Оглавление

События и действующие лица — вымышленные. Любые совпадения случайны.

Глава 1

Я проснулся и сладко потянулся. В окно сквозь полупрозрачные тюлевые занавески упорно пробивался бело-золотистый летний рассвет — все три окна моей «линейки»[1] смотрят на восток, благодаря чему я, будучи по биологическим ритмам типичной совой, летом чудесным образом перевоплощаюсь в жаворонка, просыпаясь до звонка будильника. Но даже тогда не отказываю себе в удовольствии поваляться до «часа X». А уж если, как сегодня, никуда не спешу — без всякой задней мысли проторчу в постели часов этак до одиннадцати.

Нет, у меня не выходной, просто вчера меня выгнали с работы. Искать следующую, конечно же, буду. Когда пройдут мои синяки и кровоподтёки — «подарки» от бывших коллег, которых я якобы подставил и лишил зарплаты. На самом же деле подставил не я, а меня. Вместе с коллегами. Кто — сейчас узнаете.

Я снова зарылся побитой физиономией в подушку. Но подремать мне было не суждено. Раздался звонок.

Я вздрогнул — со вчерашнего дня, сиречь после неприятного разговора с бывшим боссом мне, с одной стороны, не хотелось бы воспринимать всерьёз его угрозы. С другой — в суд мог подать не только он, но и разочарованный результатами нашей работы заказчик. Да и повторения ещё более неприятной беседы с коллегами, пусть и настолько же бывшими, у меня имелись ненулевые основания опасаться. С изрядной долей неохоты приняв вертикальное положение, я доковылял до входной двери и отодвинул шторку глазка.

За дверью стояла тётя Эмма, моя крёстная. Одна из немногих людей, кому я доверяю на все сто и могу открыть в любое время дня и ночи. Впрочем, добрая пожилая женщина всегда ревностно заботится о моём крепком и здоровом сне и посреди ночи не разбудила ни разу, хотя нередко грозилась, требуя выучить что-то важное:

— Это затверди, чтобы я тебя посреди ночи разбудила и спросила — и ты бы всё отчеканил. А главное — осмысли. Тупая зубрёжка ничего не даст.

Безусловно, тётя Эмма была права. Права она была и вчера — увидев, в каком состоянии моя мордашка, насела на меня и, узнав о моих злоключениях на работе, без лишних слов взяла меня за руку и буквально силком отволокла в расположенный неподалёку травмпункт — снять побои.

Сегодня, с утра пораньше, крёстная явилась снова, исполненная решимости вести меня в милицию — составлять заявление. Не исключено, что опять за руку.

— Ты готов?

— Ммм, не слишком. Не умылся, кофею не выпил…

— Никакого кофея. Собирайся в темпе. Как, говоришь, фамилия этого троглодита?

— Гнилович. Глеб Юрьевич.

— Во-от! Фамилия говорит сама за себя. Ну посуди сам — вчера он подвёл под фанфары тебя, а завтра возьмёт на твоё место другого человека и так же надует и поставит под удар. Кстати, он знал, что у тебя нет родителей?

— Знал. И когда привёл меня в бригаду — просил не обижать. Сказал, что у меня ни отца, ни матери…

— И почему, по-твоему, он так сказал? Да специально, дабы настроить всех против тебя, выставить кем-то вроде любимчика или протеже. Слышал про «эффект Стрейзанд»[2]?

Каша, варившаяся в моей голове со вчерашнего дня, наконец-то начала становиться съедобной. Я слушал, разинув рот, куда упомянутая каша просилась, по моим ощущениям, излишне настойчиво.

— А вчера не заплатил всей бригаде, — завершил я мысль.

— Ах он говно такое! Всё ясно, этот подонок решил, что никто и разбираться не будет и заступиться за тебя некому.

— Полагаю, что именно так он и решил. Не думаю, что он верит в Бога.

— Я тоже не думаю. Я знаю, что не верит. Но он с тем же успехом может не верить в существование электрического тока. Пока не сунет пальцы в розетку.

— Уже сунул. Я зашёл к нему в кабинет, а он коньяк хлещет. А через полчаса за руль сел.

— Та-ак, и что с ним? — оживилась тётя Эмма. — Разбился?

— Нет, его ГАИ остановила. Я проезжал мимо, видел, как его «упаковывали».

— И это ему всего лишь за пьяное вождение. Но он получит за всё, не беспокойся. На каждое действие найдётся не менее решительное противодействие!

— Полностью согласен с вами!

Я поплёлся в ванную.

Извините, чуть не забыл персонифицировать свою скромную личность. Меня зовут Лев, мне восемнадцать лет. Живу в Вознесенске — уютном компактном городе, что расположен в одном из живописных районов Поволжья.

Родиться, однако, мне довелось на юге Украины — родители, окончив вузы в Волгограде и Ивано-Франковске, получили распределение в Мелитополь. Там же они и познакомились.

Прекрасная семья, где все друг друга любили, головокружительные перспективы… Но по прошествии полугода после моего появления на свет произошло непоправимое — наши мать и отец трагически погибли. Меня и сестру Аллу, которой через месяц стукнуло шесть лет, забрала бабушка.

