Оглавление

И. ПАВЛЫЧЕВА

ПЕТР, ВНУК ПЕТРА

РОМАН

ГЛАВА I

Отгремел, прямом смысле слова отгремел пушками, фанфарами, литаврами, фейерверками, на весь Санкт–Петербург отгремел праздник, вернее, торжество в честь помолвки старшей дочери Светлейшего князя Александра Даниловича Меншикова Марии и императора Российского Петра II.

Гости разъехались, шум, музыка, оживление стихли, огни погасли, и город умиротворенно погрузился в сон.

Новоиспеченный нареченный тесть царя князь Меншиков лежал в своей постели и слушал тишину, и казалось ему, что в целом мире не спит он один. Успокоиться было нелегко. Как пришлось постараться! Сколько обсуждений, согласований! Еще накануне светлейший имел подробнейшую беседу с церковными иерархами, в ходе которой была окончательно утверждена церемония. Ее совершил Феофан Прокопович после молебствия и в присутствии всех членов Верховного тайного совета, Сената и Синода, а также генералитета и иностранных посланников. Потом шли поздравления обрученных и будущего тестя, затем развлечения, застолье… Силясь заснуть, Меншиков по старинной привычке перебирал в голове дела на следующий день и на ближайшее время с той разницей только, что, как правило, его хватало на минуту-две, а тут пролетел не час и не два. С одной стороны, немудрено: судьба подарила такую честь, о которой он и мечтать не смел.

«Парадокс, но истинно. Поставил целью, — да, стремился, что есть мочи, — да, а мечтать, что так и выйдет не дерзал. Шутка ли без пяти минут тесть императора, причем, императора-ребенка. Двенадцать лет, нечто взрослый! Сколько в сем заключено! И власть безграничная, и несметное богатство, (хотя его и так не счесть), и ответственность, и работы непочатый край, а опасностей, сказать на каждом углу — ничего не сказать. — размышлял светлейший князь. С великими предосторожностями, чтобы не разбудить жену, он в сто первый раз перевернулся с боку на бок. — Объяснил бы мне кто, зачем мне все это. Вот опять!» — поймал себя на новой, совершенно не свойственной ему мысли светлейший.

В последнее время он сам себя пугал и сам себя отказывался понимать. Ему в голову постоянно лезла одна и та же мысль, вернее, фраза: «зачем мне это все?» Даже сегодня, когда помолвка состоялась, когда наступил полный триумф, она вдруг выскочила из какого–то закоулка сознания и давай вертеться в голове. Смешно признаться, но испортила удовольствие полностью.

«Да, отвлекся, — одернул себя Александр Данилович, — Значит, завтра же распоряжусь, чтобы мне подготовили чертежи и эскизы дворца для Петра. Велю не мудрствовать, задействовать имеющиеся наработки. Поставим его рядом с моим, пусть, пожалуй, даже сады смыкаются, после поглядим, разделять ли. Решено, остальное я определю, когда с архитекторами говорить стану. Срок дам минимальный, буквально, дни. Чертежи фундамента и подвалов, пусть немедля предоставят, и сразу заложим. Пока Петрушу я перевезу к себе. Найду, как обосновать, как уговорить. Выделю ему его собственную половину. Утром прикажу готовить лучшие комнаты с видом на Неву. Он в деда, любит на воду, на корабли глядеть. У себя мне проще будет проследить, чтоб учился старательно. Пока я в силе и могу государственные дела вести, ему следует образование получить такое, чтоб ни один монарх в мире не мог с ним тягаться. Не поскуплюсь, учителей хоть откуда, за любые деньги выпишу… Господи, и зачем мне… — вот опять! Что–то у меня с головой не ладно, что ли? Спать давно пора, спать! Да разве поспишь! Здесь я Петрушу и от ненужных влияний лучше уберегу. Однако, чем уберегать, надежнее лишних начать удалять. Перво–наперво, займусь отправкой его тетушки Анны Петровны с мужем и двором в их Гольштинию. И срочно епископа Любского попрошу пожаловать. Надеюсь, удастся и Елизавету Петровну пристроить подале. А–то всех с ума свела. Остальных бы пусть, да мой названный зятек который год на нее так засматривается, что у меня дух перехватывает, а ей хоть бы что, будто и невдомек… Ой, и зачем мне это, нет, право, зачем! Пресытился я и интригами, и властью, и могуществом, и богатством, больше не лезет! А остановиться не могу! Спать! Спать! Спать! От бессонницы бред в голове! Встать выпить зелья какого, что ли? Пожалуй, попробую тихонько, Дарья, на славу разоспалась, не обеспокою,» — прервал свои размышления Светлейший, прокрался к двери, выскользнул из спальни и побрел к шкафчику, где его жена хранит настойку от нервов и для сна.

