рю Д’Oтейль. Это была необыкновенно красивая улица в городе, где множество красивых улиц. Она шла вдоль старых каменных стен, защищавших столицу, но была чуть отодвинута от них, и между улицей и стеной образовалась лента зеленой зоны, а по другую сторону улицы стояли дома. Здесь жили первые семьи Квебека, французы и англичане. Премьер-министры, промышленники, генералы и архиепископы.
Многое из того, что мы знаем как историю, вовсе и не история, — продолжал Гамаш. — Вам это известно. И мне это известно. Это служит определенной цели. События преувеличиваются, герои фабрикуются, цели переиначиваются, чтобы выглядели они благороднее, чем на самом деле. И все это для манипуляции общественным мнением, для создания общей цели, общего врага. И основы для воистину великого движения, да? Мощный символ. Уберите его, очистите ото лжи — и все начнет крошиться, все станет спорным. Этого нельзя допустить
Забавно, как одержимые люди считают и других такими же одержимыми или хотя бы заинтересованными. И археологам, и историкам, погруженным в прошлое, невозможно было понять, как это другие живут иначе. Для них прошлое было не менее живым, чем настоящее. И если люди, забывающие прошлое, рискуют его повторить, то те, кто принимает прошлое слишком близко к сердцу, обречены вечно в нем вариться
Гамаш повернулся и увидел, что доктор Шевре смотрит в ту же сторону — туда, где прежде был захоронен генерал и откуда его выкопали. — «Dulce et Decorum est», — сказал археолог. — «Pro patria mori», — закончил Гамаш. — Вы знаете Горация? — спросил Шевре. — Я знаю эту цитату. — «Смерть за родину сладка и прекрасна». Великолепно, — сказал Шевре, глядя за спину Гамаша. — Вы так думаете? — А вы — нет, месье? — Шевре подозрительно покосился на Гамаша. — Нет. Это старая и опасная ложь. Смерть бывает необходима, но никогда не сладка и редко справедлива. Это трагедия
Здесь пахло прошлым, докомпьютерными временами, когда информацию нельзя было «прогуглить» или поместить в блог. Временами, когда ноутбуки, смартфоны и другие новинки еще не смешали понятия «информация» и «знание».
Было таким облегчением не говорить, не объяснять, не чувствовать, что объяснение желательно и даже обязательно. Все это никуда не денется, вскоре вернется. Но пока он искал и находил покой в этой безвестной библиотеке.
В этом была опасность. Не в том, что случались предательства, не в том, что случались жестокости, а в том, что они могли перевесить все хорошее. В том, что мы можем забывать хорошее и помнить только плохое.