Невзирая на многочисленные трудности и тревоги, коих у бабули имелось в избытке ещё до трагедии, она любила нас без памяти и сделала всё, чтобы мы не отправились в детдом, поэтому не побоялась взять на себя ответственность растить и воспитывать нас. Мы с Аллой с раннего детства понимали, как ей было трудно, и старались не доставлять лишних забот. С этой функцией превосходно справлялся, регулярно отравляя нам жизнь, наш родной дядя, сын бабушки, брат отца.

Дядя Карл был дважды судим и страдал хроническим алкоголизмом, а также обладал на редкость мерзким характером. Дядька занимал комнату поменьше, зато безраздельно пользовался всеми остальными помещениями без оглядки на нас. Проще говоря, когда наш психованный родственник находился на кухне, появляться там кому-то из нас было крайне нежелательно. Да и наша комната не всегда служила неприступной крепостью — дядя Карл мог устроить разборки с матом и драками и на нашей территории.

Сами понимаете, жить в такой среде я не пожелал бы и врагу. Компетентные органы в курсе наших проблем, разумеется, были, поставили дядю Карла в очередь на отдельное жильё и неоднократно предлагали отдать в приют хотя бы меня. Временно, пока дядьку не отселят.

Но бабуля, во-первых, не доверяла ни РОНО[3], ни опеке — ей казалось, что, если она сдаст меня на попечение государства, из очереди на жильё дядю Карла исключат, ибо трое проживающих в двухкомнатной квартире не считаются нуждающимися в улучшении жилищных условий. Во-вторых, бабушка была безмерно привязана к нам обоим и ужасно боялась нас потерять. И, в-третьих, она была человеком с твёрдым моральным и нравственным стержнем и поставила себе цель во что бы то ни стало дожить на худой конец до совершеннолетия Аллы.

Ей это удалось. В сентябре 2002 года сестре исполнилось восемнадцать, а в ноябре бабушка умерла.

Алла тем временем училась на втором курсе в Москве. Меня же забрала крёстная, живущая в соседнем доме.

Тётя Эмма — добрая, высококультурная и верующая женщина с богатым внутренним миром. Благодаря ей я и узнал о правилах и приоритетах, важных для любого человека и тем более для христианина.

Окончив девятилетку, я поступил в ПТУ по профессии «штукатур-маляр», где спустя три года параллельно с дипломом получил и аттестат о среднем образовании.

Ремонтом бабушкиной квартиры я занялся вскоре после гибели дядьки.

В феврале 2006 года в стране лютовали аномальные морозы. Занятия в учебных заведениях отменили, народ старался не выходить на улицу без необходимости.

Узнав от крёстной, что по месту моей прописки случился пожар, я, проигнорировав напоминание о минус сорока, спешно оделся и поторопился туда, куда последние три года у меня и в мыслях не было заглядывать безо всяких напоминаний.

Светло-коричневую дверь обрамлял чёрный налёт, на фоне которого резко выделялась белоснежная полоска бумаги с синим кругляшом штампа. Пахло дымом и сажей.

— Здравствуй, Лёва! Ой, какой большой стал!

Сначала мне показалось, что неожиданно появившаяся на площадке соседка с четвёртого этажа, по совместительству старшая по подъезду, — иронизирует над моими совершенно не выдающимися физическими данными с высоты своих собственных, уступающих не каждому здоровому мужику. Мощная, почти двухметрового роста и никак не меньше ста двадцати килограммов весом, Анастасия Георгиевна носила милое прозвище Амбалиха. Она об этом знала, но не обижалась — женщина она добрая и чувство юмора у неё отменное. Все соседи её уважали, а неблагонадёжные — хулиганистая молодёжь и пьяницы постарше — ещё и побаивались.

Мне же похвастаться особо нечем. При том, что на тот момент только что отметил шестнадцатилетие, ростом я достиг ровно той же цифры — в дециметрах. А весил — чуть больше пушинки.

Неудивительно, ведь в полгода по понятной причине я резко перешёл на искусственное вскармливание. Как назло, был конец перестройки, в стране царил тотальный дефицит, бабуля редко могла купить детское питание — смеси, соки пюре, и приходилось обходиться относительно доступным коровьим молоком, малополезном для младенцев. Логично, что я в детстве много и часто болел.

— Здравствуйте… Эээ… тётя Настя! — я не сразу понял, что соседке просто бросились в глаза перемены, произошедшие со мной, — с Анастасией Георгиевной мы за эти три с половиной года ни разу не виделись. А изменился я здорово, всё-таки двенадцать и шестнадцать лет — разница существенная.

— Ты как? Учишься?

— Да, в училище. На штукатура-маляра.

— Отличная профессия. Заодно и ремонт в квартире сделаешь. Ты знаешь, что у вас на прошлой неделе пожар был?

— Конечно, знаю. Потому и пришёл. А где дядя Карл?

— Вот тут у меня для тебя хорошая новость. Дяди Карла больше нет.

Я не имею привычки злорадствовать над смертью даже самых одиозных людей. Не стал и теперь, несмотря на нанесённые мне, бабушке и сестре обиды — по сути, он несчастный человек был, и сам сделал всё, чтобы его жизнь сложилась так, как сложилась.

Мир не без добрых людей. До окончания училища мне оставалось два года. За это время при помощи мастера производственного обучения и его подопечных я привёл квартиру в жилое состояние — были поклеены обои, положен линолеум, побелены потолки, покрашены окна и двери.

