Краса тихонько, боже мой,

Произнесла: «Прости, седой.

Не виновата я, беда,

Нет в сердце жара у меня.

Разбита этим вся судьба.

Любовь наука забрала.

Хочу кого-то я любить

И этот жар ему дарить.

А жара уже в сердце нет,

И нет звезды, дарящей свет».

— Мне, может, в птицу обратиться,

Чтобы огнем в любви делиться?

Как вам явить огонь для счастья?

С чем-то должны вы распрощаться.

У лебединого причала,

Где любовь вечностью звучала.

Ребро любви нужно сменить

И где-то новое вам вшить.

И разродитесь вы яйцом

Большой любви, её теплом.

Теперь исчезните, летите,

Крылом мне только помашите.

Огонь из сердца будто жертву

Пока дарю в полет, как песню.

Как фату завтрашнего дня,

С огнем и песней без конца.

Но вот фату огня, что я

Подарком сделал от себя,

Другого сердца не заденет

Да и обрадовать не смеет.

Её порвет печаль измены,

В душе оставив накипь пены.

И лишь ребенок из яйца

Вас будет радовать любя.

Прости, влетевшая в окно,

Что так в глазах моих темно.

                                             * * *

Мой друг аспирант не знал, от кого этот букет, и передал мне, но когда я прочла письмо, то скорее расстроилась, чем обрадовалась. Его заинтриговало моё выражение лица, и он стал интересоваться причиной. Я ему все послания показала, но правильно разъяснить не смогла, и он сказал, что это бред выживающего из ума немолодого мужчины.

Меня этот ответ расстроил, и я, спросив себя, почему, ответа не нашла. Вечером, придя к себе домой и собрав все его послания, еще раз прочитала их. Вот незадача, опять расстроилась, ведь уже седой мужчина, а впал в юношескую стихотворную романтику. Тут поймала себя на мысли, что он напоминает мне чем-то моего отца. Вспомнила и то, что и сама в юности писала стихи. Когда мои стихи, в которых я выворачивала интимность своей души, привели к трагедии, я зареклась никогда больше не писать.

Стихи требуют откровенности, а у каждой женщины должна быть тайна.

Боже мой, говорила я сама с собой, он в стихах довольно смел и, похоже, не думает о возможности своего осуждения. Мне казалось, что его стихи терроризируют сознание и провоцируют смутные, и даже непристойные, мысли, требующие какого-то поступка. С этими мыслями я уснула.

Проснулась от удивления странному сну. В этом сне я как будто попала на какой-то банкет артистов. Сначала видела, как он со сцены, похожей на улицу большого города, читал свои стихи от мужского имени. Перейдя к стиху от женского лица, он вышел в женском обличии матрешки. Такая же разухабистая, девчонка в платке подыгрывала ему на гармошке, а гулящая молодежь развлекалась вокруг него танцами и прыжками в чехарду. Толпа женщин из её глубины зала, увлекаемая его стихами, то надвигалась, обступая его, то как будто в ужасе от них отступала снова. Однако из зрительного зала после его выступления осмелились вынести ему только один букет цветов две молоденькие девушки. Они поцеловали его в обе щеки и быстро сбежали со сцены. Он достал один цветок из букета и бросил в зал. Он как будто попал мне в руки, я взяла цветок и вижу, это не цветок, а листок бумаги. На листке были следующие стихи, которые он только что прочел от женского имени. Он назывался:

Сновиденье

Что же делать? Что же делать?

Что же делать, как мне быть?

Как мне счастья, как мне счастья

Своего не упустить?

Ну, вот и замуж уж зовут,

И не один, а трое ждут.

Трое, трое, трое ждут

И выбирать мне не дают.

Оком, оком, оком, оком

Я прикинула дела.

Каким боком, каким боком

Я терять кого должна.

И приснилась мне судьба,

Будто я уже жена

И Ивана, и Коляна,

И кудрявого Степана.

Ой-на-на, нет, ой-на-на, нет,

И так и сяк, и сюда нет.

И сюда нет, и туда нет,

И как решить мне свой сюжет?

По моральному контракту заключила договор.

И у Бога попросила узаконить уговор:

В воскресенье я жена у Ивана.

По субботам я жена у Степана,

А в рабочие дни у Коляна.

Квадрат любви.

О, Бог, прости.

Ла-ла-ла-ла-ла. Лям-пам-пам,

Я вызов бросила людям.

Любить троих зовет душа,

По зову сердца день за два.

Я краса не народная,

Но в душе благородная.

А мне говорят: «Ты что?

Ты греха натянула ярмо».

А я им в ответ: «В чем беда?

Все довольны друзья, ну и я.

Не убили за меня никого.

От любви взахлеб хорошо».

Мне и счастья другого не надо.

Родила я всем трем мальчугана.

И сейчас три отца у меня.

Полигамная семья, как мечта.

Но проснулась от сна и рыдаю,

О постели со всеми мечтаю.

«Что за чушь? — так сказала мне мать. —

Надо просто с тремя переспать,

Пробной постелью, чтоб душой не страдать,

Но в мужья для семьи одного выбирать».

Ла-ла-ла-ла-ла. Лям-пам-пам,

Пошли вы, сны, ко всем чертям.

Но что же делать, как мне быть?

Быть вообще или не быть?

Может, всех мене забыть?

Чтоб судьбу не бередить.

Трое замуж зовут,

Трое любят и ждут.

И ночами со слезами я их все-таки люблю,

И всё думаю, думаю думу свою.

                                             * * *

— Странно, — промолвила я, прочтя их, — в стихе пишет о какой-то мечте матриархатного многомужества, а на сцене ему проявляют полигамную любовь дамы. При всем этом он проявляет знаки внимания ко мне. Меня это удивило, если не сказать возмутило, но я, как будто гонимая неведомым желанием, уже на банкете решила взять цветы со своего столика и преподнести ему. Это вышло само собой, скорее из чувства жалости или долга взаимной благодарности за проявленное внимание. Видно, оно обострилось еще тем, что на заключительном выходе артистов его не было. Не было его и в дальнейшем выступлении артистов, которое состояло из песен и коротких инсценировок, вроде как для избранных.

Окончательно подтолкнул меня на этот поступок официант, который поднес мне большой торт, на котором был изображен мой седой поклонник. Он в виде шоколадной куклы сидел на диване в таком же

шоколадном браслете, держа над собой большую ромашку.

— Оригинальный торт, — воскликнула я, — и очень похож на выступавшего здесь поэта. А где можно найти этого человека?

Он мне подсказал, и я, взяв торт и цветы, пошла к указанному столику. Подойдя, увидела, что он сидит в окружении тех двух красивых молоденьких девушек, которые подносили ему цветы на сцене. Я неожиданно растерялась, но, собравшись все-таки, преподнесла ему этот торт и цветы, поблагодарив его за стихи. Чтоб не быть голословной, отметила их образность, которая не может оставлять женщин равнодушными. Он принял подарок и, усмехнувшись, поцеловав мне ручку, посадил рядом с собой. После поцелуя он как будто сразу помолодел. Я удивилась, а он сказал, что это закономерно, ведь любое небезразличное прикосновение к молодости мужчину делает моложе.

— Разве общения с этими молодыми девушками вам недостаточно? Зачем вы пытаетесь ухаживать за мной? Я ведь гораздо старше их.

— Эти девушки из моей молодости, — отмечал он. — Они остались такими молодыми потому, что такими я их воспел в своих стихах. Теперь и вы останетесь такой же молодой на века, потому что я вам тоже посвятил свои стихи.

Я посмотрела ему в глаза и тихо произнесла:

— Спасибо, но почему вы их бросили?

Он посмотрел на меня сверху вниз и, задумавшись, ответил:

— Первая была очень красивая, и я её любил. За ней ухаживало много парней, а она была как неприступная крепость. Только когда её обманули и бросили, она дала мне согласие и ответила взаимностью. Неудачный пробег по любви, однако, не научил её любить. Даже после нескольких лет жизни она была холодной, как дохлая кобыла в постели, и совершенно без эмоций. Одним словом, была никакой женщиной в постели и жизни. Моя страсть вскоре исчезла, я привык к её красоте и уже не замечал её. Отсутствие эмоций, внимания остудили и мои эмоции, это и стало причиной расставания.

Вторая девушка была не столь красивой, как первая, но была очень эмоциональной. Она всегда разжигала меня и внесла в мою жизнь моменты счастья. Я её защитил от насилия, но её любовь была всего-навсего благородной благодарностью. У нас не было ничего общего, кроме семейных забот, и бытовые проблемы не позволили её благодарности перерасти в настоящую любовь. Её периодические жертвоприношения в виде прощения моих грехов не могли того же возродить во мне.

Я не знала, как реагировать, а он как будто обнял меня и стал говорить:

— Я все думаю, почему красивые женщины, или очень недоступные, или уверенные в своей притягательности, совсем наоборот, очень доступны. Как обычно они холодны и всегда хотят подчинить мужчин себе, чем рано или поздно отталкивают. Менее красивые, если не эгоистичны, обычно более счастливы. Они стараются служить мужчине и обычно менее трагичны к небольшим нарушениям супружеской верности.

— По-моему разуменью, основой семьи должна стать душевная гармония, — вроде как освобождаясь от его объятий, возражала я.

— Да, да, душевность чувств и единая занятость при общих интересах — это важно, но общие интересы порой подменяют любовь душевных чувств. Плохо это или хорошо? Не знаю. Похоже, они порой ложно провоцируют людей на любовь. Сомневаюсь и в наличии вечной любви. Пока бытовые и имущественные проблемы не будут исключены, то проблемы человеческого счастья будут постоянны. Индустрия секса в скором разовьется так, что даже полностью импотентные мужчины и фригидные женщины этим не будут создавать проблем друг другу. Тогда и наступит время настоящей любви, если люди сумеют исключить имущественную значимость любовников. Развитие услуг бытового характера со временем освободит семьи и от бытовых проблем. К сожалению, сегодня это дорого. Я таких услуг себе позволить не могу. С радостью преклонюсь перед женщиной, которая ответит на мою любовь искренней взаимностью и исключит былые проблемы, которые меня мучили с другими.

— У вас с таким общением и поклонением не могло найтись достойной женщины? Что-то это меня не убеждает.

— Как бы там ни было, я дарил своим женщинам и ласку, и душевное тепло сколько мог. Лишь когда ощущение взаимности исчезало, исчезала и моя энергия проявления любви. Настоящей она была или жертвенной, это не столь важно, так как в любом случае, для того чтоб её проявлять, нужны взаимные ощущения.

— Я не совсем понимаю вас, — отвечала ему. — Жениться надо один раз и навсегда. Как иголка и нитка шьют ткань, так мужчина и женщина сшивают их общую жизнь. Куда иголка, туда и нитка, если нитка не пролезает за иголкой, она рвётся. Каждому мужчине Богом дается одна женщина, и этот Бог есть взаимная любовь. Только тогда нитка не будет рваться. Женщина — это продолжение души мужчины.

— Вы правы, леди, — ответил он, — но не каждому человеку дается Богом одна душа. С годами Бог одну душу заменяет на другую. И как быть тогда?

— Тогда он должен сменить душу и женщине.

— Это бесполезно, — сквозь смех услышала я. — Мужчина любит глазами, а женщина ушами, а поступки с отношениями долга призывают её только к благодарности. Хотя поступки — это та среда, в которой она, как веточки вербы, пускает корни и живет, довольствуясь достатком, если этого достаточно. Только душа, как бы и чем ни была воспитана, всегда подчинена очарованию, если не занята заботой.

Естественно, я как будто возразила, говоря, что боль и радость общей заботы должна стать общим очарованием. После, непонятно почему, неожиданно прильнула к его губам, сливаясь с ним в поцелуе. И, о ужас, он как будто стал таять в моих объятьях и вдруг исчез. Его молодые девушки, сидевшие рядом, стали превращаться в пенсионерок. Я ужаснулась, а одна из них мне говорит:

— Слушай, хорошая красавица, умеешь ли ты любить? Без этого таланта можно любой дар любви превратить в презрение. Сейчас мы тебя проверим.

Говорили, что если у меня есть хоть какое-то чувство к нему, даже пусть отдаленно напоминающее чувства, которые когда-то имели они, то они разрешат с ним общаться. Вот, думаю сама себе, новость. Человек вроде как исчез, а мне какую-то проверку устраивают, и кто? Бывшие жены.

— Мы, — говорят они, — в своё время не смогли сохранить его любовь. Пропасть разочарования и сожаления гложет нас и сегодня. Мы по-прежнему его жёны, как протертые, ненужные, но его носки. Он несчастен без нас, но мы вышли в тираж. Его нужно напоить любовью, а не желать испить его душу, как хмельное вино.

— Интересны, интересны ваши советы, — оживляясь непонятной ситуацией, вопрошала я. — Более всего интересно, как вы хотите проверить мои чувства?

— Да это, милашка, очень просто, — отвечали они и стали завязывать мне глаза.

Глаза-то они мне завязали, а я как будто вижу сквозь повязку. Однако вижу совсем уже другое. Другой зал, полный молодых мужчин и девушек, но тоже все с завязанными глазами. Слышу их голос:

— Все эти мужчины и девушки с завязанными глазами также ищут здесь свою суженую или суженого — вторую половину души. Если любовь — это внутреннее слепое влечение души, то она должна иметь свою красоту, и её флюиды влечения разносят волны своей энергетики влечения. По ним душа одного должна найти свою родственную душу. А красота, как нарядное платье души, рано или поздно все равно износится и померкнет, а потому не должна мешать истиной любви. Кто имеет один костюм на выход, кто имеет два, такая наша судьба, быть украшением мужчины и его тылом. У каждого из них свой табун кобылиц, хотя порой они и изменяют ему, но все равно остаются его чувственной, родственной семьёй. Как бы там ни было, женщина, как собака, может любить своего хозяина даже тогда, когда у него завелась другая. Если ей завязать глаза, она все равно найдет его, вот и ты попробуй найти.

Я вроде как ответила, что если душой руководят мечты, а душа управляет любовью, то, возможно, она и испускает свои флюиды, но при чем тут выбор?

— Проверь, Проверь, — кричат мне.

— Что ж, проверим, — отвечаю и пошла.

Иду, натыкаясь то на одного, то на другого, то на третьего, и всё как будто не то и не то; то не так стоят, то не так кричат, то не то хотят. Думаю сама себе: «Ну, ты сейчас нарвешься? А зачем тебе это?» Тут вдруг чувствую по коже холодок пробежал. Иду в одну сторону — усиливается, в другую — слабнет. Вот наткнулась на кого-то, и сердце как замерло, не могу двинуть ни рукой, ни ногой, и язык будто примерз к зубам. Стою вся онемевшая и чувствую, мужчина подошел, обнял и целует меня с ног до головы. Я хочу оттолкнуть его и не могу. Он поднял меня и сильно-сильно обнял, как будто хотел раздавить в своем неописуемом порыве. Я обхватила его и руками. В этих объятьях, задыхаясь от блаженной боли удовольствия, почувствовала: по телу тепло идет, млею и счастлива от этого.

— Ну, вот и нашла свою судьбу, — услышала я голос одной из женщин, завязавших мне глаза.

Они сняли с моих и его глаз повязки, и я увидела перед собой опять седого поэта.

Я от неожиданности увиденного как будто потеряла сознание. Очнулась уже на каком-то необитаемом острове рядом с огромным шалашом, из которого слышно праздное веселье, музыка, песни. Вокруг плещется море, и с одной стороны огромный обрыв, а на шалаше надпись: «Шалаш первой брачной ночи». Выходят из шалаша какие-то бродяги, похожие на морских пиратов, и говорят мне:

— Ну что, очнулась, красавица? Будем с тобою сейчас развлекаться. Пришел твой черед.

— Это с какого бодуна вам приснилось?

— Что за тон, леди! Мы тебя у Дьявола откупили. Он тебя на три дня проиграл нам. Одним словом, откупился. Три дня теперь ты наша. Будешь невестою команды фрегата «Разгуляй». Выбирай, с кем первым в постель ляжешь, или тебя на картах разыграть, если не подарками заказать?

— Бойтесь волхвов вас дарами ласкающих, — промолвила я себе.

Глянула на всех, и меня бросило в дрожь от страха того, что эта огромная свора полуобнаженных и пьяных вандалов будет развлекаться со мною три ночи. От ужаса этого сознания я кинулась к обрыву, бросив фразу:

— Я божьим даром буду тому, кто в битве за первую брачную ночь со мною одержит победу над всеми остальными претендентами. Иначе брошусь с этого обрыва и не достанусь никому.

Молча я наблюдала схватку между господами удачи. Она скорее напоминала обыкновенную резню. Наконец остался один, который потребовал от меня немедля отправиться в шалаш на брачное ложе.

Пригляделась я к этому пирату и вижу в нем будто бы опять седого поэта.

— Я по твоей воле положил к ногам желанья целый фрегат душ, — обтирая кровь со шпаги, промолвил он, — и теперь, как победитель, в утешение жду обещанной награды.

Представив ночь любви с этим беспощадным человеком, я сбросилась с обрыва.

Лечу и вижу, брачная фата слетела с меня и летит передо мной. Я будто бы нагнала её и, оттолкнувшись от неё как от батута, снова взлетела вверх. Смотрю, он стоит на краю обрыва, преклонив одно колено, будто скорбя, плачет о потере. Увидев меня, он, не задумываясь, бросается за мной. Я ему кричу:

— Покорить мир — этого недостаточно для брачной постели. Ты должен покорить и завоевать мою душу, а это тебе не под силу. В моем сердце принцы другого плана. Чудо только поможет тебе выжить их.

Так, отталкиваясь от фаты, я несколько раз взлетала, смеясь над ним за неспособность поймать меня. Наконец он поймал меня, и я встала на фату как на сцену. Он подхватил меня на руки, и я как будто бы запела. Чувствую, что пою его стих «Сновиденье» про трех кавалеров как свою песню. Вокруг летят облака и, принимая меня за даму из этого стиха, будто бы потешаются надо мною. Слышу голос с их стороны: «Первую брачную ночь со своей невинностью кому отдашь? = будто бы не один претендент остался. — Выбирать надо. Одному отдашь, других обидишь. Не получится, не получится честной перед всеми быть. Что, опять кровь прольешь?»

— Вот беда, — говорю сама себе, — теперь я в стихе и опять перед выбором. Что же ты, судьба окаянная, со мною делаешь?

Так я задумалась и вижу, ангелы подлетают и на ухо шепчут:

— Не печалься. Так и быть, мы тебе девственность на три ночи подарим. Три ночи ты будешь святой, невинной невестой. Три ошибки и три пробные ночи тебе приносим в дар. После каждой брачной ночи невинность будет восстанавливаться. Ты будешь целомудренной вновь три ночи и три дня, пока не выберешь себе любимого, или так и останешься для всех единственной и желанной. Более того, каждый из них будет считать себя первым твоим девичьим кавалером и рыцарем невинной чести. С этими словами ангелы подхватили меня и отнесли в шалаш брачной ночи.

Первая брачная близость произошла в какой-то огромной ванне. Похоже было, будто я тонула в море молока, и молоко — это стало красным от моих мучений. Вторая близость прошла будто в тумане, и он после неё не рассеялся, а еще больше сгустился и пролился каким-то липким до мерзости дождём. Я не чувствовала никакого удовольствия, никакой радости от близости, как и в первую ночь, более того, всё происходило, как будто меня окружали невидимые соглядатаи. Они создавали стеснение и все шептали, и шептали мне что-то на ухо, прося расслабиться для получения удовольствия.

После второй близости ничего не срослось, и я уже, оставшись не девственницей, совсем расстроилась. Перед последней брачной ночью в этом открыто призналась своему суженому кавалеру. Им оказался седой поэт.

— Какая глупость, — возмутился он. — Выкиньте эти мысли из головы. С девственницей мужчина живет несколько минут, а с сердцем её всю жизнь.

С этими словами он достает своё сердце и на ладони подает мне.

— Обменяемся, — говорит. — Иначе адом будет ночь.

Я как будто согласилась и сделала то же. Так мы обменялись сердцами.

Вокруг стало тихо-тихо, и откуда-то издалека-далека стала доноситься ласковая музыка любви. С неба посыпались цветы, белые-белые, мягкие, нежные, как первый снег.

— Чудо произошло, — донесся голос с небес. — Операция по пересадке сердец возможна только на любви.

— Но, боже! Я молода, а он не очень, меня осудит люд, похоже.

— Кто вас осудит? Тем жить с бедой и кары будет ждать моей. На любовь нету мной запрета, лишь на неё даю я лета. Пусть радость первого сближения будет как чудо сотворения, — услышала я в ответ божий глас.

И вот эта брачная ночь мне действительно показалась райским ложем. Я была счастлива и после неё обратилась к Богу, чтоб он часть моих лет отдал моему последнему возлюбленному — седому поэту.

— Пусть так и будет, — ответил мне он. — Любовь требует равенства, а это значит уравняться во всем: в богатстве и делах на всю оставшуюся жизнь.

И найдете вы смерть в один день и один час. Если это не будет так, то, значит, Богу было угодно так, — ответил небесный глас.

Зазвонили колокола, и от этого звона я проснулась, как очнулась после ушата холодной воды. Долго ещё этот звон стоял в моих ушах, а этот бредовый сон запомнился своей странностью. Сонный мой поцелуй и кошмар из моих грез, как сонный вирус, от моего больного пациента перешел к его врачу.

«Какая нетипичная история, — подумала я. — К чему бы такие мучительные эротические грёзы? Как будто кара, а за что?»

После этого сна я для себя решила все-таки не быть слишком резкой в отношениях с этим мужчиной. Влюбленные способны на любую глупость, а это мне совсем было ни к чему. При случае решила поддержать отношения этого мужчины, но только в пределах товарищеского общения. Однако какое-то тайное, загадочное женское любопытство с проверкой на интимную крайность стало брать верх над моим рассудком.

Вскоре, как я и предполагала, такая возможность появилась, но последствия этой встречи даже для меня оказались неожиданными. Я не ведала, что творила моя душа.

Часть 2-я

Здесь, мой дорогой читатель, я всю некороткую речь моей героини с моими домыслами догадками и прочими аргументами не буду воспроизводить, так как она многое утаила от публичного высказывания. Для полного восстановления картины происходящего воспользуюсь записями погибшего и прочими свидетельствами. Многие сумбурно и отрывочно в виде записей были обнаружены, что в его электронном почтовом ящике, что иначе. Мне не без труда удалось восстановить последовательность их содержания и логику событий. Так как суду детали всегда были несущественной аргументацией, а читателю, наоборот, интересны подробности, я как смогла связал их вам. Извиняюсь за то, что некоторым фактам и документам пришлось дать художественное осмысление.

Так как повествование мы начали от речи главной героини и свидетельницы данного процесса, то дальнейшее изложение сохраним в том же ключе. Проследим развитие событий, идя по следам нашей героини. Исходя из некоторых сохранившихся свидетельств и признаний, я могу от лица своей героини сказать:

«На днях по случаю перехода в другую клинику главврач организовал нам прощальный вечер, как сотрудникам, с которыми долгое время успешно работал…» — так начинались одно из свидетельств дел.

— Как он, мой седой пациент, оказался на этом вечере, было загадкой, — говорила Ксения Андреевна. — Я его заметила уже тогда, когда закончился банкет и все перешли в помещение для танцев с разными развлекательными мероприятиями. После того как я станцевала с главврачом, который считал меня своим любимым сотрудником, он на некоторое время отлучился. Не успела я отдышаться, как ко мне, как явление с небес, подошел этот бывший больной и пригласил на танец. Он был одет в шикарный костюм, и от него веяло приятными мужскими духами. Я была ошарашена его появлением и сразу хотела отказать, но пока была в растерянности, он уже вывел меня в круг. Чтобы не привлекать внимания, я не сопротивлялась. Танцевали мы вальс, и танцевал он прекрасно, шепча мне, что я должна делать в тот или иной момент. Я в детстве занималась танцами и гимнастикой, потому, эмоционально чувствуя его такт, подстроилась быстро. Так уж вышло, что станцевались мгновенно, как будто это делали не первый раз. Как бы я ни хотела не привлекать к себе внимания, этого не получилось. Ощущение было такое, будто все смотрели только на нас. После танца, вытащив из вазы на столе цветы, к нам подошел заместитель главврача и вручил их мне, объявив всем, что он их вручает за самое прекрасное исполнение танца. Эти огромные гладиолусы мне пришлось держать двумя руками. И когда я их отнесла на свободное кресло, моего напарника уже нигде не было видно. Он исчез так же загадочно, как и появился. Во время танца я не смогла перемолвиться с ним даже словом. Это все прошло как пронесшийся вихрь. Заместитель главврача спросил по этому поводу:

— С кем вы танцевали? Кто такой этот мужчина? В нашем коллективе я его вижу первый раз.

