ВЛАДИМИР БЕРЕЗИН
Жизнь красивого человека
Эссе о первой биографии Анчарова
Ревич Ю., Юровский В. Михаил Анчаров. Писатель, бард, художник, драматург. — М.: Книма (ИП Бреге Е. В.), 2018.
Губы девочка мажет
В первом ряду.
Ходят кони в плюмажах
И песню ведут: Про детей,
И про витязей
И про невест…
Вы когда-нибудь видели
Сабельный блеск?
Михаил Анчаров. «Песня про циркача»
Михаил Анчаров был очень красивым человеком.
Причём не только в молодости, о чём свидетельствуют его фотографии сороковых и пятидесятых, но и в тех годах, когда он погрузнел, но сохранил эту «очень мужскую» красоту. При этом он стал символом — во всех своих ипостасях, перечисленных в подзаголовке этой биографической книги.
Он был сценарист и драматург, он был поэт и прозаик, он был, наконец, философ.
Это такой тип синтетического человека — не от обидного слова «синтетика», а от понятия «синтез». Синтетическими людьми были Ломоносов и да Винчи. Сочинение стихов перемежалось с наукой, история ещё не разделила творцов на специальности. И это первое обстоятельство, которое интересно в биографии Анчарова: как существовал синтетический человек, опоздавший к эпохе Возрождения, где он бы одной рукой играл на лютне, а другой — писал философский трактат? Как он выживал в неуютные для проживания времена тоталитаризма, волюнтаризма и застоя?
Начинается всё в московском районе Благуша, для которого Анчаров стал певцом и тем, что римляне называли «гений места». Он воспел Благушу, как Окуджава — Арбат, и благодаря его памяти в Москве сохранился единственный дом с адресом: улица Благуша.
Потом герой попал в армию — сперва в Военный институт переводчиков. Он учил китайский, а не немецкий, потому что государство было рачительно, и даже когда немецкие танки стояли у Волги, понимало, что китайский язык когда-нибудь пригодится. Кстати, старший из братьев Стругацких там же учил японский.
Язык пригодился. И Анчаров был очень красив в военной форме, с орденом. С этим орденом, кстати, случилась почти детективная история. В известной всем базе «Подвиг народа» Анчарова нет, зато есть Гончаров Михаил Леонидович с тем же годом рождения. Авторы книги пишут: «Это недоразумение с фамилиями, очевидно, связано с секретностью операции, в которой Анчаров принимал участие, — сотрудники СМЕРШ вместо фамилий обозначались псевдонимами. <…> Выпускники ВИИЯКА в своих воспоминаниях сообщали, что Анчаров принимал непосредственное участие в захвате и аресте правительства Маньчжоу-Го в Чаньчуне во главе с последним китайским императором из маньчжурской династии Цин по имени Пу И. Император был захвачен в плен советскими десантниками, высадившимися на аэродроме в Шэньяне (Мукдене), с которого собирались вывезти императора на самолёте в Японию 17 августа 1945 года. Полагаем, что к ордену Анчаров был представлен как раз за участие в этой операции».
В списках Министерства обороны значится и орден Отечественной войны II степени («юбилейный») Первой степенью к 40-летию Победы награждали «лиц, принимавших непосредственное участие в Великой Отечественной войне в составе действующей армии, партизанских формирований или в подполье, получивших ранения в боях, награждённых в период Великой Отечественной войны орденами СССР либо медалями „За отвагу“, Ушакова, „За боевые заслуги“, Нахимова, „Партизану Отечественной войны“», а второй — всех остальных участников войны. По-видимому, тут сыграла роль эта неразбериха в документах.
После демобилизации Анчаров круто меняет жизнь и через некоторое время становится студентом Суриковского училища, которое заканчивает в 1954 году.
Потом снова круто меняет жизнь и оканчивает курсы киносценаристов. В шестидесятые он пишет сценарий к первому советскому сериалу «День за днём».
И всё время он пишет стихи, поэтому для многих людей Анчаров остаётся автором песен, исполняемых под гитару, а не художником, сценаристом, переводчиком с китайского, писателем или философом, вкладывающим свои мысли о теории искусства в уста персонажей. Вот о ком это повествование.
Прекрасно, что в огромной, хорошо сделанной книге с цветными иллюстрациями нашлось место справочному аппарату — и указателю имён (что редко сейчас бывает), и библиографии, но имело бы смысл по образцу ЖЗЛ сделать и краткий календарь событий жизни героя. Это, впрочем, придирка.
