Оглавление

1. Настя и кроличья лапка / Остров / Мазок
2. Настя и кроличья лапка
3. Остров
   1. 1
   2. 2
   3. 3
   4. 4
   5. 5
   6. 6
   7. 7
   8. 8
4. Мазок

Настя и кроличья лапка

Настя привыкла говорить себе, что такая уж у нее планида. Слово «планида» ей очень нравилось. Слово было торжественное и потаенное, как Настины мысли. Перекликалось и с «планетой», и с «панихидой», и с «накидкой». Она часто представляла, как хмуро кутается в тяжелую, черную, складки в пол, планиду с капюшоном, которая застегнута на такие хитрые крючки и замочки, что ни скинуть ее, ни хотя бы руки высвободить совершенно невозможно. Вокруг огонь, дым, все рушится, люди, крики, а она стоит. Ничего поделать не может.

Потому что планида такая.

Позже, когда она подсмотрела в словаре значение этого слова, представления ее о «планиде» лишь слегка трансформировались. Да, судьба, рок, участь, но ведь и «планета» тоже верно, по-гречески — «блуждающая». А кто у нас блуждает? Люди скитаются. Монахи среди людей, как тени, ходят. Плащи да накидки как раз их общую судьбу и символизируют. Куда в дождь без плаща отправишься? Никуда. И в холод без теплого покрова не выскочишь. Бредешь, несчастный человек, с планидой своей на плечах.

Так что можно, можно и с накидкой ассоциировать, только, пожалуй, больше с воздушной, на саван похожей и цепями перевитой. Запахнешься в нее, звенья — звяк-звяк — обмотались вокруг лодыжек, стиснули грудь, стой, смотри или семени едва-едва по делам своим.

Если уж на то пошло, то и Юрчик для Насти такой планидой стал. Судьба вихрастая, шебутная, хитроглазая.

Сразу и не сообразишь, как познакомились. Вроде не было-не было, и вот он уже сидит на кухне твоей маленькой квартирки, шумно хлебает борщ, слушает новости по телевизору, как там чего, а потом повернет рыжую голову, подмигнет весело, покажет крупные желтые зубы в кривой улыбке — светло. Как планидой не назвать?

А познакомились… да, на рынке.

Настя сдуру купила зачем-то четыре капустных кочана, то ли подорожать капуста скоро должна была, то ли вовсе с прилавков исчезнуть. А как человеку вроде нее без капусты? Ведь никак, коллапс, распад человеческого естества, иронизировала она над собой, потому что с детства от капусты воротила нос. Тут же вдруг перед глазами примерещились и салат капустный, и квашеная, и соломкой во всякие супы.

Правда, в одной руке у Насти уже была сумка с двумя литровыми упаковками молока и бутылкой растительного масла, а в другой — полиэтиленовый пакет с треской и куриными головами на бульон. Кочаны, конечно, можно было бы определить в рюкзак. Но незадача состояла в том, что рюкзака как раз под рукой не имелось. Не чужой же заимствовать?

Вот планидой и вывернулся из-за полотняной палатки невысокий парень, прищурился, заломил шапку, открывая лоб и бобрик рыжих волос:

— Помочь, девушка?

Глаза задорные, насмешливые. Куртка нараспашку, под курткой — свитер вязаный, под горло, на ногах — джинсы и ботинки, легкие, никак не по сырой весне. Настя подумала: наверное, на выпивку денег нет.

— Ну, помогите.

Парень уставился на кочаны.

— Сколько ваших?

— Все мои, — ответила Настя.

— Е!

Под скептическим взглядом продавца парень собрал крепкие, белые кочаны, пристроил на сгиб локтя, прижал к груди.

— Куда идти?

— За мной, — сказала Настя, переступая лужу.

— А далеко?

— Метров двести.

— Это можно.

Они вышли с рынка, Настя впереди, парень метров на пять сзади, один из кочанов — под подбородком. На тротуарах кое-где наледь, кое-где грязный от песка, отекший, размякший снег, но на две трети асфальт уже очистился, ступать можно смело. Конец февраля, оттепель за оттепелью, где-то на окраине, видимо, прикопали зиму.

Парень не спешил, настроенный на сохранность груза. Настя сначала ушла вперед, потом вернулась, изображая нетерпение.

— Вы не могли бы побыстрее?

— Не-а, — сказал парень.

Настя переложила куриные головы.

— Давайте я возьму один кочан.

— Вы сейчас третируете меня, как мужчину.

— Хорошо, я не буду.

Они пошли рядом. С крыш капало, впереди со грохотом разбилась о бетонный козырек не выдержавшая ранней весны сосулька.

— Я — Юрчик, — сказал парень.

— Это необязательно, — сказала Настя.

— Ну как же! — стрельнул глазом Юрчик, огибая лужу. — Вот вы меня к себе домой захотите пригласить, а имени не знаете.

Настя фыркнула.

— На чай?

Странно, наглость парня ей понравилась. Да и ничего такой, крепенький, веселый. Она даже задержала на нем взгляд подольше, примеряя к себе. Наверное, на год, на два постарше ее. То есть, где-то двадцать шесть-двадцать семь. Вряд ли женатый, слишком уж неприкаянный, женской руки не чувствуется. А может от одной к другой бегает? Здесь две недели, там две недели?

Они свернули в проход между домами. Нависла, качнула ветвями береза, которой вздумалось прорасти чуть ли не посреди тропки.

— Ну почему сразу на чай? — сказал Юрчик, поворачиваясь к березе боком. — Я согласен и на щи.

Настя рассмеялась.

— Посмотрим. Я — Настя.

— Во, другое дело. У вас молодой человек есть?

— В смысле?

— Как «в смысле»? — удивился вопросу Юрчик, наконец разминувшись с деревом. — Может, у меня на вас виды.

— Вот так сразу?

— А чего? Я вижу, вы хозяйственная.

— И этого, Юрий, для вас достаточно? — спросила Настя.

Ее дом забелел впереди, обозначился застекленными балконами и красным окном какого-то оригинала. Раскисшая дорожка вела через бугристый двор, засаженный голыми кустами, к центральному подъезду. Ее подъезд был дальний, четвертый, крайний.

— Не, ну, что, глаза-то у меня есть, — сказал Юрчик, поспевая за ней. — Лицо у вас… у тебя доброе, душевное, фигуру я вроде как разглядел. Меня устраивает. Со своей стороны могу пообещать, что никаких претензий не будет.

Настя обернулась.

— К кому? К вам или ко мне?

Юрчик поморгал. Его круглая голова, поддерживающая кочан подбородком, сама казалась неправильным кочаном на вершине горки. Подумалось: некондицию продавец сплавил, еще и шапку лыжную натянул.