Тётя Эмма купила мне новый диван и отдала телевизор, который она, по её признанию, все пятнадцать лет со дня его покупки, исключая те неполных шесть, что я жил у неё, включала от силы раз в месяц.

— Ты только всё подряд не смотри. А то голова станет квадратная. Помнишь рекламу «ТВ Парк»? — с добрым смехом напутствовала меня духовная наставница.

— Не беспокойтесь. Я не любитель смотреть всё подряд. Вместо этого читаю похожий журнал — «7 Дней». Там подробная программа на все каналы.

— Ну и молодец. Что найдёшь интересного — звони мне, я приду, вместе посмотрим, — подмигнула крёстная.

Холодильник — старенькую, но ладную «Свиягу» — пожертвовала Амбалиха.

— Давно хотели с мужем купить новый, — довольно улыбалась добрая самаритянка. — Обустроишься — жду твоего приглашения на чай. С меня пирог!

Для проживания я выбрал комнату дяди Карла.

Мебель, большей частью старую и отмытую от копоти, я расставил в таком же порядке, как было при дядьке, — хотя у нас с ним были весьма непростые отношения, я не мог не оценить по достоинству эргономику его берлоги. Слева расположились диван и письменный стол, справа, напротив стола — книжный шкаф, у шкафа, прямо перед диваном — тумбочка с телевизором.

В торце комнаты поселился шифоньер.

Тем не менее ко времени окончания училища в апартаментах многого не хватало. Особенно на кухне — требуется купить мебель и желательно обновить технику.

Подъёмные обещали выдать осенью. Я был озадачен — на зарплату, не обещающую в начале карьеры быть высокой, «обоснуюсь» ещё не скоро.

Для ускорения процесса во вторую комнату было решено пустить квартирантов — Алла, получив диплом, осталась в Москве, нашла работу, живёт в съёмной «однушке» с двумя подругами — вскладчину снимать выгоднее. Домой возвращаться не собирается.

Я не осуждаю выбор сестры — пусть живёт, работает, глядишь, и покорит столицу. А мне от этого только плюс — иначе о сдаче комнаты не было бы и разговоров.

 «Линейка» — квартира с линейной планировкой, расположением всех окон на одной стороне.

 Эффект Стрейзанд — ситуация, при которой попытки исправить положение усугубляют его. Здесь, однако, это было сделано умышленно.

 РОНО — районный отдел народного образования.

Глава 2

В ближнем пригороде, на трассе южного направления, разместился коттеджный посёлок Луговой. Его возводит компания «Стрелец» — местный строительный гигант, выросший из рядового советского треста и единолично заправляющий внесением архитектурных корректив в облик Вознесенска и его окрестностей. Я знал, что они берут учеников, и звонил насчёт трудоустройства. Мне ответили отказом — специальность не та.

В тот же день мне попалось объявление о вакансии по моему профилю — от частной фирмы, занимающейся черновой отделкой тех самых коттеджей. Она находилась за лесопосадками на противоположной стороне магистрали, в нескольких минутах ходьбы от неё. Туда я и пришёл, соблазнившись окладом выше среднего по региону и проигнорировав данные в училище советы не связываться с частниками.

— Путь наверх всегда начинается снизу, — увещевал меня педсостав в комнате мастеров.

— Высокую зарплату платят только опытным специалистам, хорошо знающим своё ремесло.

— А когда большие деньги обещают стажёру или на вакансии без специальных навыков, то там одно из двух — либо сдельщина, и перед обещанной аппетитной цифрой стоит, или подразумевается, приставка «до», которая является ключевой. Либо придётся пахать на износ.

— Да по-любому придётся. Иначе в первом варианте много не заработаешь. А во втором — быстро выгонят.

— Есть и третий вариант — тебя просто обманут.

— А в бюджетной сфере и без задержек, и график нормированный, и потогонной системы нет. Надёжно и приемлемо, чтобы хотя бы наработать опыт.

— Да и вообще — согласись, лучше меньше, но стабильно, чем — то густо, то пусто…

Я слушал наставления, не особо стараясь скрыть саркастическую усмешку — чешите, мол, языками, сколько заблагорассудится, приятно послушать, а вот встретимся лет через десять и посмотрим, кем буду я и кем будете вы.

Но ошибся всё-таки я — первый блин, как и водится, вышел комом. В первые же дни я понял, что долго на этой работе не задержусь.

На вопрос, что представляет собой хорошая работа, нельзя ответить однозначно. Она для каждого своя. Между тем сей постулат так или иначе стоит на трёх китах — хороший коллектив, посильные обязанности и достойная зарплата. Правда, все киты одновременно сходятся чуть чаще, чем у светофора загораются одновременно все три сигнала. Это допустимый расклад — при нехватке чего-то одного обстановка может считаться оптимальной.

Если остаётся что-то одно — такую работу можно назвать терпимой.

На моём первом рабочем месте меня не ждало ничего из перечисленного. Даже в виде необходимого минимума.

