1962 год.
Большая перемена, этот шумный муравейник отрочества, гудела под апрельским солнцем, лениво разливавшим свой топлёный мёд по школьному двору, пропитанному ароматным компостом влажной земли и первыми, дерзкими одуванчиками. Володя, прислонившись спиной к шершавой кирпичной стене, чья тепловатая поверхность хранила память о недавнем утреннем касании светила, наблюдал. Из-под цоколя, там, где асфальт сдавался природе, пробивалась молодая трава — робкие зелёные щупальца жизни. Раскидистая старая липа отбрасывала жидковатую тень, едва прикрывавшую угол двора, где серая твердь была испещрена причудливой вязью меловых классиков. Захар, местный задира, чьё лицо было усыпано веснушками, кружил возле тихой Людмилы с настойчивостью коршуна, высматривающего беззащитную пташку. Девочка держалась с отстранённым достоинством. Её густая коса, цвета спелой, только что сжатой пшеницы, туго и безупречно заплетённая, ниспадала до самого пояса, перехваченная скромной голубой ленточкой — лентой ручейка на золотом поле. Володя ощутил, как в горле застрял невидимый комок, а ладони, будто помимо его воли, сжались в кулаки, хранящие геологическое давление юного гнева. Вмешиваться он не решался. «Подумает, тупица эдакий, что я в неё влюблён», — пронеслось в сознании, заставляя сердце учащённо колотиться, как п
... 