Зная, что лекарство пьют каплями, Меншиков решил «не чикаться» и плюхнул себе с полрюмки, разбавил водой, сморщившись выпил, передернулся, прошелся несколько раз по комнате, полюбовался в окно на белую ночь и, решив, что начинает действовать направился на место.

Укладываясь снова в постель, он напомнил себе, что завтра с нареченным тестем — на охоту в Петергоф, поэтому выспаться просто необходимо и, действительно, быстро и крепко заснул, успев, правда подумать, «и зачем?..».

ГЛАВА II

Обосновать, согласовать и организовать переезд в свой дом императора Петра II (или Петруши, как князь мысленно называл юного царя) Меншикову удалось без помех и труда. Приближенные и родственники были слишком заняты своими переживаниями последних событий и не готовы были ни противостоять светлейшему, ни даже перечить. Очень поспособствовал двухнедельный выезд в летнюю резиденцию Петергоф. Юный царь страстно любивший, природу, охоту и приволье так увлеченно наслаждался каждым мгновение долгожданного удовольствия, что не вникал ни в какие обсуждения по поводу будущего. Ему дорого было настоящее и только им он жил. На что светлейший князь как раз и рассчитывал. Меншиков не жалел ни времени ни сил, чтобы доставить императору, как можно больше удовольствий. Ему казалось важным, чтобы юный монарх сразу после помолвки ощутил, как окрасилась, улучшилась его жизнь, чтобы в его сознании помолвка и дальнейшие любимые увеселения увязались воедино. Князь никогда не увлекался охотой, но ради большой цели шел на мелкие жертвы, — вместе с Петром он не единожды выезжал на псовую охоту. Разумеется, князь не бросал своих обязанностей и оставлял Петергоф то наведаться в собственную загородную резиденцию Ораниенбаум, то в Кронштадт для осмотра работ, вел и другие дела, но удовольствия императора эти две недели стояли для светлейшего на первом месте.

Остальное шло своим чередом. Переговоры с министром гольштинского двора Бассевичем по поводу возвращения герцога Гольштинского с женой (старшей дочерью Петра I Анной) на родину продвигались гладко и скоро. В основном потому, что со смертью императрицы, став названным тестем императора, Меншиков мог позволить себе не скупиться. Он ещё давно прикинул, что отбытие Анны с супругом станет ему в копеечку. Но проплачивать сиё мероприятие полностью из своего кармана светлейшему не хотелось. Дело терпело отлагательства, а сопротивление со многих сторон было значительным. Не желала сама Анна, ее отчаянно поддерживала Елизавета, почему–то постоянно скулили в уши императрицы наследник престола Петр и его сестра Наталья. Упирался Бассевич, сильно надеявшийся после частенько хворавшей Екатерины протолкнуть к трону Анну с ее супругом герцогом Гольштинским, сама императрица была не расположена и так далее, и так далее. Теперь картина изменилась. Анна после смерти матери пребывала в апатии, Петруша (император) отвлекся. Многим, коли Анна не взошла на престол вслед за матерью, ее судьба стала безразлична, а Бассевичу, чтобы не тянуть резину Меншиков пообещал миллион рублей сверх брачного контракта, и вопрос был решен. Миллион есть миллион.

Когда Анне сообщили о необходимости отъезда, она даже немного обрадовалась. Подсознательно она чувствовала, что перемена места поможет ей перенести утрату родителей. Елизавета отказывалась понимать сестру и требовала, чтобы та обратилась напрямую к императору, и сама была готова ходатайствовать перед ним за сестру.

— Ты же помнишь, Аннушка, — говорила она, — Он обещал нам помощь, и я уверенна сдержит свое слово.

— Не кипятись, неуемная! — вяло отвечала сестра. — Меня уговаривают. Ну проедусь я, развеюсь, да и вернусь. Нечто меня Петруша обратно не пустит.

— Не просто пустит, а за счастье почтет, — уверенно рассудила Елизавета.

— Ну вот. Бассевич и муж утверждают, что в Гольштинии сейчас требуется наше присутствие, стране нужно помочь… Дороги, новые места, меня право потянуло…

— Сходила бы лучше на богомолье, раз из дому тянет… — буркнула Елизавета, недовольная настроениями сестры. — Глядишь и от сердца бы отлегло, и ум прояснился.

— Ну не сердись, не сердись, что так дуешься–то?

