Сегодня, когда Холокост не вызывает никаких сомнений и разночтений, а воспоминание о преступлениях гитлеровского режима стало субстанциальным ядром немецкой культуры, уверенность и безапелляционность, с которой политические силы и общественность вставали на защиту даже самых отъявленных военных преступников, поистине ошарашивают и удручают37.
Дело дошло даже до разговоров о «компенсациях для жертв денацификации» и о том, чтобы переквалифицировать находящихся в заключении военных преступников в «осужденных по делам, связанным с участием в войне». Так что «коллективный стыд», о котором в 1949 году говорил федеральный президент Теодор Хойс, не получил должного распространения. Он кончился как минимум на вопросе о праве на получение денежных пособий. Бывшие нацистские чиновники добились того, чтобы их деятельность в Третьем рейхе стала законным основанием для оформления пенсии. Даже офицеры СС получили за свои преступный ратный труд соответствующее пенсионное обеспечение. То, что союзники сначала отвергли их притязания на социальные выплаты, представители бывшей нацистской элиты восприняли как тяжкое оскорбление. Молодая Федеративная Республика Германия купила их лояльность, исправив это предполагаемое правосудие победителей. То воодушевление, с которым государство боролось за реинтеграцию нацистских преступников или даже за «компенсации» для них, а также широкая поддержка этой политики и сегодня вызывают сомнения в готовности и способности большинства тогдашнего населения к демократии. Однако политические представители этого государства не признавали подобные аргументы; для них призыв к амнистированию означал не непрерывность, не преемственность с нацистским режимом, а решительное желание начать все сначала. Поэтому для духа времени было неважно, откуда кто пришел; важно было, куда он хотел идти