— Не спрашивайте меня ни о чем, я ничего не могу сказать. Дайте мне отдышаться, — ответила я и больше мне вопросов не последовало. Однако я видела удивлено-молчаливые глаза сотрудников моего отделения, которые точно знали, что этот мужчина бывший наш пациент. После этого танца я заторопилась домой. Меня довезли на служебной машине до самого дома. Один из сотрудников хотел меня проводить, но я отказала, уже не помню даже, на что сославшись. Мне казалось, что все будут спрашивать, с кем я танцевала, и мне ни с кем не хотелось пускаться в объяснения. Оставшись с огромным букетом цветов, уже было направилась к подъезду, но только машина отъехала, передо мной загадочно появился вновь этот мой больной и виновник моего танцевального успеха.

— Вы меня напугали, — сказала я ему. — Зачем меня преследуете? Вы сегодня как призрак. Я от таких неожиданностей могу лишиться дара речи.

Он закрыл глаза рукой и, помедлив, когда рука спустилась к подбородку, произнес с закрытыми глазами:

— Вы мой ангел.

— Боже мой, я ангел не только ваш. Если каждый больной будет меня преследовать… Разве я давала повод увязываться за мной?

Он ничего не ответил, а подхватил меня на руки и перенес через дорогу. Я хотела вырваться, но была немного хмельна и от испуга проносившихся машин неожиданно обхватила его за шею, как шальная. Зная его плохое зрение, стала советовать идти или стоять, а чтоб не выпасть из рук, даже сжалась, прижавшись к его груди. Тут мне стало вдруг приятно от ощущения мужского тепла. Перенеся через дорогу, он меня опустил.

— Слава богу, перешли улицу удачно, — вздохнув с облегчением, произнесла я, почувствовав тротуар. — Что дальше?

— Я понимаю, что я вам не нравлюсь. Меня, наверно, любить уже нельзя, но я и не навязываюсь к вам в любовники. Мне просто иногда хочется видеть вас. Вы мой идеал женщины.

— Это ваше первое поверхностное впечатление. Я такая же, как все женщины, со своими недостатками и, может быть, даже большими. Если бы вы знали меня хорошо, то идеалом меня не считали бы.

— Нет, ваш голос, ваши повадки, ваша улыбка, глаза — я такого не видел и не встречал ни у кого. Разрешите вас любить, не требуя от вас взаимности.

— Я не понимаю, как это возможно? — ответила я и пошла в сторону подъезда своего дома. Он двигался рядом, и я, слушая его, не стала препятствовать этому. Пока мы шли, он все это время пытался убедить меня в том, что я необычная женщина, очень четкий человек и почти богиня Венера.

— Когда человек любит, он испускает какую-то энергию, — как-то запутанно пытался разъяснить он своё состояние. — Вы не чувствуете? — спрашивал он.

Я отрицательно качала головой.

— А вот я чувствую, если не вашу любовь, то энергию влияния вашей красоты. Кто-то это чувствует слабо, кто-то не чувствует совсем, и страшно, когда человек не способен излучать эту энергию. При совпадении некоторых природных условий энергия красоты поражает молнией. Вот возбуждает ли всегда это энергию любви другого лица, вопрос открытый.

— Вы, видимо, хотите объяснить встречу со мной и выяснить, возникло ли у меня чувства, подобное вашим? Я этого не понимаю. В моем сердце нет такого же ощущения. Любовь священника обращена только Богу, моя науке. Я не умею любить и не знаю, как любить. Это моя беда, но тратить свое дорогое время на мужчину — это непозволительная роскошь для меня. Вот разрешить или не разрешить любить себя — это в моих силах. Но любовь без взаимности рано или поздно умрет, и я всегда готова к этому.

— В семье, если любовь перестает ощущаться и не проявляется, наступает сначала бытовая смерть, а после и юридическая. Без проявления любви человек превращается в ходячий труп. Ему не о ком заботиться, не о ком переживать, наступает пустота душевной безработицы, и утешение находит лишь в работе или вере. Наступает душевная лень — пессимизм. Пессимисты не живут долго.

— Вы что, решили меня пристыдить? Никто не может сказать, что такое любовь?

— Почему никто не может сказать? Я кому-то, кажется, уже говорил, что это состояние души, пораженной красотой, отношением или инстинктом. Во всех случаях она проявляется в тяге к теплоте красоты и начинается с неё. Однако какая бы любовь ни была, она управляется душой, от вечности до вечности. Только вот сама душа зависит от человеческих мечтаний, фантазий, и начало их воспитание и бытие. Когда человек голоден, то достаточно его накормить, и получишь его любовь. Сытому человеку нужна духовная пища, но её меню зависит от интеллекта избранника. Тем же, кто служит Богу или истине, нужен больше не любовник, а друг и соратник. Во всяком случае, все в этой жизни так или иначе крутится вокруг любви, как высшей формы выражения природы человека. Превосходная её степень выражается всегда в её безответной божественной форме. Она заслуживает поклонения и жертвенности.

Когда он закончил изъясняться, я подняла брови, выразив некое удивление на лице. Скорее всего, я была удивлена его логикой рассуждения. Он тут же отреагировал:

— Вас что, не устраивает такой ответ? Могу добавить еще то, что любить — это еще и отдавать во владение свою душу и все, что имеешь вместе с телом. Такой доверительный дар и есть любовь, в каждом мгновенье времени. Однако если это одностороннее проявление, то, как правило, она без жертвенности недолговечна. Отношения «один донор, другой вампир» хоть бесконечности не имеют, но бывают исключения. Если любовь живет в кавычках времени, определяемых красотой, отношением или инстинктом, то с исчезновением последних исчезают и кавычки. Мы все живем в своих привычках и обстоятельствах как в кавычках. Чтобы их разорвать и не плыть по их течению, нужна какая-то сила желания или внешнего влияния.

В обычном восприятии отношения должны выстраиваться взаимно, образуя храм любви. В таком храме живет союз двух сердец и называется душевной семьей. Кто-то строит времянку, кто-то строит храм, и даже не с одной женщиной, другие не могут выстроить ни того, ни другого. Умение выстраивать отношения сначала с любимыми, а потом и с детьми — это целая наука, и одних чувств здесь недостаточно.

— Любопытны ваши мысли. Мне кажется, вы можете объяснить всё, не задумываясь долго над ответом. Однако если вы так объясняете любовь, то вы должны объяснить и что такое Бог. Ведь многие считают, что Бог — это любовь.

— Вы, как врач, должны знать, что в каждой клетке человека в той или иной мере есть волокна, которые реагируют на любовь, чтоб они не отмирали, им нужна пища любви. Потребность в любовной пище — это эмоциональный процесс удовлетворения гормона, отвечающего в сознании за удовольствие. Удовлетворение этого гормона через ощущение любви, как и её обратное проявление, должно осуществляться постоянно с самого детства. В этом процессе есть проявление феномена любви, как высвобождение энергии святого духа — божьего света, который находится под кожей в этих волокнах. Вот вам и любовь как божественное выражение. Через кожное, зрительное и слуховое ощущение восприятия чувства могут усиливаться или подавляться, а затем и атрофироваться. Если дети не получают любовь от своих родителей и не видят в них объекта для любви, они его ищут на стороне. Мы своей моралью порой убиваем развитие этих чувств и получаем чувственно атрофированных, холодных женщин и мужчин, неспособных на любовь. Однако в этом процессе должна быть грань, через которую переступать нельзя. Сейчас по опросам более половины молодых людей согласны заниматься сексом без любви, а ради выгоды или прочего интереса, это результат вакуума в воспитании. Те, которые все-таки ищут любви и счастливы, когда их любят, это эгоисты. Возможно, это вы. Другие счастливы, когда проявляют любовь сами, это альтруисты. Возможно, это я. Встреча таких людей есть исключение из стандартных отношений. Альтруист для эгоиста — это наркотик, без которого он жить не может. Если он не находит этого в одном человеке, он становится любвеобильным донжуаном полигамной любви. Обычно для таких лиц красота одного — всегда слабеющий от привыкания наркотик, который от времени теряет силу притяжения и не возбуждает гормон удовольствия. Хотя любви, как божественного света, выраженного поступком, для наслаждения жизнью каждому человеку нужно безгранично много, есть, однако, и тенелюбивые особи как женского, так и мужского пола, которым дружба заменяет любовь. Я скорее отношусь к первым.

— Вам точно нужно защищать диссертацию по этому вопросу. Хотя некоторые утверждения и спорны. По-вашему выходит, без взаимности для получения удовольствия мне, как эгоисту, нужен только напарник-альтруист?

В это время мы подошли к моему подъезду дома, и, не дождавшись ответа, я, открыв дверь, вошла внутрь, он зашел за мной. Мы оказались в темном помещении большого вестибюля подъезда, где в дальнем углу находилась скамейка. Я прошла и села на неё, он стоял напротив, не решаясь сесть рядом. Из-под моей не слишком короткой и не слишком длинной юбки с большим разрезом и молнией эротично выглядывали коленки ног.

Он присел на корточки, и мои коленки почти касались его губ. Он, не отвечая на мой вопрос, коснулся их губами и стал целовать. Я резко встала и попыталась обойти его, но он остановил, обхватив меня сзади ниже талии. Я, и без того хмельная, замерла в оцепенении. Он целовал мои ноги. Молния каким-то образом расползлась, и я не пыталась её застегнуть.

Женщине всегда интересен подход каждого мужчины к интимному началу. Каждый мужчина активен по-разному, и от того, какое сопротивление оказывает ему женщина, зависит то, как он поведет себя дальше и как далеко зайдет. Некоторые не решаются заходить далеко, и женщина вынуждена сама провоцировать его действия, а если и она не способна на активность, то отношения интимного общения развиваются очень долго, если не обрываются совсем. От того, как произойдет интимная близость, женщина решает, может ли она быть в этих отношениях дальше, если, конечно, она не вызывает отвращения и неприятных ощущений сразу.

Он целовал мне ноги, и это возбуждало мня. По коже бежало сковывающее оцепенение наслаждения. Я замерла, поцелуи пошли по талии и ниже, и выше, вот коснулись моих грудей. Я, и так хмельная, захмелела совсем, а почувствовав, что вспыхнула тайным желанием, помогла ему обнажить свою грудь. Целуя мою грудь, он одновременно гладил меня по попке, и уже я чувствовала его руку не по шелку трусиков, а под ними. Он касался моей самой большой эрогенной зоны. Прикасаясь губами то к моей шее, то к моим грудям, он другой рукой уже гладил меня между ног, и от этого я, захмелев совсем, не сопротивлялась. Наконец, почувствовав, что покрываюсь влажной паховой истомой, я не устояла на ногах и снова села. Сил свести ноги уже никаких не было, а он, воспользовавшись этим, продолжал мне целовать ноги, откуда они и росли. Так он добился своего. Меня охватил приступ разливающегося по крови страстного жара наслаждения, я задергалась и, стараясь сдерживать свой стон, прижала его голову к животу.

— Ну, вот и все, — произнесла я, поцеловав в благодарность за принесенную радость. — Видите, я такая же грешница, как все женщины, а вы меня боготворите. Пойдемте ко мне в квартиру. Вам и мне нужно привести себя в порядок. Ваши губы теперь пахнут женской страстью.

— Вы меня поцеловали в губы, этот запах вам не отвратителен? — спросил он.

— Что вы, что вы говорите, как можно?! Это же запах моего тела, моего наслаждения, — ответила я.

Войдя в комнату, я провела его в ванную и, налив воды, предложила помыться. Пока он раздевался, я принесла кофе и бутылку коньяка с конфетами на подносе. Сидя в ванне, он выпил со мною коньяку, закусив конфетами, которых у меня всегда было много, оттого что каждый день их как презенты я получала от больных. Из ванны он, улыбаясь, смотрел на меня завороженными глазами, и было заметно, что он в возбужденном состоянии. Я не выдержала этого умиленного взгляда, и когда он поднялся, я поцеловала его возбужденный член, щеками лаская его как пушистого котенка. Наконец не выдержав и этого чарующего оголения, оголилась и залезла в ванну тоже. Повернувшись к нему задом, я попросила помыть себе спинку. Он сначала помыл, а потом от восхищения красотой тела стал целовать мне спину, ноги, попку.

Я наклонилась и почувствовала его член меж ног. Тут я его взяла рукой и медленно направила между ягодиц. Он не возмутился нетрадиционному началу. Член не был очень большим и толстым, всего лишь сантиметров двадцать. Некоторые женщины, у кого матка близко, и такой считают большим, но это для тех, кто занимается традиционным сексом. Я с детства была приучена нежному нетрадиционному сексу. Очень крупный размер меня бы напугал страхом изуродовать своё тело. К счастью, не оказавшийся с таковым, он не делал резких движений в моем теле. Все они были очаровательно плавными. Через некоторое время он застонал от удовольствия. Однако я такого же удовольствия, как в подъезде, на этот раз получить не смогла. Тут уже от отчаяния вновь стала омывать его водой, но видя его уже не возбужденное состояние, сказала:

— Я хочу еще.

— Мне нужно время в размере до двух часов, — возразил он.

— Извечная проблема соответствия между мужчиной и женщиной. Кажется, Бог здесь что-то не доработал, или это сексуальный атавизм, чтоб самка в этот период могла спариться ещё с другим самцом. Выживание в животном мире требовало быстрого секса от самцов, ведь в этот период он наиболее беззащитен.

— Сдерживание возможно, но нежелательно. Четыре-пять минут — это, говорят, норма, а мы в любовной связи были больше, так что претензии только к Богу, — усмехаясь, парировал он мои претензии.

— Сейчас мы это время восстановления сократим, — и, улыбнувшись, быстро приготовила свою фирменную микстуру для возбуждения. — Вы, видно, не имеете систематического секса, а это снижает сексуальную силу и здоровье мужской жизни.

— Здесь точно абсурд природы и нравственности. С одной стороны, надо соблюдать нравственность и верность через воздержание, с другой стороны, воздержание, как и частый секс, губительно природе мужчины. Вы, медики, можете найти единый подход?

Я не стала ему отвечать, а принесла приготовленный кофе. Когда он вместе с кофе выпил и лекарство, мы пошли и легли в кровать. Однако он не возбуждался, хотя всячески старался ласкать меня. Когда он пальчиками решил войти мне во влагалище, я резко остановила его. Он посмотрел на меня вопросительно и прошептал: «Я потихоньку». Я покачала головой в знак отказа. Затем я его положила на спину и стала целовать его интимную прелесть сама. Он по-прежнему не возбуждался.

— Что ты со мною делаешь? — вопрошал он, интуитивно перейдя на «ты».

Слабо реагируя на мои слова и действия, он в то же время старался руками ласкать мой интим, как будто не ожидая ответа. Я, помедлив, все-таки ответила на его вопрос:

— Ты же целовал меня так, а почему этого не могу сделать я? Говорят, что только преодолев стыд и стеснение, женщина становится желанной, да и мужчина тоже. Потому и считают, чем выше любовь, тем в радость ниже поцелуи. Представить красивую стеснительную и холодную женщину ещё можно, это даже не редкость, но холодный, стеснительный мужчина — это нонсенс. Однако, когда женщина в огне желанья, она бесконтрольна, и даже холодный мужчина для её наслаждения не помеха. Голодной женщине не до любви — только бы расслабиться. Любовь — это удел случайности даже при большом выборе, и без пробного сожительства и сексуального опыта порой невозможна. Современная семья притупляет сексуальную значимость жизни, хотя только страсть сексуального неприличия определяет отношения любви. Ради мгновенья этого неприличия делается много приличных поступков. На одном неприличии кончается жизнь и начинается снова, чтобы вновь закончиться в нем снова и явиться её смыслом. Самые приличные ощущения и радости дают неприличные поступки, как явление любви. Вот, выходит, и я вам целую лекцию прочитала, как в таких неприличных грехах рождается самое приличное и прекрасное создание — человек и его радости.

— Тут мы с вами квиты. Вот почему секс считается первородным грехом, а показ и рассказ считается аморальным, и почему зачастую сексом стараются унизить женщину, мне непонятно.

— Здесь много вопросов, но для нас, врачей, тайн нет, и поэтому это всё воспринимается не так, как всеми другими.

Он хотел возразить, считая, что если все люди, то и все человеческое в ощущениях не чуждо и врачам, но передумал.

— Похоже, секс ради секса, ради снятия напряжения для вас все-таки не грех, а необходимая физиологическая потребность.

— Все, и даже секс, должно подчиняться определенным нормам здорового физиологического развития — и все. Чувства здесь уже второе, и не надо мешать мух с котлетами, — возразила я.

— Вот для меня секс все-таки не главное, а чувственная сексуальная составляющая его. Это основа жизни мужчины и его сексуальных способностей. Если эмоциональность умирает, мужчина ищет новый сексуальный объект. С дохлой кобылой в постели любой мужчина станет импотентным, и красота не спасает, какой бы красивой дама ни была. Счастливые всегда бегут по границе, одной ногой в стране с юрисдикцией наслаждения, другой ногой в стране с юрисдикцией греха и неприличия, как Чаплин в своем фильме по границе двух государств. Недаром на эту тему есть такой анекдот.

Он стал рассказывать:

— Однажды после свадьбы в постели мужчина просит свою жену поласкать рукой свой член, чтоб он возбудился, и она, исполнив его просьбу, отвечала: «Устала». Он предлагает сменить руку. Она ласкала его другой рукой, он опять не возбуждается. Наконец она говорит, что и вторая рука тоже уже устала и болит. Тогда он, покачав головой, вопрошал: «Что ж ты, бедолага, с больными руками замуж выходишь»? Это, конечно, иронический анекдот, но он подтверждает, что на механической дрезине в сексе без эмоциональной составляющей до канадской границы счастья не дотянуть.

— У нас, похоже, такой же случай, но я имею опыт общения с импотентными мужчинами. Говорят, что немолодой конь борозды не портит. Здесь действительно многое зависит от женщины, от её желания и способности выстроить своё сексуальное и эмоциональное поведение, отбросив стеснение и предрассудки. Сегодня каждый молодой мужчина должен быть способен на получасовую длительность полового акта, только не каждая женщина это вытерпит. Городские мужики, выросшие на покупных продуктах с нитратами, сексуальную активность теряют уже к сорока годам. Считается, что утрата сексуального тестостерона мужчин происходит после пятидесяти, а у кого и от сорока. Потеря составляет по одному проценту в год. К вашему возрасту многие уже не способны на интимные желания. Ни таблетки, ни физические процедуры, увы, им уже не помогают. К ним имеется привыкание. Для сельских нормальных мужиков наподобие вас в вашем возрасте длительная сексуальность не проблема, хотя возбуждение члена обычно небыстро и не всегда может быть таким сильным, как у молодого. Однако большинству женщин для получения удовольствия достаточно и полувозбужденного мужского достоинства, а некоторым даже достаточно только поверхностного ощущения его. Все также зависит от возраста и сексуального типа женщины.

Наконец высказавшись, как хотела, я посмотрела на его реакцию и тут решила исполнить эротический танец. Так как я раньше занималась еще и танцами с гимнастикой, то этот танец любви, как я его назвала, был наполнен стойками и на руках, и на шпагате. Он кружился вокруг меня, пока не оступился и упал. Я обхватила его. Он смеялся и радовался как ребенок. Наконец упав в кровать, он успокоился, и я стала ласкаться к его достоинству, прижимая, то своими раскрасневшимися щеками, то другими частями тела.

Однако лишь тогда, когда я стала ласкать его головку достоинства языком, он возбудился. С его возбуждением возросло и моё. Через некоторое время я почувствовала, прилив охватившего меня жара. Сжав член руками, я застонала. Его рука, ласкающая мне промежность, тоже замерла. Я повалилась на спину и на некоторое время отключилась.

— Вот теперь действительно все, что и требовалось доказать для удовольствия, — улыбаясь ему, прошептала я. — А вам такого же пока не нужно. Отдохните, и мы снова повторим это упоительное наслаждение по-черному.

Так незаметно мы снова в разговоре перешли на «вы».

— Вы всегда такая великолепная и страстная? — опять с вопросом обратился он. — Но почему не разрешили мне быть собой в традиционном сексе по-светлому?

Я некоторое время думала, как ему ответить, и решилась сказать:

— Я девственница, хотя и имела сексуальную жизнь. Однако не склоняйте меня к традиционному сексу, мне приемлемей только то, что я имела сегодня с вами. К такой жизни меня приучили с детства. Все началось с того, когда у матери начала развиваться опухоль на матке. Она потеряла интерес к сексуальной жизни, а отец еще нуждался в интимном общении. Мать часто клала меня между отцом и собой, а сама отворачивалась и спала. Часто оставляла нас спать одних в комнате, сама уходила в другую. Видимо, она не хотела, чтоб у отца появилась другая женщина, и была согласна, чтоб я заменила её в постели, и он остался в семье, а не ушел из неё. Чувствовалось, что она скрывала какую-то большую тайну, которая могла бы подтвердить, что я, возможно, не кровная его дочь. Какие-то сомнения мучили её, и она то ли от нерешительности, то ли еще отчего старалась до самой смерти это скрывать. Известная только ей тайна давала некое моральное право на такую вольность. Я искренне любила отца и часто, будучи ребенком, бесилась с ним по разным поводам, или танцевали под музыку, а мать подыгрывала нам на пианино. Бывало, он положит мне голову на ноги, а я глажу его по волосам, и он приговаривает: «Я сейчас растаю как масло и поплыву манной кашей». Я смеялась от удовольствия, повторяя это снова и снова.

С юности, если не с детства, когда я была еще мелкой принцессой я мечтала о принце и видела его только в папе, даже цветы, если мы все гуляли по парку, собирала и приносила ему, а не маме. Часто он, играя со мной целовал меня с ног до головы. Шутя, как Бармалей из известной сказки, говорил, что он кровожадный и беспощадный, что ему не надо ни шоколада, ни мармелада, а только маленьких и маленьких детей. Мне это нравилось, и я всегда хотела, чтобы он кушал меня, всегда. Почитав мне на ночь сказки, он уходил к матери, а я злилась, думая, почему он не остался со мной. Щупая свои сисечки, с нетерпением ждала, когда же они вырастут, чтоб он не уходил от меня к ней. Когда же они стали расти, я старалась их показать папе, чтоб он видел, что они растут. Его интимные шалости меня радовали и не настораживали мать даже тогда, когда я откровенно говорила: «Отдай мне папу», — и уводила с собой. Все это свидетельствовало о том, что он тоже сомневался, что я его кровная дочь, но, видимо, не хотел этого афишировать. Таким образом, он привил мне культуру любовного общения с детских лет. Еще шестилетней девочкой я спросила папу, с кем ему лучше, с мамой или со мной. Он ответил: «С мамой», — я заплакала, и он тут же исправился: «С мамой по-своему, с тобой по-своему».

Когда он ласкал её на глазах у меня, я по-женски ревновала. В этой ревности одно время я даже не разрешала прикасаться ему ко мне. Бывало, он просто по-отцовски попытается обнять меня, я подымала истерику. Говорила ему из ревности, что тоже найду другого принца, который будет моложе его. Мать, шутя, говорила отцу: «Растет не просто моя соперница, а коварная соперница».

Раскрыть свою давнюю тайну и сказать мне о том, что он не мой кровный отец, было равносильно моей смерти, и она не могла допустить этого.

Возможно, все это мои домыслы, но история их супружества, узнанная мною в последние часы её жизни, не отрицала такого варианта. Однако отношение ко мне как к возлюбленной женщине дало вскоре отрицательные плоды.

Я, будучи от рождения неглупой девочкой, обладала еще и хорошей памятью. Несмотря на эти задатки, потеряла интерес к обучению. Заниматься грамматикой и математикой мне не хотелось, и я говорила всем: «Зачем?» Мне казалось, что у меня все есть. Я по-детски думала, что имела любимого принца в лице отца, и это создавало ощущение полного счастья. Правда, это своё счастливое ощущение от окружающих я скрывала и стеснялась его. Тогда пионерские организации нацеливали каждого на коллективные идеалы, но я вписывалась в них только формально. Это все при том, что наша школа была образцовой социалистической школой.

Девочки постоянно занимались рукоделием. Мы вышивали, варили и шили для кукол и дома. Постоянно делались выставки и смотрины нашего творчества с распродажей изделий, особенно кукол. Мальчишки тоже поделки свои выставляли, куклы нам делали, мы их одевали. На переменах каждый класс выступления устраивал, как культурнее организовать проведение перемен. Соревнование на этом поприще между классами в балльных оценках радиоузел постоянно освещал, пропагандировал, боготворил. Некоторые со своими стихами выступали, обсуждали нашу общественную жизнь. В качестве поощрений были торжественные поздравления перед строем, культурные походы в кино, в музеи, вечера вроде дискотек, а самое главное — бесплатные добавки, как подарки к питанию в буфете.