— Ко мне, ну, от тебя, — Юрчик раздвинул губы в улыбке. — Я, вообще, обязательный, если выбрал, по другим женщинам не гуляю.

— Понятно.

Они дошли до подъезда. Настя, перехватив сумки, достала ключ для магнитного замка из кармана плаща.

— А по деньгам как? — спросила она, открыв дверь пошире.

Юрчик шагнул в подъезд.

— Ну, с этим похуже. У меня это…

— Что? — спросила Настя и подсказала: — На третий этаж.

Юрчик затопал по ступенькам.

— Ну, это, сидел я, по «хулиганке», а со статьей мало куда берут. — Он приостановился. — Но я завязал, ты не сомневайся.

Зябкий весенний свет сеял в узкие окна лестничной площадки.

— Не супер, — вздохнула Настя, глядя в серые глаза добровольного помощника. — А чего так?

— Молодой был, дурак. Я из пригорода, из Грачей, ну, то есть, из Грачево, это севернее, голова пустая, заняться нечем…

— А сейчас?

— Ну, сейчас! Повзрослел. Да и научили.

На третьем этаже Юрчик привалился к стене и тяжело выдохнул. Искоса присматривая за ним, Настя нащупала в узеньком внутреннем кармане ключи от квартиры.

— Так чай-то будешь?

Юрчик кивнул.

— Если можно.

Замок щелкнул. Настя распахнула квартирную дверь.

— Проходи. Кухня налево, кочаны можешь на подоконник свалить.

— Ага.

Юрчик прошел в квартиру, зыркая глазами по сторонам, оценивая обстановку, но на краю застеленного в прихожей коврика замер.

— Обувь снимать?

Это Насте тоже понравилось. При всей рыжей наглости и развязности — неожиданные такт и внимание к вещам, которые с мужской стороны можно было с легкостью проигнорировать. Подумаешь, полы мытые.

— Лучше снять, — сказала она.

— Надеюсь, у тебя нет негатива к дырявым носкам, — сказал Юрчик, без стеснения скидывая ботинки.

Носки у него были синие, а дыра на левом отрывалась круглым окном в мир розовой пятки.

Почему-то раньше Настя полагала, что достаточно ей увидеть на человеке дырявые носки, и все, общаться с таким человеком она уже не сможет. Или, во всяком случае, будет не в состоянии серьезно воспринимать его как мужчину.

Но оказалось вдруг, что к Юрчику это не относится. Юрчик как-то с дырявыми носками гармонизировал. Подумать, чужой мужик, оставляя мокрые следки, с дырой в носке, шлепает на твою кухню, грохочет там — бум! бум! — кочанами, а у тебя — никакого неприятия, улыбка гуляет по губам.

Дурочка, чего уж.

Пока Юрчик разбирался с капустой, Настя успела снять плащик и посмотреться в зеркало. Поправила юбку, блузку. О том, чтобы определить в холодильник треску и куриные головы, как-то и мысли не было. Что уж говорить о молоке с маслом! Главное, что тушь нигде не потекла, губы не потрескались, а волосы — не вороньим гнездом.

— Ну, что? — сказал, появляясь, Юрчик. — Я свою работу выполнил. Обещание по чаю еще в силе?

— В силе, — кивнула Настя.

Наглый Юрчик широко улыбнулся и неожиданно оказался рядом. Свет лампочки что-то странное, магнетическое делал с его лицом, тонкими губами, притягивая к ним взгляд. Настя почувствовала руку у между себя ног, оглаживающую, продавливающуюся в тело сквозь слой ткани.

— Нравится? — спросил Юрчик.

Потом был поцелуй.

Если бы изо рта у Юрчика плохо пахло, гнилью, сигаретами, тут бы все и кончилось. Настя себя знала. Не пересилила бы, передернулась от отвращения и выставила за порог без чая и сладкого. Только вот поцелуй получился с запахом кофе и халвы. Горький и маслянисто-сладкий одновременно. Или ей так показалось? Рецепторный, вкусовой казус. Ах, когда у тебя полтора года отсутствует мужчина, было бы на что обращать внимание! В общем, так и познакомились.

А кровать у меня — здесь.

Чай, кстати, тоже был. Но позже.

Планида дала знать о себе на исходе месяца совместной жизни.

Юрчик переехал к Насте через день, взяв сутки на улаживание каких-то непонятных, до конца не объясненных дел. Пожиток у него было немного. Большинство вещей уместилось в небольшой туристический рюкзак. А те, что не влезли в рюкзак, втиснулись в спортивную сумку. Отдельным багажом шла гитара. Судя по облезшему лаку и множеству царапин и нашлепок, инструмент находился в почтенном возрасте. Играть на нем Юрчик сердито отказался. Сказал: «Память», и все. Гитаре определили место в кладовке, чтоб не мозолила глаза, накрыли фуфайкой.

А так…

Хорошо было. И в бытовом, и в сексуальном плане. Жили ладно. Юрчик подвизался на рынке разнорабочим. Где грузчиком позовут, где за продавца смену отстоит. Часто на овощебазы ездил и в колхоз «Новатор». Приходил грязнющий, усталый, показывал: «Вот такие залежи раскапывал». Друзей-приятелей не водил, пил редко, обычно ограничиваясь бутылочкой крепкого пива после рабочего дня.

Денег, конечно, не много зарабатывал, но без подарка к своей женщине не приходил. То тюльпан принесет, то бумажный пакет, внутри которого бугрится здоровущая кисть черного, сладкого до невозможности винограда, то колечко подарит, серебряное. А и обнимет, тычась носом в щеку: «Люблю тебя, Настька», тоже хорошо.

Ну, хождение в дырявых носках Настя только прекратила.

А еще Юрчику можно было выговорится. Лежишь — головой у него на груди, а ногами на диванном валике-подлокотнике — и все, что на душе за день накипело, ему высказываешь. Про дурную соседку, про едва не подвернутую ногу, про Светлану Леонидовну и Ирину Макаровну, не объясняя, кто они такие, про новенькие «лексусы» на стоянке перед администрацией, про перерасчеты и кривые формы, про то, что устала, как собака, которую погладить некому.

У Юрчика как-то удивительно вовремя получалось ее остановить, пока она не расстроилась, не разозлилась, не накрутила сама себя. Была это природная чуткость или же Насте просто хотелось так думать, но Юрчик прижимал ей палец к губам, опускался рыжим солнцем, а вторая рука его пробиралась по Настиному животу в очень интересное место. Нет, правда, какие уж тут разговоры?

