Поэтическая речь раздувает тот неведомый костёр, где исчезает на миг граница между мёртвыми и живыми, ставшими собеседниками, между травой и человеком, а поэзия становится просто речью, единственно возможной, помнящей о своей невозможности.
Как писал Ницше, «людям, до которых мне хоть сколько-нибудь есть дело, я желаю пройти через страдания, покинутость, болезнь, насилие, унижения – я желаю, чтобы им не остались неизвестны глубокое презрение к себе, муки неверия в себя, горечь и пустота преодолённого; я им нисколько не сочувствую, потому что желаю им единственного, что на сегодня способно доказать, имеет человек цену или не имеет: в силах ли он выстоять».
ритмичные, тёмные, завораживающие. Они возникали совершенно неожиданно в прозаических текстах сказок. Они отзывались у меня в крови, как странное бормотание откуда-то из глубины веков, из сочленений костей, то, в чём звучит отголосок беззвучного крика природы. Что-то простое, дикое, тёмное, страстное и печальное, древнее, страшное, бросающее тебя прочь от всех выносимостей культуры – к самому сердцу мира.
У меня был специальный деревянный молоточек для простукивания разных частей тела. Смысл этого простукивания был в активации памяти, скрытой в теле. Во время простукивания нужно было прислушиваться к себе и пытаться уловить неуловимое, ускользающее – всплывание каких-то мимолётных фрагментов скрытой памяти, находящейся в мышцах, коже, костях, жировых отложениях. Какие-то смутные сгустки ощущений освобождались от этого простукивания, выходили наружу.
Мы шли по улице, и речь почему-то зашла об отношениях с вещами. Я поделилась наблюдением, что у одних людей сознание как бы собирается внутри себя и решает, как ему обращаться с предметами, что ему нужно, а что нет, а у других людей предметы привлекают к себе сознание, и оно в них распыляется, рассеивается, и человек не может этому сопротивляться. Таким людям надо иметь минимум предметов вокруг себя, чтобы они не крали их сознание. Вещи постоянно приглашают тело: съешь меня, возьми меня, потрогай меня, поиграй со мной. Внутри сознания происходит отбор, есть некий селективный механизм, какие приглашения принимать, а какие отвергать. Этот селективный механизм может плохо работать или даже быть сломанным, и тогда вещи делают с человеком всё что захотят.
Поэт – не только гость с болота. Он же – гость из Страны чудес. В каждом человеке живут двое: первый и второй. Первый рождается и живёт в Стране чудес. Но постепенно в нём рождается второй – новое образование, живущее в обществе и языке, с которым человек себя отождествляет. Он забывает Страну чудес. Он начинает жить во сне, который снится первому, но при этом забытая Страна чудес кажется ему сном, который он не может вспомнить. Второй никогда не жил в Стране чудес, он пытается вспомнить то, чего с ним никогда не было. Это он – сон Страны чудес, а не она – его сон, как он ошибочно думает. Первый, живущий в Стране чудес, никогда не научится говорить на языке второго. И я убеждена, что поэзия на самом глубинном её уровне – это дело первого.
Многие поэты говорили или писали, что после смерти хотели бы стать частью языка, превратиться в речь. Я бы точно не хотела. Я знаю, частью чего я хотела бы стать. Только вот это всё – частью чего я хотела бы стать – очень трудно описать одним словом. Представьте себе весну, первые ростки, просыпающийся лес, влажность, сырость, траву, все эти запахи, болотце, мшистые камни, мокрую почву и на ней мокрую зелень, дерево, камень, смолу, тающий лёд, фактуру земли, дерева, камня, льда, смесь льда, смолы, пахучей жижи. Уровень леса, который близок к земле и воде. Стало быть, я хотела бы стать частью Весны. Частью сырого запаха природы. Частью фактуры того, что в просыпающемся лесу находится почти у самой почвы и чуть выше.
Время, детство, смерть – странные вещи. Здесь, на даче, они особенно близки
Кусты спиреи растут у нас прямо перед старым домом, они – часть моего детства, моей вечности.
В одной книге, посвящённой магии, рассказывалась история, как человек в лесу вызвал демона. Демон явился в облике огромного ворона, сел на ветку. Его явлению предшествовало очень интенсивное пение птиц, а потом, быть может, внезапное замирание, замолкание, хотя я точно этого не помню. Дальше адепт магии и демон-ворон общались без слов. Интересно, что разговор шёл о еде, о погоде – об универсальных, понятных для каждого вещах, а не о каких-то тайнах бездны. Как будто два мужика на селе встретились и обсуждают, что, дескать, собирается дождь и что у кого сегодня на обед. Простой, глубокий, неспешный бытовой разговор, помещающий говорящих в общий горизонт бытия (тех, кто питается, кто зависит от погоды). Адепт, может, и хотел поговорить о магии, о каких-то сокровенных тайнах той стороны, но демону это всё скучновато, интересней просто поговорить «за жизнь», о бытовых вещах. Такой разговор важней и священней, чем разговор о бездне, ужасе, Ничто. В нём есть детская, сельская, бытийная простота и естественность. Есть некое, гораздо более глубокое, чем при разговоре о магии, снятие границы между человеком и демоном. Два существа из разных слоёв мироздания поговорили о чём-то простом, общем, – это прекрасно.