Коллектив, в первый же день встретивший меня не больно любезно, состоял из восьми грубых и наглых мужиков в том возрасте, который уже позволял «клевать» юного стажёра по поводу, но ещё не сподобил не делать этого без повода. В ход шло всё, что могло быть темой для беседы, — и мой недостаточный трудовой и жизненный опыт, и мой внешний вид — мои «товарищи» (с учётом изложенного, кавычки здесь точно не лишние) были по умолчанию уверены, что волосы до плеч, смазливая мордашка и субтильная фигурка — причина и следствие одного нехорошего подозрения, построенного на явном отсутствии у меня отношений с противоположным полом.

Надеюсь, вы-то не подумаете ничего такого? Правильно, не надо — смею с полнейшей на то уверенностью авторитетно заявить, что с ориентацией у меня абсолютный порядок. Как и с восприятием людей — никогда не таил в себе склонности продуцировать выводы исходя из наружности и манер, и даже если кто-то и впрямь «не того цвета» — осуждать его не буду. Как и тех, кто пока что не сподобился постичь сию мудрость — я не Господь Бог, да и как заурядный грешный человек — далеко не эталон и сам на текущий момент познал мудростей не так уж и много, а посему до сих пор горазд наживать проблемы.

Справедливости ради, не всё зависит от меня. Проблем мне подбрасывали и мои паспортные данные — меня зовут, как вам уже известно, Лев, более того, по батюшке я Маркович и вдобавок ношу немецкую фамилию, что мне и раньше нередко доставляло разного рода неудобства — антисемитизм в нашей стране хотя и запрещён законодательно, и обществом порицается, но в сознании некоторых лиц, к сожалению, до сих пор жив. В глазах «товарищей» же мои ФИО тем паче не добавили мне плюсов.

На самом деле моя мать — украинка из Львова — меня назвала в честь родного города и собственного отца — то же имя ему дали на тех же основаниях.

Лучше бы я этого не говорил. «Бандеровцы», «свиньи», «предатели» — лишь малая толика эпитетов, коими коллеги «наградили» народ Незалежной.

Среди украинцев, увы, такие экземпляры пока что встречаются. Заблудшие души, что говорить. Но для меня это не предлог хаять всю Украину, ведь большинство населения этой бедной страны — простые славяне, имеющие общую с нами историю и культуру и сами не рады дышать одним воздухом с подобными дегенератами.

Поведав об отце, поволжском немце, я вызвал на себя очередной огонь — почти все вспомнили своих родных, погибших во Вторую мировую на фронтах и в оккупации. Рассказ о прадедушке, воевавшем, разумеется, на советской стороне и умершем от тяжёлых ран в 1943 году, на моё реноме если и повлиял, то несущественно.

Подливало масла в огонь и то, что я не пью, не курю, не употребляю нецензурных слов и краснею, услышав тему или анекдот «на грани фола». И мне порой казалось, что я нахожусь в другом государстве, типа Зазеркалья, где качества, по определению положительные, считаются отрицательными. И наоборот.

Трудовые же обязанности оказались, честно скажу, каторжными — «товарищи», которые были и старше меня и физически несравнимо крепче, к концу рабочего дня едва держались на ногах. Мне же доставалась самая грязная и чёрная работа — например, вынос мусора. В то же время мужики не стеснялись задавать вопросы о тонкостях отделочных работ именно мне, молодому специалисту, как с пафосом представил меня Глеб Юрьевич, хозяин фирмы.

Через месяц нелёгкого труда я направился в бухгалтерию за зарплатой.

Две женщины, сидящие среди бумаг и оргтехники, встрепенулись:

— Фамилия? — спросила та, что помоложе, худая бледная блондинка.

— Клейнер.

— Так-так-так…

Внимательно просмотрев ведомость, бухгалтер развела руками:

— На тебя ничего нет.

— Как? Проверьте ещё раз — Клейнер Лев Маркович.

— Да что проверять-то? У нас с такой фамилией больше никто не работает.

— А я такой фамилии никогда и не слышала, — надменно произнесла старшая, кудрявая колоритная шатенка. — И слышать не хочу.

— А я хотел бы услышать, почему мне зарплату не начислили.

— Понятия не имеем. Уточни у Глеба Юрьевича.

Выйдя из кабинета, я услышал диалог:

— И ведь добьётся своего, сердцем чувствую, — выпалила старшая бухгалтерша с нескрываемой досадой.

— Да хватит… Он, по-твоему, похож на добивальщика?

— Как сказать, как сказать… Внешность обманчива. Да ты хоть знаешь, что это за люди? Самый умный и хитрый народ в мире, скажу я тебе.

— Наслышана. Но он-то что у нас забыл, раз такой умный? Напоминает самый короткий анекдот…

Я не стал дальше любопытствовать под дверью, а взял курс в противоположный конец коридора и вошёл в кабинет хозяина, забыв постучаться, наверное, в первый раз за всю свою сознательную жизнь, и прямым текстом потребовал объяснений.

— Это ты у меня спрашиваешь? — нагло ухмыльнулся шеф, моложавый мужчина, до боли похожий на мистера Туми из фильма «Лангольеры» — ухоженный, прилизанный, в эффектном костюме серебристо-серого цвета и модными «котлами» на руке. Глеб Юрьевич создавал впечатление делового интеллигентного человека, и вместе с тем в его облике невооружённым глазом просматривалось что-то хищное и порочное.

— А у кого же спрашивать? — я недоумённо пожал плечами.

— Спроси у своего лечащего врача. Ему лучше знать, он же тебя наблюдает.

— Какого врача? Я ни на что не жалуюсь.