Сейчас же в школах такого уже нет. Прежняя идейная воспитательная активность у девочек, как и у мальчиков, убита полностью. Мотивацией поступков является не получение образования с общественной активностью, а отношения между ними. Они стараются добиться успеха у друг дружки личными качествами: красотой, силой, деньгами и чудачеством, а не успехами в учебе. Однако даже в прежней школе общественная пионерско-комсомольская активность меня не трогала. В ней отсутствовала психологическая системная ориентация на единение учащихся и гармонию отношений в коллективах. Никто не занимался и не контролировал ни чувственное, ни душевное развитие детей. Такая работа могла быть если не на религиозном, то на творческом раскрытии природы личности как выражения божьего дара. Каждый был сам по себе, и неформальные отношения мало кого интересовали, если не выливались в нарушения общественного порядка. Я тоже жила в своем обособленном мире, хотя формально подчинялась матрице общественных форм поведения.

Так вот, чтоб мне тогда сменить мотивацию интересов, отец на некоторое время сделал вид, что ушел от нас потому, что я плохо занимаюсь, и при первых моих успехах вернулся. После этого он всегда шантажировал меня тем, что если плохо буду заниматься, снова уйдет. Это на меня действовало, но мне постоянно делали ещё и уколы за плохие отметки. Уколы эти, как сейчас понимаю, были витаминные, но все это подействовало на меня, и я закончила школу с отличием.

Когда мне было тринадцать лет, уже совсем больная мать, помню, сказала как-то отцу: «Я уже не стыжусь за свою дочь. Она последнее время меня окружила заботой. Делай ей всё, что она хочет, она мне уже не соперница, а что-то большее, да и для тебя, наверное».

Возможно, она раскрыла ему свою тайну, уверенности нет. Отец стал относиться ко мне ещё с большей нежностью и любовью, и мать открыто не ревновала отца за общение со мной.

Часто, когда мы, прижавшись в одной постели друг к другу, лежали втроем, я чувствовала его возбужденное состояние. Он ласкал меня, а она относилась к этому равнодушно, лишь слегка для проформы журила нас за излишнюю любезность. Уже став возрастом побольше, я открыто сказала матери, что она для папы уже слишком старая. Она усмехнулась, перекрестила меня, ответив: «Бог с тобой, только старая женщина интимностью своей не отличается от молодки, все женщины одинаковы, но красота и трепет тела всегда являются родником жизни для любого мужчины. Ради этого они готовы жить до бесконечности, если молодость им еще может подарить и любовь».

Отец любил и меня, и мать, и они оба даже пописывали стихи, которые никогда не стремились опубликовать, но часто, уединившись, в основном мать читала ему их или отрывки из церковных книг. Видимо, она постоянно просила у Бога прощения за какую-то свою великую тайну или сотворенный обман. Как бы там ни было, они были обручены не только плотской, а и душевной божьей любовью.

В возрасте моих тринадцати лет мать ушла из жизни, попросив меня любить отца, как она и настоящая моя кровная мать. Только тогда она и раскрыла мне свою женскую тайну. С тех пор я жила и дышала общением с отцом. Даже после его смерти продолжаю его дело и как бы живу и за него, и за себя. Точнее, я, наверно, отказалась от своей и живу его жизнью.

Если бы не решила продолжать дело отца, ушла бы в монастырь. Хотя и своей ежедневной работой я тоже живу больше не для себя, а для своих больных, как святая Мария Магдалина, прошагавшая женской радостью в божьей тени. Я, однако, иду в тени истины через жертвенность науке, жертвуя свою жизнь другим, пытаясь дарить людям свет, ощущение которого они по разным причинам теряют.

Наверно, именно этому образу жизни я дала обет в предсмертные часы жизни матери. Тогда-то из её рассказа я и узнала истинную историю моего рождения.

«У каждой женщины есть свои тайны, — говорила она, — в которые они не имеет право посвящать ни мужчин, ни подруг». Попросила: «Отцу не раскрывай этого никогда». Эта рассказанная история приоткрыла великую женскую тайну. Из неё я узнала, что у меня фактически была другая кровная мать. Также узнала, что при регистрации брачных уз как кровная, так и приемная мать оказались в таких условиях, в которых им пришлось пойти на грех брачного обмана. Как им пришлось выдавать себя за девственниц и почему они потеряли девственную чистоту до заключения брачных уз, раскрыл её рассказ.

— Казалось бы, пустяк, — тихо-тихо шептала она, — но эгоистичному мужчине, если он никогда не имел секса с девственницей, даже женитьба по любви с женщиной, не исполнившей этот дар чистоты, будет всегда угнетать. Если ты подаришь ему свою первозданность, ты ничего не потеряешь, но в любых других случаях это может быть трагедией. Накусанное яблоко не каждого радует. В таких случаях желательно соединять жизнь с мужчиной, который имел подобный опыт. Может быть, этой божьей святостью ты искупишь материнский грех, и тогда это не станет его и моей подсознательной карой сознания. Считаю Бог отпустит этот грех, тем более ты не кровная его дочь, а в божьей истории мы все дети одной матери Евы. Мир по Библии и после потопа не раз имел только одну мать и продолжение человеческого рода через родственную любовь. Можно осуждать, можно не осуждать это, но такова противозаконная, противоестественная сексуальная и библейская история человеческого рода. Я её слова запомнила на всю жизнь.

После смерти матери мы остались с отцом одни. Это было свободой моего счастья. Я стала заботиться о нём, так как он говорил, что второе имя женщины — это забота. Он укутал и избаловал меня своей любовью. Нам было хорошо вместе, только меня тянуло к различным развлечениям, и он всегда сопровождал и встречал меня после них. Мы с ним спали в одной постели, но это он просил оставить под секретом и никому никогда об этом не распространяться. Я готова была отдаться ему вся без остатка, как просила мать, но он сказал, что свою девственность я должна сохранить до свадьбы, чтоб будущий муж не мог упрекнуть меня ни в чем. Так постепенно он приучил меня к нетрадиционному сексу. Мне это понравилось сразу, а когда я выросла, это стало моей необходимостью. Он гасил мой ревущий сексуальный огонь юности, и это стабилизировало мою психику. Я не делала необдуманных поступков. Однако как будто страшусь любого вторжения в свое тело традиционным образом, ни пальцами, ни членом. Мне известно много случаев, когда женщины от боли при потере девственной плевы теряли сознание и долго болели. К тому же традиционный секс не ограждает женщин от незапланированной неожиданности, да и не всегда возможен хотя бы из-за нестабильности критических периодов. Отказывать же себе или своему избраннику в удовольствии из-за опаски возможных последствий тоже не всегда оправданно с точки зрения понимания счастья.

Оттого, что мне нравился нетрадиционный секс и он не всем приемлем, я во многом скрытный человек. Зачастую мне лучше иметь подобный секс с женщиной, чем с мужчиной, так как мужчина норовит взять меня всю без остатка. Мне трудно и найти, и потерять партнера в такой нетрадиционной страсти.

Я благородная для общества личность, но не хочу, чтоб за мою страсть меня привязали к столбу огня общественного осуждения и сожгли как ведьму. Кому какое дело, когда, с кем и как я бываю счастлива. Право тайны интимной жизни должно охраняется законом, а разглашение уголовно преследоваться. Тогда и митинги нетрадиционных меньшинств подпадут под этот закон и не станут общественной болью для муссирования в прессе. Возможно, необходим нам и институт форм скрытого брачного союза. К сожалению, сейчас не каждый сексуальный партнер может скрывать тайну своего интимного образа жизни, и это беда нашего морального сознания. Потому и любимого человека, для которого такой секс не вызывал бы отвращения, а был бы в удовольствие. Вот и приходится воспитывать сексуального партнера, если нет удачи просто получить как находку в подарок. Это затрудняет мне как любовное, так и сексуальное общение, так как свою страсть необходимо скрывать от общественной огласки. В обществе нет должного понимания нетрадиционной любви, а ведь именно свободный традиционный секс несет женщинам потерю родового здоровья и появление неполноценного потомства из-за множества абортов и сексуальных болезней. Нация теряет здоровье своего генофонда. Раньше, когда сексуальная жизнь разрешалась только через брак и условие многодетности было условием общественного выживания семьи и общества, то этим оправдывалось и объяснялось то, почему нетрадиционный секс преследовался религией и обществом.

Сейчас у каждой женщины свои цели, и семье, обществу не нужен стихийный прирост народонаселения. Как и с каким мужчиной или женщиной я счастлива, не может быть подвержено осуждению в догмах старой морали. Уродовать преждевременно свое тело, подчиняясь догмам старой морали, не собираюсь.

Я говорила и говорила, купаясь в своей открытости, как будто меня, как плохую плотину, прорвало и понесло куда-то вниз, в пропасть с лавиной брызг моих спертых и не имеющих выхода рассуждений. Он, склонив голову мне на колени, молча слушал, поглаживая и целуя их. От этого я заводилась еще больше и старалась выплеснуться до конца. Видимо, я хотела доказать ему, что я не идеал, перед которым он так преклонялся и даже воспевал. Полагала, что это просто стихийная связь, которая не будет иметь продолжения и огласки там, где я работала, так как не был членом нашего коллектива, а зависимость исцеления от медицинских рук гарантировало молчание.

— Сейчас, когда уже давно нет отца, я храню свою девственность, чтобы подарить её в дар за большое благо, — с оттенком грусти и сожалением продолжала я. — Однако мне нужен человек, которого действительно полюблю, возможно, и решу родить ему ребенка. Хотя для рождения ребенка любви недостаточно. Здоровых мужчин надо подбирать на основе медицинского анализа на соответствие. Такой картинки на лице никто не носит, потому любовь в этом не помощник. Селекционного демографического отбора среди населения нет. Науку привлекают пока в исключительных случаях. Мне кажется, в сознании людей это еще не скоро будет восприниматься как необходимость. Нет соответствующей веры, которая могла бы взять на себя эту роль. Очаровывать должно не богатство, а здоровье, иначе дураки и уроды составят костяк нации. Дарить свою чистоту тому, кто, очарованный моим телом, хочет просто утолить свою страсть, но никогда не оценит этой жертвы, тоже глупо.

Ныне молодых девчонок еще до совершеннолетия интересует секс как романтическая реальность грез, и они порой особо не размышляют и не заморачиваются трагизмом, даря девственную первозданность тем, кто более настойчив в сексуальных домогательствах.

Мужчинам постарше это интересно, и они в поисках таких девственниц порой соблазняют или насилуют все более юных девочек без необходимых гарантий и обязательств ни перед Богом, ни перед законом. Под жернова денег, власти и хамства, как обычно, попадают наивные девочки. Деловым и целеустремленным парням и мужчинам на соблазнения или нет времени, или нет денег, а то и того и другого. Когда они становятся платежеспособными, у них по-прежнему наблюдается отсутствие времени, а женщинам из непреступных крепостей необходимо превращаться в легкодоступных.

В крепостном праве право первой ночи барином почти было узаконено. А в истории человечества оно было узаконено и жрицами, и даже родовой знатью. Крепостные девки по выбору барина грели барскую постель и считали это за честь, так как он потом им помогал выживать. В этом историческом беспределе мораль и закон и сейчас пассивны. Только любовь и брак скрывают все и этим спасают жизнь от морального трагизма.

Природа человеческих отношений хоть и идет по законам любви, но не всегда она соответствует необходимым канонам. Общество, мечтая о счастье и свободе любви, застряло на уровне парной и где-то полигамной семьи. Что делать дальше, оно не знает. Ведь многие люди любви не знают и живут только эмоциями и в стремлении к ним они находят счастье. Человечество со временем создаст таблетки для получения эмоций ненаркотического свойства. Они заменят наслаждение, получаемое от любви, и она потеряет своё социальное значения счастья. Людей будут рожать не по любви, а по генетической целесообразности, и дураков не будет.

Ему, похоже, мои излияния подобного характера не очень нравились, но он все это терпеливо слушал и думал о чем-то своем. Похоже он слышал приближения из памяти шагов своих воспоминаний которые он расскажет гораздо позже. Я не стала требовать от него какой-то реакции и если бы он осудил, то я бы посчитала подлостью с его стороны. Довольствуясь тем что он молчит, я продолжала:

— Мы, хоть вы, хоть мы дамы, дети одной природы, и у каждого из нас, как и в природе, может быть свой кодекс морали для своего образа жизни и своей семьи. Мораль лебедя, как вы, кажется, выражались, или где-то читали, действительно не может стать моралью семьи петуха. И если волчице нужен волк для сохранения семьи, то кошке он нужен только для того, чтобы завести потомство. Только любовь приводит людей к единому образу жизни с единым сознанием и моральными поступками, без которых, казалось бы, должна быть неприемлемой. Кто-то допускает измену супруга, кто-то нет. Вправе ли общество вмешиваться и в эти отношения, если в них существует согласие? И хоть говорят, чувства не надо скрывать, чтоб не набрасывать на них тень слухов, под объективом общества жить сложно. Влезая в интимные отношения семьи и личности, общество со своей нелепой гласностью теряет своё достоинство и моральное лицо, а ни ответственности, ни наказания не имеет. Есть таинство исповеди, есть таинство врачебное и другие, а потому должно существовать и таинство интимной жизни.

— В этом вы правы и у меня тоже есть таковые о которых я может быть расскажу. Исходя из всего сказанного не соглашусь только с тем, что весь мир людей планеты к единой морали привести нельзя.

— Да этого и не надо вселенского масштаба. Волчица выберет себе подобного, свинья тоже, чтоб или выли, или хрюкали, но одинаково. Богу все равно, как люди счастливы, только бы любили друг друга и размножались. Каждый любит и зарабатывает деньги приемлемым для себя образом. Только для развития полноценной, продолжительной во времени любви, кроме женского и мужского объединяющего начала ИНЬ и ЯН, необходимо сохраняющее это влечение, совместимый СОЦ. Он, как и СОЦ реальности бытия, которую приходится оценивать, принимать и приспосабливаться, чтобы он стал родным. Совместный СОЦ — это общая группа крови, привычки, сознание, интересы и среда, когда один человек становится для другого звеном, без которого его жизнь не имеет полного выражения. Именно СОЦ становится основой дружбы и семьи, а ИНЬ и ЯН основой влечения. Гармония того, другого и третьего — основа полного счастья.

После этого утверждения замолчала, будто выдохлась и ждала его реакции, но он молчал. И я подумала, ну хотя бы похлопал для приличия, сказала я себе в уме. И помолчав еще немного, продолжила свои рассуждения:

— Ну, если посмотреть с научной колокольни, то можно убедительно сказать, что механизма регулирования этих отношений общество пока не имеет. Все в нем пущено на самотек, так что каждому гражданину самому приходится решать эти проблемы и у каждого своя философия оправдания своего выбора и факта действительности. Может быть, я не совсем точно выражаюсь, но мои мысли — лишь тоска по простой истине, что жизнь — это познание и проявление себя. Наука, как Адамово яблоко, всегда даётся в искушение и, похоже, некоторым заменяет и плотскую страсть. Для вас это может казаться мертвой ересью мыслей. Однако я считаю, они имеют моральную основу, и с недалекими людьми я об этом бы не заговорила. Не осуждайте моих поступков, я своего поведения не стесняюсь. Флирт с безопасным сексом могу допустить даже с пенсионером и даже с женщиной за проявление любви, но отвечать тем же смогу тогда, когда действительно полюблю сама или посчитаю это необходимым. Таково, если такое высказывание не режет вам ухо, кредо моей негласной морали. Любимое дело и любимый человек, принимающий тебя таким, какой ты есть, разве этого мало для счастья каждого: и женщине, и мужчине?

Не знаю, насколько он поверил моему долгому изъяснению и насколько убедительными были мои откровенно высказанные размышления. Он не отреагировал сразу и, отклонившись от моих рассуждений, лишь спросил почему-то:

— А кем по профессии был ваш отец и какую тайну вашего рождения открыла мать? Откройте, я обещаю, что эта тайна, как и тайна нашей близости, останется тайной навсегда.

— Тоже врачом, — ответила я ему. — Даже главврачом одной из районных поликлиник. Однако история, как он стал моим отцом и руководителем, оказалась необычной. Началась она перед началом войны, отец, окончив медицинский институт, как-то на лестнице, как и вы со мною, повстречался глазами с девушкой из младшего курса. Любовь как удар молнии разразилась в душе грозой. Недолго ухаживая за ней, предложил узаконить отношения. Быстро зарегистрировали брак. Только выйдя из загса, сразу поехали в общежитие. В военное время всё было проще. Там, справив свадьбу, и провели первую брачную ночь.

Это была роковая ночь, они все перепились, а вернее, это было сделано специально, чтоб он провел первую брачную ночь не со своей женой, а с её подругой. Моя же мать провела эту брачную ночь с другом своей подруги. Позже выяснилось, что подруга тоже решила выйти замуж, но, живя уже сексуальной жизнью, её кавалер отказал ей в этом, сказав, что ему и так хорошо с ней. Жениться он будет все-таки только на девушке, которая до дня свадьбы сохранит девственность. Тогда она заплакала и, проплакавшись ему в грудь, сказала: «Давай я восстановлю свою девственность, ведь мы хирурги и можем всё». Он, рассмеявшись, ответил ей, что это будет уже обман и убедить родителей будет трудно, но больше всего я сам не буду удовлетворён. Вот тогда она предложила девственницу на одну ночь с условием, что, переспав с ней, он зарегистрирует брак уже с ней. Он согласился. Во время свадебной вечеринки она подсыпала жениху и невесте снотворное. Это было в Ленинграде. Утром они проснулись в постели вместе и подвоха не поняли. Только к вечеру следующего дня они, окончательно проспавшись, появились у её родителей. Там он. Уже без выпивки опять отметили это событие, и родители, благословив их и выделив комнату, уехали. Однако, когда он в полной памяти и сознании переспал с ней и понял, что она не девственница, поднялся скандал. Невеста, рыдая, показывала свое окровавленное бельё, валила всё на него, он был неумолим. На следующий день он с тяжелым осадком на душе добровольцем ушел на фронт и ей не писал. Кровная моя мать, к сожалению, сразу забеременела и уже на седьмом месяце беременности решила его найти. Так, разыскивая его, оказалась она в районе Вязьмы. Здесь-то и познакомилась со второй моей матерью.

Ехали они в одном вагоне, одной было 15 лет, другой 20. Пятнадцатилетняя девочка возвращалась с курсов медсестер домой — повидать мать. Поезд был атакован, и они были вынуждены покинуть его. Пешком добрались до деревни, где жила мать Майи, и Майя — моя вторая мама — пригласила подругу по несчастью переночевать у себя.

Моя родная мать Ксюша рассказала за столом свою историю. Мать Майи, местная медсестра, в свою очередь рассказала историю своей дочери и даже то, как она болела, после насилия чуть не лишившись рассудка. Узнав о том, что Майя была изнасилована ночевавшими в деревне немецкими десантниками, Ксюша загрустила. Эта история подействовала на неё, как соль на свою больную рану, и, сочувствуя ей, вновь заплакала. Уединившись в отдельной комнате, девушки успокаивали друг друга. Майя крестилась перед иконой и благодарила Бога за то, что она не забеременела. Забеременеть и родить от врага — это значило в последующем ненавидеть и своего ребенка, как и их. Ксюша успокаивала, объясняя ей, что она и не могла забеременеть, так как сперма одного мужчины в женщине должна некоторое время быть вне воздействия на неё спермы другого, а при изнасиловании несколькими лицами этого не происходит, и женщины в таких случаях по большей части не беременеют.

— Беда наша в том, — говорила Ксюша, — что наши мужики всегда желают девственниц, это пережитки домостроевского сознания, и нам приходится с этим считаться, хотя ночь с девственницей не может принести тех удовольствий, которые может дать лишенная этого женщина. В некоторых странах еще в детском возрасте девочек ритуально лишают и девственности, и клитора, принося в жертву жрецам как божественное приношение, и если женщина такой жертвы не приносила, то она и не ценилась, и не считалась святой женой.

— У нас в деревне, — вторила другая, — постоянно после свадебной ночи брачную простынь на улице вывешивали, как долг чести и чистоты.

— Какой гадкий обычай. Теперь тебе из деревни надо уезжать, иначе так и будут считать падшей девкой, но это можно исправить.

Вот тогда-то Ксюша и предложила Майе восстановить девственность, чтоб у её родителей с сельчанами не было таких проблем, как у неё. Майя не поверила такой возможности, но Ксюша успокоила:

— У нас в институте девчонки тайно делали эти операции и вполне успешно. У меня все для такой операции есть. Вот рожу ребенка, и себе девственность попрошу восстановить. Буду как святая Мария, родившая Бога, но и после этого так и осталась девственницей. Наука уже пошла далеко, скоро даже мужчинам будут другие яйца пришивать. Оторвало на войне родные яйца — на тебе другие, бычьи, и живи.

— Тоже мне сказки рассказываешь. А, может, обойдемся без операции? Война всё спишет.

— Ничего не спишет война. Война кончится, мужики будут выбирать по-черному. Баб будет пруд пруди, а мужиков раз, два и обчелся, одни инвалиды и старики останутся вокруг, и что делать будем? Вот и придется к нормальным мужикам в очередь становиться или калекам пришивать дополнительные яйца от козлов, чтоб у них никогда потенция не исчезала, и они могли любить всех баб по деревням. Иначе рожать будет не от кого. А то как бы к быку не пришлось идти, чтоб хотя бы он тебя облизал.

— А как же любовь? — удивленно вопрошала Майя.

— Когда всех мужиков перебьют и некого будет любить, полюбишь и козла как родного отца. Кажется, в Ветхом Завете после гибели Содома и Гоморры есть притча, когда дочери влюбляются в своего отца и рожают от него. Да, может, это не лучший вариант, но когда никто тебя не любит и некого любить самой, то быть счастливым можно только с тем человеком, который любит тебя. Иначе женщина разучится любить вообще, а Бог, сжалившись, может, пошлет за это и любимого с небес.

— Какая ересь, я не верю в Бога.

— Я тоже не верю в Бога, но вера — это инстинкт сознания, и я верю, но только в чудо, и это чудо — создание семьи с любовью для своей жизни. Когда перебьют мужики друг друга в этой мясорубке войны, то как бы нам не осталось любить только друг друга. Говорят, что женщина все же может родить от женщины и в экстазе даже забеременеть от себя, но разродится только дитятей женского пола. Если Бог за постоянные войны на земле разгневается на мир мужиков, то женщин заставит рожать только дочек. Вот тогда и женская, и мужская работа, как и любовь, ляжет только на женские плечи. Оставшихся мужчин соберут в одном городе разнополой любви или в каждом городе создадут такой парк мужиков. Я читала, что за границей есть парк любви, где эротические тайны воссозданы в монументах, и чтобы родить мальчика, ведутся целые богослужения с потиранием носа неким божественным изваяниям. Тогда каждая женщина будет работать день и ночь, чтобы один раз в год получать право посещать этот город или парк для познания мужских ласк и общения с ними.

— Ну, неужто, как коров, их тоже целый год за сиськи дергают и раз в году к быку водят, хотя бы в месяц раз как награду за работу? — возмутилась Майя.

— Это будет зависеть от того, сколько их останется. Все связи с ними будут боготворены. Только, наверно, придется лишить их права отказа в любви. Будем получать право на выбор по стахановским успехам: на день, на ночь, на месяц — и люби по договору услуг. Можно все упростить, — улыбаясь, продолжала она, — устроим ритуал любви, где масса женщин будет ловить остатки мужского вида, лишенные семейной верности. Кого поймаешь, тот и твой, не поймала, жди следующего права для приезда в это город.

— Какая у тебя болезненная фантазия, — смеясь, возразила ей Майя. — Ты меня пугаешь!

Ксюша ничего не ответила ей, лишь грустно пропела:

— Эх, война, война, война, спасай, страна родная, награди меня героем, чтоб я не страдала.

— Ну, хватит твоего разочарованного сарказма. Это у тебя помутнение сознания от обмана, одиночества, несчастной беременности и прошедшей бомбежки. Так будешь думать, родишь калеку. Лучше скажи, зачем ты хочешь найти своего мужа?

— Я хочу сделать ему предложение, от которого он не сможет отказаться.

— И какое это предложение? Обычно предложения делают мужчины. А он тебе его уже и сделал, и отверг.

— Это моя интимная тайна. Женщины в любви способны на большие жертвы, чем мужчины. Возможно, после войны будут такие семьи согласия, где любовь будет вне ревности, вне имущественных отношений, а в законах счастья.

— Где же ты видела такие законы? — усмехнулась другая.

— Такие могут предложить только любящие женщины. Устроим один Юрьев день свободы для мужиков, чтоб они в этот день одиноких баб могли обслуживать. Был такой день у крестьян в древности, они могли в этот день от одного барина к другому уходить. Хотя ладно, не будем утрировать события, моя болтовня действительно с болезненным привкусом чуши. Мы победим, и все покоренные мужики мира будут нашими рабами, выбирай на цвет и вкус. Восстановим наконец свою власть над ними и будем карать за неумение любить, где мы хотим и как хотим. Родим счастье свободы взаимной любви и проклянем насилие. Ну, так к чему ты готова, в монастырь пойдешь или все же решишься на операцию таинства чистой любви для счастья, так али как?