Особый раздел авторы посвятили взаимоотношениям Анчарова с теми, кого принято называть «бардами». Слово это неловкое, понятие расплывчатое, но уж какое есть. В биографии Анчарова фиксированы воспоминания десятков людей ближнего круга.
Забегая вперёд, я скажу, что эта книга хорошая и полезная, и другой об Анчарове вам никто не напишет, потому что мы имеем дело с очень интересным феноменом. То есть с интересным человеческим фактором, который я встречал только в узком кругу фантастов и любителей авторской песни. Они оказываются более яростными и дотошными собирателями информации о своём кумире, чем меланхоличные историки и филологи.
Но в этом и заключена оборотная сторона таких исследований. Собиратель часто поступает на манер Плюшкина: ему жаль расставаться с найденным эпизодом, чьим-то наблюдением, фразой или развёрнутым воспоминанием. Он сохраняет всё.
Однако от этой рачительности повествование разбухает, и стороннему читателю сложно воспринимать слова не всегда отличимых на слух и цвет очевидцев. Человек вовлечённый, член того самого узкого круга, относится с пониманием к этой подробности, а вот сторонний читатель начинает скучать. Где баланс ценности повествования для внутренней аудитории и для внешнего мира — мне неизвестно.
Авторы зачем-то два раза, с разницей в двести страниц, приводят такую цитату из книги Анчарова: «Когда однажды он очнулся и увидел, что выброшен на грязный заплёванный пол пустой комнаты своей бывшей квартиры — без дома, без семьи, без денег, без работы, без перспектив, без положения, без сил, без желания работать, — и только тогда стало ясно — или сейчас, или никогда. Надо писать. Созрело.
Это случилось через семнадцать лет после того сна…» Цитата интересная, но такие вольные отношения к объёму и приводят к тому, что книга увеличивается до шестисот страниц, превращаясь во внутренний мемориальный памятник.
Впрочем, авторы сделали ещё один интересный ход. Не только в комментариях, но и в авторских отступлениях они рассказывают и о биографии своего героя, и о жизни СССР в 1930—1980 годы.
Экскурсы в область быта, цен, жизненного уклада очень важны. Тут я на стороне авторов, потому что, во-первых, сам применял этот просветительский приём, а, во-вторых, время стремительно, и не то что внукам, а детям приходится объяснять, что почём и как была устроена жизнь.
Эта мелкая моторика быта очень важна тем, кто следует за очевидцами.
Но тут есть и подводные камни — если ступить на неблагодарный путь просветительства в этих мелких, но важных деталях, то придётся быть точным везде.
Вот авторы цитируют слова Анчарова: «А кончается песня цитатой извсем известной песни „Любимый город“, потому что эта песня была тогда у всех на слуху. Это из кинофильма „Истребители“, пел её Бернес», а потом продолжают: «Отметим эти слова — „одна из первых человечных песен“. В войну произошёл странный и в рамках сталинской идеологии не вполне объяснимый разворот официальной песенной культуры от бодряческих оптимистических <…> маршей к глубоко лирическим песням <…>». Это совершенно справедливое наблюдение, только вот премьера фильма «Истребители» состоялась 20 ноября 1939 года, за десять дней до начала советско-финской войны, в те самые времена бравурных маршей. И год этот указан рядом в сноске.
Или авторы замечают: «Ставя в «Балладе о парашютах» в один ряд два наименования разных немецких подразделений («А внизу дивизии «Эдельвейс» и «Мёртвая голова»), Анчаров был неточен. Понятно, что названия эти были тогда на слуху у каждого, но это части принципиально разные. «Эдельвейс» — горные стрелки, то есть подразделение чисто армейское. И Высоцкий потом в песнях к фильму «Вертикаль» употребит это название в правильном контексте («И парень тот — он тоже здесь, / Среди стрелков из «Эдельвейс») — как противников наших горных отрядов, собранных и обученных, как мы знаем (см. главу 2), Николаем Николаевичем Биязи в 1944 году специально для противодействия этому самому «Эдельвейсу». А «Мёртвая голова» — общее название подразделений СС, которые несли охрану концлагерей и в боевых действиях на фронте участия не принимали, они осуществляли только карательные функции. Их зловещая эмблема (череп и скрещённые кости) часто необоснованно приписывается всем войскам СС, хотя среди последних были и обычные военные части, которые к главным преступлениям нацизма считаются, согласно определениям Нюрнбергского трибунала, не причастными. Но перечисление этих «дивизий» в одном ряду могло у Анчарова быть и вполне намеренным: таким образом он хотел показать, что те, кто сам преступлений не совершал, а только им содействовал, для него всё равно навсегда остаются врагами».