— Зато на тебя постоянно жалуется вся бригада.

— На что, Глеб Юрьевич? Я себя плохо не веду, — брякнул я первое, что пришло в голову.

— Да кого колышет твоё поведение? — вспыхнул хозяин. — У нас строительно-ремонтная фирма, а не пажеский корпус!

— Я знаю, но…

— А я знаю, что ты не выполнил задание и подставил всю фирму…

— В смысле? — не понял я. — Что случилось-то?

— Ты правда тупой или прикидываешься? Хотя чего я спрашиваю — очевидно же. По вашей, а в частности — по твоей персональной милости фирма налетела на семьсот тысяч. Охрененные деньжищи!

Я похолодел. Он что, шутит? А если серьёзно? С зарплаты по договору, сопоставимой со средней по региону, я могу покрыть озвученную сумму лет за шесть. При условии, что буду отдавать всё до копейки.

— Да в чём дело-то?

— Да в том, что ты не знаешь суть дела под названием «технология строительства и отделки». Конкретно — пропорции цемента и песка.

— Вы сами-то эту технологию знаете? Что-то сомневаюсь.

— Я??? Да я её сожрал и высрал знаешь когда? Когда тебя бабуся с ложечки кормила и сопли тебе подтирала!

— Вы просили экономить цемент. Мы так и сделали. Выходит, ошиблись не мы, а… вы…

— Да, я ошибся. Взяв тебя на работу. Вот эту вину я за собой признаю целиком и полностью. А цемент нужно экономить потому, что весь объём рассчитан впритык! И по технологии так надо! А ты в другую крайность попёр! Короче, штукатурка получилась дерьмовая, сыпется от прикосновений, шпаклевать невозможно. Заказчик звонил, грозил вас всех поубивать…

— А я и делаю всё по технологии, честное слово! — как мог оправдывался я. — Да, не всегда получается. Но я работаю на пределе возможностей!

— Засунь себе своё честное слово знаешь куда?!! — Глеб Юрьевич на сей раз не вспыхнул, а прямо-таки взорвался.

Затем, открыв стоящую на столе бутылку коньяка, наполнил рюмку и выпил залпом. Тут же повторил процедуру.

— Запомни, дорогуша, — с ласковым ехидством протянул хозяин. — Даже если ты действительно работаешь на пределе возможностей, из этого совершенно не следует, что работаешь хорошо. Сначала научись работать, а потом и о зарплате заикайся. Нет, ты, конечно, её получишь — через два месяца, в размере МРОТа[1]. А пока у тебя испытательный срок, ты его не выдержал, и тебя, по идее, следовало бы выгнать.

— Не придётся, — я мотнул головой. — Сам уйду.

— Ага, щас! — скривился начальник. — А кто твой долг отрабатывать будет? Пушкин?

— Лермонтов, — в тон Глебу Юрьевичу ответил я и повернулся в направлении двери.

— Ну-ну! — угрожающе насупился шеф. — А я думал — Гоголь… Значит, жди повестки в суд. Там тебе ещё проценты накинут, плюс судебные издержки стрясут. Всю жизнь бедным будешь.

— Правда? — вырвалось у меня.

— Нет, кривда! — рявкнул Глеб Юрьевич. — Что ты себе вообразил? Что в сказку попал? Ни фига! В жизнь вляпался.

Я стоял оторопев.

— Ладно, — произнёс начальник уже спокойным голосом. — Пойду тебе навстречу. Так и быть, обойдусь без процентов. Ущерб возместишь, и харэ[2]. А мы уж тебе поможем всем коллективом, гы-гы…

«Ну-ну», да ещё и «гы-гы»… После беседы с хозяином до меня окончательно дошло, что я опростоволосился. Причём основательно.

Что сказать — мастера были правы: связываться с небольшими и малоизвестными фирмами — себе дороже. Так и вышло — работа на износ, нет социальных гарантий, оформление по трудовому договору, который работодатель может аннулировать в одностороннем порядке. И в придачу навесить долгов на неугодного сотрудника…

Нет, я на фирме точно последний день. И пусть этот противный Глеб Юрьевич подаёт на меня в суд — я за месяц успел заметить много нового и готов подать встречный иск. Тогда и посмотрим, чья возьмёт и кому выйдут боком его «нунуканья» и «гыгыканья». Я не Зоя, молчать не буду.

На мысли о героической комсомолке я открыл дверь вагончика-бытовки, служившего одновременно раздевалкой и столовой, и вошёл внутрь. С единственной целью — переодеться и навсегда покинуть анклав, где любые законы и общественные нормы видели в гробу. Ну что же, моё мнение об «анклаве» строго тождественно.

— Ага, явился не запылился! — осклабился бригадир Генка, мощный качок. — Проходи, гостем будешь!

Генку мы все боялись до могильного пота — бывший представитель нашумевшей в восьмидесятые годы субкультуры из города Люберцы, возомнившей себя ни много ни мало хозяевами столицы, и избивавшей прохожих, «мешавших» их шествиям.

Долго эти безобразия продолжаться не могли — кто-то из «люберецких» сел за решётку, кто-то лёг в могилу, и движение «клетчатых штанов» постепенно сошло на нет. О «люберах» я слышал, но мне и в голову не приходило, что могу с кем-то из них встретиться лично.