Вот тогда Майя, махнув рукой на себя, решила, что терять всё равно нечего, и согласилась на эту странную операцию. Возможно, в ней еще живо было отвращение к сексу с мужчинами в лице врагов, порожденное их насилием. Однако в ней уже созрела женщина, и жажда любви взяла своё. Благо в доме были все медицинские инструменты и материалы, так как мать, большую часть всего держала в доме, а не в медпункте, да он и находился за стенкой, только вход был другой.

Однако Бог, видно, наказал их за это деяние. На следующий день после операции и той и другой стало плохо, и они отлёживались. Село находилось всего в нескольких километрах от железной дороги и линии фронта. При бомбежках некоторые снаряды если и не долетали до него, то разрывались в лесу недалече от села.

Отлежав день, Ксюша решила отправиться на станцию, надеясь встретить военное руководство. Проливной дождь задержал её в селе ещё на двое суток. Однако при малейшем просветлении она все же пыталась уйти, но дойдя до леса, возвращалась лишь из-за того, что дождь начинался с новой силой. Тогда, сильно промокнув и простыв, она совсем слегла, а через некоторое время у неё начались схватки. Они проходили при большой температуре. Майе с матерью пришлось принимать роды. Так родилась я, однако матери во время родов стало еще хуже, и сердце, не выдержав нагрузки, остановилось. Вот и вся история, в которой две малознакомые женщины стали моей приемной семьёй. Они так и не узнали настоящей причины стремленья матери к свиданию с мужем.

По прошествии некоторого количества дней Майя, забрав найденное в вещах письмо и документы Ксюши, отправилась на железнодорожную станцию. Она хотела найти часть, где служил её муж, и передать ему всё или отправить по почте со своими разъяснениями. Попав под обстрел или бомбежку, в бессознательном состоянии была госпитализирована. Долго она не приходила в сознание, а когда пришла, то врачи поняли, что она потеряла голос, слух и память. Её по имеющимся у неё документам зарегистрировали как Ксению. С этим именем она оставалась работать в госпитале, как младший медицинский специалист. Голос и слух к ней со временем вернулись.

Однажды в госпиталь попал с опаленными глазами врач одной воинской санчасти. Фамилия его совпадала с фамилией Ксении. Более того, именно она в его паспорте числилась женой. Так как она ничего не помнила, её просто подвели к нему и попросили сказать, знает ли она этого человека. Она ничего не могла сказать, да и лицо его было опаленным так, что даже близкий человек, знавший его ранее, вряд ли мог признать в нём прежнего человека. Она стала возле его постели сиделкой, и когда врачи решили ему удалить один глаз, чтоб он не дал заражения, она взмолилась и попросила этого не делать. Положив руки себе на виски, она стала молиться, и голос свыше ей прошептал рецепт примочек, которые спасут его от слепоты. Когда врачи познакомились с ним, то только усмехнулись, однако считая её его женой, операцию без согласия близких делать не стали. Так, постоянно находясь возле него, она делала свои примочки ему на глаза. К их удивлению, своими промываниями и примочками она остановила процесс воспаления, а через некоторое время к нему стало возвращаться зрение. После этого и к Ксюше-Майе стала возвращаться память. Госпиталь находился на берегу реки, и она часто выводила отца к реке на прогулку по свежему воздуху. Там на одной из прогулок отец признался ей в любви, но просить руки и сердца не мог.

— Я женат, — сказал он и рассказал свою историю женитьбы. Она тоже призналась ему в любви, но когда он назвал полностью свою фамилию и имя с отчеством своей жены, Ксения-Майя сначала растерялась, потом спросила его, что, может, она и есть его жена, так как фамилия и имя её совпадают с инициалами той женщины, имя которой он только что произнёс. Они посмеялись. Сейчас трудно утверждать, насколько это получилось так, но что-то вроде этого произошло, и факт имел место.

Однако после первой интимной близости он сказал, что она не может быть его женой, так как даже в первую брачную ночь его жена не была девственницей, какой оказалась она. Спустя некоторое время уже их настоящей супружеской близости Ксюша-Мая наконец вспомнила всё.

Узнав её историю и даже историю рождения дочери, он задумался, но менять ничего не стал. Отца, после того как он пошел на поправку, демобилизовали с фронта и, как офицера, имеющего боевой опыт, направили в одну из районных больниц руководителем. Майе посоветовал так и оставаться Ксюшей. Им даже брак регистрировать не было нужды.

Родственники с её стороны, имя женщины которой она стала носить, оставались в Ленинграде. Через некоторое время они получили извещение, что они все погибли, и Ксюша, как жена, перестала жить с опаской раскрытия своей биографии. Как руководитель клиники, отец, всегда собирая планерку, в первую очередь просил высказаться по тому или другому случаю своих главных специалистов и только после этого принимал решение. Однако в особых случаях до такого совещания он обращался к своей жене, так как считал, что она обладает некими гипнотическими способностями. Она впадала в молитвенный транс и всегда давала ему полезные советы. Более того, при лечении некоторых заболеваний она сама принимала участие в лечении. Оказывалось, что её руки обладали лечебными свойствами. Именно после её процедур больным становилось легче. Она имела свой кабинет, и все всегда хотели попасть именно к ней. Никто не знал, что она не имела полного медицинского образования.

Скандал разразился неожиданно при решении о назначении отца на более высокую должность. Один из бывших его сокурсников, работающий в другой области, тоже претендовал на эту же должность. Стараясь убрать конкурента, публично высказал сомнение, что его жена имеет медицинское образование, а он предоставил ей медицинскую практику.

При расследовании факт с биографией стал гласностью. Жену его пришлось уволить с занимаемой должности, и моя мать осталась не у дел. Прекратив медицинскую практику, она заболела и снова оглохла. Детей своих у неё так и не было. Развивающаяся миома матки ей не дала вынести ни одной беременности. Я всё это время жила с ними и считала их своими родителями. Через пару лет после последствий расставания с её клинической деятельностью она умерла.

Ныне, когда я прихожу в клинику, где руководил мой отец и работала моя мать, мне всегда рады. О них и сейчас всегда отзываются хорошо, хотя их уже и в живых нет. Каждый человек должен оставить после себя что-то хорошее, хотя бы память, а это лучшая песня своих дел.

Он кивнул в знак согласия, но не прервал меня, и я добавила, что стала кандидатом медицинских наук очень рано, и моя цель научиться восстанавливать умершие нервные клетки.

— Занимательная история, — ответил он мне на рассказанную историю и уже после на мною поставленную цель добавил: — Я верю, что вы этого добьетесь. Мне известен случай восстановления атрофированного нерва. Один мой знакомый молодой спортсмен, у которого была парализована рука, в процессе неправильного хирургического вмешательства однажды, когда отец стал избивать мать, возмутившись, неожиданно ударил отца парализованной рукой. После этого случая он стал владеть своей рукой. Видно, нужна системная методика восстановления нервов, но тому, кто её создаст, необходимо будет присудить Нобелевскую премию. А вообще-то, я верю в чудеса, и может быть, через некоторое время медицина, возможно, будет способна выращивать даже донорские глаза с любыми свойствами, хоть с орлиным зрением, хоть со зрением мухи. И по желанию человека такие операции будут рядовым делом. Кому в наказание, кому в награду, кому по деловой необходимости. Ведь влюбляется человек глазами, и нужно сделать так, чтоб человеку, который объяснился в любви, получал право на управление глазами своего возлюбленного. Тогда не будет невзаимной любви, ни измен. Более того, получил возлюбленного, получай и право управлять не только его глазами, но и его половой игрушкой. Когда подстраиваешь друг друга под себя, тут тебе полная красота жизненной гармонии.

Я тогда искренне посмеялась над его рассуждениями, сказав, что это сверхфантазия, хотя и не лишена смысла. Он тоже посмеялся, но почему на рассказанную историю с моими родителями и на моё жизненное стремление он так отреагировал, если не сказать серьёзно, не отреагировал ненужными домогательствами, докучать не стала. На это он отреагировал гораздо позже, в самый последний день нашего затянувшегося общения. Оно было принято мною с болью, но обещание никому на эту тему не распространяться сдержал.

В то же время после некоторых раздумий он почему-то отстраненно стал говорить о чем-то своем, вороша свою биографию. Это своё оказалось какой-то скрытой в глубине души болью. После некоторых раздумий он наконец, как будто раскрылся, и я услышала стон обожженной роком судьбы. Видимо, это ему мешало понять женщин, которым он старался посвящать свою жизнь и любовь. Говорил, что на своем пути встречал разных женщин, и некоторые из них принесли ему много страданий, о которых он никому не говорил. Всегда старался скрывать её фактическое былое. Более того, как будто стеснялся его и создавал имидж человека, совсем не связанного со своим прошлым, так как объяснение требовало много времени и не давало гарантий, что может быть воспринято правильно, а не как блеф оправдания. Только вот столкнувшись со мною, почему-то потерял это опасение.

— Так первый раз я, — начал свой рассказ он, — ещё в школе влюбился в девушку, но, видно, был недостаточно смел, и она ушла к другому, более взрослому мужчине, оставив в душе обиду надолго. Сейчас я понимаю, что это было естественно. Редко какой девушке интересен сверстник, они и развиваются быстрее, и тянутся к более самостоятельным и зрелым мужчинам. Уже в возрасте 20 лет, идя по улице возле строящегося дома, услышал стоны и крики девушки о спасении. Я через всю жизнь пронес ненависть к насилию. Ещё в детстве вступался в защиту матери, когда отец её бил. Это чувство, как инстинкт, вызывало у меня мгновенную реакцию защитить. Вступился за нее. В пылу возмущения ударил обидчика по голове вырванной ручкой из рядом стоящих больших развалившихся строительных носилок. На конце этой ручки оказался ржавый гвоздь. Этим гвоздем ненароком пробил голову насильнику. Он закружился и, схватившись за голову, сел, обхватив её руками. Кровь хлынула почти фонтаном и стекала на землю. Девушка, до того зовущая на помощь, вдруг вскликнула с возмущением и бросилась к своему бывшему обидчику с криками сожаления, в ужасах испуга. Сжимая его голову руками, просила не умирать. По её рукам текла теплая мужская кровь. Мне показалось тогда, что это был её знакомый или родственник, если не муж.

Увидав кровь на своих руках, она обезумела совсем и набросилась на меня, шлепая своими окровавленными руками по моим щекам. Так измазав мне лицо и глаза кровью, она перстнем даже поранила мне левей глаз. Я, прикрыв глаза и напуганный случившимся с неожиданной реакцией этой дамы, стал убегать от неё. Выскочив на дорогу, я чуть не попал под машину. Однако машина, уходя от наезда на меня, врезалась в бордюр и, перевернувшись, добила пострадавшего от меня мужика. Некоторое время я находился в бегах, пока не прибился к строителям-шабашникам. С глазами порой мне становилось плохо, будто кровь этого мужика, попав в глаза, мстила мне угрозой слепоты непонятно за что. Наконец я попал в больницу, меня пролечили, но мной заинтересовалась милиция.

Так, за тот коварный вечер я отсидел срок — пять лет. В тюрьме, как молодого и красивого мальчика, однажды опоили водкой, смешанной с анашой. Введя меня в неконтролируемое состояние, попытались изнасиловать. Я хоть и был в невменяемом состоянии, но контроль за собой полностью не потерял. Тогда, защищая уже себя, получил дополнительный срок. Вышел из тюрьмы, когда уже исполнилось 27 лет. До тюрьмы не знал близости ни с одной женщиной. В тюрьме всячески избегал сексуальных услуг и не пользовался предложениями голубых тюремных мужиков.

Однажды, когда я находился в следственной камере при зоне, сокамерники услышали, что в соседней камере находится голубой. Они уговорили охранников на время его перекинуть к ним. Согласие поразвлечься было у всех, и только я отказался от такого удовольствия.

— Была бы женщина, может быть, и согласился, и то не публично, но на мужика не встанет, да и какое-никакое согласие должно быть, — ответил им. Мужики засмеялись: «Ты еще мало сидишь, посидишь с наше, и на стенку встанет, а согласие петуха в зоне не требуется. Его обязанность исполнять наши желания как законной супруги в постели». Хотели сначала заставить делать то же, что они, чтоб спутать круговой ответственностью и совместным пороком, но пожалели и согласились на то, чтоб я отвернулся и принял позу спящего. Весть о моей принципиальной позиции разошлась среди голубых по зоне, то ли с пренебрежением ко мне, то ли еще с чем.

Через некоторое время меня перевели с карьера из промзоны подсобником к художнику зоны. Как выяснилось позже, по просьбе его самого. Он вроде как зашивался с агитационными заказами. Правда, выбор пал на меня как будто бы после того, как прошел конкурс стенгазет отрядов и рисунок, сделанный мной в отрядной газете, понравился ему.

Вот только когда я стал работать с художником, почувствовал, что он неравнодушно относится ко мне. Среди частных споров и разговоров с чтением стихов мы даже душевно сблизились, а немного спустя этот здоровый, плечистый мужик начал признаваться мне в любви, как бы шутя. Я к этому стал относиться настороженно. Питались мы с ним хорошо и баланду с кухни почти не брали, так как всегда художник получал нелегально передачи с воли. Зэки тоже платили за татуировки, которые он рисовал, украшая их шкуры, удовлетворяя их самолюбие. После получения одной из передач с воли, мы по-дружески выпили, после чего по приглашению художника отправились вместе отлить в туалет. Находился он рядом в здании мастерской. Вот там-то сразу после того, как мы вместе отлили в одно очко, художник не выдержал жажды желания и воспылал ко мне страстью. Встав передо мной на колени, он обнял меня за ноги и перехватил мой член, стал поглаживать его и делать минет.

Подстраховывая себя от моей нежелательной реакции, он другой рукой держал меня за яйца. В таком состоянии трудно было даже дернуться без опаски, не получив боли в паху. Я возбудился, и он, прижимаясь к нему, то одной, то другой щекой целовал мои ноги и мошонку. Только когда всё закончилось, художник отпустил меня, поблагодарив непонятно за что.

— Я спал и грезил этим, мне тяжело жить без ощущения мужского члена, и если не получаю удовольствий от его ласк, схожу с ума.

— Ну, такой страсти даже у баб, наверно, нет. Да у тебя есть и свой такой же, в чем проблема? — ответил я ему вопросом.

— Тебе этого не понять, ты даже не знал по-настоящему ни женщины, ни её ласк, а я целовал им всё, они балдели, а я не получал удовольствия. За то, что я не мог их проткнуть, они издевались и смеялись надо мною. Да разве может дама сравниться со мной. Они все закомплексованы и ждут только жертвы унижения от мужчины, чтоб при случае посмеяться, потоптаться на нем и возвыситься над ним. Они даже если любят, то от своей гордости, не знают, как в действительности нужно любить мужчину. Они думают, что разрешение доступа к телу — это все, что нужно от них.

С тех пор он стал постоянно требовать от меня такой взаимности, которой я дать ему не мог, хотя и не отказывал в удовольствии наслаждаться моим телом, которое сводились в основном к лесбиянским оральным ласкам или анальному сексу. Я, естественно, выступал как активный, хотя активным по-настоящему был он, но играл роль женщины.

Порой я задумываюсь и часто спрашиваю себя, можно ли нам осуждать женщин за то, что они не готовы на согласие к той или иной форме нетрадиционной сексуальной близости, и не потому ли в таких случаях их пытаются заменить мужчины? Они без комплексов согласны делать всё, что не решаются делать они, и не потому ли они идут к проституткам? Так или иначе, в борьбе за своё сексуальное счастье такие представители мужской половины готовы вытеснить скромниц с сексуального поля, предназначенного природой только им, но и проституток. Осуждать или как, если учесть, что некоторые из великих мужей, ставшие достоянием мировой цивилизации, тоже были нетрадиционной сексуальной ориентации.

Там, в колонии, мой любовник часто писал мне стихи, сразу сжигая написанное, боясь, что кто-нибудь увидит их, и, как всех голубых, его положат на отдельные нары, принуждая обслуживать всю зону. Закрывая мастерскую изнутри, приставал ко мне, возбуждая и объясняясь в любви. При этом страстно целовал моё тело, как влюбленный мужчина обычно целует женщину. Сначала это вызывало у меня отвращение, а потом даже стало приносить своеобразное наслаждение и разрядку с упоением, переходящим в покой. Однако не забывал угрожать мне, если я раскрою его секрет страсти и наших взаимоотношений, так как считал, что все, что происходит в интимной сфере, являет табу к оглашению.

На столе рабочего кабинета у него стояла скульптурка из трех фигур. Одна закрывала глаза, другая уши, третья рот.

— Это эмблема закона сексуальной тайны любви, скрываемой за семью печатями, — утверждал он. — Не подсматривать, не подслушивать, не болтать. Такая же скульптура, я видел, стоит у вас на комоде.

— Каждый по-своему трактует это изваяние, но я бы тоже с таким мнением согласилась, право на свободу в сексе и его таинство защищается законом, — заметила я.

Он замолчал, и мне пришлось нарушить молчание вопросом:

— Чем же закончилась эта ваша любовная история?

Он продолжил:

— Через некоторое время внешне сухой и грубоватый для окружающих людей мужик стал меня тайно ревновать. Однажды он с яростью порезал картину, которую я нарисовал. На картине было изображение красивой полуобнаженной и кричащей девушки. Прикрытая только обрывками одежды, она с испугом глядела на рядом дерущихся двух мужчин. Один из них как будто стаскивал второго с неё и бил кулаком по лицу. Искореженное ударом лицо и спадающие штаны напоминали мне чем-то мою роковую ситуацию, в которой мне также пришлось защищать даму от насильника. Он в ярости порезал эту картину ножом.

— Как ты можешь преклоняться перед дамским образом? Они все твари и приносят несчастья, — оправдывал он свой поступок. — Ты тянешь срок из-за них, а эта сучка к тебе даже не приехала. Мужчина так бы не поступил. Ты в своём поступке свят. Я люблю мужчин, у них долг и честь превыше всего.

— И среди нас, и среди них бывают всякие, да и не забывай, мать, родившая тебя, тоже женщина, — возразил я. — Но если считать, что святость приобретает тот, кто может дарить любовь и жизнь ради сотворения и спасения жизни, то, наверно, ты прав.

— Да я тебе леща бросил, а ты сразу купился.

— Ну почему? Святая невинность по сравнению с грешной бравадой не каждому мужчине создает кайф. Многие из них любят хвастаться, что добились или покорили ту или иную даму, и женщинам это приносит боль. Бравирование победами всегда разрушительно и равно унижениям. Ныне уже и женщины не бравируют святой невинностью. Для них почетней похвастаться соблазнением и тем, что они отшили того или иного ухажера. Любой отказ, как мужчине, так и женщине, это больной укол самолюбию. Только вот бравада соблазнением вроде как должна быть гордостью только мужчины, но ныне она не смущает и женщин. Они не понимают, что этим не возвышают себя и лишь отказом как-то ставят в неловкое положение. Однако уже это заставляет их лишний раз: не унижаются перед дамой или добиваются своего и потом бросают. Раньше такие романы дамы скрывали. Последнее время все поменялось, и скоро дамы будут сватать мужиков без права на отказ, если роман будет ограничен временем. Это будет выглядеть как крещение мужиков своей любовью с посвящением в веру своей души. В любом случае выражение такой моральной позиции, как и раскованный длинный язык, становится нарушением этики любви. Хотя по этому случаю не стоит ненавидеть всех женщин.

— Да нет, ты не прав, — возмущался он. — Женщины больше мужчин поражены чувством желания к сатанинской страсти и тщеславию, чтобы получать всё на халяву. Они думают, что за свои расчудесные глазки им всё должны положить у ног, а мужчины надеются только на свои силы и деньги. Даже когда от былой красоты у дам остаются только рожки да ножки, а от рожи и кожи одни фиги, они готовы встать под красный фонарь. Если она соблазнит мужика, то долго будет тешить себя тем, что снять мужика для неё как два пальца обмарать. Потерять чувство своей привлекательности для неё равносильно смерти. Она живет и торгует ею, если, кроме этого, у неё ничего больше нет. Мужчина же по жизни руководствуется не чувством привлекательности, а справедливости и не торгует ничем, и задаром в этой жизни ему ничего не даётся. За все ему приходится платить. Я их за это люблю, и сам такой, и не могу жить без них. От вида воспаленного мужского члена я вскипаю даже во сне. Особенное удовольствие я ощущаю, когда мужчина во мне сзади, а его руки ласкают мой член спереди. Женщина такого удовольствия иметь не может. Однако любой мужчина меня не устраивает, я должен любить, и мне очень тяжело терять любимого.

Тогда, в тот момент беседы, чтобы не преклоняться перед его восхвалением мужчин, я опять возразил ему и рассказал известный анекдот:

— Жену как-то поймал муж за измену и подал на развод. Разводиться она не хотела и, подумав, решила, надо заставить и его изменить и как аргумент представить суду, да такой, чтоб ему было стыдно за свой поступок. Переоделась в мужика, загримировалась и пригласила его в ресторан. В ресторане, напоив, предложила ему денег чемодан за то, чтоб он отдался ему. Мужик увидел большие деньги, очко его заиграло желанием. Думает сам себе: «Один раз не педераст, два раза не курочка, соглашусь». Так он и уговорился. Жена в номер гостиницы утащила, отходила ремнем по заднице, а потом, переодевшись, говорит: «Я по всей этой сделке сделала записи, и в ресторане, и здесь, будешь разводиться, опозорю. Если вы, мужики, за деньги готовы на всё, то что остаётся нам, грешным бабам?» Он понял, что лопухнулся, и они снова стали жить-поживать и горя не знать. Так что в большей или меньшей степени изменить и продать себя могут и те, и другие.

— Я, — отвечал он, — тебе не изменю, люблю. Любимому я дам то, что ни одна женщина не даст, сделаю всё, что ты захочешь, и тебя на сторону не потянет. Они на это не способны. Люби меня, как я тебя. Любовь оправдывает всё, и её мало не бывает никогда. Изменишь, порешу и тебя, и себя. После этой беседы я почувствовал, что его любовь начинает быть опасной.

Через некоторое время тайно напросился на этап, чтоб сменить зону. Перед днем отправки он настоял выколоть мне на лобной части живота розу любви, спускающуюся как бы от пупка. Предлагал то же самое сделать и на члене, но я отказался, опасаясь последствий. Провожая меня, он сказал:

— Такой татуировки не будет ни у кого, и только я должен ласкать её лепестки. Вместе с ней я подарил тебе душу и забрал твою. При выходе на свободу, обязательно приеду тебя встречать.

Мне после пришлось поменять ещё одну зону, и он потерял мой след. Эмблема его любви до сих пор красуется на моем теле.

Выйдя из тюрьмы, думал, что никогда уже не смогу нормально жить с женщиной. Женился, и первая жена, уверявшая меня, что она девственница, до свадьбы не позволяла мне даже снять с себя трусов, всё говорила: «Вот женишься, потом хоть ложкой хлебай». После свадьбы, отдавшись мне в день своего критического периода, оказалась не девочкой, хоть упорно утверждала обратное. В душе остался осадок не то чтобы сожаления, а обмана или даже насмешки надо мною. Даже после брака стала изменять со своим бывшим кавалером. Их однажды вместе я и застал у себя на квартире.

— Ты никто, — отвечала она мне в пылу моего обвинения, — а я имею образование.

Я понял, что брак ей нужен был, чтоб, наверно, оправдаться перед родителями или скорее скрыть свою грешную добрачную жизнь. Это меня уже не волновало, я разошелся с ней. Позже я закончил вечернюю школу и поступил в институт, она пыталась вернуться. От этого брака осталась дочь, но она уже самостоятельный человек.

Меня уже после поступления в институт приняли на руководящую должность, я стал хорошо зарабатывать. Со временем закончил даже аспирантуру и познакомился с другой девушкой. У меня много было с ней общего, но она была гораздо моложе меня, и ей нужны были только мои деньги. Когда я потерял денежное дело и они у меня кончились, она ушла к другому бойфренду. С тех пор я одинок, хожу как гостевой муж к одной женщине, и ей большего не надо. Совместной жизни она боится, и я тоже, как говорится, обжегся на молоке, дую на воду. Практически, кроме того голубого за колючкой, меня никто и не любил, да и сердце моё уже давно сильно не колышут женские глаза. Ни серьезные чувства, ни большая любовь мое сердце давно не крышевали. Встреча с вами в этом плане стала исключением, сердце запело, но, как и первая любовь, она уйдет, наверно, в песок из-за несоответствия и годов, и интересов. Даже эта близость с вами произошла как будто для того, чтоб естественным образом оттолкнуть меня от вас.

Намедни мне приснился удивительный, если не сказать бредовый, сон. Возможно, он скорее связан, чем не связан, с произошедшим между нами и продолжает быть сейчас.

В этом сне, говорил он, ему привиделось, будто его сердце от всех жизненных невзгод и переживаний одиночества остановилось.