А в конце марта Юрчик на день пропал. Хлоп! — и нет его. Ни записки, ни звонка. Сам на вызовы не отвечал, смс-ки проваливались будто в бездну. Безответную. Самое главное, утром все было как обычно, завтрак, короткий поцелуй, ну, я пошел. Сердце даже не тренькнуло беспокойством.

А с обеда позвонила — не отвечает. Домой пошла через рынок — никто Юрчика не видел. В квартире — пустота. Полночи Настя маялась, глотала кофе, и в голове ее одна страшная мысль заволакивала другую.

— Юрчик, Юрчик, — безотчетно шептала она.

Одно время ей казалось — он сломал ногу. Телефон разбился при падении, от боли Юрчик потерял сознание, и его увезли в одну из больниц. Потом она вдруг решила, что его сбила машина. Такие случаи происходят сплошь да рядом! Сел пьяный урод за руль и покатил, не видя дороги.

Настя даже на мгновение увидела Юрчика на грязной обочине, в каких-то кустах, в штанах, в куртке, изломанного, примявшего собой ветку. Ветерок ерошил рыжие волосы, рядом темнел осколок бампера. О, Господи! Дрожащими пальцами она принялась набирать номер «скорой помощи», чтобы бригада врачей выехала по неизвестному адресу. Настя так и хотела сказать: «Где-то человек… на обочине… Мой Юрчик!». Но новая мысль, еще более жуткая, заставила ее выронить телефон на пол.

Его убили!

Он же сидел. Его нашли на рынке старые дружки, потянули за собой. Какие у них могут быть интересы? Ограбить, убить кого-нибудь. А Юрчик сопротивлялся, говорил, что оставил все в прошлом. Они: да-да, конечно, но увидели, что серьезно все, и ножичком его — в бок. У Насти потемнело в глазах. Она представила, как Юрчик, зажимая рану руками, где-то в кривом переулке сползает вниз по стене.

А дружки уходят, растворяются во тьме, похохатывая.

Забылась Настя под утро, часа в четыре, так и не решившись никуда позвонить. Ни в милицию, ни в «скорую», ни в морги, которых в городе было аж три. Прикорнула на диванчике в гостиной, будто выключили.

Юрчик вернулся в шесть.

Долго и виновато шаркал в прихожей, копошился, шуршал чем-то, какими-то бумажками, постукивал ботинками, шмыгал носом. Настя было вскинулась, но потом затихла, спиной, мурашками на плечах и на шее ощущая движение Юрчика по квартире. Вот он прокрался в туалет, вот вместе с клекотом воды выбрался из него в коридор, скрипнул дверью, скользнул в пустую спальню, вот озадаченно, не обнаружив Насти, вышел. Опять чем-то зашуршал. Ближе, ближе.

Настя сначала почему-то съежилась, но с легким движением воздуха от осторожно раскрываемой двери выпрямила спину, повернула голову. Пойманный врасплох Юрчик замер на пороге.

— Спишь?

Глупее вопроса придумать было нельзя. Он стоял в носках, в джинсах с высоко подвернутыми штанинами, в какой-то дурацкой, темно-синей спортивной кофте на «молнии» и щурился одним глазом, словно заранее ожидая, что в него вот-вот чем-нибудь нехорошим кинут. Тапком. Подушкой. Словом.

Горло у Насти, наконец, согласилось выпустить воздух из легких.

— Нет, — выдохнула она.

Юрчик кивнул.

— А я тут это…

Он протянул прозрачный целлофановый кулек, полный цветных бумажек. При неуверенном свете ночника и дымном сиянии из окна Настя не сразу опознала в бумажках денежные купюры. Купюр было много. Были они разные. Может, тысяч на десять. Или на двадцать.

— Откуда? — спросила Настя.

— Да там… — Юрчик шевельнул плечом, не желая вдаваться в подробности. — Это не важно. Насть, я же это нам… тебе.

— Они чьи?

— Мои.

— Ворованные?

Юрчик посмотрел на кулек и фыркнул.

— Насть, ну, ты, блин, совсем! Ворованные, они бы в банковской опечатке были. А тут семнадцать тысяч всего. Семнадцать тысяч семьсот сорок рублей. Это так, должок мне вернули.

Настя подобрала с пола телефон.

— А позвонить?

Юрчик сделал шажок к дивану.

— Насть, ну, там непростое дело-то было, — заговорил он, оправдываясь. — Человек тоже, знаешь, пуганый. Не мог я при нем звонить. В область ездил.

— В Грачево свое?

— Ну!

Еще один маленький шажок — и кулек закачался у Насти перед глазами.

— Семнадцать тысяч?

— Ну! Я в долг давал под проценты.

— А предупредить ты мог?

Юрчик сел рядом, уложил кулек Насте на колени.

— Да там ситуация сложилась… — забухтел он.

Настя замахнулась телефоном.

— Сейчас как дам — ситуацию!

Юрчик снова прищурил глаз.

— Давай!

Потом ткнулся носом в челюсть, в щеку и одновременно запустил пронырливую руку между диваном и напряженной Настиной спиной.

— Я переживаю, — сказала Настя.

— Блин, понятно.

Юрчик притянул женщину к себе.

— Просто предупреди.

— Так один раз всего.

— А вдруг…

Настя не договорила, потому что Юрчик стал целоваться. Спортивная кофта сползла с него сама собой, клацнул ремень на поясе, освобождая ход джинсам. Взлетел сигнальной ракетой носок. Насте было проще. Халатик на три пуговицы, под халатиком — ничего.

— Утро уже, — выдохнула Настя, подаваясь под пальцами Юрчика.

— Ага, — кивнул Юрчик. — Самое время.

От него пахло потом и сырым, лежалым сеном. Кулек с деньгами упал, купюры с шелестом разлетелись по полу.

Где-то через полчаса, умостившись под боком у Юрчика на узком диване, переплетясь с ним ногами, Настя сказала:

— Я вот думаю, ты — моя планида.

— Кто?

— Судьба. Крест.

Юрчик приподнялся.

— Какой я крест?

— Ну, наказание.

— Я — наказание? — нахмурил брови Юрчик. — Почему?

— Потому что я за тебя волнуюсь, — сказала Настя.

— А, в этом смысле.

— В этом.

— Это приятно, — Юрчик успокоенно лег, проговорил: — Планида.

Рыжий хохолок его волос заискрился, попав под солнечный луч. Настя растрепала хохолок пальцами.

— Ты больше не уходи надолго.

— Ты это, ну, напрасно… Сейчас.

Голый Юрчик полез с дивана, цапнул валяющиеся на полу джинсы, нырнул ладонью в карман. Настя подтянула ноги.

— Смотри!

Юрчик протянул ей брелок со странной шерстяной штучкой на цепочке.