Чаша сия меня не миновала — Геннадий отмотал «червонец» за грехи юности и, выйдя на волю, был вынужден поселиться в Вознесенске, где у него жили родственники, — в родном городе к тому времени его не ждал никто.

— Извини, Ген, долго не задержусь. Ухожу, насовсем.

— Лучше бы ты вообще не приходил, — угрожающе надвинулся на меня Геннадий.

Сказать, что я перепугался до полусмерти — не сказать ничего. Выражения лиц остальных присутствующих также не внушали оптимизма.

— Объясни-ка, гусь лапчатый, какого хрена нам зарплату на две трети урезали? — бригадир, тяжело дыша, смотрел на меня выпученными и налитыми кровью глазами.

— Самому интересно. Мне, между прочим, ни копейки не заплатили.

— Так тебе-то и платить не за что — от тебя толку как от козла молока. А почему нас на семьдесят процентов огрели на год вперёд — мы реально сразу не проссали. Позвонили Глебу — он велел сказать спасибо тебе.

— А ведь мы знали, — ощерился главный забияка Сашка по прозвищу Якудза, полученному за взрывной характер и монголоидную примесь во внешности, — что ничего хорошего твоё присутствие в нашем коллективе не даст. Знали, что будешь тупить, тормозить, косячить, но Глебу отказать не смогли. И чё? Ты подставил и его, и нас, и себя!

— Извините, пожалуйста. Сейчас переоденусь и уйду.

— Да что нам от твоих извинений, дебил? Нам жить теперь на какие шиши, детей кормить?

— А у меня жена беременная, — подал голос Лёха, флегматичный губастый крепыш, самый спокойный среди нас, однако под влиянием обстоятельств принявший сторону масс без колебаний.

— Я понимаю, — проговорил я, с трудом преодолевая нарастающий комок в горле.

Сашка взвизгнул:

— Нет, вы на него посмотрите — понимает он! И что прикажешь делать с твоим пониманием, которого у тебя, к слову, ни хрена не наблюдается?

— Н-не знаю… — выдавил я и тут же захлебнулся от мощного апперкота. Сашкин кулак молниеносно врезался мне сначала в солнечное сплетение, затем, спустя доли секунды, в лицо.

Отлетев в сторону, я приложился затылком о кромку стола. Моё сознание погрузилось в гнетущий полумрак.

Очнулся я от резкого вкуса и запаха — прямо из бутылки Якудза заливал мне в рот водку под дружное ржание «товарищей».

— Э-э, что за фокусы?!! — вскочил я.

— Живой? — глумливо расхохотался Сашка. — А теперь переодевайся и вали отсюда, обоссыш вонючий!

Кое-как сменив спецовку на спортивки, я направился к выходу.

Закрыв дверь, я задержался за ней — до моих ушей долетело начало спора.

— Слышь, Якудза, а может, ты зря его… Ты же его знаешь, он запросто пойдёт в ментуру. И всех заметут, разбираться не будут…

— Да хватит тебе, Геныч. И пойдёт — что он им скажет? Что звездюлей получил? А за что? Ага, бригаду подставил…

— Думаешь, он так и скажет?

— Скажет, не скажет… Дознаются. И просто поржут. Скажут, что сам виноват. Это лучший вариант для него.

Есть и лучший для нас, — голос Якудзы оживился. — Глеб или заказчик подаст в суд, и весь наш долг переведут на Лёвку. Так что дыши ровно. На крайняк скажем, что пришёл на работу бухой, а в ответ на замечание полез драться.

Генка не ответил. Видимо, впервые за месяцы совместной работы осознал — Сашку не переспорить. А может, Якудзе удалось успокоить бригадира, и тот взаправду ровно дышит.

Мне же осуществление сего физиологического процесса давалось с трудом — диафрагма ещё не отошла от сжимающих спазмов. Голова гудела. Разбитый нос невыносимо чесался, малейшее прикосновение к нему вызывало сильную тупую боль.

Но боль была не самым ярким чувством в спектре, гнетущем меня в тот момент. Обида и несправедливость давили не менее тяжёлым грузом, дополняясь странной неясностью ситуации. Согласен, я пока не могу работать как профессиональный мастер, но если это не соответствует «корпоративной этике», почему со мной не распрощались в первые же дни? Почему меня, в таком случае, вообще взяли на работу?

И почему я не получил ни копейки? Я же не бездельничал. Да, работал не так быстро, иногда допускал огрехи, но дело делалось. Пусть бы заплатили меньше, я бы понял и не стал спорить. Да, а «товарищи» -то при чём? Почему их обделили? Коллективная ответственность?

Нет, здесь что-то не то. Я прекрасно помню, что раствор для штукатурки мы, вопреки требованиям шефа, наводили строго в нужных пропорциях. Полагаю, что он решил нас проучить за то, что не послушали его и не стали экономить, пусть и в ущерб качеству.

Ну а что мы хотели — частный бизнес, ему закон не писан. Точнее, писан, да не всегда читан. Или на дураков рассчитан. И хорошо, если они склонны учиться хотя бы на своих ошибках. Вот, собственно, и ответ на мои многочисленные «почему».

Из ноздрей и повреждённой губы шла кровь, капая на футболку. Несмотря на то, что футболка у меня бордовая и на ней ничего не видно, стирать её придётся как можно оперативнее — кровь отмывается плохо. Засохла на ткани — пиши пропало. Следы-то по-любому останутся.