— Черти над моим телом сплясали танец ликованья и понесли на кладбище, а разбитая и чуть живая душа, покинув бренное тело, в поисках своего идеала с ответной любовью отправилась на небеса. Однако прежде чем отлететь, она долго смотрела на мое телесное начало с томительной надеждой его воскрешения и, наконец, измучившись ожиданием с просьбой: «Не умирать, я вернусь», вознеслась. Прилетев к Богу, она из одной руки подает ему мой глаз, из другой руки подает сердце. Он спрашивает: «Зачем?» Она отвечает: «Я принесла тебе больной глаз. Боже, воскреси ему умерший нерв, воскреси убитое зрение, пускай он будет видеть всё. Кровь невинного греха ослепила его».

— Понятно, — отвечает Боже. — А сердце зачем?

— Это сердце его возлюбленной. Дай ему взаимной любви и сделай так, чтобы неразделенной любви на земле среди людей не существовало, или подари ему еще одну такую же женщину-двойника. Пусть на земле каждая дама раздвоится на столько себе подобных, сколько мужчин её полюбят и будут от неё без ума. Не хочу, чтоб земля была омрачена распрями любовных конфликтов, ссор и трагедий неразделенной любви и ревности. Да восторжествует мир любви, и подари женщинам бессмертную молодость, чтоб их всегда любили.

— Сложная просьба, — отвечает Бог. Однако прежде чем выполнить её, просит душу сделать отчет о жизни и о всех возлюбленных. Душа как будто делает этот отчет, но и просит бессмертия любви, объясняя Богу, что она понимает любовь как силу жизни и проявление его святого духа. Бог задумывается и отвечает:

— Бессмертной любви никому обещать не могу, все зависит от души возлюбленного, а её красота зависит только от заботы человека о своей душе, которая выражается в благородных поступках, помыслах и интересах. Да и мой святой дух любви может сохраняться только в святом мужестве красоты тела, поэтому забота о нем — это мирская забота, и перекладывать её на Бога тоже негоже.

Далее стал рассуждать о каких-то святых надеждах красоты, которые даются каждому на время для привлечения желанной души для любви. — Естественно, — говорил он, — я не исключаю ошибок, но если их много, то мой святой дух любви, выраженный в красоте тела, может покинуть человека, и он останется одиноким. Однако святой дух, живущий в красоте тела, при рождении новой жизни переходит в новое качество и позволяет женщине более спокойно погружаться в дух заботы о любви, уже не к мужчине, а к своему чаду, красоту которого она создает своей любовью. Такова изменяющая жизнь и её любовь, которая, как святой дух, никогда не покидает человека совсем, если он преследует красоту добра.

В конце своего многозначительного ответа сказал, что исполнит её просьбу только частично, и просил душу возвращаться к своему господину.

— Его глаз я воскрешу, — пообещал наконец он, — если кровь девственной чистоты под моей святой волей и духом любви прольется на его глаза, как когда-то кровь Христа во имя спасения мира. Однако взаимной любви гарантировать не могу, как и вечной молодости с бессмертием. Каждому мужчине для счастья достаточна одна женщина, не только в красе святого духа, но и в красе с гармонией его телесной плоти. Поэтому каждому мужчине я леплю только одну душу из его плоти как его половинку, надо только хорошо искать и двойников делать не буду, иначе счастья в конце поиска не будет. Однако тем, кто попроще душой, половинок подходящих больше, чем у того, у кого натуры посложнее, то и половинок меньше. Естественно, им посложнее отыскаться, но как им проще отыскаться, люди пусть думают сами, это земные дела. Заменить душу я тоже не могу, с прежней душой-то что буду делать? Убийство душевное — тоже не моя вотчина. Даже создать клона его возлюбленной из его плоти с такой же творческой душой, как и ты, чтоб он забыл эту женщину, не моя забота. Любое человеческое создание не поточная, а ручная работа, требующая любви и времени. Заставить его забыть её и отказаться — значит пойти против себя, в любви мой святой дух бьется. Она создана для истины. Только тем, кто служит мне полностью, как истине, дарю всеобщую любовь, поклонение и райское бессмертие по делам их. Таким душам могу дарить и прощение. Всю ответственность за их любовь возьму на себя, и если от такой души родилось дитя любви, я готов принять на воспитание в своё божье лоно. И будут эти женщины становиться красивее и красивее, от каждого их созидательного начала. Отказавшись от своего созидательного материнства, они моим заботам становятся ненужными, и их святой дух, выраженный в их красоте, будет покидать их тело.

— Ну что ж, пусть тогда восторжествует бессмертие любви, кочующее от одной святой души к другой, от предков к потомкам, как святой дух вечного счастья, — воскликнула моя душа.

— Так тому и быть, — покачивая головой, дал он ей ответ и добавил: — Возвращайся, просительница, в своё бренное тело и не покидай его, пока один из них будет любить, любовь будет жить, и она излечит его от всех недугов.

— Все ладненько и понятно разъяснил Боже, — в ответ молвила она. — А вот если душа несвободного семейного человека влюбилась, будь то мужчина или женщина, и как тут быть?

— Да не заморачивайся ты уж так сильно, — почти возмутился он. — Я в природе все показал, как должно быть, чем полезней миру людей божья тварь, тем я ей больше и либидо дал. Им же потому разрешил и гарем содержать. Так что тем, кто много любит, пусть жертвенность несут, обетом без ревности и делят любовь в гаремном сожительстве. Правда, придется отречься от полной собственности на чувства и неделимости души. В парном же браке верность любви пусть будет окольцована временем. Каждому своё, пусть выбирают. Я в мире природы тоже каждому своё дал и претензий не имею. Тем же, кто не может ни разделиться, ни обняться в чувствах, суждено неполной семьей жить и лишь от встречи до встречи с любовью видеться. Не всем и на всю жизнь я душевную пару могу гарантировать. По роду занятий, лишь потому только согласованную форму любви гарантировать могу. Жизнь человеческая быстро меняется, не поспеваю за её проблемами, наместник мой по любви и семье на земле нужен. Он бы не только мужчин, но и женщин налогом и раскаяньем за безродность и крамолу святого закона как бесчестием обложил. Заставил бы всех рожать и в нужное время, и столько, и как надо, чтоб без надобности не калечили свою утробу дамы и племя человеческое, не святой значимостью, а право на соитие и зачатие только у него спрашивали. Ведь ныне перед любовным соитием меня не вспоминают и разрешения моего не требуют, вот в болезнях и страдают. Когда мною им заказ на «всё включено» выполняю проблем не бывает. Божью карму любви и семьи разрушают, проклятья моего души их не боятся и не бывает.

— Ну, это сложно, — возразила душа, — а с ревностью все-таки что делать? В природе твоей не все в святом обете, без ревности не живут, порой самцы и самки до смерти забивают друг друга. Это же отбор по твоей воле происходит. Что, людям тоже такую же грызню разводить и кулаками все решать или демократию спустишь? Не от сатаны ли это?

— Ни в коем разе. Сила человека в правде дел, возданных Богу и созиданию по дару, а не барабану.

— Это что же, право на выбор, и любовь даваться должны? — возмутившись, вопрошала душа. — Ты же, Боже, вроде как противоречишь сам себе. Сначала каждому одну половинку души спускаешь, потом по делам обещаешь свободу душ, какую жизнь все же спускаешь, или сам ничего не знаешь, или ты не Бог, а клон его?

— Иди, иди прочь с глаз моих, больше слушать тебя не хочу, — возмутился он.

Развернулась моя душа и поспешила прочь. Смотрю я и вот вижу, возвращается моя душа, а под ручку её ведет какая-то красивая дама. У этой дамы нимб над головой светится. Внимательно вглядываюсь и не верю своим глазам, что это ни двойник моей любви, ни сама моя возлюбленная, а как ни есть сама святая Мария спускается ко мне. Она расстилает постель и, предлагая мне ночь любви, молвит:

— Моя икона висит над твоей постелью, ты целуешь и молишься перед сном на меня. Вот и пришла к тебе во спасение.

Я ей в ответ:

— Но ты ж святая, и если проведешь со мною ночь, ты станешь земной грешницей.

А она в ответ:

— Я иду на святое дело и по суду любви святых амуров. Они рассмотрели божье прошение твоей души и повелевали мое деяние. Приношу в дар тебе свою святую чистоту девственницы. Пусть прольется кровь первозданности как дар любви во имя твоего прозрения и бог совершит чудо, но я и после этого останусь святой, не пугайся.

Манит меня в постель, и я как будто бросился в её объятья, а после святой близости она, наложив на глаз мне повязку брачной ночи, и исчезла. Я проснулся в ознобе, чувствую, на глазу как будто повязка. Прикладываю руку, ничего не чувствую и никак не пойму, где я, но чувствую вижу хорошо. Стал искать в постели и во всей своей комнате женщину, но так никого и не нашел.

Я, выслушав его и покачав головой, сказала:

— Какой-то кошмар, если вы не выдумали этот сон, как все ваши сны, выраженные в стихах. Пытаетесь развлечь меня своими размышлениями? Мне бы такое даже в голову не пришло.

— Нет, не выдумал. Сны мне порой помогают принять правильное решение. Они как голос свыше. Вы же сами рассказывали, что рецепт спасения от слепоты вашего отца также являлся во сне и был продублирован матери в трансе молитвы. Сомневаться грех, если такое спасение уже было.

— Да, история знает случаи, когда не имеющие медицинского образования экстрасенсы, маги и прорицатели излечивали людей. Считается, что даже слово может убийцей быть и Солнце родить, если ему верить. В диких племенах Африки и сейчас существуют различные табу, за нарушение которых наступает смерть, и люди, свято верящие в это, при нарушении его умирают без признаков болезни. Проклятье фараонов тому не единичный пример. Известно и то, что внушаемое слово может быть и спасительным лекарством, излечивающим даже от рака. Такие случаи тоже известны, как и то, что некоторых влюбленных лечила и большая любовь, но это скорее чудо, как исключение, чем правило, — возразила я ему. — Но, конечно, спорить не стану, и в мифы с обрядами верю, а больше всего верю в силу любви.

Он как бы обрадовался моему сомнительному согласию и в раздумье произнес:

— Даже мы, мужчины, хоть и созданы для любви, с заботой о женщине, но для веры чудо, её надо внушать с детства. Раньше, с молоком матери наши предки внушали эти истины своим детям, и они приносили свои плоды уважения к женщине. Так, слова становились частью нашего подсознания, сейчас совместное воспитание убивает значимость женского очарования и любовного преклонения перед ними.

— В обрядах и ритуальных танцах некоторых племен, — подхватила я его рассуждения, — действительно возносится поклонение любви, духу семьи и женщине, как хранительнице семейного очага. Раньше доходило до того, что некоторые народы выбирали девственниц и ради дара явления любви всем, их приносили в жертву своим богам. Стать жертвой богу принималось девушкой за честь, как и для её семьи. Под бой барабанов шаманы любви вызывали её духов для исцеления людей от жестокости и прочих напастей и люди веря в это шли на жертвы.

Некоторые ритуалы и обычаи дожили до наших дней. Так, кое-где и ныне девушкам после отпевания их детства воздают ритуалы посвящения в невесты. В красочных религиозных обрядах и танцах любви воспевают их таланты и черты характера, такие как покорность, терпимость, как и красоту. Это является их прославлением и рекламой невестам, для выданья и сватовства.

В отдельных племенах Африки девочки молятся богам и духам любви до потери сознания. Затем красоту отливают, отпаивают, отпевают, будто освящают вином любви и купают в нем, стараясь придавать телам женственную желанность. Этими мистическими ритуалы с воздаянием почестей красоте женщины, к счастью, в пантеонах любви обожествляют их красоту. Там же, в этих пантеонах, святители любви, как ангелы счастья, специальными инструментами принимают их первую жертву любви в виде прощания со своей девственностью.

Это, конечно, дикость, хотя в этих обрядах есть традиции, которые раскрывают не только внешнюю красоту, но и способности их как хозяек и женщин с душевной ценностью. Вот это то, что нацеливает всю систему воспитания девочек и мальчиков на положительный социальный эффект. Ведь только после этого посвящения они получают право на самостоятельную бесконтрольную жизнь с правом на мужское внимание, ухаживание и общение. В этом есть некий мистический, религиозный, но и социальный смысл. Жалко, что современному цивилизованному миру бесконтрольности и хаоса это чуждо. Конечно, ныне давать некому духу любви право на заклинание девочек кодексом чести с обещанием прав, гарантирующих любовь, наверно, бессмысленно и абсурдно.

— Почему вам кажется это абсурдным? — возразил мой собеседник. — Мне думается совсем наоборот, девственность девочек — это их символ телесной чистоты, хоть для душевного общения это большого социального значения не имеет. Есть, правда, научные труды говорящие, что только девственная чистота обеспечивает значимость родовой преемственности.

С этими словами я поняла, что он уже отошел от восхищения моим телом и, став задумчивым, погрузился под зонтик своих размышлений.

— Может быть, это и так, — стараясь оторвать его от раздумий продолжила я, — но вот любовь, как душевная чистота общения, соглашусь, более значимое явление для счастья, ведь первое многие связывают с предрассудками. Однако телесная святость действительно связывает род и народ единым духом, который дает им надежду на свою идентичность, нравственную чистоту, физическое здоровье и веру как духовное здоровье.

Уже начав беспокоится о том, чтоб его чем-то угостить, я слыша, как он утверждал:

— Естественно, все зависит от цели и значимости проводимых обрядов, — соглашался он со мной, — но мир идет не только к своему физическому смешиванию, но и к тому же в традициях и обрядах. Некоторые из них жестоки, но ни физических, ни психологических травм не наносят. Потому обряд посвящения девочек в невесты с приношением девственной жертвы во имя счастья и любви мог бы иметь не только религиозное и мистическое значение, но и воспитательное для всего цивилизованного общества, чтоб это не становилось товаром на черном рынке.

Я не знала, как ему ответить лучше, хотя, как медик, была почти согласна с ним.

— Пока что где и как лучше, непонятно, — продолжила я. — Ясно одно, человечеству необходим единый критерий, который мог бы стать одновременно научным и религиозным подходом. Хотя для каждой нации может быть свой критерий общественного восприятия, как реализовать своё первое право на любовь, половую самостоятельность и её узаконенные необходимые формы общения.

Этим высказыванием я хотела закончить разговор на эту тему, но он не остановился и, казалось, даже с неким удовольствием пытался продолжить:

— Кстати, дополню эту мысль, — пытаясь развить затронутую тему, продолжал он, — ведь в неких племенах обряды гораздо шире и даже решают проблемы полового общения, правда, опять же по-своему. Если кто-то из девочек пожелает вознестись в ранг принцесс любви, то они жертвуют и своим клитором.

— Я считаю, это вообще сексуальное уродство, — возмущенно возразила ему.

— Но с этой жертвой они возносятся в сан святых дам, и никто из мужчин к ним не может приближаться, пока на это не даст право дух любви, которому они присягают как перед Христом. Так одни становятся свободными невестами любви, другие — подданными духа любви.

При проведении обрядов посвящения в мужчин жрицы становятся первыми их женщинами. Подчиняясь таким духам любви и семьи, они дарят мальчикам не только первый сексуальный опыт, но и готовят мужчину к семейной жизни, создавая опыт некой пробной социальной семьи. Далее дух любви дает права мужской части общины как на знакомство с ними, так и решает многие любовные проблемы взаимности, но, не ублажив его приношением почтения, община может запретить межполовое общение и даже семейное строительство. В этом институте традиций, конечно, присутствует властный момент социального управления деторождением и любовью общины через материально-правовое её расслоение и поощрение. У нас в обществе всё брошено на бесконтрольный самотек, где стихия страстей и бесконтрольные деньги решают всё, и мы теряем контроль над социальными и демографическими процессами. В результате получили больное общество, а могли бы этим подпереть или расширить материальные стимулы, создав управляемость в нем.

— Ой, ой, ой. Вас куда-то понесло совсем далеко, — прервала я его. — Можно сколько угодно говорить и спорить на эту тему, но как все это относится к исцелению зрения?

— Да никак, это во мне заговорил мой аналитический рассудок ученого мужа. Я извиняюсь за свой морализм, просто не каждая женщина может меня так внимательно слушать и даже поддерживать разговор. Видно, принял терпение как соучастие, и меня понесло.

— Не надо извиняться, мне было даже интересно вас послушать. Я почти с вами согласна, но такого умозаключения делать бы не стала и вряд ли смогла.

— Ну, что вы так прибедняетесь, еще некоторое время назад я боялся с вами даже заговорить, а тут разговорился и забыл, что у вас есть возлюбленный кавалер. Вы с ним на такие темы, наверно, не беседуете или вам они не интересны?

— Нет, конечно, интересны. Хотя и кавалера никакого серьезного у меня и нет. Ухажеры есть, но всё несерьезно и как будто не моё. Боюсь, бегаю от одиночества, видимо, останусь в этой же категории надолго и к старости ни поговорить, ни сходить в магазин будет не с кем и некому. Наш век полон одиноких семейных людей. Суррогатные дети и такое же суррогатное общение через интернет сегодня удачно заменяет всё живое и натуральное. В одном человеке трудно найти красоту, ум, заботливость и верность. И чем интеллектуальней человек и больше отдается своему делу, судьба меньше оставляет времени на поиск. Приходится все чаще открывать доступ к телу тем, кто более настойчив и ближе. Это та же суррогатная связь, предполагающая суррогатную чахоточную любовь и семью одиночества. Нет времени на любовь даже у молодых целеустремленных людей, а что говорить обо мне.

Он усмехнулся, как будто не верил моим словам или так посочувствовал.

— Да вы не смейтесь, — отреагировала я на его усмешку. — Я чем старше становлюсь, тем меньше выбора остается вокруг, а я всё ищу и выбираю, и, похоже, вновь на несоответствие себе попадаю. Любить всё больше и больше некого, а разбивать другую семью совесть не позволяет, да и трагично разрушать устоявшийся имущественный быт отношений.

Вот бы узаконили временные отношения в гостевых или пробных гражданских связях, я бы, может, на скрытые отношения не пускалась. Бывает, завязывается какой-то любовный узелок, и вроде бы прекрасен, но надолго ли. Порой женщину любят двое, и она не может сделать выбор при встречах, то правильное решение может определиться только при совместной интимной связи. Любая ночь может все разложить по своим местам. Если к кому-то в них возникнет не доверие, не комфорт, а более того, отвращение, то это может разрешить только пробная постель любви. Как узаконить такие отношения, чтоб легкомысленной не считали и осуждением не кололи? Мужики все одиозны, стоит предложить постель одному, другой готов уже тебя ненавидеть, если не убить, а о прощении можно и не мечтать. Проблемы такие в традиционно узаконенных интимных связях не решаются, и потому их многие боятся. Я за то, чтоб пробная постель, как пробная семья с интимным общением на стадии полового созревания, была бы возможна даже юношам, если к семейной жизни они еще не готовы, а сексуальная физическая близость уже требует полового общения.

— Наверно, и для девочек это было бы приемлемо, — дополнил он меня. — Необходимы только некоторые правовые ограничения, чтоб не развивался заразный синдром одиночества и бесконтрольности этих связей. Ведь есть где-то пробный и полигамный брак, так почему же не может быть и гостевой. У нас с вами сегодня вроде как гостевое неузаконенное интимное общение. Выходит, грешим перед Богом. А молодые вынуждены грешить постоянно, и инициаторами выступают мужчины. Обман, насилие, наркотики с нуждой и одиночеством — спутники этого.

Потом прочитал стих:

По деревне

По деревне небольшой

Ходит Ванька холостой.

Машет посохом своим,

Хочет век быть холостым.

Девки эдак, девки так,

Он на них спустил собак.

И поклялся на века,

Что не будет никогда

Девок щупать за бока.

Вот решили девки спьяна

Изнасиловать Ивана.

Привязали на гумне,

Пред ним пляшут в неглиже.

Встанут эдак, встанут так,

Не получается никак.

Хоть повесь добро на нос,

Не встает любви вопрос.

Что же ты, Ванюшка, ой,

Что же сделал ты с собой?

Ты ж не старый, молодой,

Кто продолжит род людской?

Ой, боимся, ой, беда,

Твердят ему девчат уста.

                                             * * *

— Ну, этот стих говорит о том, что насиловать готовы и дамы, без конфликтов ревности и страха перед незапланированной беременностью. Может быть, до 30 лет всем запретить свободу секса вне закона, но узаконить и упростить гражданские браки, чтоб психоза от сексуального удержания не развивалось? Это я как медик говорю. Только тогда всякое сексуальное общение до 30 лет должно быть поставлено на учет: зарегистрировал в книге — и вперед, это на худой конец. А стандартной, упрощенной контрольно-разрешительной формой может стать и медицина. За половую связь без этого разрешения должна быть уголовная ответственность. Только установив управление сексуальным общением, общество станет властителем в нем и сможет остановить потерю репродуктивного фонда национального достояния.

— Хорошо, что мы с вами уже за пределами контрольного возраста, но хоть утверждение сомнительно, в чем-то я с вами согласен. Мы во многом единомышленники, — поддержал он меня. — В этом мире, чтоб выжить и властвовать, люди учатся жестокости. И почему, действительно, того же самого нельзя добиваться, управляя любовью, а значит, и рождением? Современники, однако, далеки от такого понимания. Мир пока не может оторваться от пуповины своей религиозной морали. Хотя даже, кажется, в Иране распространена форма временных браков, и чем больше у женщины таких браков, тем она более уважаема, только дети, рожденные в этих браках, остаются на воспитании у отца. Хотя этот обычай можно было бы усовершенствовать. Да и в Индии, если не путаю, существовала некая форма сексуальных свобод для некоторых храмовых дам. Насколько это осмысленно, не знаю. Более осмысленным признал бы решение отмены разводов для семей, имеющих детей. Полезнее ввести понятие не разведенной, а разобщенной семьи, признание таковой разрешало бы супругам новый брак, не уничтожая полностью старый. Правда, я не знаю, какой моральный кодекс будет нужен такой семье. Как бы там ни было, я лично в полигамном браке не вижу смысла, ведь все женщины одинаковы, как и мужчины, кроме той, которую любишь. Физическое различие одних от других только в размерах трусов и лифчиков, а все остальное, что скрывается, либо стягивается, либо растягивается. Мужчин, как и женщин, к смене сексуального партнера гонит любопытство к неизвестному, тайному или разочарование в уже познанном и испитом. Очарование внешнее всегда предполагает душевное, и только оно легко не заменяется. Однако чем примитивней душа, тем легче замена тела.

Я хмыкнув пригласив его к трапезе заметила:

— То, что вы эрудированный, интересный собеседник и можете поддерживать беседу на любую сложную тему, я уже отмечала. Хотела бы уяснить, как вы относитесь к женской активной позиции и инициативе в любви? Узаконив равноправие, мы в традициях право на сватовство отдаем все же мужчине. Этот обряд ваш конек. А знаете, что в некоторых африканских странах существует обычай, при котором предложения руки и сердца обязаны делать женщины, а если это делает мужчина, то он на шесть месяцев до получения согласия или отказа становится её рабом.

Если он не выдержит этого испытания, то получает отказ. Это не плохая традиция, мне нравится, но, видно, та же завуалированная форма временного совместного проживания, некого пробного сексуального общения вроде пробного брака. Она проверяет бытом совместимость избранников. Да и «досвадебные» подарки и обычаи во многих странах имеют для супругов символическое значение. Так, у индейцев или эскимосов есть обычай преподносить сватающемуся чашу каши, если он недоел или отказался, то ему могут отказать или дать отсрочку. Кто плохо ест, тот плохо и работает, говорят и у нас на Руси.

— В этом мировом опыте есть много хорошего и приемлемого, — перебил опять он меня своим рассуждением. — Все в нем вращается вокруг любви, и даже деньги, которые дают разрешение на любовь, хоть и не покупают её. Только наше общественное сознание не принимает во внимание мировой опыт и, повторюсь, не может оторваться от пуповины своей религиозной морали, что уж говорить о законах, хотя некоторые политические деятели говорят о необходимости полигамного брака. О необходимости же пробного брака, ограниченного временем, родовыми и прочими моральными последствиями, пока только миф. Естественно, я всегда считал, что только дифференцированная мораль со временем может стать основой единого подхода к любви, в мировом сознания мира и семьи.

— Да, я помню. Вы даже писали об этом в своих стихах, и, кажется, довольно внятно, хотя без разъяснения не каждый поймет.

Я наизусть, по памяти прочла небольшой отрывок, кажется, из первого его сна…

— Да, это мои стихи, — ответил он, выслушав его. — Я руководствовался в них только своими чувствами к вам и о вселенском значении их не думал. У меня ещё есть и другой стих, он называется «Закон верности», подумав немного, будто вспоминая его, стал читать по памяти, порой останавливаясь, пытаясь вспоминать, чтоб не спутать следующую строку стиха:

Юность молодки, соблазна вина,

Роком судьба на копье, как слеза.

Думать — не думать, с кем сердцу стучать,

Часто наивность берется решать.

Взрослую даму кокетка играет

И надругаться судьбе разрешает.

Тук, тук, тук.

Так, так, так.

Слышишь, сердце стучит.

Зовом любви её счастье манит.

Вот зацвела и по миру идет.