— Что это? — спросила Настя.

— Ты потрогай.

Под серой свалявшейся шерстью находилась кость, она хорошо прощупывалась, оканчиваясь на конце коготками. Настя никогда не была брезгливой, но тут отпихнула руку Юрчика от себя.

— Это чья? Кроличья?

— Она самая, — Юрчик подбросил брелок с лапкой вверх. — Кроличья лапа. Левая задняя, без обмана. Только такие лапы — счастливые. Другие — сплошная туфта. Десять лет уже с собой ношу.

— Зачем?

— Чтобы как раз ничего не случилось.

— И помогает?

— Ну, раза три или четыре — точно, — Юрчик подмигнул. — А так, наверное, больше. Так что ты не думай, будто я без защиты.

— А вдруг? Я тоже для тебя защитой буду.

— Это как?

— Молиться стану, — прошептала Настя.

— Я только за, — сказал Юрчик.

— Ты только предупреди, если что.

— Я понял.

— Разные же случаи бывают.

— Я в курсе, — Юрчик поцеловал ее в плечо. — Я — планида. Ты — защита моя. Но я бы сейчас поспал. За этими должниками гоняться — очень выматывающее занятие.

— Но ты же его не убил? — спросила Настя, наклоняясь за халатиком.

— Нет.

— Ну и чудесно. Ай!

Настя вскрикнула от шлепка по попе. Шлепок оказался тонизирующим. Семь утра, в конце концов! Она заторопилась в ванную. Это Юрчик может себе позволить поваляться, поспать, а ей на работу опаздывать никак нельзя.

Уже под теплым душем накатила ознобная волна, заставила обхватить плечи и несколько раз стукнуть зубами. Ты чего? Все ж нормально, сказала себе Настя. Живой. Никуда не исчез. Вернулся. Чего дрожим-то? Что за отсроченный мандраж? Она включила воду погорячее. Так стало лучше. Но одновременно захотелось проверить, как там Юрчик, есть он или нет. Что, если это ее воспаленное воображение заглянуло к ней утром, а не Юрчик? Что если это был сон? Сны бывают…

Роняя капли, Настя выскочила из-под душа. Кое-как накрутила полотенце вокруг тела, заскользила по мокрому полу, больно плечом ударилась о дверь. Юрчик поднял голову с дивана на шум, разлепил глаза:

— Ты чего?

— Телефон не звонил? — выкрутилась Настя.

— Нет.

— Значит, послышалось.

Она вернулась в ванную, прыснула в кулак, захохотала в голос и тут же зажала рот ладонями. Все, с ума сошла. И не говорите. Планида — это такое. Боль, беспокойство, нервы. Судьба. И безумие, сумасшествие. А раньше как-то жила без Юрчика и горя не знала. Ну, серьезно. Позволила, понимаете, кочаны донести. Намыливая голову, подумала: семнадцать тысяч семьсот сорок. А изначальная сумма была какая?

В прихожей у зеркала Настя наскоро подвела глаза, провела помадой по губам, зачесала, взбила как могла мокрые волосы. Некогда сушить.

— Юрчик! — позвала она, надевая сапожок.

Ответа не было.

— Юрчик!

В приступе панике, прыгая на необутой ноге, Настя снова устремилась в гостиную.

— Юр…

Планида ее спала, скомкав простыню и закрывшись локтем от света. На месте. Планида на месте. Наверное, всю ночь ни в одном глазу. А она, как заведенная: Юрчик, Юрчик. С другой стороны, не совсем же без причины. Настя наскоро найденным в тумбочке карандашом написала: «Суп в холодильнике. Щи. Макароны с мясом в сковороде на нижней полке». Записку она оставила на кухонном столе, придавила ножом. Встанет — увидит. Куда денется? Увидит. Уже выходя, пожалела, что не добавила: «Люблю». Чуть не вернулась. В лифте, на лестнице, на выходе из подъезда эта недосказанность так и дергала изнутри. Почему-то на всякую ерунду времени хватило, а на самое важное — нет. Ну, щи. Подумаешь, щи. Даже если с той самой капустой.

Потом забылось.

Следующая отлучка случилась через неделю.

Они смотрели какое-то шоу, Юрчик фыркал и комментировал артистов. «Ну, кочуют, — возмущался он. — Реально табором кочуют с канала на канал, из передачи в передачу, с теми же шутками, с теми же песнями, с теми же гримасами, нафталин сплошной, может даже со зрителями кочуют, арендовали зал с пенсионерами и возят их за собой. Прикинь, да? Мне, кстати, по делам завтра тоже придется откочевать. Так уж сложилось…»

Настя даже не сразу сообразила, о чем он. Как так без перехода-то? Мне… тоже… он же не из кочевых…

— Что? — спросила она.

А в груди тренькнуло, будто истончившийся лед на реке под ногами.

— Отлучусь, — сказал Юрчик, целуя ее в висок. — Завтра уеду.

Настя поднялась из ласкового, цепляющего захвата рук и уперлась ему в грудь ладонью.

— Куда?

Хотела спросить строго, получилось с надрывом, будто на войну забирают.

— Ну, такие вещи не говорят, — улыбнулся Юрчик.

— По старым… — у нее даже горло перехватило. — По старым делам?

— Да там… — Юрчик взъерошил свои волосы. — Ну, пообещал я одному человеку, что он может на меня рассчитывать. Давно уже. Все забылось, быльем поросло, а он припомнил. И отказаться я не могу.

— Почему?

— Не по понятиям это.

— Но это опасно?

Юрчик помедлил, и Настя поняла: опасно. Очень опасно! Так опасно, что перед ней надо изображать беспечную задумчивость. Заныл живот. А выше словно паучок пробежал по сердцу, вызывая короткий сбой в его работе.

— Не, — сказал Юрчик, — я же кто? Так, подмога. Лишний боец.

— Боец?

— Ну, это так говорится.

— Там будет драка? Стрельба?

— Настюх, ну какая стрельба в наше время? — Юрчик притянул женщину к себе. — Не на охоту же собираемся.

— Откажись! — выдохнула Настя, припадая к своей планиде.

— Эй! — вскрикнул Юрчик.

— Что?

— Царапаешься.

— У меня предчувствие, — прошептала Настя, отнимая скрючившиеся, зацепившие футболку пальцы. — Тебя убьют!

Юрчик фыркнул.

— С фига ли? — он, выгибаясь, куда-то полез рукой. — Смотри, я тебе показывал.

Перед глазами у Насти закачалась кроличья лапка.

— Не поможет.

— Как раз поможет, — Юрчик положил брелок себе на лицо. — Я под надежной защитой.

— А если нет?