— Ещё спрашиваешь! А я с кем останусь?

— Сама знаешь, что во–первых, ты тут не одна, во–вторых, окружена всеобщей любовью, а в–третьих, тебя скоро замуж выдадут, за епископа Любского (говорят, за твоим женишком нарочных послали), да с ним к нам Гольштинию и приедете.

— Крутишь, сестрица, то, мол, прокачусь, да обратно вернусь, то, нате пожалуйста, уже я в Гольштинию поехала. А насчет Любского я сильно и долго думать буду.

— Неужели против матушкиной воли пойдешь? — не на шутку поразилась Анна.

— Почему против матушкиной воли? Она ведь не указала, что думать мне нельзя, и сроков не поставила. Может быть, я много лет, а то и всю жизнь думать буду, али собираться к венцу… — вывернулась Елизавета.

Анна восхищенно смотрела на сестру. “ Эко, как ловко рассудила, и не подкопаешься. Сроки, правда, в завещании матери не указаны откладывать не запрещено… Ай, да Лиза, как свежо, ясно мыслит. И откуда у нее берется?»

— Ты дивишь меня, Лиза! — только и проговорила Анна, обняла сестру и стала целовать её в голову в знак своего восторга.

— Не подлизывайся, Аня, я не одобрю твоего решения, хоть целый год чмокай без передышки, — заявила Елизавета и с достоинством удалилась.

Елизавета необыкновенно нуждалась сейчас общение. Если по смерти отца она стремилась к уединению, то после ухода матери, совсем не могла быть одна, поэтому внезапное и непоколебимое решение сестры больно кололо ее сердце. Кроме того, сборы шли угрожающе быстрыми темпами, и можно было опасаться, что будут завершены в три–четыре дня. Дороги после весеннего таянья просохли, дождей в ближайшее время не ожидалось, спешили, чтобы захватить благоприятный период. Елизавете не хотелось на прощанье ссориться с сестрой, но короткие, робкие и, увы, безуспешные попытки отговорить Анну она не оставляла. Союзников у нее не было. Убедившись в неотвратимости отъезда сестры, и не желая расставаться с ней в размолвке, Елизавета прекратила разговоры на эту тему и даже стала помогать со сборами.

Наконец, пришел страшный день разлуки. Даже спокойная до той поры Анна разволновалась и испугалась вдруг того, чего, казалось, с желанием ждала. А уж о Елизавете и говорить не приходится. Она бы, наверное, и совсем пала духом. Но большой умелец организовывать всевозможные церемонии и праздники светлейший князь Меншиков, сам того не зная и не стремясь, облегчил прощание сестрам. Он затеял торжественный отъезд старшей дочери императора Петра I с процессиями, барабанами, пушками и даже оркестрами, несмотря на траур, и, разумеется, костюмами, нарядами, украшениями и прочей мишурой, которая отвлекла сестер и тем самым смягчила удар.

Анна отбыла. За ней переехал в дом светлейшего император. У Меншикова и это вышло просто и органично. Когда пришло время царю возвращаться в Петербург, светлейший поведал ему, что его собственный дворец еще не готов. И прилично было бы до завершения постройки, которая идет полным ходом и максимально ускоренными темпами, поселиться в доме нареченного тестя, откуда удобно будет ежедневно и в любую минуту наблюдать за работами. При бдительном надзоре строительство протянется недолго и к осени можно надеется на переезд. К тому же в летние месяцы планируется как минимум еще один выезд в Петергоф и более длительный, так что жить вне собственного дома придется совсем коротко. Юный император от одной мысли, что ему предстоит возвращаться к учебе и императорским обязанностям в Петербург в лучшее время короткого северного лета впал в апатию и не противился.

В зимнем дворце покойной императрицы Екатерины остались две великие княжны Елизавета Петровна и Наталья Алексеевна, если не считать их челяди численность, которой в связи со вступлением на престол Петра II, у обеих принцесс была сильно увеличена, если не сказать, преумножена. Елизавете, правда, было теперь пусто в доме.

ГЛАВА III

Император Всероссийский Петр II сидел за письменным столом, на новом месте, в своих личных покоях во дворце Меншикова и смотрел на Неву. Ему давно пора было приступить к урокам, но никак не получалось взять себя в руки. Прекрасное, весенне–летнее петербургское солнышко нежное, нежаркое щедро изливало свое сияние на реку, набережные, лодки и парусники, словом, не обделяло ничто и никого. Оно зазывно и настойчиво било в окна кабинета, в котором должен был трудиться, но пока лишь размягчено любовался видом царь. Петр страдал, ему страшно хотелось выбежать и хотя бы просто поноситься по берегам, а уж если бы покататься…

«Вашему Величеству нужно учиться, Вашему Величеству надо все знать!» — мысленно передразнил он светлейшего князя Меншикова, любимца и ближайшего помощника деда и бабушки, да с недавних пор его собственного нареченного тестя.