Верностью чувств соблазнения ждет.

Шапкою девку порою не сбить.

«Замужем, значит, пора ей уж быть».

Так говорили далекие предки,

Сватовства деток оставив заметки.

Так иль не так и кто нынче решает?

Ранним влечением дочки страдают.

Тук, тук, тук.

так и так

ее сердце стучит.

Тук, тук, тук.

Тук, тук, тук,

соблазни, говорит.

Ты ухажер, да прислушаться к звону,

Этому звону в груди как родному.

Не ломай, не ломай ей, счастливчик, судьбу

И до свадьбы не тронь молодую красу.

Тук, тук, тук — обвенчай

и хоть ложкой хлебай

Красоты и невинности девичий рай.

Тук, тук, тук.

Так, так, так,

Но порою не так,

И обман убивает надежду в глазах.

Тешут и тешут обманом сердца.

Отдается соблазну и дева она.

Тук, тук, тук.

Тук, тук, тук.

Сердце пусть не болит.

По рукам по мужским от тоски не бежит.

Раз обманули, совсем не беда,

Нету причин, чтоб свернулась душа.

Этим не рушится к свадьбе судьба.

Только доверие уж как вдова.

Если аборт иль семья без отца.

Где ж ты решенье больного узла?

Тук, тук, тук.

Тук, тук, тук.

Сердце с грустью стучит,

И девичье проклятье сознанью твердит:

«Как за обман и неверность карать?

Может ли суд божий это решать?

С карою людскою, по кодексу чести,

Мучить на вилах презрения и мести?»

Тук, тук, тук.

Тук, тук, тук.

Сердце пусть не болит.

Над виновником, верь, божия кара висит.

А для расцветших молоденьких девочек

С нежной душой, как росою у веточек,

Дружбу полов может Бог освещать,

Чтобы трагедий общенья не знать.

Может, тогда и под клятвою верности

Все устрашатся общенью без честности.

Кодекс безгрешного общения

Просит душа для повеления.

Будут спокойнее папы, мамы

И святыми к роду дамы.

Тук, тук, тук.

Тук, тук, тук.

Сердце пусть не болит.

Страхом сомнений не рвет жизни нить.

Думать страстями порой не беда,

Но для гарантий общенья всегда

Воля от Бога была бы нужна.

Тук, тук, тук.

Тук, тук, тук.

Сердце пусть не болит.

Божью ответственность как сотворить?

Чтобы обманом любовь не душить.

Может, без этого в горе она

Быть преступлением над верой должна?

Божья ответственность, дружбы сердец,

Где же ты, где же, скажи наконец?

И тогда без клятвы верности

Все устрашатся греховной без честности.

Тук, тук, тук.

Тук, тук, тук.

Закон верности стучит.

И о величии что-то твердит.

Где же закон для святого общения,

Чтоб до венца бы не знать обвинения,

Думать промежностью, боли судьба,

Ей и карают детей без отца.

Закон верности,

как пояс честности,

На доверии и для вечности

Ждет от Бога любовь для безгрешности.

                                             * * *

— Ну, этот стих у вас почти философия. Я вам желаю удачи в вашем творческом труде, хотя мне необходимость такого закона непонятна. Похоже, вы уже мыслите образами и пишете, кажется, сносно, а прибедняетесь начинающим. Человек, написавший хотя бы один удачный стих, который сделал человечество духовно богаче, может считать себя поэтом. Поэзия — это вершина писательского творчества. Дерзайте и дальше, только зачем вам афишировать свои сумбурные мысли? Эти поэтические поиски да в вашем возрасте до добра могут не довести. Не боитесь, что можете оттолкнуть от себя даже своих близких людей?

— Я уже ни у кого не ищу понимания. Просто существует божья потребность не только пить и есть, но и оставить отпечаток своей души на картине эпохи, которую хочется отразить. Перед прочими, которые такой потребности не понимают, бисер бросать тоже не желаю. Я украшаю свою жизнь тем, что мне приносит удовольствие. Этим я творю свою историю. Каждый памятник себе при жизни делает сам своими руками. У одних получается, у других нет. Поднимать значимость своего я можно по-разному. Пока вы есть, у меня есть желание писать, чего желаю и вам, и каждому. Найдет или не найдет отклик в других душах моё творчество, это уже другая история. В материальном плане обеспечен и в жизни добился всего сам. Имел несколько машин, что продал, что подарил. Остался огромный загородный дом, но это мне всё уже не очень нужно.

Так или иначе, все остается людям и близким. Духовное или материальное, это без разницы, только созидаемое во благо заполняет прочерк между датой рождения и смертью на надгробной плите. Вот и хочется сделать так, чтоб между этими датами был не только прочерк, а и то, что может оставить долгую память и гордость не только у близких мне людей. Вот встретил вас, вы стали музой, и душа запела, открылась.

Потом, пожав плечами, добавил:

— Может быть, действительно глупость, но уверен, что со временем производством будут заниматься только роботы. Уже сегодня 20% населения планеты могут обеспечить всем необходимым всех людей на земле. Чем занять остальных? Только творчеством и обслуживанием, однако для этого надо любить. Чудаки, такие как я, заполнят всю планету потому, что только они способны нести в этот мир радость, любовь, новь. По-моему, в этом мире необходимо создать систему творческого потребления, которая возвышала бы значимость тех, кто потребляет творческий продукт, и тех, кто создает. Сейчас основная масса только развлекается и потребляет, а те, которые создают, выглядят чудаками.

И по этому поводу я тоже написал стих. Может, не совсем удачный, но вот послушайте.

Он стал читать:

За чудаков,

За чудаков,

За мир блаженных,

Их отцов,

Веселых, смелых,

но корректных,

И в чудесах порою грешных.

Что деньги благом не считают,

Зовут к величью и венчают.

За ринг и справедливый бой,

Где чудаки всегда с мечтой,

И в поражении с судьбой

Дух не теряют боевой.

Их жизнь упрямой тетивой

Швыряет скуку на покой,

И этот свет души земной

Несет любовь своей стрелой.

За чудаков, за чудаков,

За донкихотов и бойцов,

Что брак навечно создают

И мир, в котором и живут.

За тех, кто бедам не сдаётся,

За нас на плаху в бой несётся.

Полней наливайте бокалы вина,

Пусть в нас повторится их чуда душа.

За чудаков, за чудаков,

За донкихотов и бойцов,

Что очищают мир от зла,

Не терпят грязи и вранья.

Что протыкают гниль людскую

Перстом, как яйца не вкрутую.

И даже шпаг не обнажают,

А к поклоненью мир склоняют.

А в горький час уединения

Готовят душу к вознесению.

За безумство чудаков,

Что заслоняют лик богов.

Тик-так, тик-так,

Время пробило, чудак,

На подлость жизни, на врагов,

Зови за мир, но без оков.

За высоту души певцов,

За донкихотов и борцов.

Что жизнь была б без чудаков?

Ведь мы б не знали мудрецов.

За безумство чудаков,

Что не боятся кулаков.

Тик-так, тик-так,

Время ищет вас, чудак.

С души лампады вашей свет

Оставит в жизни нашей след.

И море терпкого вина

Пусть разольется для тебя.

За чудаков, за чудаков,

За донкихотов и бойцов,

Что очищают мир от зла,

Не терпят грязи и вранья.

                                            * * *

Он закончил, и я слабо похлопала ему. Мне показалось, что стих его шероховат, но я не стала высказывать своё мнение. Он поблагодарил за овацию и продолжил:

— Поэты, художники и вообще творческие люди будут в будущем востребованы больше всех, так как машины души иметь не могут и творчеством заниматься вряд ли будут способны еще долго. Если творчество одних станет и достоянием других, их будут носить на руках, а не смеяться, как сейчас. Такие, как я, рано или поздно станут гордостью, достоянием лучшего генофонда общества потому, что они творцы национального достояния или просто общественной радости, полезности и значимости. Правда, пока нажива, а не национальное достояние основа развития общества, они чаще не у дел. Было бы хорошо, если бы творческие личности, а особо поэты, создали свою партию, чтобы поставить свою контрольную власть над бюрократической машиной государства. Тогда бы творчество было над властью, а не, увы, как ныне, под властью. Хотя и сейчас можно было бы создать независимый от власти фонд начинающих поэтов, чьи имена еще никому не известны. Нужно просто от выпуска читаемых и спрашиваемых произведений создать отчисляемый налог творческого развития — «Творческий акциз», и такой фонд будет жить. Проблема решаема, и можно не ждать дотаций от государства, но некоторые считают, что этой контрольной властью должны обладать оппозиционные партии, но они, одержимые борьбой, склонны к вражде и даже вредительству. Однако пока нет формы влияния на власть, хотя рупор свободной печати есть, но она прозябает в нужде и влияние её никчемно. Видите, я все-таки больше мыслитель, а не поэт, да и мыслитель скорее полунаучного толка, а поэтому с трудом пытаюсь стать и тем, и другим и скорее пытаюсь понравиться вам. На эту тему у меня тоже есть стих.

И уже улыбаясь, стал рассказывать его:

Как-то раннею порой

Бог пришел к творцу домой.

Все еще вокруг дремало,

А творцу спать не давало

Душевных поисков начало.

Как начать, с чего начать?

Что еще ему создать?

Чтоб стало в мире ещё лучше,

В неспокойной жизни гуще.

— В сотворении мученье?

Ищешь истины решенье?

Божьей помощи просил?

Вот я тебя и посетил, —

Бог с заботою твердил.

— Ты же подобие мое.

Все творишь, караешь зло?

— В этом праве мы едины,

Не хватает мене силы.

Вот хочу исправить то,

Что тобой плохо создано.

Подскажи, тебя прошу,

Твою же волю в мир несу,

Чтоб прекрасней мир сей стал,

Ты мне душу свою дал.

— Да, — вздохнувши, Бог сказал. —

Вас, творцов, я в мир послал,

Чтоб его вы исправляли

И мое дело продолжали.

Участь будет нелегка,

Но такова твоя душа,

Что с рожденья мной дана.

— Я ищу причину, Бог,

Как исправить зла порок.

Тот, что бродит по земле.

Может, ноша не по мне?

Где твоя лига творцов на земле,

Что поклоняются только тебе,

А не страху от власти

И царству денежной масти?

Я от созвездия стрельца,

Мне там тобой душа дана.

Творю порой назло себе,

И это ты сидишь во мне.

Лигу творцов создать хочу

И уж давно я всем кричу:

— Создайте партию поэтов,

Для учреждения советов.

Подвластных только лишь творцам

И высшей воле — небесам.

С контрольной властью, мира счастья,

Чтоб не было в нем самовластия.

Пусть творец, мыслитель гордый,

А не бездарность, пуп хваленый,

Станет совестью людской

Во имя красоты земной.

Пусть в храмах истины творцов,

Души природы — богов певцов,

Мир созидает дух людской

Посредством красоты земной.

В храмах творцов — души народа,

Лишь представители от бога,

Что над властью должны быть,

И царь со службой сей дружить,

Чтоб диктатура созидания

Была смыслом мироздания.

И учреждение контроля,

Служителей, творцов от Бога,

Должно смыслом быть народа.

Небожители твои,

Как духа истины цветы,

Контроль над властью должны взять,

Чтоб мир святой вокруг создать.

Лиши их собственности личной.

Оставь лишь пользованье ей

В правах по вкладу лиры чистой

В дар созиданья прав людей.

Лишь народу служить станут,

И Суды в честности воспрянут.

Обеспеченье манной с неба

Им станет честью от обета,

Который примут ради Бога

И здравия всего народа.

По чести права потребления,

В чем от нужды найдут спасения,

Как благодати от небес

За сотворение чудес.

Пусть капитал по швам трещит,

Над счастьем власть не он вершит.

Мир счастья, отданный творцам,

Ждет поклоненья их богам,

А не наживе с капиталом,

Что честь шинкует по карманам.

Диктатура созидания,

Ждет такого мироздания.

И статус каждого творца

С правами должен быть Христа,

На свободу прав влияния,

Над властью грешного сознания.

— Ну и задал ты мне задачу, —

Ответил Бог, крестясь в удачу,

В этом вопросе непростом.

— Может, с решением подождем?

Чтоб манну всем с небес хлебать,

Все должны простыми стать.

И не наживу собирать,

А владения подтверждать

Добром, что миру смогли дать.

Тогда добро владеньем станет

И честь, и капитал составит.

Будет народным и своим,

С доходом на него святым.

Я миру этого хочу

И к сему ось земли кручу.

Но он в утробе нажив пока,

В его сознанье темнота,

И схваток мудрости не вижу,

Хотя такое все же предвижу.

«Не торопи», — скажут тебе

Творцы нажив пока везде.

Но могу божью благодать

За красоту им всем спускать,

Задел её нужно создать

Творцам, чтоб волю их желать,

Как волю истины во мгле,

Благого дела всем, как мне.

— Да нет, создали уже все,

Что может дать людям добро.

Его пустить лишь в оборот,

Святые деньги принесет.

И этот оборот добра

Есть революции нужда.

Создай на них деньгу свою,

Не от наживы, подобру.

И диктатуру созидания

По воле твоего желания

Наместниками от тебя

Учредят мир любви без зла.

— Ну, вот опять задача мне,

Решай все сам ты на земле.

Я полномочия спускаю.

Пока, пока, я улетаю.

Творец остался, мысль грызет,

Пришествия вновь Бога ждет.

                                             * * *

— А вот этим стихом вы меня убили немало, что вы больше философ. Ясно, что поэты тоже бывают разные, одни воспевают приватные переживания и даже матерными стихами, другие общественные, не каждому удается слиться со временем, тем более повести за собой. Хотя это и необязательно. В ваших стихах присутствует уверенность своеобразной позиции. Мнение не без доли заблуждения. Думаю, если что-то из ваших стихов и будет опубликовано, то после первой публикации вас постараются не заметить и забыть, как и многих таких, как вы. Вы не стараетесь идти в ногу с этим временем и, похоже, не стараетесь воспеть его. То, что у вас пока не отшлифована форма стиха, может стать вашим бичом потому, что в поэзии это главное. Вас будут критиковать.

— Я понимаю, что многие пишут по форме ради денег и лишь стараются развлекать этот мир. Они как зеркала времени, порой намеренно и в угоду почитания искривлены. Даже они не всегда при деньгах и нужном почете. Когда важно, как подать, о культуре на будущее не думают. Культура действия, как отражение жизни, традиционно связана с насилием, как и этот мир, именно поэтому подача через насилие всегда вызывает массовый интерес. То же самое в культуре чувств, раскрытие нравственности не блещет интересом, и поэтому в формате искусства её нарушение. Души всех в смятении и поиске, и это смятение — потреба нашего времени.

Головные стихи раздумий — это проблемные произведения, а у людей и без них проблем полно, но общество, читая любые стихи, видит себя как в зеркале. Смотреть на себя полезно, заставляет думать, и это рано или поздно приводит к необходимости глубоких произведений. Те, кто ищут истину и думают, бросают вызов времени и сознанию, и хоть становятся неудачниками, но не навсегда, их творчество настоящему не принадлежит. Такие писатели стараются дать ответ на вопрос: «Что делать?» Они жертвуют творческим «как» ради творческой музы «что» и для них главное — мысль, а не сюжет, но наступают на хвост времени и власти. Те, кто утверждал, что земля вертится, были прокляты, и мир хоть поздно, но признал это. Еретиков и Утопистов читать тяжело, и их и критикуют за плохое «как». Соединить то и другое почти невозможно, но мысль самый дорогой продукт творчества.

После этих слов он задумался, потом добавил:

— За неудобные и необсуждаемые темы и тех, и других может преследовать неудача. Сказку «Конек-Горбунок» тоже никто из современников не принял, кроме Пушкина, но вот осталась в истории нашей литературы, а всех других, которыми восхищались современники, забыли.

— Значит, в истории остаются единицы, которые могут соединить «как» и «что». Так я вас понимаю? Только уверена, мысль в стихе не главное. Образ и форма создают песню. Стихи же в первоначальном своем значении пошли от песен, их только гораздо позже стали читать как самостоятельные произведения. Если вы считаете, что мысль главнее формы, то вам надо писать прозу, хотя в увлечении формой можно сделаться графоманом. Тем, кому удается объединить и мысль, и форму, могут составлять гордость нации. Если считать, как вы, что творцы и созидание — смысл жизни и должны властвовать над миром, то не забывайте, поэты живут в своем мире и порой далеки от реальности, они вне власти и порой даже времени, а потому и несовместимы с ней. Им власть не нужна, они живут во власти чувств.

— Да бросьте вы так думать, моя надежда не мыльный пузырь, — возразил он. — Не грубая сила, а глубокая мысль есть национальное достояние и сила общества. Когда не нажива и мамон, а таланты будут определять благополучие и национальное достояние, все станет на свои места. Считается, что самое эффективное общественное стимулирование — это стимул любовью, в ней благополучие людей. Поэты же воспевают любовь, и почему бы её не поставить на пользу общественного созидания. Именно любовь заставляет творить, и любой человек, и особо талант живут надеждой на неё. Любовь как высшая красота жизни будет управлять миром.

— Вы что, думаете улучить и политическую жизнь поэтическим образом, через право и любовь, а мне кажется, дело совсем в другом.

— «Красота спасет мир» — это высказывание принадлежит классику, и все с ним, кажется, согласны. Так что вы зря возмущаетесь.

— Да дело не в этом. Пока мы в обществе не покончим с ревнителями и завистниками, дар вечного счастья никакая красота не спасет. Только покончив с этими пороками, мы можем реализовать идею счастливого мира в реальности. Однако эта проблема лежит вне области политики красоты как любви, а медицины и морали, а точнее сознания. Медицина уже скоро создаст таблетки счастья, и все проблемы будут решены.

— Глупости, — возразил он. — Собственность на счастье медициной отменить и заменить нельзя, а ревность, как страх её потери, это юридическая вотчина. Похоже, здесь все-таки социально-экономические проблемы.

— Как бы там ни было, вам, видимо, действительно нужна женщина, более подходящая по духу, с такой же социальной группой крови, как у вас, которая была бы творческой личностью и писала стихи или была неравнодушна к творчеству. Кроме того, как бы вам ни казалось, что я полностью отдаю себя профессиональной деятельности, сексуальную жизнь не считаю вторичной, как вы. Я не знаю, сколько отпущено мне жизни Богом, и отказывать себе в любви решаюсь редко. Предвкушение и ощущение любви меня делает женщиной со светящими глазами и, возможно, продлевает мою молодость, хотя я вампир в любви, а не жертвенник. Вы же, как все мужчины, похоже, готовы создать целую систему воспитания, которая выращивала бы фригидных жен-домохозяек и раскрепощенных жертвенных любовниц для наслаждения. Я любовницей быть не смогу, скорее наоборот, да и стихов не пишу, а со скальпелем стою.

— Что вам сказать? Только мне кажется, что по духу вы тоже поэт и созидатель. Каждая операция — ведь это творческая поэма и порой целого коллектива. Что касается сексуальной первичности, то её нет даже у падших женщин на панели. Не надо меня убеждать в том, что не имеет в душе вашей место.

Он посмотрел на меня с милой улыбкой, мало отличающейся от ухмылки, как будто срывал ею то, что не видел во мне, или тешился моей терпимостью на свои суждения. Я не стала с ним, больше медитировать рассуждениями и спорить далее, объявив, что снимаю свою шляпу рассуждений, так как уже начинаю путаться в них, как дурак в мешках махорки.

— Да, когда-то я так же, как и вы, писала стихи, но это были школьные годы, и посвящала их своему отцу.

Тут, не давая себе отчета, я стала рассказывать то, что в стандартной ситуации никогда бы рассказывать не начала.

— Тогда мы уже жили без мамы. Их я записала в своем девичьем альбоме и никому не показывала, а альбом прятала. Однажды, когда мы обменяли квартиру и мне пришлось возвращаться с занятий по гимнастике на такси, меня попытался изнасиловать таксист. Я отбилась и выскочила из машины. Еле живой, с поломанным ребром, я добралась до дверей дома. Отец вышел встречать, я без сил упала ему на руки, прошептала: «Наконец-то я дома, папа». Он меня уложил в постель, но найти злостного таксиста не удалось. Отец вызвал из своей клиники одну медицинскую сестру, проходившую у него то ли стажировку, то ли находилась на повышении квалификации с одной из сельских больниц. Она должна была некоторое время до моего выздоровления ухаживать за мной. Так как в новой квартире еще не всё нашло своё место и было приведено к порядку, она стала наводить некоторый порядок и наткнулась на мой альбом стихов. Прочтя его, она догадалась, что стихи являются признанием в любви отцу или кому-то другому. Заинтриговавшись ими, она из любопытства, но с лукавством меня спросила:

— А что ты не отдалась этому таксисту, развлеклась бы, я так люблю опытных и напористых, сейчас бы у тебя проблем не было.

— Я девственница, и мне этого не нужно.

Тут она сделала удивленное лицо.

— По твоим стихам этого не скажешь, — она подала мне мой альбом и добавила: — Стихи-то твои. В них ты говоришь о желании сотворенья эстетического наслаждения любимому мужчине, а где есть эстетическое, там не исключено и сексуальное. Оно вершина его, как айсберг красоты душевных отношений.

Я, озлобившись, промолчала, расстроилась и, спрятав альбом под подушку, заплакала, уткнувшись в неё. Мне было стыдно за мои стихи, а она смеялась.

— Что стыдно? Это всегда так. О чем говорить стыдно, всегда вспоминать приятно, потому что только то, о чем говорить стыдно, но было наслаждением, приносит истинное счастье.

После этого разговора она и решила проверить, действительно ли стихи относятся к отцу. Для этого стала думать, как проверить меня на женскую ревность. Может быть, он её чем-то привлекал, может быть, по какой другой причине она, похоже, с ним решила завести роман. Стала проявлять к отцу любезности, он не реагировал. Тогда она перешла к соблазну активно, решительными действиями.

Однажды, когда я еще себя плохо чувствовала, она, видимо, напоив его каким-то возбудителем, села на колени и стала его целовать. В это время я, покачиваясь, вышла из своей комнаты и, зайдя на кухню, увидала эту картину. Естественно, возмутилась. Заколотившись от ревности, не могла пережить того, что другая женщина дарит ему наслажденье своим теплом и телом, заменяя моё женское начало. У меня как будто украли таинство жизни, в наслаждении которой я жила. В мгновенье пронеслись мысли: «Перечеркнули, опустили, пренебрегли тем, чем я дорожила и ради чего жила. То, что я дарила от чистого сердца во имя любви, другая творила ради забавы».

Меня бросило в жар, и я, заплакав, ушла в свою комнату, где находилась моя больничная постель. Отец испугался, и испуг будто отрезвил его. Он, опомнившись от дурмана, бросился ко мне. Наш пес заскулил и, зарычав на девушку, лег у моей постели. Он был добрым псом, а тут я впервые увидела его сердитым. Я не знаю, что происходило в это время, но почувствовала, что отец в панике куда-то отлучился. Пока отец отсутствовал, эта решительная сиделка накинула на меня тюлевую накидку и стала что-то приговаривать. От этих причитаний глаза закрылись, я стала куда-то проваливаться, как в сон забытья с неведомым царством теней.

Цветные тени, как с экрана, стали обступать меня, они то раздваивались, то сливались в одну массу, а я лечу меж ними по какому-то туннелю. На стенах этого туннеля они повторяются, двигаясь за мной. Наконец я различаю, что эти тени занимаются любовью, и от них идет какая-то энергия, давящая меня. Эта энергия меня то раздражает, то успокаивает. Это успокоение эхом какого-то голоса доносит: «Ты должна свыкнуться с мужским непостоянством, им нужно дарить иногда свободу, чтобы в сравнении дорожили тем, что можешь подарить только ты. Научись мстить за измену, платя тем же, чтоб они чувствовали ту же боль». Вижу, навстречу из туннеля идет дама в шляпе и с тростью. Дама напоминает мне мать. Она показывает на тени и молвит:

— Как же ты это допустила. Видишь, какая-то твоя соперница соблазняет твоего отца. Я оставила его тебе, а ты? Делай же что-нибудь или забудь его совсем, как своё искомое начало мужчины, и найди себе другого. Не можешь, расслабься и смирись. Считай, что это твой рок.

Однако эта картина теней, занимающихся любовью на стенах туннеля, ужасом происходящего все больше давила на меня энергией раздражения, и я начала кричать. На крик выбегает мой пес. Он бежит по туннелю и лает. Я даю ему команду: «Фас». Он бросается на тень дамы, которая пытается соблазнить отца. Она кричит, отбиваясь от него. На помощь ей бросается отец. Но ужу поздно, не успевает. От ударов её каблуков туннель рассыпается. Тень выскакивает из туннеля и проваливается в темноту.

Наступает гробовая тишина, и я, открыв глава, опять вижу свою комнату.