Я аккуратно промокнул кровоточащую губу влажной салфеткой. Та мгновенно превратилась в липкий и бесформенный бурый комок.

Голова продолжала гудеть и кружиться. Некстати (а может быть, всё-таки кстати?) всплыла в памяти моя первая стопка водки, выпитая мной одиннадцать лет назад. Как вы, наверное, догадались, инициатором моей инициации выступил мой родной дядя.

Однажды, в пьяном угаре, мой замечательный родственник заманил меня на мультфильм. Я в детстве очень любил смотреть телевизор — как мультфильмы, так и кино. Не оставлял без внимания и всевозможные передачи — от моего любимого «Зова джунглей» до сугубо взрослых «Часа Пик» и «Темы». К сожалению, бабушкин «Рекорд», купленный в семидесятые, показывал лишь первый канал — «ОРТ». А у дяди Карла ловили и «НТВ», и «Олимп», и «Полис». Сейчас, в нулевые, я их смотрю, не задумываясь. Но десятилетие назад эти каналы, как и всё неизведанное и недоступное, — тянули мою любопытную натуру, словно магнитом.

Я смотрел «Незнайку на Луне». Дядька с очередным приятелем — здоровенным небритым бруталом сомнительного вида — болтали на кухне обо всём подряд, накачиваясь водкой. Их речь становилась всё менее разборчивой. Но мне до того, в принципе, не было дела, пока дядя Карл не принёс в комнату две стопки с прозрачной жидкостью.

— Лёвушка, родной мой, — расплылся в омерзительной улыбке дядька. — А ну, давай выпьем за твоё здоровье!

— Что это? Водка? Не буду! — я помотал головой.

— Ты что, меня не уважаешь, что ли? — дядька дыхнул на меня перегаром.

Дядьку я помню столько же, сколько помню себя. И за все кошмарные годы, прожитые с ним под одной крышей, мне ни разу не приходило в голову уважать этого пропитого и прокуренного пересидка. Но высказаться вслух я не рискнул.

— Пей! — дядя Карл разжал краем стопки мои молочные зубы и дёрнул за волосы, запрокинув голову. Он держал меня так, пока я не проглотил угощение.

Мой семилетний организм «огненную воду» принимать наотрез отказался. Слёзы ручьём брызнули из моих глаз. Дыхание парализовало. Рот наполнился густой тягучей слюной. Я зашёлся в приступе кашля.

— Может, повторим? — участливо поинтересовался дядька. — Первая рюмка колом, вторая — соко́лом.

Услышав о второй рюмке и интуитивно поняв, что двести грамм водки для меня тогдашнего запросто может стать смертельной дозой, я отреагировал совершенно адекватно и естественно, выдав тугую струю содержимого пищевода прямо на диван.

В следующую секунду дядя Карл, никогда и никому не делавший скидок на возраст, физические кондиции и даже половую принадлежность, не раздумывая схватил меня за ухо и шарахнул лицом о стену.

Из глаз посыпались искры. Пошла носом кровь.

Дядя Карл принялся орать матом, не шибко подходящим под категорию благого. Мне хотелось убежать к бабушке, но её не было дома. И неизвестно, чем бы закончилось дело, кабы не гость.

Брутальный собутыльник, заглянув к нам, грязно выругался, после чего нравоучительным тоном проинформировал дядю Карла о моём возрасте.

— И чё? Я первый раз попробовал во столько же. Какой отец, такой и сын!

— Слышь, чучело! Ты дядю Мишу-то не приплетай! Он хотя и любил «сообразить», а совесть имел, пил на свои трудовые, и семью старался не ущемлять. Женщин и детей тоже никогда не обижал, к твоему идиотскому сведению. Золотой был мужик! А ты? Кобель зассатый, иначе и не скажешь.

Не находись я в тот момент в шоковом состоянии, мне точно попала бы в рот смешинка — дяде Карлу сравнение подходило как нельзя лучше. Сутулый неухоженный дохляк, крайне редко бывающий трезвым, чистым и опрятно одетым. Классический образ алкаша. А-ля пьяница Петрович из моей любимой юмористической передачи «Джентльмен-шоу». Вот кого мой дяденька напоминал больше всего. На первый взгляд. Петрович был запойный, но добрый. А дядя Карл… От его «доброты» впору было на стенку лезть.

— Да пошёл ты, козёл! Ещё мораль читать мне будешь в моём доме!

Вздохнув, гость повернулся ко мне:

— Малыш, ступай к себе. У нас намечается разговор… Не для твоих ушов.

— Ушей, — машинально поправил я, размазывая по своей пострадавшей «моське» кровь вперемешку со слезами и соплями.

— Всё-то ты знаешь, — прогудел гость. — Не то что этот охломон. Ну давай, давай в комнату. И закрой уши.

Я убежал в нашу комнату. Но уши закрывать не стал. Запершись на щеколду, я прильнул к двери, хотя дальнейшая «воспитательная» беседа и так без труда долетала до меня.

— Ну что, раздолбай, поговорим по-мужски? Ты кого козлом назвал? А?