Юрчик сдул лапку с губы, пошевелил носом. Из-под шерсти сверкнул веселый глаз.

— Тогда уже вступишь ты. Ты же обещала быть мне защитой?

Настя серьезно кивнула.

— Я постараюсь.

— Только мне необходимо тебя протестировать, — сказал Юрчик. Пальцы его побежали по Настиным бедрам. — По наличию, знаешь ли, слабых мест…

— Я, вообще, слабый пол, — сказала Настя.

— Серьезно? Я только удостоверюсь.

— Я не против. Давай ты только лапку свою…

— Понял. Вы — соперницы.

— Вот еще!

Юрчик убрал брелок, затолкал куда-то в карман. Они поцеловались. Выскользнуть из одежды оказалось делом нескольких секунд. Такой гимнастической гибкости Настя никогда за собой не подозревала. На экране телевизора в беззвучном режиме ходил по сцене певец, разевал рот и пучил глаза. Возможно, возмущался, что некоторые особи вместо того, чтобы млеть от его голоса, занимаются совершенно посторонними делами. Он даже руку к залу протягивал, мол, поддержите. Смешно.

Через мгновение, правда, страдающий артист совсем вылетел из Настиной головы, было только светло, ярко и хотелось задохнуться от счастья. Рыжий нимб Юрчика плыл где-то в вышине.

— А ты надолго? — спросила Настя позже.

— Дня на два, не больше.

Было странно наблюдать, как Юрчика отпускает любовный пыл, как он дышит, как белеет шея, как с его лица сходит напряженная краснота. Настя улыбнулась. Планида моя. Она пригладила его встрепенувшиеся волосы.

— Возьми телефон.

— Нельзя.

— Два дня?

— Ну, может, три.

Юрчик встал и, натянув шорты, вышел на застекленный балкон. Скрипнула задвижка. Юрчик закурил, выдохнул белесый сигаретный дым. Настя залюбовалась его крепким, жилистым телом. Господи, сохрани, прошептала она, сохрани и убереги.

— А ты завтра утром уйдешь?

Юрчик обернулся. На ноге у него, на левой лодыжке Настя заметила тонкую полоску давнего шрама.

— Насть, ну хватит уже. Все будет хорошо. Не на «стрелку» еду.

— Куда?

Юрчик махнул рукой. Мол, не так важно. Он дымил, взгляд его плыл по крышам домов, губы, кажется, улыбались. Настя не была уверена. Ее вдруг опять стало колотить, и она сдернула плед с диванной спинки. Холодно, тянет с балкона. Или это внутри шебуршится, никак не успокоится тревога?

Настя включила звук на телевизоре. В комнату ворвались голоса, хохот зрителей. Как-то незаметно она отвлеклась, прыснула на глупой, но смешной шутке, и копошение покорно улеглось, растаяло. Прыгнувший к ней в компанию Юрчик и вовсе это копошение прибил. Настя прижалась тесно-тесно.

— Что, холодно? — спросил Юрчик.

— Ага, — сказала Настя.

Юрчик подмигнул.

— Не май-месяц.

Он пощекотал ей голый бок под пледом. Пальцы были холодные, царапающие. Настя изогнулась, отодвигаясь.

— Давай к папе с мамой съездим? — она ткнулась носом Юрчику в щеку.

— Твоим?

— Моим.

— Далеко?

— У них квартира за мостом, в старом микрорайоне.

— Хорошо, — сказал Юрчик. — Может в следующую субботу? Я с делом разберусь, и двинем. Они как, в курсе, кто я?

— Мой любимый человек, — сказала Настя.

— О!

Как ни странно, но первые два дня без Юрчика Настя никакого беспокойства не ощущала. То ли в голове так уложилось, то ли помогло, что в пятницу случился аврал, и весь офис в поте лица готовил инвентаризационные отчеты. Некогда было даже об обеде и прочем подумать. Вздыбленное начальство гарцевало между столами и грозилось египетскими казнями. В субботу же внезапно позвонила школьная подруга, и Насте пришлось оказывать ей скорую психологическую помощь, выступая в роли человека, которому можно пожаловаться на мужа, свекровь, детей, коллег и весь мир.

Они зависли в кафе часов на пять, съели на двоих пять чизкейков, три порции греческого салата и выпили восемь чашек кофе (две из них — с ликером). Подруга, красивая, платиновая блондинка, не обделенная ни мужским вниманием, ни, что гораздо примечательнее при ее красоте, умом, ковыряя ложечкой чизкейк, спрашивала у Насти, в чем, собственно, состоит жизнь. Должна она себя ограничивать или не должна. Может она себе позволить слегка расслабиться или нет.

— Смотри, — говорила она, — есть мой Тема. Хороший муж, замечательный отец. Но мы, понимаешь, слегка остыли друг к другу. У него дел по горло, поднимает второй магазин, поставщики, персонал, кредитная линия, он с Антошкой раз в неделю нормально пообщаться может.

— А с тобой? — спросила Настя.

Подруга издала горловой звук.

— Два. Два раза в неделю. И то я или засыпаю, или мы ужинаем, или он мне рассказывает из туалета, какими богатыми мы будем через два или три года. Потом что-то про китайские товары, перевозчиков, бизнес-план, какое-то ква-ква…

— Ква-ква?

— Ну, чтобы карты принимать платежные.

— Эквайринг?

— Наверное. Да, это самое. Язык сломать можно. Ква-квайринг. Это занимает его больше, чем я. И понимаешь, я ощущаю, что он видит во мне уже не женщину, не жену, а слушателя, что моя функция — в нужный момент сказать: «Темушка, как я тобой горжусь!». И поцеловать. В лоб.

— Но он с тобой, а не с кем-то еще.

Подруга грустно улыбнулась.

— Это да. И у нас даже бывает секс. Но, знаешь, я все больше думаю, должна ли я хранить Теме верность? У него дела, магазины, сотрудники и друзья, а у меня, по сути, только старый багаж, с детства, со школы, ты, Привалова Лидка и мама. И иногда двоюродная сестра.

— И триста друзей «ВКонтакте».

— Разве это друзья? Это так, скрасить время. А тут, представь, неожиданно всплыл Тимур Солодовский. Помнишь, в седьмом классе сидел за две парты от меня? Потом родители его переехали в Харьков.

Настя помотала головой.

— Не помню.

— Светленький такой был. Ты, правда, тогда в Батарова была влюблена, может и не обратила внимания.

— Я?

Настя почувствовала, что густо краснеет. Оказывается, все знали тогда о ее чувствах, как она их ни прятала. Ох, казалось бы, когда это было-то? Больше десяти лет назад. А до сих пор в жар бросает. Батаров, Батаров, проморгал ты свое счастье, да.

