Советский человек умел устраивать из дома музей во имя будущей хорошей жизни, которая никак не приходит, хотя годы старят и хозяев, и жирно позолоченный фарфор.
Петр Алексеевич объяснял, что ребенок — он такой: где бито, там и пусто. Ничего не вырастет на этом месте, так что надо как-нибудь без тумаков. А злишься — так упри кулаки себе в живот, в мягкое. Хочешь себя ударить? Вот и ребенка не смей.
— Исправить? Невозможно исправить то, что сделано, как ты не понимаешь? Знаешь, как бы я хотела исправить некоторые ошибки в жизни? Прошлое не открывается, оно на замке, закрыто. С этим придется жить. Нельзя откатить на несколько дней назад и сделать все по-другому. Надо попытаться жить дальше. Нельзя исправить. Невозможно ничего изменить!
Добрая Катя, я к ней сильно привязана. Мы столько лет знакомы, что трудно найти воспоминание, в котором она не участвует или не стоит где-то сбоку. Эпоха Кати в моей жизни наступила, когда я еще не ходила в школу, и длится по этот самый день. Она знает, на скольких диетах я сидела, почему боюсь бездомных собак, куда мечтаю переехать жить и что мешает мне это сделать,