«Вестимо, надо, кто спорит! Но когда погода такая! Часто ли в Петербурге…» — думал дальше свою горькую думу двенадцатилетний монарх.

— Дозволите ль войти, Ваше Величество? — прервал его мысли голос первого воспитателя Андрея Ивановича Остермана.

— Входи, барон, — не поворачиваясь, будто не отрываясь от занятий, ответил Петр.

— Прошу простить великодушно, что помешал трудам вашим, — продолжал тот. — Я лишь заглянул осведомиться, не нужна ли в чем моя помощь, нет ли каких пожеланий у Вашего Величества?

«Пожелания–то у меня есть, но так я тебе и сказал, сейчас начнешь вторить светлейшему „учиться, учиться“!» — мелькнуло в голове у императора, вслух он произнес коротко, как бы не отвлекаясь от дела:

— Нет, Андрей Иванович.

— Могу ли я позволить себе посвятить сей день прочим государственным делам?

— Разумеется, если понадобишься, я всегда могу за тобой послать, работай во славу отечества и не волнуйся обо мне, можешь хоть несколько дней сряду.

— Благодарю, Ваше Величество, что предоставляете мне такую свободу, но вы — не только моя главнейшая и первейшая, но и самая приятная и любимая обязанность…

— Если какие–то твои дела тебе невмоготу или не в удовольствие ты скажи мне прямо, барон, я сейчас велю их с тебя снять, — понял воспитателя в русле своих собственных настроений юный царь. «И правда, вечно на него столько наваливают, и в Верховном–то ему Тайном совете сидеть и там, и сям … “ — рассудил он про себя. — Правда, говори, хоть сей момент…

— Вы бесконечно добры и сострадательны к людям, Ваше Величество, — испугавшись, начал выкручиваться Остерман, которому любая из его должностей была дороже зеницы ока. — Ваши порывы облегчить долю ближнему, говорят об огромном благородстве и доброй христианской душе, но позвольте старику предостеречь вас. Недобросовестные и ленивые люди, кои встречаются иной раз, могу воспользоваться сим вашим блистательным качеством во зло. Что касается меня, то я готов и с радостью буду выполнять дела и обязанности вами на меня возложенные и только за честь почту, если вы и впредь будете задействовать меня для службы вам. Я служил вашему деду, вашей бабушке, и вы не погнушайтесь мной.

— Ладно, тогда ступай, — соскучившись выслушивать витиеватые речи Остермана, скомандовал Петр.

— Слушаю, Ваше Величество, — с поклоном ответил тот и побрел к карете в недоуменном состоянии, так как воспитанник сегодня повел себя, мягко выражаясь, не в свойственной ему манере.

Не прошло и двух минут, как двери снова распахнулись.

«Ну вот что–то забыл досказать. Пугну–ка его» — мелькнуло в голове у Петра.

— Барон, ты решил не давать мне заниматься сегодня! — недовольным тоном буркнул он и резко повернулся, чтобы посмотреть, какая гримаса получится у воспитателя от такой встречи.

Вместо ожидаемого он увидел перед собой хорошенькое–прехорошенькое, любимое–прелюбимое личико своей ненаглядной тетушки Елизаветы Петровны. На мгновение застыв от радости и восторга, он бросился к ней обнял и начал целовать.

— Петруша! Негодный! — наконец возмутилась она. — Я, кажется, предупреждала тебя, государь мой, что если ты будешь крепко и больно целоваться, я оттреплю тебя за уши!

И она ловко схватила Петра за ухо да так сильно, что он неподдельно закричал от боли:

— Лиза! Лизонька! Пусти! Пусти!

— То–то же!

Но лишь Елизавета ослабила пальцы, Петр снова обхватил ее и принялся целовать с прежней страстью, а когда она не без борьбы и усилий высвободилась, он ловко отскочил и бросился наутек. Какое–то время они кружили вокруг письменного стола. Елизавета всерьез была намерена поймать племянника, однако, скоро ее гнев отошел, и она прекратила беготню.

— Ладно, племянник, прощаю, — милостиво сказала она.

Петр приосанился:

— А я на тебя сердит, Лиза!

— На меня? За что, скажи на милость? — изумилась она.