— Ты, ты, — кивнула подруга, — и большинство девчонок класса. Даже я. А Солодовский таким шикарным блондином стал! Объявился, позвал меня в ресторан. Сказал, что был в меня влюблен.

— Да тебе все наши мальчишки записочки писали!

— А результат?

Подруга отодвинула пустое блюдце, скомкала салфетку. Ее ухоженные пальцы щелкнули в воздухе, подзывая официантку.

— Нет, понимаешь, — сказала она, наклоняясь и понижая голос, — Тему я люблю. И вышла я за него по любви и на перспективу. Теперь квартира есть, дача есть, две машины. Собственно, куда больше? Но Солодовский!

— Что? — спросила Настя.

Подошла официантка, девчонка лет восемнадцати с проколотой бровью, косой черно-зеленой челкой и фенечкой на запястье.

— Кофе с ликером, — попросила ее подруга.

— И мне, — сказала Настя.

— Хорошо.

Пустые блюдца и чашки переместились на поднос.

— Солодовский предлагает вспомнить молодость, — сказала подруга, глядя, как под стукоток каблуков официантка уходит к стойке. — А мне уже двадцать шесть… Представляешь, скоро будет тридцать.

— И что, ты хочешь завести интрижку? — спросила Настя.

— Я думаю, это судьба, — серьезно сказала подруга. — На одном сайте так и написано: «Не думайте, будто все, что с вами происходит, является проявлением случайных, хаотических сил. Нет, это целенаправленное воздействие Абсолюта, программа вашего развития в этом мире». Кажется, мне просто суждено встретиться с Солодовским.

— А может наоборот?

— В смысле?

Официантка поставила перед ними две чашки кофе.

— Приятного аппетита.

— Счет, пожалуйста, — сказала Настя.

Подруга бросила взгляд на часы в телефоне.

— Ой, точно, Тошку уже пора от мамы забирать. Заболтались мы, да? Так что ты говоришь про «наоборот»?

— Вдруг это испытание?

— Испытание?

— Ну, не судьба, а выбор? Когда можно сделать так и так. И от этого уже случится или одно, или другое. Встретишься ты с Солодовским — одно, не встретишься — другое.

— Ох, Настя! Что другое? То же самое останется, если не встречусь. Ну, ладно.

Подруга засобиралась, пряча в сумочку телефон, шарфик, пакетик с влажными салфетками для рук.

— У тебя-то как? — спросила она.

— У меня — планида, — сказала Настя.

— Чего-о?

— Ну, тоже судьба.

— Подцепила что ли кого-то?

— Уже месяц живем вместе, — сказала Настя.

— А я уж думала, что после Вовчика твоего, придурка, прости Господи, тебе все никак не собраться будет.

— Полтора года прошло.

— Да? Расскажешь мне как-нибудь? А то я побежала, Тошка ждет, — подруга чмокнула Настю в щеку. — Заплатишь за меня?

— Заплачу.

— Я тебе потом отдам.

Подруга подхватила с вешалки бежевый плащик. Уже в дверях она махнула рукой, улыбка поплыла за стекло, Настя махнула в ответ. Вот и поговорили о планиде.

Подошла официантка с папкой.

— Ваш счет.

По пути заскочив в круглосуточный магазин и удачно купив для Юрчика сырокопченую колбасу, сыр и бекон (не знаю, кто такой, но яичницу с беконом люби-ит!), Настя вернулась домой. Разложила покупки, протерла пыль в комнате, нашла за креслом Юрчиковы трусы и кинула их в стиральную машину. Вскипятила чайник. Ей даже удалось задремать перед телевизором, вполглаза глядя, как бравые американские парни воюют с американской же нечистью, медлительной, тупой и оттого вызывающей лишь жалость. Какие-то нестрашные пошли ужасы. Вот в ее время… Или это была комедия?

Вскинулась она оттого, что с экрана грянула, оглушив децибелами, реклама. Пум! Пам! Новые квартиры! Пентхаусы! Загородные коттеджи! Последние предложения! Скидка с каждого квадратного метра!

Морщась, она выловила на полу пульт. Палец вместо кнопки выключения перелистнул канал на областные новости. Среди осклизлой земли и прошлогодней стерни стоял полицейский «бобик», сзади к нему приткнулся фургон «скорой помощи». Молоденький полицейский в замызганной форме курил, глядя куда-то вдаль, на рыжий перелесок и обегающие его краем разбитой дороги электрические столбы.

В груди у Насти екнуло.

— Мы ведем наш репортаж, — проклюнулся звук, — из деревни Овчаровка. Здесь, в доме номер четыре по Старой улице…

Камера, мазнув по репортеру, по его мятой синей куртке с капюшоном, по неаккуратной растительности на худом лице, выбрала следующей целью неказистый, обветшалый дом за крашеным в зеленый цвет штакетником. С кривого, норовящего отделиться от дома крыльца как раз спускались санитары с носилками. Носилки бугрились неподвижным телом и были накрыты грязной, в желтоватых пятнах простыней.

— …были обнаружены трупы трех мужчин. Сейчас, как вы видите, одного из мужчин выносят. Причины смерти предстоит определить патологоанатому.

Настя привстала, когда носилки понесли мимо оператора. Показалось вдруг, что сейчас край простыни завернется под порывом ветра и откроется застывшее, с остекленевшими глазами лицо Юрчика.

— Только не он, — прошептала Настя.

Она сжала кулаки, но простыня не завернулась, лицо не открылось, а санитары, оступаясь в раскисшей земле, скрылись за задними дверцами фургона.

— Сейчас мы, — снова заговорил репортер, — попробуем пройти в дом.

Грязь зачавкала под его сапогами, оператор же едва не подскользнулся, и камера на несколько секунд «съехала» на измочаленные кусты смородины и проложенные через двор неряшливые мостки к похожей на скворечник будке сортира.

Сапоги забухали по ступенькам крыльца.

— Как нам сказали, следов действий насильственного характера ни на одном из трупов не обнаружено. Возможно…

Камера показала выглянувшего из дверного проема полицейского с одуловатой, озабоченной физиономией.

— Куда? Куда?

Полицейский попытался вытолкнуть напористо заглядывающего в сени журналиста, но согласился впустить, когда тот негромко обронил несколько слов.

— Только не затопчите ничего там, — сказал он, отодвигаясь. — Экспертиза подъехать должна, понятно?

Камера проследовала в полумрак сеней. Под шорох одежды, стук обуви плеснул серый, стылый свет и открылась неухоженная комната в два окна. Деревянные, рассохшиеся полы, бревенчатые, голые стены, только в одном месте стыдливо, как фиговым листочком, прикрытые красным, с вытертым узором, ковром. Репортер ушел куда-то вбок, и у оператора появилась возможность, не приближаясь, укрупнить картинку через трансфокатор.