Тогда от отца узнала, что я в бреду сна натравила собаку на эту женщину. Сиделка, отбиваясь от пса, с испугу выпрыгнула в окно и сильно разбилась. Её спасли, и начался судебный процесс. Я стала обвинять во всем случившемся отца, даже стала его ненавидеть и объявила, что уйду из дома. Этого он пережить не смог. От отчаяния и потрясения он потерял зрение. Оно у него после ранения на войне хотя и было восстановлено матерью, но все равно было слабым, а после этого конфликта и моего решения покинуло его совсем. Я пожалела о содеянном, вышло, наказала себя. Воистину не суди и не будешь судимым. Пришлось уже беспокоиться о нем и спасать от полной темноты.

На следствии он взял всю вину на себя, но до суда не дожил. Для него суд казался большим унижением, и перед его началом ему несколько дней снились кошмары, о которых рассказывал в бреду. Эта потерпевшая дама, превратившись в искалеченное существо, во снах домогалась его, требуя взаимности. Стоявшие вокруг дамы в судебных мантиях и с топорами в случае отказа угрожали ему карой. Потом обвинив его в обратном, тащили на плаху. Чтоб не видеть ни этих кошмаров, ни реального судилища, принял большую дозу снотворного и сам ушел из жизни. Перед этим извинился за всё и сказал: «Ты должна жить, будь счастлива и живи полной жизнью, а я свою жизнь уже прожил».

Я тогда не поняла, что он практически прощался со мною перед судом и решил свести счеты с жизнью. Смотрела на сломленного горем человека с болью и сочувствием, надеясь, что его все-таки не посадят. Осунувшееся и постаревшее лицо говорило о том, что он болен, и эта боль передавалась мне. Казалось, что это горе что-то вырывает из моей груди и уносит в безмерную даль, разлучая меня с чем-то уже навсегда. Как и чем помочь себе и ему, я уже не знала.

— Я буду тебе писать, — как будто в бреду говорил он, даже если окажусь на том свете.

Губы его еле шевелились, будто выполняли совсем не свойственную ему роль. Тоска как туман наполняла меня смутной болью. Я обнимала его, нежно целуя и успокаивая. В голове пролетали разные мысли, они складывались в замысловатые ребусы, которые разгадать не могла. Он гладил и целовал мои руки, а в открытое окно долетал запах прохлады и необычной тишины. Это разлитое молчание тишины как будто утешало нас обоих. Кто бы думал, что нелепость произошедшего станет той соринкой раздора, которая, превратившись в огромное бревно, раскатает ту идиллию жизни, которая существовала между нами?

После его смерти стало очень тяжело и одиноко, мне не скоро удалось оправиться от этой утраты. Правда, уже будучи студенткой, за мной стал ухаживать парень. Ухаживал он красиво, объяснялся в любви, писал стихи, но был несмел. До интимных отношений у нас не дошло, он уехал за границу и писал мне страстные любовные письма. По возвращении обещал жениться. Я уже заканчивала аспирантуру и всё, как дура, его ждала, он всё обещал приехать, но очень надолго там задержался. Приехал, накрыла стол и после ванны стала его соблазнять. Даже танец живота ему станцевала. Он был грустен и что-то все не договаривал, я не видела в его глазах радости от встречи. Когда он сказал, что он уже женат и имеет ребенка, но по-прежнему любит меня, я его выгнала. В истеричном состоянии порвала все его фотографии и попыталась отравиться. Меня спасла подруга, решившая зайти ко мне в гости. Увидев меня в сонном и растрёпанном состоянии с разбросанными вокруг клочками фотографий и рассыпанными таблетками, она вызвала скорую помощь.

— Зачем ты меня спасла? — спросила я её, когда вернулась из больницы.

— Я тебя люблю, — ответила она, — но спасала не только для себя. Мужики не стоят того, чтоб из-за них травиться. Мы и без них можем обойтись.

Она долго еще дарила мне свою заботу внимание и ласку. Я была почти счастлива, но все-таки женщина не может заменить полностью мужчину, хотя и спасла меня в трудное время от чувства одиночества. Мы не афишировали свои отношения, как многие ныне, более того, старались их скрывать. Сейчас она замужем и у неё своя семья, но иногда, соскучившись о былом, она приходит ко мне.

Раскрывать и афишировать свои чувства было бы непорядочно как с моей, так и с её стороны. После неудачной любви со своим возлюбленным я зареклась больше мужчин не любить. Считаю проявление любви со своей стороны слабостью. С тех пор её и не проявляю сама, а только разрешаю любить себя и больше стараюсь посвящать всё время жизни, своей работе.

Оттого что мне не очень просто найти сексуального партнера, я и не могу позволить себе узаконенный секс в рамках традиционной семьи. В ней я вижу большое закабаление себя обязанностями да, кроме того, не могу уже проявлять и стойкой привязанности к партнерам, как и они ко мне. Я без осуждения и бичевания себя воспользовалась бы любой медицинской службой, занимающейся лечением от одиночества. Возможно, даже сама стала таковым донором приватного общения, как терапии нервозного запора. Ведь сексуальное насилие и проституция — это следствие неразрешенных социальных проблем, несостоятельности гармонии интимного общения. Болезни одиночества, как социальные мозоли от бешеного ритма жизни, уже сейчас проявляются в виде сексуальных, психических и телесных патологий. С ними ежедневно приходится сталкиваться врачам, и миллиарды рублей уходят только на лечение СПИДа. Без стеснения могу утверждать, что вся интимная жизнь людей может регулироваться клиниками приватной терапии. Такие клиники могли бы исключить необходимость легализации проституции и проституцию как явление. Пока общество — это общение не возьмет под своё регулирование и контроль, оно не выйдет из-под контроля преступности.

Вокруг любви и интимного общения, как оси мира, вращается всё. За границей в некоторых странах есть негласные закрытые клубы любовного общения, точнее, наверно, интимного, с кодексом, разграничивающим уровень свобод приватной дозволенности. За распространение каких-то интимных и личных сведений о партнерах следует преследование не только того, кто это допустил, но и того лица, кто за него поручился при вступлении в клуб. Что это? Я не хочу рассуждать. Если у дамы нет времени и сил на семью, а тем более человека, заслуживающего внимания и привязанности, то приходится вести интимную жизнь от случая к случаю, и чтобы не лезть на стенку, вступишь и в такой клуб. Нельзя путать взаимную любовь, которая, как божий дар, то ли будет, то ли нет с сексуальным общением, которое исключать полностью из-за отсутствия любви нельзя.

Он терпеливо слушал меня, а выслушав последнюю аргументацию, перекрестился, заметив, что я забочусь и переживаю более всего о себе и совсем не думаю о детях как о чем-то главном в жизни.

— Дети же — это социальная необходимость семьи, общества и женского выражения, как и благодарность мужчине за любовь, — продолжала я, отреагировав на его замечание. Мария Магдалина в благодарность за прощение ей грехов шла за Иисусом, даря ему женское начало, и этот дар был божественной тайной, проявлением любви. Однако о детях и их интимном общении мир ничего не знает. Когда люди отдают себя полностью большой вселенской миссии, нужна ли им такая забота и что в этом случае важнее обществу? Вот и я хотела, чтоб о моей интимной жизни никто не знал, да и заботой о детях меня не обременял.

С тех злополучных времен свою интимную жизнь скрываю, и стихи также писать не стараюсь, и об этом не жалею. Стихи требуют раскрытия души, а писать искренне о чувствах порой стыдно, говорить по-другому не хочу. Дышу другим воздухом, но у меня остался стих с тех времен, и он говорит о предназначении и моем понимании лиры, который я тут же ему зачитала.

Лира

Я душой перед миром и Богом гола.

И наготе бесконечно с рожденья верна.

Оголения также жду от всех на века.

Откровенностью этой перед миром свята.

И наготу, как красоту, покаянием дарю.

С откровенностью душою в этом мире живу.

Как Венера любви, чистотою пленю,

Чистотою свечу,

С чистотою всем в мире о любви говорю.

И велю, и хочу, и свечою, и горю.

Чистого света над миром прошу.

Чистота, как святое послание миру,

Без свечения ею, мне лучше на дыбу,

И иначе нельзя называть меня лирой.

Лишь в свечении этом остаюсь мира гой.

                                             * * *

— Вот видите, чего требует от лиры стих, а жизнь не любит жизни нараспашку. До сих пор я считаю, что стихи откровения меня привели к горю и гибели близкого и любимого человека. Этот грех юности, на моей душе лежит болью. Однако если вам мои размышления неприятны, то не буду трогать эту больную для вас тему. Хотя есть одно к вам дело. У меня остались стихи моих родителей, некоторые как будто повторяют ваши. Посмотрите, может быть, подработаете их и опубликуете, я о них тоже невысокого мнения, но зовет память родителей, хотелось бы отдать им должное. Как-никак семейная реликвия памяти и родовое достояние. Мне некогда этим заниматься, и среди моих коллег таких нет.

Я поднесла ему ноутбук и нашла слайд «стихи родителей». Он посмотрел его, выборочно прочитав некоторые из них. Уже потом, зайдя на свой сайт через интернет, перекачал их туда.

— Я хоть и поэт, но только, скорее, в вашем представлении. После того как окажусь дома, внимательно посмотрю. Обязательно дам ответ, но при беглом знакомстве заверяю, что их нельзя отнести к авторам старшего поколения и, скорее всего, их можно отнести современнице или современнику. Как бы там ни было, стихи должны найти читателя. Если они не находят читателя, они начинают мстить автору неблагодарностью. Любая книга, слово — это отражение формы души, и являют её содержание. Уничтожение их равносильно сожжению личности. Поэтому должен быть хоть один признающий их читатель, тогда они дают жизнь таланту и даже родственникам после смерти автора. Я их вместе со своими покажу знакомому литератору, посмотрим, что скажет.

(эти стихи даны в приложении к этим записям)

— Интересная мысль высказана вами, но можете не сомневаться, — возразила ему я, это не мои стихи.

— Если это так, то я не могу понять, как люди, писавшие такие стихи и имеющие медицинское образование, могли так развратить свою дочь. Вам необходимо создать клуб развращенных девственниц — «черных невест».

При этих словах на его лице блуждала какая-то полуулыбка, и было непонятно, то ли он говорил серьезно, то ли с издёвкой.

— У такого клуба было бы море поклонников и много разбитых сердец.

Его слова были для моего понимания как ушат холодной воды после жаркой бани. Однако он не видел моего состояния и продолжал:

— Прошу извинения за резкость, но по твоему отцу правильно плакал суд, тюрьма и проклятье за сожительство с малолеткой. Он был преступником, даже если вы не кровная его дочь. Я допускаю отношения любящего отца к дочери с приватным общением как мужчины с женщиной, но без сексуальных связей. Такая любовь может дать ей то женственное начало и иммунитет, которого не может дать мать. Опыт, который познается в таком общении, должен исключать ошибки, которые получают девочки в период созревания и развития чувств в поисках любви с сексуальным взрослением. Девочка должна быть не только другом, хозяйкой, но и иметь навыки интимного общения до определенной открытости. При нехватке её в семье она будет искать такую любовь на стороне и встречаясь с не лучшими её вариантами развития. Ваш отец нарушил табу отцовской любви. Если бы он дожил до вашей сознательной зрелости, то трагедия была бы неизбежной. Рано или поздно вы бы влюбились в молодого человека. Проблема отношений между вами стала бы ревностно неразрешимой. Видно, он чувствовал за собой эту вину и для ухода от этой проблемы приговор вынес себе сам.

Я почувствовала, как после этих слов по моему телу побежала разбивающая сознание дрожь. Мне казалось, что меня повели по раскаленным углям погасшего костра. Я склонила голову и не стала смотреть на него, собираясь с мыслями, залпом выпила стоящую рядом рюмку. Он, постукивая пальцами по столу, продолжал:

— Молодым девочкам, только начинающим формироваться как женщины, очень хочется привлекать мужчин и, если они никому не нравятся, у них развивается комплекс неполноценности. Ради этого они готовы разрешить мужчине всё, это подогревается сверстниками, считающими, что если у девочки нет никого, то она гадкий утенок. Недолюбленность девочек в семье и школе этому только потворствует. Происходит системный сбой. Вместо того чтобы эротическая жажда воспитывала женские чувства, она провоцирует преждевременный, бесчувственный, насильственный или развлекательный секс. Жажда быть взрослой и любопытство испытать счастье любви как можно раньше в моральном вакууме толкает их на откровенную доступность в любой форме, провоцируя мужчин к сожительству с собой. Преступления на этой почве всегда сопровождаются согласием или прощением, поэтому случаев возможность преследования мизерны, а отсутствие неотвратимости наказания поощряет их проявление.

Он встал и, не прекращая своих рассуждений, подошел к стеллажу с книгами.

— В обществе, где традиционная семья со своими материальными проблемами до 40 лет не является смыслом жизни ни для мужчин, ни для женщин, то тех и других устраивает только сексуальная романтика. Она подходит по духу и содержанкам, и эмансипированным карьеристкам, а ранний, даже насильственный, сексуальный опыт особо не мучит. С годами усыхает и чувственная красота личности, и здоровье. Однако проявляется возрастная необходимость материнства, которая является основой жизненной необходимости женщины, за какой бы необходимостью самовыражения женщина ни прятала отказ от своей святой женской принадлежности. К сожаленью, аборты или противозачаточные гормональные средства приводят к этому времени женскую репродуктивную функцию к неполноценному состоянию. Мода, тенденция, стремления к эмансипации и равенству одели женщин в мужские брюки, что затрудняет рост ягодиц, а уже это ущемляет детородные функции. Эта же мода при совместном воспитании девочек с мальчиками воспитывает усредненную ментальность личности. Вырастают и девочки, и мальчики, как ни то ни сё, одни лишаются душевной женственности, другие мужественности, если не утверждаются в насилии. Развивающаяся свобода заставляет смиряться со всем этим, и одни дарят миру уже болезненное потомство, другие плюют на эту необходимость. Так Мир людей потихоньку вырождается, не давая себе в этом отчета.

Я слушала его внимательно и не знала, соглашаться с этим или нет. Где-то он был прав, но меня возмущала его категоричность, и я сделала замечание. Он после него стал еще более неумолим в рассуждении:

— Разве я вам неясно аргументирую? Вы уж извините за резкость, но я так воспитан. В прошлом отдавали дам замуж в раннем возрасте, без сексуального пробега, дети рождались здоровей. Жена, как веточка вербы, брошенная в воду отношений одного мужчины, сразу приживалась и знала только его. Ей не приходилось сравнивать, так как общение на эту тему было неприличным поведением. Сейчас об интимной жизни говорят во всех средствах массовой информации, если раньше поцелуй на экране — это стыд, то сейчас показ полового акта как норма. Соблазнов много, и они подогревают интерес сексуального любопытства. По сути, и сейчас каждая девушка хочет познакомиться с парнем, выразить свою любовь через сексуальную близость, и ни одна из них в это время не думает о разлуке. Однако эти отношения ничем в обществе не гарантируются.

Нужно общественное участие с социальной системой гарантий отношений, а также условий для восстановления демографического воспроизводства от ранней возрастной категории женщин. Если же мы готовим женщин к равноправному с мужчинами участию в общественной жизни, то, естественно, нужно готовить и сферу услуг семейного обеспечения, чтобы гарантировать благополучный семейный быт и воспитание детей. В противном случае традиционную семью сохранить будет сложно. Она родилась тогда, когда чем больше она была, тем выживаемость её была легче потому, что каждый член был помощником в хозяйстве.

— Сейчас все наоборот: чем больше семья, тем труднее прокормить и выжить, — уже успокоившись и не обращая внимания на его категоричность, высказалась я. — Каждый ныне своё счастье ощущает только в своих наслаждениях.

— К сожалению, эта тенденция становится смыслом общественного развития. Отсутствие же в обществе должной системы морального контроля за наслаждениями с повышенной тревогой и ответственностью ведет общество к моральному разложению, и как бы там ни было, к потере своего генофонда. Жалко, что религия в этом процессе не принимает решающего влияния.

Он достал с полки Библию и стал её перелистывать.

— Вот Библия, но она не дает ответов на мои вопросы. Да простит меня Бог, если я упрекну его в этом. Может быть, и повторяюсь, но почему нельзя обременять обязанностями и дружественные связи, лучше с религиозным подходом, разрешающим или не разрешающим право приватного общения хотя бы в раннем возрасте до посвящения детей во взрослую жизнь. Это может оказаться реальным контрольным инструментом сексуального общения в раннем возрасте, да и до брачных отношений. Я уже вам говорил, что медицина в этом могла сыграть не последнюю роль.

Один мой знакомый сказал, что если после 25 лет бездетных женщин обложить налогом, они сразу начнут рожать. Не хотят иметь своих детей, пусть кормят чужих. Правда, при рождении одинокой матерью ребенка общество должно взять часть воспитательных функций на себя, не лишая её материнства. Гостевое материнство, как и отцовство, вполне возможно. Об этом мы уже говорили. К святости материнства надо готовить со школьной скамьи. Раньше в школах были и пионерские и комсомольские организации, которые худо-бедно, но как-то организовывали и направляли сознание подрастающего поколения. Сейчас всё брошено на произвол.

После этих рассуждений прочел стих следующего содержания:

Сигареты, малолетки,

Школьный Сквер, костер, кокетки.

Собрались дружно у костра,

Курят детки, вот беда.

Из-за тучи дует ветер,

Разгоняет дым и пепел.

Тяжело ты это горе,

Возмущению нет покоя.

Помню, били меня по губам

За нецензурные слова и обман,

А за курево, то деревня вся

В осуждении не знала конца.

И боялась вся пацанва

Сигареты украсть у отца.

А если, таясь иногда,

Подражая, закурим шутя,

То и это считалось беда.

Комсомолия и пионерия

Бились с этим злом без стеснения,

Но убили, и вакуум сознания,

Нет общественного воспитания.

Кто вернет воспитанья оплот,

К созиданью детей поведет?

Чтобы значимость знаний для личности

Стала правом любви и взаимности.

Между девочками и мальчиками

До серьёзного чувства зрелости.

Чтоб не дергали их за косички

И не били девчонок мальчишки.

Где же их раздельное воспитание

С почитаньем за дело и знание?

И борьбой за вниманье, общение,

По успехам балов посещение,

Да и прочих даров развлечения?

Где же, где же ты, пионерия,

Для веденья такого общения

И спасения нового поколения?

Ветер памяти бьётся в окно,

Донося воспитанья лицо,

Что ложится водой на стекло,

Добиваясь прозренье сего.

                                            * * *

Уже прочитав стих, он не прекратил своих размышлений, как будто хотел дожать меня своей нравственной логикой. Мне стал неприятен его назидательный тон, и очень хотелось ему нагрубить и даже выгнать, но что-то сдерживало меня от этого поступка. Чтобы не выдавать этого раздражения, со слабо скрываемой озабоченностью что-то ему возражала, или скорее наоборот.

— Да, в школе не хватает детских организаций, основанных для воспитания межполового общения, с соответствующим этикетом поведения, — подтвердила я, — только вот общественность это скорее посчитает бредом.

— А я был бы не против, чтобы в воспитательных заведениях существовали общественные формы в виде общинных союзов духа дружбы, далее духа любви, в последующем с переходом в поклонение духу семьи. Стимулируя развитие подсознательных инстинктов, воспитывающих красоту любви. Через соответствующий этикет поведения они могли бы осуществлять мотивацию к получению знаний, только для этого нужна соответствующая религия поклонения. Религия, которая помогала бы развивать таланты, заложенные природой, и готовила бы детей к формированию семьи с высокими родительскими задатками. Возможно, в этом, как и в стихе, я постоянно повторяюсь, но таковы мои мысли, от которых я убежать не могу. Я ведь вас уже убеждал, что до посвящения девочек и мальчиков во взрослую жизнь воспитание с определенного периода делать нужно для них раздельным. Физиология тех и других требует разных подходов в воспитании, и почему этим стали пренебрегать? А ведь было когда-то таковым. Организация вроде комсомольской для девочек и мальчиков не должна быть единой, хотя совместные мероприятия могут не исключаться. В каждой из них может быть свой кодекс чести, нарушение которого требовало бы покаяния и общественного наказания. Тогда мы не получим ни женственных мальчиков, ни мальчиковых девочек, ни вашей ситуации, о которой вы рассказали мне, да и моей истории, о которой рассказал вам я.

Он замолчал, я тоже молчала, приходя в себя от всего тумана высказанных суждений. Подойдя опять ко мне, он отхлебнул из чашки чаю и положил перед мною Библию. Потом внимательно посмотрел на меня и нарушил это затянувшееся тягостное молчание.

— Давайте поцелуем Библию, и хорошо бы покаяться, и вам, и мне, может быть, и отпустятся наши грехи.

Я засмеялась над его выходкой.

— Не хватало того, чтоб вы, находясь у меня в гостях, еще и диктовали мне, что делать. Не кажется ли вам, что это хамство? Я, может, это когда-нибудь и сделаю это, но не по вашему велению, а по своему хотению. По мне, пока Библия всего лишь сексуальный гнет, направленный на борьбу человека с самим собой. Мир этим не исправишь. Его надо исправлять извне. Поэтому религия должна стать не гнетом над внутренним миром свободы личности, а правом на эти свободы счастья. Бог, как известно, прощает все, нужно только покаяться, — тут я задумалась, и снова повторила:

— Покаяние, покаяние. Покаяние без жертвенности ничего не стоит. Но кто отпустит грехи вам за непочтительность к женщине? В некоторых племенах за смерть и оскорбление женщины кара искупления всегда строже, чем за то же самое к мужчине. Мужчина должен жить ради женщины, женщина ради будущего. Чем живете вы, мне непонятно. Вам нужно освободиться от предрассудков христианства, иначе даже ваш Господь не поможет любить, невзирая ни на что.

— А вы что, не верите ни Библии, ни Богу?

— В отношении к вере я не одноверка. По роду деятельности поклоняюсь природе и стараюсь силу её энергии поставить на сохранение здоровья человека. Все запреты на радости души считаю абсурдом, верю в реинкарнацию. Однако считаю, что в троице святой дух — это дух женщины. В женщине прячется энергия Вселенной, идущая из её красоты. Любовь женщины жертвенна в вечность, даже мгновением, мужчина же лишь ваятель её. Начиная от дара девственности до дара дитяти — все это божественные её дары, требующие ритуального почитания. Практически по вере…

Я мытарь к чести, мысли, слову.

Несу налог к ним как свободу.

Раздумьем вечным и тревогу

Данью к язычеству Христову.

Где дух святой сама природа.

Дана людям рассудком Бога.

                                           * * *

Он, полистав Библию, закрыл её и многозначительно усмехнувшись, заметил:

— У вас, похоже, своя религия и свои боги. Хотя, наверно, вы правы, и высказанные мной убеждения вас беспокоить не будут. Неизвестно никому, чьи убеждения должны спасти этот мир от разложения, но в ваших убеждениях я даже не вижу такого желания. Может быть, все-таки важнее не преклонение перед женщиной, а перед святостью с осуждением любого греха, и не только личности, а даже какого-то ее социального окружения. Ведь каждая девушка — это генофонд не только определенной социальной группы вроде семьи, а и всего национального достояния. В таком случае действительно эффекта добиться можно, только действуя через какую-то социальную религию с соответствующим кодексом чести и моральными судами, создающими святость места их социальной среды.

— И вы считаете, что такой подход спасет мир от растления, но даже в Библии не всё свято.

— Возможно, возможно, но будет святость реальностью только тогда, когда общество найдет единый показатель национальной гордости человека, семьи, общества и будет стремиться к нему, а не к наживе. Отсутствие его превращает коллективное сознание в смердящий скелет, не формирующий моральных идеалов.

— Вы, наверно, хотите, чтоб все извращенцы и растлители всегда находились в аду, и этот ад был народным презреньем на земле.

— Именно так, — ответил он, но этих слов я уже не слышала. Не воспринимая его суждений, я наконец со слабо сдерживаемой обидой без полного отчета утверждала, что все мы в седьмом колене родственники и имеем общих родителей: Адама и Еву. Более того, Адам и Ева кровные родственники, так как Ева была создана из ребра Адама. Этот факт кровосмешения даже доказывается генетическими исследованиями. Выходит, Библия и всё человечество аморальны в своем зачатии. Если же верить, что у Адама было два сына, логично считать, что остальными детьми были дочери, и, живя более 900 лет, никто не гарантирует, что от своих дочерей он не имел потомства. Библия об этом умалчивает, но здесь достаточно умозаключения. Однако даже и после всемирного потопа только три сына Ноя дали потомство всего человеческого рода. А после погибели Содома и Гоморры тоже остаются в живых только отец Лот и две его дочери, и отец заменил им мужей. Они жили в любви и греха ревности не знали. Выходит, Бог благословил эту аморальную жизнь. Чего вы мне после этого хотите доказать?

— Богу, видно, главным было, чтоб люди жили в любви и согласии. Известно и то, что Бог знал то, что нам пока неизвестно, иначе мы все уже бы выродились. Мифы о кентаврах, похоже, не выдумка, а свидетельство былой возможности богов.

— Это надуманная защита Библии.