— Ты совсем не уделяешь мне внимания!

— Извините, государь, но меня к вам не допускают. Не велят отвлекать от занятий науками и государственными делами.

— Ты правду говоришь, Лиза? Хотя, конечно, правду, сам знаю. Александр Данилович!

— Сегодня только и прорвались с Наташей, что его дома нет, а то бы сейчас отправил вон! — добавила Елизавета.

— И Наташа приехала?! Где она? — несказанно обрадовался Петр.

Легко поддавшийся настоянию своего нареченного тестя переехать в его дом, пока собственный новый императорский дворец ни будет построен, теперь Петр страшно раскаивался в этом и скучал без сестры, тетушки, да и без привычных старых стен.

— Там со своей подружкой Александрой Александровной на минутку задержалась, да с Марией Александровной, невестой твоей, — объявила Елизавета.

— Хорошо, что задержалась, я давно хотел с тобой одной поговорить.

— О чем? — действительно не догадывалась цесаревна.

— Что я сержусь на тебя.

— Снова! На своего Данилыча сердись!

— Данилыч — Данилычем… А вот мне еще не нравится, зачем ты столько внимания Бутурлину оказываешь! Как тебя ни встречу невзачай, Бутурлин с тобой!!!

— Бутурлин — мой камергер, человек — умный, я люблю с ним потолковать. К тому же я не просила его в камергеры, он твоим распоряжением ко мне назначен, потому что камергер мне по штату положен.

— А я не могу такого допустить! Не позволю!

— Сначала приставляешь его ко мне, теперь допустить не можешь! Чем тебе Бутурлин помешал? За что ты его вдруг невзлюбил? Не так давно хвалил… — недоумевала цесаревна, не придавая впрочем никакого значения разговору.

— Зачем ты меня мучаешь, Лиза? — последнюю фразу Петр произнес со столь явным отчаяньем в голосе, что цесаревна неподдельно удивилась:

— Голубчик мой, Петенька, что с тобой, что ты?! Как я тебя мучаю?

— Я вижу, все вижу! Ты нисколько меня не любишь, Лиза!

— Боже правый! Вот ведь, какой ты у меня совсем маленький мальчик! Как тебе не стыдно такое говорить! Ты знаешь, что я тебя очень, очень люблю.

Елизавета была совершенно искренья. С отъездом родной сестры ближе племянника и племянницы у нее никого во всей России не было.

— А по совести, как перед Богом, можешь повторить, что любишь меня? — требовал Петр.

— Ещё бы, очень люблю, всем сердцем, мой милый. Ты говоришь, я мало с тобой бываю. А другие меня упрекают, что я с тобой, да с тобой, мешаю тебе. Что ни делаю, — не ладно, — пожаловалась Елизавета в свою очередь.

— А коли ты любишь меня и хочешь быть со мною, докажи! — наступал Петр.

— Как?

— Докажи, согласись, согласись стать моей женою… — бухнул император.

— Ах, какой вздор! Откуда у тебя такие мысли берутся? — не на шутку возмутилась тетушка.

— Почему вздор? — напирал влюбленный.

— Во–первых, ты забыл, что у тебя есть невеста. Я — твоя тетка и старше тебя. И потом, тебе рано думать о женитьбе!

— Во–первых, моя невеста тоже старше меня, потом, как же мне рано думать о женитьбе, если у меня есть невеста, в–третьих, ну её совсем. И, наконец, тетка — тетка, нашли слово, обрадовались! Разве тебе, такой красавице, такой молоденькой, такой, такой хорошенькой прилично быть теткой, какая ты мне тетка?

— Родная, да будет тебе известно, — сообщила та.

— Родная — только по дедушке, а по бабушке — вовсе не тетка! А невесту свою я не люблю, нисколечко не люблю! — отчаянно препирался Петр.

— Потому, что она, как я, много старше тебя. Если бы я согласилась, ты бы и меня скоро разлюбил, — убеждала Елизавета.

— Ты!!! И она. Смешно даже сравнивать!!! Лиза, послушай, согласись, я тебя умоляю! Я все буду для тебя делать, что ты только пожелаешь… или ты хочешь выйти за какого–нибудь немца, уехать и никогда не видеть ни нас, ни России? Как тетушка Анна? — запугивал Петр.

Цесаревна Анна, родная сестра Елизаветы, стараниями князя Меншикова лишь недавно была вынуждена последовать за своим мужем, герцогом Гольштинским на его родину. Пример был очень нагляден, свеж и страшен для Елизаветы.

