Быстро, в несколько взмахов, как большая птица, Софья облетела глазами комнату.
только одно сердце, и оно, кувыркалось птицей, падало, падало, падало.
только исподлобья, зеленовато, чуть покосилась на Софью.
смех вырывался у него из носа, изо рта, как пар из предохранительных клапанов распираемого давлением котла.
потом сквозь угольную пыль, слова прошли в него, внутрь, он начал улыбаться — медленно, так же медленно, как развязывал мешок с хлебом. Когда развязал улыбку до конца, зубы у него заблестели, лицо стало новое, он сказал:
небо было уже вечернее, непрочное, и его проколола одинокая, тоскливая звезда.
белое не может быть одновременно черным, долг и преступление — не могут совпадать. Или нет в жизни ни черного, ни белого, и цвет зависит только от основной логической посылки.
Говорят, есть цветы, которые распускаются только раз в сто лет. Отчего же не быть и таким, какие цветут раз в тысячу — в десять тысяч лет. Может быть, об этом до сих пор мы не знали только потому, что именно сегодня пришло это раз-в-тысячу-лет.
Вы, читающие эти записки, — кто бы вы ни были, но над вами солнце. И если вы тоже когда-нибудь были так больны, как я сейчас, вы знаете, какое бывает — какое может быть — утром солнце, вы знаете это розовое, прозрачное, теплое золото.