На Настю, будто в атаку, устремились табуретки и стол, уставленный водочными бутылками и нехитрой закуской. Сверкнули жестяной крышкой вскрытые шпроты. Завернулась узкой лентой колбасная кожура. Вздыбилась окурками пепельница. Взлетела с недопитого стакана словно потревоженная вниманием камеры муха.

— Скоро сюда подъедут криминалисты, — раздался пережатый голос репортера. — Но по словам участкового инспектора…

— Слепцова, — подсказали ему сзади.

— Слепцова, — повторил репортер, — скорее всего, это банальное отравление суррогатным алкоголем, который буквально наводнил нашу область в последнее время. Во всяком случае, ни крови, ни следов борьбы или драки мы с оператором не фиксируем. Так, Миша?

— Так.

Камера показала серое, с полосой по краю покрывало и ноги в мятых брюках, из-под него выглядывающие. Затем переместилась и за ножками стола, за табуреткой нашла еще один труп, на которого не хватило простыни, чтобы накрыть. Труп был в фуфайке и штанах-хаки, в кирзовых сапогах. Он, кажется, как сидел за столом, так и свалился, скособочившись. Голова его была повернута в сторону от двери, из короткого мятого ворота выглядывал темно-рыжий затылок.

Юрчик! — обожгло Настю.

— Нет, — прошептала она. — Это не он. Кто угодно, но не он.

В этот страшный момент Настя, пожалуй, могла продать душу.

— Умерших еще предстоит опознать, — сказал, выходя обратно на крыльцо, репортер, — но соседи, обитающие дальше по улице, поделились с нами, что дом этот — нехороший, и в нем зачастую останавливаются люди подозрительные, случайные да выходцы из Средней Азии, ищущие работу на дачных участках и в садоводствах поблизости. Хозяин дома…

Дальше звук пропал, и репортаж сменился заставкой областного канала.

Это не Юрчик, принялась убеждать себя Настя. Он не носит кирзовые сапоги. Он уехал в кроссовках. Было бы странно, если б его попросили переобуться. Глупо. Зачем? Правда, если он не хотел запачкать кроссовки… Но оставалась еще фуфайка. Уж ее-то Юрчик точно не одел бы.

Настя в раздражении выключила телевизор. Вообще, что за идиотский репортаж! Люди не ездят на встречу в деревню Овчаровку! Кроме Овчаровки существует уйма приличных мест. Неужели на ней свет клином сошелся? Даже если сходка какая-нибудь, то ее наверняка не на отшибе, не в тьмутаракани проводят, тем более, в фуфайке и кирзовых сапогах, а в ресторане, в гостинице или даже в офисе. В городе! Настя вообще была уверена, что Юрчик не стал бы связываться с теми, кто выбирает местом встречи Овчаровку. Обязательства перед мелкими уголовниками? Перед всякими наркоманами, «форточниками», как их, «щипачами»? Не смешите. Обязательства бывают перед людьми рангом повыше. Перед «авторитетами». Но там другая опасность.

В свое время Настя насмотрелась криминальной хроники. Лет десять-пятнадцать назад, наверное, каждый месяц случалось шумное убийство и пышные похороны, по дворам ходили накачанные пацаны, «Комбинация» и «Мираж» лились из окон, улицы пустели к девяти часам вечера, поскольку горожане прятались за железными дверями квартир.

«Авторитетов» убивали очень часто.

Ужас той поры по малолетству едва ли Настей осознавался, ее тогда, насколько она помнила, занимал лишь Сашка Батаров и желание быть похожей на принцессу Диану, Шинейд О’Коннор или хотя бы на Вайнону Райдер. Но телевизионный перфоманс, посвященный переделу социалистической собственности в частную и ухабисто-тернистым тропам эпохи первоначального накопления капитала, все же не проходил мимо. «Смотри! — тыкал вилкой в экран отец. — Вот наше будущее. Да какое наше! Твое, Настя». Отец, пузатый, угрюмый, широко расставивший ноги, покачивался на стуле, словно картинка в телевизоре вводила его в транс. Он, казалось, даже вибрировал вместе со словами.

— Сегодня ночью во дворе дома… по улице… — начинал говорить диктор.

— Понятно, — тут же отзывался отец.

— …обнаружено тело директора акционерного общества…

— Кто бы мог подумать?

Отец зеленел, желтел, но, возможно, это блики ложились так, меняя его лицо.

— …три огнестрельные раны…

— Смотри, Настя, что со страной творится. Довели, сволочи, до ручки всех довели. Вешать и вешать!

Настя смотрела. Мама брала ее за руку, гладила, садясь рядом. Рот ее болезненно изгибался. Но от телевизора она тоже не отрывалась. Правда, интерес ее состоял не в том, чтобы, как отец, наливаться бессильной злостью.

— Какое пальто хорошее, — говорила она, глядя на труп вывалившегося из машины человека, — Тебе бы, Коль, очень подошло.

— Ты представь, — сокрушалась она в другой раз, — этих бы денег хватило к нашему садику отопление подвести!

Настя же думала о том, за кого бы вышла замуж, а за кого нет. Однажды увидела красивого мальчишку лет восемнадцати, выбросившегося из окна (или выброшенного — тут не ясно), и почти влюбилась. Он лежал головой на асфальте, но крови не было, лицо его с закрытыми глазами казалось настолько отстраненным, возвышенным, презревшим все земное, что Настя вечер потом ревела в подушку — так ей хотелось быть с ним рядом.

Но стоп, стоп, мы же о другом!

Те времена, казалось, уже прошли. Но вот Юрчик, он из тех времен или уже из этих? Криминал разве делся куда-то? Может, как раз отсиживаются, голубчики, по деревням. Ах, страшно, страшно! Перед кем — обязательства? Он это или не он там, в доме из репортажа? Мало ли рыжих людей на свете, не в каждом же видеть свою планиду. Он. Не он.

Настю трясло весь вечер. Забылась она лишь глубокой ночью, решив для себя, что это не Юрчик, не мог он, кто-то другой, но не Юрчик. Если уж необходимо, чтобы кто-то… То пусть кто-нибудь другой!

Странно, но во сне она оказалась у того самого зеленого штакетника из репортажа. Дышала и не могла отдышаться, потому что вроде бы долго шла по грязи, по жидкому глинистому месиву, обессиленно выдергивая ноги на каждом шаге. Под ладонью чувствовался неровный, царапающий кожу спил.