— Вот уж — никогда! — горячо воспротивилась она. — Лучше совсем не пойду замуж! А ты — обрученный жених, и не к лицу тебе вести такие речи. Узнал бы Данилыч! Кроме того, с какой стати ты заявляешь, что Анна уехала навсегда?! Что это значит? Впервые слышу! И тише! Кажется, Наташа идет. Потом ответишь. Не будем при ней. Дай–ка, я лучше рассмотрю, чем ты тут занимаешься, — резко перевела разговор на другую тему великая княжна и начала ворошить бумаги на столе у притихшего монарха. — Так математика, геометрия, а как начертил–то! Я вот тебе добавлю.

— Не надо, Лиза, ты мне все спутаешь, не разобраться будет!

Елизавета не слушала, она самозабвенно погрузилась в рисование, в коем занятии была большая искусница.

Тут–то и вошла великая княжна Наталья Алексеевна — родная сестра Петра II, лишь годом старше его. Петр сразу забыл про свои тетради.

ГЛАВА IV

— Наташа! Как я рад! — весело кричал Петр, бросаясь навстречу великой княжне Наталье Алексеевне.

— И я, Петруша!

Брат и сестра крепко обнялись. Они не привыкли жить порознь и ни на шутку соскучились.

— Как ты? Никак, плакал? — сыпала вопросами Наталья.

— Да, нет… Лиза… всё… — хотел было отмахнуться Петр, но у него ничего не вышло.

— Лиза, тетушка, за что ты его обижаешь? — моментально встала защиту брата–царя Наталья.

— Не называй, пожалуйста, её тетушкой! Какая она нам тётушка? Она — подруга наша, и всё! — поправил император.

Елизавета сочла за благо не обращать внимание на последние реплики племянников.

— А ну, погляди–ка, что я здесь тебе добавила. О! Цербер твой! — вместо ответа проговорила она.

Наталья немедленно полюбопытствовала.

— Ой, светлейший! Александр Данилыч! Ой, смешной–то какой! Лиза! Как у тебя получается?

Петр тоже стал заинтересованно разглядывать рисунок.

— Лиза, вот какая ты, всегда выдумываешь шутки всякие! — сначала одобрил он, потом вдруг испугался:

— Только, дай–ка, пусти, я сотру, а–то знаешь, если Александр Данилыч увидит, ужо мне достанется!

Елизавета, заставив немного погоняться за собой, отдала рисунок.

— Ага! Боишься Данилыча своего! На — стирай!

— Конечно, сотру! Что, если б увидел, пожалуй, вас ко мне вовсе пускать бы не стали. — бормотал он, старательно работая резинкой.

— Ну, желала бы я знать, кто бы меня вовсе не пустил! Не боюсь я его! И вот вам Христос, что я ему, Церберу твоему, сегодня язык высунула. Видел — не видел, не знаю, а только высунула, — гордо объявила тетушка.

— Могла бы не божиться, я и так сразу поверила, — звонко рассмеявшись, сказала Наталья, потом вдруг резко посерьезнев, добавила, — только не знаю, хорошо ли это, как бы тебе за твои проделки худо не вышло.

Петр затревожился:

— Вот мы тут болтаем все подряд, а ведь нас могут подслушивать. Я не раз замечал, — подслушивают.

Елизавета вместо ответа тихо подкралась к двери и резко распахнула её.

— Никого!… Ну ладно, раз дверь открыла, пойду с твоей невестой, Петруша, побеседую, надо ей почтение оказать. Да, и вам, небось, посекретничать охота. Наташа, я у княжон буду, приходи за мной. И ты, племянничек, приходи, коли разрешат.

— Экая ты, Лиза! Давай, хоть поцелуемся на прощанье. — не переставал восхищался всем, что б ни делала его любимая тетушка, император.

Та была строга:

— Только, смотри, чтоб мне опять тебя за уши не драть…

И, сама быстро чмокнув его, даже не позволив в плотную к себе подойти, со словами: «То–то же племянничек», выпорхнула за дверь.

— И не зови меня «племянником»! — крикнул вдогонку Петр.

И услышал ее удаляющийся голос:

— Да, государь, Ваше Величество, простите мне мою дерзость…

— Лиза!!! — укоризненно бросил он в сторону двери и повернулся к сестре.

— Я так рад тебе, Наташа! Я так скучаю без вас с Лизой! Почему вы не со мной живете! — воскликнул Петр.

— У Данилыча спроси. Я тоже тоскую без тебя, очень–очень. Ведь мы всегда вместе были, всегда одни…

— Нет, ну Лиза к нам постоянно приходила. — не вполне согласился брат.