— Почему надуманная? — упрямо отстаивал он свое убеждение. — Генетика уже сейчас может делать чудеса. Свинья может родить собаку. Женщина при определенных генетических манипуляциях может родить и от обезьяны. Любой мужской эмбрион можно изменить так, что родственный набор генов не станет причиной дефектного наследства. Над чем ломать копья, если женщина и без мужчины может родить, правда, только женщину.

— Ну, если серьезно говорить, то не всё это доподлинно точно, и что-то невозможно, — возразила я. — Так, женщины без мужчин могут обойтись, человечество без них нет. Мужчины без мужчины никогда не получится, но они не любят не только нас, но и себя, пьют, курят, половина умирает в войнах, половина сидит в тюрьмах.

Он лишь молча некоторое время листал Библию потом с долей сомнения произнес:

— Однако, даже если ни прикрываться Библией, то семейный кодекс в любом конце мира запрещает брак близких родственников. Ребенок же дочери от отца может быть ему только внучкой со слабой иммунной наследственностью.

— Вот в окружающей нас природе это не имеет значения, в ней только слабые самцы не выигрывают право на продолжение рода, и родственные связи если и предполагают слабость, то этим и исключается родственный парадокс. Бог понимания родственных уз в ней не дал. По этой причине вырождение в ней не угрожает так, как людскому роду. Если это так, то почему в Библии библейская нравственность противоречит сама в себе, а вы её считаете святой моралью. Секс, любовь, дети и семья, как уже говорила, это разные вещи. Не надо мешать мух с котлетами.

Далее в этом духе также утверждала, что любовь не обязательно дается для продления рода, это всего лишь кусочек радости, спускаемый Богом для счастья, а генетику для потомства медицина уже сейчас может исправлять. Современная семья тоже не навсегда является вечным её гарантом и какой-то официальной обязанности для продолжения потомства. Любовь не гарантирует проявление ошибки природы и рождение ребенка без комплексов. Некоторым семейным парам даже противопоказано не только совместное рождение, но и воспитание детей.

Он эти рассуждения посчитал странными, впрочем, после согласился и даже расширил и укрепил мои доводы. Однако, скорее всего, сделал это машинально, потеряв связь и логику своей позиции.

— В некоторых африканских племенах неполноценных детей заставляют убивать при рождении, и эту обязанность возлагают на женщин. Припоминаю, и в Спарте делали то же самое, чтоб не плодить потомство слабых.

— Нас же, медиков, — подхватила я его мысль, — заставляют поднимать всех, и права на продолжение рода получают все, хотя кое-кто считает это не совсем правомерным. Мне самой как-то пришлось принимать роды в отдаленном селении и, увидев, что вышел ребенок-урод, я сама пуповиной его задушила, не дав ему даже закричать. Роженице же сказала, что он родился мертвым. Со временем будет создан генетический банк и для рождения полноценного потомства с теми или другими данными. Семья будет выбирать в нем детей и на цвет, и на вкус. В таком раскладе семья может быть и однополой, а дети могут создаваться в пробирке, если не из генофонда с желаемыми качествами в желаемое время и с обязаловкой для семьи, которая действительно хочет и может воспитывать детей.

Тут, он опять возмутился.

— Это точно не христианские поступки и ценности. Может, вы и полигамный брак оправдаете, как высшую радость? Групповой секс тоже, наверно, для кого-то может быть кусочком счастья, а за потерю девственности медаль присуждать изволите?

— Нет, не буду. Коллективный секс, как и проституция, отрицают репродуктивную основу. Кроме того, счастье любви — это зона таинства. Нельзя возбуждать зависть и своим счастьем подавлять других. Коллективный секс — это все равно, что есть манну хором из одной миски, хотя если оторвать голову и считать, что главное в любви, это то, чтоб каждому было интересно. Групповой секс может быть лишь одноразовым счастьем, так как любопытство в нем убивается сразу, хотя телу всегда до лампочки, есть в его голове любовь или нет. Если тело не получает гормонов блаженства, оно может уродовать сознание, этим объясняется насилие. Монашки и монахи, поклоняясь Богу и, проповедуя божью мораль святости, имели среди своих послушниц любовниц, а монахи мальчиков, так как тело диктовало свои законы сознанию. Святая жизнь ломает природу человека, и она мстит социальными болезненными нарушениями.

Прислушиваясь к своему телу, мы только так решим судьбу и смысл счастья. Ведь тело совершенствовалось тысячелетия и является частью природы, а сознанию всего несколько сот лет, и легче менять его. Что касается девственниц, то знайте: в древности за потерю девственности в обрядовых жертвенных играх порой предназначалась награда. Так что такая награда может быть продумана и в других случаях.

— Интересные факты, а насколько верны, проверять не будем. Все возможно, если это было бы управляемым и подчинено коллективным интересам. Что касается девочек, то здесь все сложно, — говорил он мне.

Я ему отвечала, что не понимаю, почему мужчины и сейчас придают мистическое значение женской девственности. Убеждала, что секс с такой женщиной восхищения не составляет. Старалась внушить, что у дам пик сексуальной активности, зрелости и очарования проявляется не в юности, а в другие годы, чаще после рождения ребенка.

Прочитала небольшой отрывок стиха одной дамы, мучающейся ревностью.

Подумаешь мне — королева,

Не подъехать ни справа, ни слева,

А раздеть, так такая, как все.

А может, и хуже вообще.

И что в тебе, что нет во мне?

Все ж бабы, как и мужики,

Одинаковы в своей плоти…

Однако этот стих, видимо, оценил только мой кот, разгуливающий по комнате. Он стал ласкаться ко мне, проявляя свои ласки.

— Похоже, со мною согласен только он и может любить всегда, какой бы я ни была. От мужчин такого ждать сомнительно. Кто-то из них может долго любить, кто-то совсем не может, — сказала, вздыхая я.

Он подумал, что это относится к нему и как мог постарался это опровергнуть.

— Не мучьтесь угрызениями совести, это не относится к вам, — успокаивала его я. Вы пик своей сексуальной зрелости уже, наверно, прошли.

— Наверно, да, — ответил он, — но и у вас он, похоже, уже не за горами, если вам за сорок, хотя и выглядите на двадцать с небольшим. У каждого он свой. Кто раньше его начинает, тот раньше и завершает. Мне и двадцатилетние студентки в институте говорили, что они уже старые.

— Это вы точно сказали. Некоторые девочки, не достигнув и десяти лет, обретают если не половую зрелость с полноценным менструальным циклом, то эмоциональную потребность их телесного обожания. Правда, и остывают, и интерес к сексуальной страсти теряют раньше. Удовлетворенность в этом развивает женственность, но здесь, как вы говорили, есть опасность с девочками перейти грань дозволенного. Отношение к девочке в семье как к женщине — это правильный путь, показывающий красоту любви, и основная роль тут принадлежит отцу. Ему все можно, но это все не должно быть насилием и извращением природы, как телесной, так и природы красоты отношений между родителями и личностью ребенка. Любая привитая форма отношений, став привычкой, становится потребностью, она и определяет любовь впоследствии.

Так я убеждала его, хоть сама в чем-то из этого сомневалась не меньше. Однако то, что девочки уже в 14 лет мечтают о любви, а мальчики порой и в 17 лет думают о совсем другом, его тоже убеждать было не надо, как и в том, что они в это время ищут более взрослых парней.

— Избыток тестостерона в крови молоденьких девочек, — продолжала я — заставляет делать невероятные поступки. Малолетние девочки с сорванным секс-топом, обманом или насилием стремятся к тому, чтоб вокруг них было больше таких же. Они сами провоцируют подобное вновь с собой и другими. Такое явление уже не осуждаемо, как раньше.

В этом месте он перебил меня, утверждая, что говорить о едином сексуальном подходе для всех насколько правомерно, большой вопрос. У одних народов до свадьбы даже поцеловать свою избранницу нельзя, у других без пробного срока свадьба невозможна. Беда в том, что доступность одних и недоступность других не гарантирует им любви и верности. Как те, так и другие могут по воле мужчины пустить женщину по рукам. Хотя по рукам она может пойти и от своей неудовлетворенности.

Женщина как вино: её нужно правильно настоять, выдержать и вовремя открыть. Если же это вино открыли, то его правильно нужно пить, иначе оно превратится в уксус и станет отравой для окружающих. Но как бы там ни было, в удовлетворении женщины не должно быть моральных ограничений: с кем, где и как, но это должно стать достоянием любви. Вы же, похоже, мечтаете о святом зачатии. Не невестой ли Богу намерены стать? Хотя у вас свой Бог, но все равно прочитал свой стих.

Его назвал «Невеста Богу» и прочел наизусть:

Как-то лежа под иконой

И лампадой невеселой,

С горя мечтала дама одна

О новом пришествии Христа.

«Нужно нам нового царя, —

В думах молвила она. —

Я бы родила вам, небеса,

От зачатия святого на все времена».

Прошептала и уснула,

И лампаду притушила.

Словно весточку послала,

Но ответа ждать не стала.

Шепчет дальше, как себе,

Но, похоже, уж во сне.

«Я в объятьях небес хочу жить

И людям чудеса творить.

Пусть возьмет из небес рука

Мою душу к себе навсегда.

Богу б невестой и матерью стала,

К нему в поклонение всех призывала.

— Клятвою божию душу тревожит.

Будто у мира в грехе жить не может.

— Я навеки богам подарю

Оголенную душу свою, —

Молвит посланцам святой высоты:

— Запишите в солдаты свои.

Вот уже объявляет войну

Всем грехам, проклиная в суду.

Призывает всех грешных:

— Отмолите грехи, утопите,

Будьте святы и бога любите.

Растопчите, сотрите с землей меня,

Если я согрешу, — повторяет она,

Будто в клятве, крестясь без конца.

— Бог, венчай меня волей своею,

Жить хочу лишь судьбой святою,

Прорасти бы мене в непорочность любви.

Чтоб заблудшие души к святому вести.

Ароматом цветов разлечусь по полям,

И святою росою отдамся лугам.

Раскрошившись вдруг на куски свои,

Преврати меня в свои звезды любви.

Пусть они засветятся всем во тьме ночи

Вечной верностью для святой любви.

К поклонению любви твоей призову,

Может, стану звездой у тебя на лбу.

От беды и вражды я за счастье земли

Призову к поклонению и в объятья твои.

Так возьми же меня и прими мольбы,

Все святые желанья утоли мои.

А нет, тело моё, Бог, в костер положи,

Пеплом по ветру по полям разнеси.

Или в Рая стене на века замуруй.

В дар святой любви, и души своей,

Но над жертвой моей не ликуй,

И в поминках над мной погорюй.

Проклянут тебя, позови меня,

Карой божию отзовусь им я.

Став надеждой твоей, без сомнения.

Вознесу любви твоей поклонения.

Призову мирян во спасение

Через вечное к тебе преклонение,

Буду громом твоим, как и молнией,

Над безумством людей, их агонией.

А как дождик души и как солнышко,

Смою порчу людскую и горюшко.

Подарю тебе всю любовь людей,

Всё на праздник твой для святых затей.

Не считай же меня не святой душой,

Не гони меня, не ровняй с землей.

В выси ты лишь один Бог судьбы людей,

Дай свечу любви и тушить не смей.

Отвечал ей Бог, как из грез души,

Назиданием в серебре луны.

— Не свята ты, в этом вся беда,

И зачатья безгрешного мечта

Не возможна будет тебе судьба.

Ты не любила никогда,

Святость с насилием ушла.

Ты холодна и одинока,

Хоть верно веришь в милость Бога.

Но в непорочности зачатья

Зря желаешь видеть счастья.

Свято желанье, но напрасно

Хоть чудо может быть желанно.

Счастье грешных уж давно

В лике страсти мной дано.

И ты отдайся мне в ночи

Телом в страсти и любви.

Но миг сей грехом не прими.

С ней голубую кровь свою

Тебе на святость подарю.

Не шантажируй час любви

Отказом радости души.

И понесешь мой плод в себе

С понятьем счастья на земле.

То непорочной станешь также,

И святость не умрёт в сей жажде.

Ты благородная душа,

Хоть святости пока темна.

Но плод, рожденный по заказу

Будет лечить грехов проказу.

Не бойся в страсти за себя,

Святость любви дарю лишь я.

В разливе чувств тебя возьму,

И поклоненье ему закажу.

А, непорочный миг зачатия

Тебе не даст мгновенья счастья.

И не проси его себе,

В миру своем даже во сне.

Но, вот твою небес красу

Я в очищенье всем явлю.

А душу уж давно ценю,

Ей тоже святость отпущу.

Но холодна будешь всегда

К греху любовного тепла.

Я твои чувства заберу

Святому божьему огню.

Чтоб красоте его служить,

Ты вечно юной должна быть.

Взойдешь звездою на века,

Чтоб вечность в красоте жила.

Ты разрешишь любить себя,

Не отдаваясь никогда.

Так станешь вечной королевой.

И недоступной миру девой.

Верной станешь в этом Богу,

В ночи одной, в святую пору.

Любовь моя войдет в тебя,

Чтобы родить любви царя.

Спасителя нового миру родишь,

Чтоб новую веру на землю спустить,

В миру без насилий всех будешь учить,

Как нужно семью лишь любовью крепить.

Ты жертвой своей в мир подаришь судьбу,

Чтоб в нем лишь творили одну красоту.

И любовь как святое решение

Утвердишь на её поклонение.

Станешь ангелом голубой крови.

С утверждением вечной небес любви.

Рассвет, запев зарей в окно,

Прервал видение её.

Лампада потухла, напрасно она

Пыталась свой сон досмотреть до конца.

                                            * * *

Я была поражена его памятью и высказала своё восхищение ею. Он лишь усмехнулся на моё восхищение и, подумав, сказал, что стих этот все-таки не про меня.

— Конечно, не про меня, — подхватила я его утверждение. — Если мне иногда думается, что в обществе могла бы иметь место приватная интимная терапия женских капризов, то Бог из вашего стиха меня бы точно осудил, как и вы. Я убеждена в том, что, когда женщина будет знать, что её всегда хотят и её любовь является источником положительных эмоций, тогда и социальная беда безответственности исчезнет. Ад или Рай — это все предрассудки, основанные на крайних условностях человеческого сознания. Любовь — это Рай, горечь — это Ад. Я, выходит, даже в Аду нахожу Рай. Однако с законом не поспоришь, и вы можете считать себя правым, осуждая меня.

Он постарался убедить меня, что своим изложением взглядов не преследовал цель осуждения. Я всё-таки посоветовала ему не завидовать и не осуждать, тем более проклинать. Напомнила библейскую заповедь: «Не суди, и не будишь судим сам».

— На этой земле такие пожелания возвращаются и коварно карают тем же тех, кто их желает, — назидательно выговорила ему в лицо. — Не пророчьте себе такой же судьбы. Нельзя бить по рукам и жаловаться, что вас не гладят. Каждый послан в этот мир исполнить роль, спущенную ему Богом.

— Ладно, ладно, выкиньте все плохое из головы, — уже защищаясь от моего давления, успокаивал он. — Я бы вам бы хотел устроить не дуэль умозрительных позиций, а кофейно-винную дуэль. Будем пить и после каждой чашки повторять простую скороговорку, кто первый собьётся в её повторении, выполняет желание победившего. Это святая игра.

— Нет, — ответила я ему, — вы, осуждая один мой грех, пытаетесь подвести к другому. Не кажется ли вам это странным в нашей ситуации? Все, что касается моей личной жизни и тем более её интимной части, то порочна она или нет, тут только собственная совесть пред Богом держит ответ. Поэтому вам лучше меня больше никогда не встречать, забудьте всё, как будто этой встречи никогда не было. Вы добились близости, и прощайте. Я проверила вашу реакцию на историю, которая полностью выдумана, и в ней нет ни одного случая моей жизни и судьбы родителей.

Он от услышанного ответа и моей реакции неожиданно потемнел в лице, как будто я его резанула по живому. Закрыв лицо руками, вдруг как будто захмелел и склонил голову на стол, по-видимому, скрывая слезы, набежавшие на глаза. Все вокруг тоже погрузилось в совместное гробовое молчание, даже кот перестал мурлыкать. От этой ситуации и мне стало не по себе, у меня по коже побежали мурашки. Я такой решительности от себя не ожидала, и глаза от жалости к нему вдруг так же потяжелели от влаги. Я склонилась к подушке и практически уткнулась в неё.

Наконец он, собрав самообладание в кулак, встал и извинился за все, стал собираться, видимо, намереваясь уйти.

Одеваясь, рассказывал историю, будто когда он вернулся из зоны и узнал, что его двоюродный брат крутит любовь с его сестрой, он под угрозой смерти разрушил их отношения и после об этом жалел. Брат спился, а сестра вышла за нелюбимого человека не её уровня воспитания и образования. Жизнь обоих практически была поломана, и он до сих пор винит в этом себя.

Я почувствовала, что этой историей он извиняется за свою нынешнюю категоричность передо мною. Рассказав её и одевшись, он направился к дверям. Возле дверей задержался и долго смотрел в мою сторону, не пытаясь её открывать, будто искал повод совсем её не открывать. Не дождавшись никакой реакции с моей стороны, он, почувствовав, что так стоять в растерянности негоже, стал слабо разбираться с замком, чтоб его открыть. Не разобравшись с замком, он пожаловался, что не может его открыть, с досадой заметив, что мужчины в этой квартире давно не жили. Потом добавил, что в его доме все замки открываются легко. Сожалеет только о том, что сдает различным жильцам, а мог бы сдать в аренду под частное медицинское учреждение, почти 500 квадратов.

— Вам бы при желании мог представить бесплатно, но, видно, это желание не срастется, не судьба.

Я поняла, что он мучается расставанием и пытается мне чем-то понравиться. Не выдержав смотреть на его мучения, убрав подушку, подошла к нему. Взяв его за руку, повела за собой.

— Нет, вы так не уйдете. Мы сейчас проверим приснившийся вам рецепт прозрения, выписанный Богом.

— Вы что? Я и так за этот вечер поседел совсем. Неужто решили расстаться с девственностью? Я не осилю.

— Вы-то не осилите? — удивленно вопросила я. — У вас всё получится. Вы удовлетворили меня там, где, говоря словами некоторых вульгарных врачей и мужиков, «упёртая зажимуха» со всех сторон. Мышцы женского влагалища гораздо слабее. Так что вперед и с песней. Мне в моем возрасте уже неприлично находиться в девственницах. Признание в этом у всех моих знакомых и незнакомых вызовет только смех, это никого не обрадует, и они этого не оценят, да и никому она уже не нужна. Сейчас сморят, есть ли машина, квартира, какой доход, какие родственники? Пачкаться в сексе кровью мужчинам нынче неинтересно, если нет великого чувства.

— Вы не будете сожалеть о содеянном? И неужто никто другой не достоин этой чести?

— Просто никто другой это за честь уже не посчитает, и среди нас, врачей, нет моральных заморочек ни у кого. Они в первую очередь не поймут моей жертвы. С вами я буду чувствовать себя удовлетворенной, что не зря отдала то, чем дорожила. Вы же рассказывали, что в некоторых племенах девственницы жертвуют себя Богу и считают это за честь. Я же всего лишь пожертвую свою девственность, но во имя поиска и спасения от темноты даже одного человека это прекрасный повод. Может, мне удастся и продлить вам жизнь, а вы порадуете мир и новыми стихами. Искупление грехов, может, заслужу. Видно, это моя божья карма, вы из другого круга общения, и что произойдет, круга моего общения не коснется. Как врач, думаю, что стволовые клетки девственной крови, возможно, могут восстановить клетки зрительного нерва, но это пока только фантазия. Чем кровь девственной, менструальной и влюбленной женщины может отличаться от простой, венозной? Скорее всего, ничем. Любовь, однако, как стихия сознания, возможно, влияет на незначительное изменение крови. Лечебных свойств этого феномена пока обнаружить не удалось. Только я в первую очередь женщина, и если мною даже в заблуждениях спасен будет хоть один умный и достойный этого мужчина, буду счастлива. Как врач и ученый в своем поиске, через этот эксперимент, если спасу от недуга, то это двойная радость и тоже честь. Можно верить даже в мифы, в них, как и в любви, есть неведомая сила, и тогда вера лечит, тем более если она пророчилась Богом, хоть и во сне.

— Будь по-вашему, хоть все похоже на ритуальное жертвоприношение, то ли Богу во имя любви, то ли во имя истины. Хотя это уже не столь важно, а хватит ли крови одной девственницы?

— Не волнуйтесь, то моя проблема, обработаю, усыплю, закапаю и повязку наложу по своему разумению. Главное верить в чудо.

— Тогда исполним идею, подаренную Богом, — уже улыбаясь, прошептал мне на ухо он. — Если каждый человек приходит в этот мир действительно исполнить божью волю, то видно, это судьба.

Он остался у меня, и прежде чем лечь рядом, нарисовал мне розу, как у себя, падающую от пупка к паху с надписью: «Спасибо за любовь, да будет чудо»!

Уже в постели, чувствуя волну ласк его губ, как в бреду просила сказать ему то, что я бы запомнила на всю жизнь. Ведь я решилась на самое сокровенное действие. Он ответил:

— Поклонитесь своему чувству. Какое бы оно ни было, оно свято. Чувства — это совесть души, тогда как разум всего лишь дитя бытия, а поступок — храм духа чести. Помолимся, и пусть Бог простит этот грех. Эту венчальную ночь нашептал все-таки он скрижалями сонной истины. Если мы нарушим их, эта венчальная ночь потеряет силу благословленной заботы. Я благословляю вас на веки вечные, будьте мне единственной радостью.

— Да будь что будет, жизнь покажет, но ничего большего вам обещать не могу. Это пока просто экзотика моей профессии и стечение обстоятельств, как будто сказка, но что-то из биографии семьи повторяет.

Утром я хоть и чувствовала себя некомфортно, но сделала все как обещала, и даже магнитную повязку с примочкой сделала. Он лежал в кровати, как безмятежный ангел. Я, поцеловав его, хотела направиться на работу. Он проснулся и, сквозь сон улыбнувшись, бросил фразу, что он в сказке своего сна, а я та самая святая Мария.

— Вы даже похожи друг на друга, как двойняшки, будто Бог клонировал сон в явь. Может быть, я еще нахожусь в своем сне? Не прерывай его, такое повториться не может.

Назвал меня своим вдохновением. Чтоб его не забыть, пообещал прижечь на своем теле каждое прикосновенье моих губ, чтоб понять, что это явь, и оставить их след навечно. Я в ответ, тоже усмехнувшись, ответила, чтоб он выкинул этот бред из головы, иначе мне придется ещё и лечить от ожогов третей степени. Погибнет талант, а такой грех на душу я брать не хочу. Талантам для вдохновения надо делать подарки, чтоб иметь то, что не может дать нам никто, кроме них.

Помахав на прощание ручкой, пообещала позвонить с работы, так как не верила, что этот подход к лечению исцелит, а вдруг будет хуже, мыслила себе. Пошла на жертву потому, что верю в веру человека, да и как врач считала, что вреда какого-то от моих капель и примочек его больному глазу быть не могло.

— Ну не получится, знать, не получится, — молвила сама себе, — пусть человек потешится, может, он уже после этого этой мыслью и не будет мучиться. Как всё это ещё отразится на зрении, надо будет все-таки проверять. Ох уж это моё экзотическое экспериментальное любопытство, — ругала я себя, — а приборы только в клинике и придется шагать.

Однако уйти не смогла, он спросил, не получала ли я последний его стих, который назывался «Сон четвертый», отправленный накануне перед вчерашней встречей. Я ответила, что не получала, и почувствовала, как закружилась голова. То, что его мог прочитать кто-то другой, меня расстроило. Почувствовав себя неважно, я позвонила в клинику, что заболела, и осталась в квартире, махнув на все рукой.

Ушла только на следующий день, но перед этим выспалась. Мы спали с ним в обнимку. Я проспала дольше. Чем он занимался до того, как я проснулась, не знала, да и меня это не интересовало. Я как будто была счастлива. Когда наконец я поднялась, то заметила, что он с повязкой на глазу сидел за компьютером и что-то колдовал над стихами моих родителей. Увидав, что я проснулась, закрыл его и, подойдя, окружил меня нежной заботой и уже старался не покидать. Выполнял все мои надуманные дамские капризы.

Тогда я рассказала ему свой предутренний сон. В этом сне мне приснилось, будто он, как сказочный принц, на тройке и в карете подъехал к моему дому. Я же находилась в некоем задумчивом состоянии созерцания этого явления. Вдруг дом вспыхнул, будто от его появления. Я выскочила из дома и вижу, выходит ко мне он из кареты, подхватил и посадил в неё, а карета помчалась в какую-то неизвестность.

— Удивительно, — воскликнул он, прослушав его. — Нам почти приснились одинаковые сны. Это значит, что мы начинаем думать одинаково. Только в моем сне я в таком доме первый раз увидел вас. Вы на четвереньках раскрашивали или вышивали на каком-то красочном ковре чьё-то изображение. Вы были в купальнике и очень сексуальны. Ковер был большой и стелился п