Было сумеречно, подступал вечер, но дом светил окнами. Над почти пустившимся в свободное плавание крыльцом помаргивала маломощная лампочка. То ли приглашала войти, то ли, наоборот, посылала сигнал бедствия, предупреждала об опасности.

Едва Настя, скрепя сердце, подумала, что, наверное, нужно подняться, как очутилась перед распахнутой в сени дверью. Здесь валялась обувь, кто-то ворохом сшиб с вешалки на пол пальто, куртки и ватники, они лежали, разбросав рукава. Подпирал бревенчатую стену ухват. Откуда-то тонко посвистывал ветер.

Настя шагнула вперед. Половицы скрипнули, высокий порог подбил пятку. Жилая комната встретила знакомым, покинутым застольем. Висел ковер. Стыдливо прикрывал самую большую щель в полу половичок.

Правда, труп, накрытый покрывалом, исчез. Есть ли второй, рыжеволосый труп за табуретом, проверять никак не хотелось, но Настю словно толкнули в комнату, иди, мол, любуйся, твой или не твой лежит. Носком сапога она неосторожно задела ножку стола, и водочные и пивные бутылки задребезжали, зазвенели, соприкасаясь друг с другом, лежавшая на краю вилка канула вниз, окурки посыпались из пепельницы.

В невидимом Насте пространстве за столом, словно разбуженный звоном, кто-то, вздыхая, зашевелился, и она обмерла. Невысокая фигура в фуфайке проросла над столешницей, установила табурет и уселась на нем. Пальцы брезгливо растолкали кружки засохшей колбасы, выловили ломаную сигаретину.

Лампочка при этом никак не могла осветить лицо поднявшегося. То рука встречалась ей на пути, то ухо, то вздыбленная рыжая челка.

— Что? — прохрипела фигура, прикурив и выдохнув табачный дым. — Упустила свое счастье?

— Вы не Юрчик, — прошептала Настя.

Глаза сверкнули сквозь дым.

— А если он?

— Нет, вы кто-то другой.

— Дура, — сказала фигура и отвернулась к окну.

Лицо ее так и не удалось разглядеть. А затылок… Что затылок? Обычный. И лампочка на него светит.

— Юрчик жив, — сказала Настя и проснулась.

Девять. Если бы не выходной, опоздание на работу, пожалуй, следовало признать фатальным. Это когда же она уснула, болезная? Часа в два? Или в три? В голове будто кто-то водил напильником. Ш-ших, ш-ших — стесывал мысли или, может, неровности черепа. Настя слабо пошевелилась в постели, чувствуя себя раздавленной букашкой. О чем не подумаешь, все болит. Непривычное состояние. Давайте-ка мы, Анастасия Сергеевна, на спину, решила она и с трудом перевалилась набок. Действительно, будто кто-то наступил. Ф-фух! В девять утра — подвиг!

— Юрчик! — само по себе исторгло горло.

Видимо, слова в нем застряли с вечера. Как и тишина в квартире.

Настя встала. Перед глазами все плыло, работник с напильником взялся за другую сторону головы. Ш-ших. Ш-ших. Ну, правильно, симметрия должна быть. Куда ж без симметрии? Настя кое-как добрела до кухни, мимоходом проверив, нет ли Юрчика на диване в гостиной, открыла холодильник и нащупала бутылку молока.

Крышку долой. О-о!

Это была просто живительная влага. Неугомонного работника с напильником смыло. Всякая боль отступила. Настя закашлялась, сделав чересчур большой глоток.

— Юрчик!

Оставив молоко на столе, она прошаркала в ванную, но мимоходом прошлась ладонью по висящей в прихожей одежде. Кожаной куртки, в которой Юрчик ушел на встречу, нет как нет. В ванной сунула голову под кран. Холодная. Горячая. Теплая. Вынырнула, посмотрела на себя в круглое зеркало. Свет мой, зеркальце, скажи… Впрочем, не надо, и так все видно. Настя оттянула веки, потом долго смотрела в черные дыры своих зрачков. Глубже, глубже. Где ты, Юрчик?

Вода с волос капала, капала, капала.

Минут пять затем с полотенцем на голове Настя бесцельно бродила по квартире, пристраивая на новые места газеты, книги, посуду, телефон, плечики для одежды, выглядывала в кухонное и комнатные окна во двор, где среди зеленеющих деревьев и кустов темнели обходные тропинки — все пыталась найти взглядом невысокую фигуру Юрчика. Вдруг подходит к подъезду?

Устав, завернулась в кофту, включила телевизор. Хоть отвлечет. Хоть выест собой время ожидания.

— Только сегодня вы имеете возможность приобрести…

Ну, нет. Настя перещелкнула канал. Американский боевик через секунду пропустила тоже. Что хорошего в стрельбе со зверской рожей по несчастным разбегающимся азиатам? Наконец осветилась простенькая студия, и женщина-диктор в кремовом костюме, тронув бумаги перед собой, сказала:

— Сегодня утром на перекрестке улиц Ленина и Горной владелец автомобиля марки «ауди» не справился с управлением и, сбив ограждение, вылетел на тротуар и протаранил угол дома номер восемнадцать. По счастливой случайности, жертв среди пешеходов удалось избежать. Водитель выбрался из автомобиля самостоятельно. Сейчас он госпитализирован в третью городскую больницу. Экспертиза покажет, находился ли он в состоянии алкогольного или наркотического опьянения.

На экране один за другим сменились несколько снимков, иллюстрирующих новость.

Погнутая секция ограждения. Автомобиль, передним правым крылом, бампером, смятым капотом, присосавшийся к желтой, чуть потрескавшейся стене. Осколки стекла и пластика вокруг.

Водитель…

На последнем кадре было запечатлено существо с порезанной щекой, окровавленным, красным лбом, совершенно пустыми, расфокусированными глазами и ртом, разошедшимся в идиотской улыбке. Существу было едва за двадцать. Не человек. Человекоподобное. Настю даже передернуло.

Вот его, решила она. Он вместо Юрчика. Он пусть умрет, а Юрчик вернется. Немногого же прошу. Идиота жалко, да?

От неожиданной трели дверного звонка Настя едва не подпрыгнула. Легонько кольнуло сердце. Юрчик? Или не Юрчик? Кто бы еще мог быть? Бывает ли такое, что загадаешь, а уже исполнилось? Из гостиной до двери — восемь быстрых шагов. Их можно считать, можно лететь над ними, можно совсем не замечать.

— Кто?

За дверью промолчали. Нехороший знак. Хотя нет, нехороший знак, если бы представились, мол, из полиции. И спросили, знает ли она Юрия… Юрия Дмитриевича Гуляева. А так… Настя заглянула в «глазок». «Глазок» был темен. Закрыли? Прижали пальц