— Тогда почти одни… — настаивала на своей версии Наталья.

Она при каждом удобном случае старалась подчеркнуть особую близость своего родства и своей судьбы с братом.

— Ты–то ещё счастливее меня, Наташа. Ты с Лизой живёшь. А я — с Цербером, да его семейством… — пожаловался тот.

Наталью разобрала обида, которую она не замедлила выплеснуть:

— Петруша, вот я к тебе пришла, а ты все Лиза, Лиза…

Петр был настолько поглощен Елизаветой, что не только не вслушался в то, что сказала ему сестра, но даже взора своего не был в состоянии отвести от двери, за которой скрылась его «мечта», поэтому ответил невпопад.

— Я, Наташа, сейчас, пока ты не пришла, предложил ей быть моей женой.

Наталью, как громом поразило. С одной стороны, ей сразу многое стало ясно в поведении брата в последнее время. «Он влюблен в Елизавету, как я раньше не догадывалась! Как он–то мне ничего не говорил. Хотя будто? Не догадывалась? Видела, видела!!! Только не хотела осознавать, не хотела допускать… Да и его, что ж винить, ведь сколько раз он давал мне понять, только я не хотела услышать, что он мне говорит, будто так можно было что–то исправить или что–то отвести… Да, да он не виноват, это она все! Как не стыдно маленьких увлекать! Нет, нет, опять, княжна, ты не права, хочешь свалить на кого–то вину!..» — быстро проносилось в голове у Наталии, а сама медленно произносила:

— Боже! Ведь у тебя есть невеста!

— Ах, Наташенька, друг мой, не напоминай! Я так мучаюсь, что и сказать не могу. Ты знаешь, ведь я совсем не люблю княжну Марию. Вернее, раньше совсем не любил… — решив быть искренним с сестрой, Петр уже ни в чем не запирался, не мог он больше сдерживать себя, ему необходимо было выговориться.

— А теперь? — по–прежнему непослушным языком выговорила сестра.

— Теперь, страшно сказать, я совсем — совсем её терпеть не могу и её, и её отца, и всех Меншиковых, — услышала она ответ.

— Господи! Петруша, как быть!

Свой вопрос Наталья обращала и к себе.

— Не знаю, — продолжал Петр. — Только взгляну на неё, мне сразу светлейший вспоминается. Честно говоря, я его боюсь, не умею с ним, робею. Последние дни он просто замучил меня своими уроками. Посмотри, какая погода славная, погулять хочется, по Неве покататься…

— Потерпи немного, — едва шевеля непослушными губами, автоматически реагировала сестра. — Уедем в Петергоф, он — в свой Ранбов, и будет у нас больше свободы…

Петр был готов схватиться за любую соломинку, и охотно пустился мечтать:

— Там мы вместе будем… и Лиза. С ней так хорошо.

— Петя, а что Лиза на твое предложение ответила?

— Ты, Наташа, давеча, верно говорила — она смеётся надо мной. Я для неё — мальчик. Ей, видно, со мной скучно. Ушла. Ей с Бутурлиным интереснее.

— Бутурлин? Да, Бутурлин ей будто нравится. — задумчиво произнесла Наталья, не зная, правильный ли делает шаг.

— Не допущу, не вынесу! Я уничтожу Бутурлина! Сошлю! Не позволю над собой глумиться! — разошелся Петр.

— Братец, милый, успокойся. Сейчас Лиза ушла, чтобы дать нам вместе побыть. Разве тебе не хочется со мной вдвоем побыть? Мне очень–очень хотелось. Она, должно, и почувствовала… Что до Бутурлина… Как ты можешь с ним на одну доску становиться?! Вы не ровня! Оставь его в покое. Он не смеет над тобой смеяться! И не за что его ссылать. Ты должен быть справедливым. И Лиза тебя не стоит, — продолжала урезонивать брата Наталья. — Если она находит друзей, — пускай. Оставь её, успокойся. Держи себя так, чтобы тебя уважали. Ты –Государь!!!

— Ты права, снова права, Наташенька. Я так её любил, что больше и любить невозможно, но, если она меняет меня на всякого, я забуду её! Ты можешь радоваться. Ты боялась, что тебя из–за неё забуду, разлюблю. А я её забуду! Не хочу думать о ней. Ты только одна у меня осталась.

— Петруша, Петрушенька, успокойся! — обнимая брата, говорила Наталья.

Она была и рада, и опечалена. Было приятно, что получила желаемую реакцию, но горько, что надрывала брату душу. Петр стих. Они так и остались сидеть обнявшись в думах каждый о своем.