Ну, это всё вызывает искреннее недоумение. В природе вполне себе существовала дивизия «Мёртвая голова», созданная в 1939 году и позднее называвшаяся SS-Panzer-Grenadier-Division «Totenkopf». В 1941-м она воевала на Западной Двине, под Псковом, Лугой и у Москвы. В 1942 была под Демьянском, в 1943 — на южном фасе Курской дуги, в 1944 с ней дрались в Польше, а в 1945 — в Венгрии. Некоторые знатоки говорят, что тогда, перед сдачей союзникам в Австрии, она могла быть рядом с дивизией «Эдельвейс», но эту деталь имеет смысл оставить на обсуждение любителям военной истории. Здесь речь идёт о том, что просветительский пафос несовместим с неточностью, — она, как ложка дёгтя, портит неисчислимые объёмы мёда. Беда не в том, что авторы путают подразделения SS-Totenkopfverbände и дивизию СС «Мёртвая голова», а в том, что на этой путанице выстраивают целую картину мира с чужими заблуждениями и выводят за своего героя то, что «он хотел показать» и думал по этому поводу. То есть, может — думал, а, может, нет. В общем, маленькая ложь порождает если не большое, то некоторое недоверие.
Но все эти проблемы книги происходят не от безразличия к описываемой фигуре, а от чрезвычайной любви. Анчарова есть за что любить. Более того, его можно с большой пользой анализировать — к примеру, он создал совершенно особенный образ фронтовика, почти хемингуэевский (да только б видел этот американец нашу войну), то есть образ красивого человека спустя двадцать лет после падения Берлина (фронтовикам было тогда лет по сорок, даже по тем меркам — не старики). Это красивые люди, нравящиеся женщинам. Вот его герой в повести «Теория невероятности» говорит с незнакомой девушкой и учит её жизни:
— Либо вы будете задевать всех, и это войдёт в привычку, и тогда вы вырастете большая и красивая, вы и сейчас красивая, и вам будут подчиняться, но счастья у вас не будет.
Она внимательно слушала. Потом заметила, что слушает внимательно, и это её разозлило.
— Почему это? — спросила она с вызовом и потом добавила: — Все обучают…
— Привыкнете командовать и будете всех презирать. Все вам будут неинтересны, и вы пропустите свою любовь.
Она уже не подкидывала мяч, и ей было интересно, и она смотрела на меня серьёзно, — я произнёс магическое для её возраста слово — любовь.
— А если вы будете доброй с людьми, то вам будет интересно с ними, и к вам будут тянуться.
Я подумал и сказал опять:
— С женщинами, которые командуют, всегда хитрят. Им не доверяют и боятся. А женщина, которая добрая, и с достоинством, и с жизнью в глазах… Перед такими — плащи в грязь!
А потом она возвращает ему комплимент:
— Я вот думала иногда, вот что в вашем поколении привлекательно? Вот попросту… Можно о поколении?
— Валяйте.
— Я раньше думала, может быть, вы покоряете комплиментами. И это есть. А женщине это всегда приятно. Вот вы утром сказали — плащи в грязь, под ноги… Сейчас этого не говорят. Сейчас под ноги кидают только обёртки от мороженого.
— Не в этом дело.
— Конечно. И я говорю, не в этом дело. Всему этому можно научиться. И место уступать, и целовать руку. Вы целуете руки женщинам?
— Ага.
— Я так и думала. Не это действует. Знаете, что действует?
— Что?
— То, что вы все боитесь разлуки.
И замолчала.
Крепко она меня поддела. Мне это даже в голову не приходило.
— В этом что-то есть, — говорю я, а сам чувствую: Есть! Есть!
— Вы поэтому и встреч боитесь.
— Занятно, — говорю я. — Каждая встреча — это потенциальная разлука. Вы это имеете в виду?
— Сейчас боятся драм, скандалов, а вы больше всего боитесь разлук. Это женщина сразу замечает. Разлук сейчас не боятся. Расстаются легко. А вы боитесь.
— Слишком их было много. Сердце не выдерживает.
— Так надо же дополнять! Надо не бояться встреч, как мы, и надо бояться разлук, как вы. Тогда всё будет хорошо.
Все эти диалоги — очень сложные при