ГЛАВА V

Ничего не подозревающая Елизавета снова вошла в кабинет венценосного племянника. Перед ее взором открылась идиллическая картина: император сидел, бережно прижимая сестру к своему сердцу, грустно и мечтательно глядя вдаль.

— Вот они, голубки мои. Нежатся! А у меня радость чудная, и для вас приятная должна быть. Государь! Ваша тетушка Анна благополучно добралась до Киля! Более того есть серьезные основания подозревать, что у вас, ваше величество, месяцев через восемь — девять родится двоюродный брат…

С появлением Елизаветы у Петра всё: обиду, грусть, раздражение, — как рукой сняло.

— Лиза! Что ты говоришь?! Откуда знаешь? — радостно справлялся он.

— Мне прямо сюда известие принесли с нарочным, — был ответ.

— И ты уже, кажется, его полюбила? — немедленно пустился в ревность Петр.

Елизавета не упустила случая поймать его на неловко построенном вопросе:

— Кого? Нарочного?

Петр рассмеялся.

— Ну, Лиза, хитрая какая! Сама прекрасно понимаешь, что я про твоего будущего племянника.

— Вот смотри, Петя, сколько опять ты ошибок делаешь. Во–первых, ты должен был сказать не «твоего племянника», а «моего брата», во–вторых, кто сказал, что это будет мальчик…

— Ты! Ты! — перебил император.

— Отнюдь! Я сказала: «есть серьезные основания подозревать…”. И в–третьих, твоя ошибка в том, что ты сразу же пустился в ревность, к младенцу, который ещё даже не появился на свет. Хотя, конечно, Петруша, я начинаю его любить почти, как тебя! Чтобы загладить свою вину перед не родившимся человечком и передо мной, государь, прикажи устроить праздник в честь радостного известия о том, что твоя тетушка Анна, возможно, подарит тебе еще одного близкого родственника, коих у тебя совсем не много, да и в честь того, что она со своим супругом благополучно добралась до места. Умоляю тебя! Пир — на весь мир мы устраивать не можем — траур! А вот маленький вечер — было бы замечательно. Наша с Анной покойная матушка, я думаю, одобряет это на небесах, иначе бы мне в голову не пришло. Только для самых близких, но с фейерверками, маскарадом… и, может быть, недолгими танцами.

Петр ничего не мог с собой поделать, он приходил в восторг практически от всего, что бы ни делала Елизавета, поэтому подхватил:

— С танцами, играми! До утра! Я думаю Меншиков не будет противиться. Повод — серьезный! Лиза, я тебе поручаю распланировать праздник, и представь мне проект сегодня же. Мы с Иваном его обсудим и дополним.

— Глядите, пожалуйста! Иван! Опять Иван! Всё только Иван! А меня еще Бутурлиным укоряешь! Будет Иван, Долгорукий, мой план обсуждать!!! — нарочито возмутилась Елизавета.

— Лиза! Я Ивана люблю, и он меня любит. Но, если ты хочешь, одно твое слово, — и всем для тебя пожертвую. Хоть люблю Ивана, но и с ним расстанусь по твоему приказу, — последовала горячая реакция племянника.

Это было слишком, и цесаревна решила смягчить ситуацию:

— Нет, Иван, может, и правда, не плохой. Во всяком случае, думается, он тебя действительно любит… За одно это я готова простить ему, что он Долгорукий… К тому ж из всех них он, сдается мне, самый добрый… но негодяй и шалопай… не знаю…, но план мой, прошу, чтобы оценивал ты один.

Великая княжна Наталья тем временем все пронзительнее ощущала себя «всеми забытой и покинутой».

Петр, случайно бросивший взгляд в сторону сестры, с удивлением отметил, что она почему–то сделалась мрачновата.

— Наташа, а ты поможешь Лизе? — быстро нашелся он.

— Если мое участие потребуется…

Елизавета, тоже уловив изменение в Наташином настроении, охотно согласилась:

— Конечно, пойдем, Наташа, придумывать!

— Куда вы так сразу? — запротестовал Петр.

— Да, совсем забыла, там твой Данилыч вернулся. Небось, сюда сей момент явится. Ты садись, сделай вид, что трудишься, а мы лучше удалимся, чтоб ты с ним легче насчет праздника договорился. Мы у Марии с Александрой будем, — скороговоркой, на ходу сообщила Елизавета.

— Хорошо. А когда праздник–то назначать?

— Завтра, непременно завтра же! — пришел ответ уже из–за двери.

— Ну идите, идите тогда, — выразил запоздалое соизволение император.