Послышались звуки потасовки. Которая длилась совсем недолго. Далее из дядькиной комнаты минут десять доносились его сдавленные взрёвывания и тупые удары, напоминающие работу мясника в крытом рынке, разделывающего свиную тушу на специальной колоде…

Таким образом, к восемнадцати годам я употреблял спиртное дважды. Второй раз имел место только что. Также недобровольно. И мой, взрослый по документам, но по-прежнему непьющий организм опять его не принял. Внутренности сократились. К горлу подкатило чувство тошноты.

Меня передёрнуло, и я несколькими мощными толчками исторг на асфальт макароны с кетчупом, съеденные наспех за завтраком.

 МРОТ — минимальный размер оплаты труда.

 Харэ — усечённая разговорная форма слова «хорош» (хватит, достаточно).

Глава 3

Проходя мимо административного офиса, я напоследок заглянул в окно своего уже бывшего начальника.

Глеб Юрьевич сидел, развалившись за столом, и с явным удовольствием тянул из рюмки коньячок. Бутылка, почти пустая, стояла на том же краю стола, где я видел её четверть часа назад. Тогда она была, наоборот, почти полная.

В два часа он обычно уходит. Точнее, уезжает — вон стоит его серебристый кроссовер[1] с номером из трёх двоек, полученным явно не в общей очереди.

Я достал мобильник и посмотрел на дисплей.

Без двадцати два. Это у нас… Пардон, у них сейчас перерыв, а дальше им ещё четыре часа пахать, как папам Карло. А Глеб Юрьевич — сам себе хозяин. Когда захочет — уйдёт. Когда захочет — выпьет. Хоть на работе…

Последняя мысль мне наипаче не понравилась. Вне всякого сомнения, людям вредить нельзя, и именно поэтому я не дам бывшему шефу спокойно доехать до дома. Пьяный за рулём — преступник.

Сия неопровержимая истина известна мне не только по старому советскому плакату — данное явление, не менее, а натурально более распространённое и в наше время, проехалось и по моей жизни. Причём не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле, лишив меня родителей. Их «Жигули» раздавил на перекрёстке пьяный водитель грузовика. Кто он, как и почему произошла авария, сколько ему за это дали — я, честно говоря, не знаю. Тайной за семью печатями для меня является и то, как сложилась его жизнь, раскаивается ли он в содеянном и жив ли вообще. Ну да Бог ему судья.

Родителей, понятно, не вернуть, но в моих силах передать экс-начальника в руки милиции и тем самым, возможно, предотвратить аналогичную трагедию.

Я вышел за территорию, встал в укромном уголке и стал следить за воротами.

Как и ожидалось, длинная зелёная створка ровно в два часа медленно отъехала в сторону, выпуская «Туссан». Я набрал «02».

Предупредив правоохранительные органы о пьяном водителе, я, сдержанно улыбаясь, не спеша зашагал к автобусной остановке.

На въезде в город, у поста ДПС, моему взору, устремлённому из окна пригородного ПАЗика, во всей красе предстала картина свершения моей «мсти»[2].

На площадке перед стеклянной будкой стоял бело-синий «УАЗ», в который бравые стражи порядка заталкивали Глеба Юрьевича. Его модный костюм был помят и испачкан, волосы стояли дыбом, а физиономия с отчаянно агрессивным выражением приобрела оттенок перезревшей свеклы.

Знакомый нам «Туссан» сзади подпирали «Жигули», оформленные в тех же цветах, что и «УАЗик». На капоте суровый милиционер составлял протокол.

Да уж, о подобном исходе дела я и мечтать не смел. Мне было бы достаточно, чтобы Глеб Юрьевич просто попался. А мой незадачливый шеф вдобавок, похоже, оказал сопротивление. А за такие вещи лишение прав пожизненно — не самая строгая мера. Что же, поделом.

«Мстя» меня удовлетворила целиком и полностью, но на достигнутом дело не остановилось. Тётя Эмма, встретив меня у подъезда и заметив мой разукрашенный фейс, (впрочем, надо быть слепым, чтобы не заметить, что его «познакомили» с тейблом[3] — у меня, как выяснилось у первого же зеркала, помимо распухшей, смахивающей на перезрелую клубнику носопырки и вздувшейся посиневшей губы, в качестве бонуса под глазами налились сизые синяки угрожающего вида), устроила допрос с пристрастием, и мне ничего не оставалось, как выложить всё начистоту.

После доверительной беседы мы с крёстной развернули активную деятельность по привлечении аморальной фирмы к ответственности по закону. В ход были пущены не только снятые побои, но и куча компромата по вопросам организации труда, техники безопасности и выплаты зарплаты. Тётя Эмма, человек подкованный в юридических вопросах, безапелляционно заявила, что перечисленное, даже по отдельности, тянет на статью.

Составив заявления в компетентные организации и передав их по соответствующим адресам, я взял курс в магазин парфюмерии и косметики — купить крем-пудру. Сами понимаете, не горю желанием светить синяками.

Продавец выбила чек, внимательно посмотрела на него, встала и вытащила из висящего на стене шкафчика симпатичную полоску из плотной бумаги.

— Реклама, — мелькнуло в моей всё ещё побаливающей «башне».

Но полоска оказалась лотерейным билетом, который продавец отдала мне вместе с пудрой и чеком.

— Это что? Зачем?

— Это подарок. Вы сегодня сотый покупатель.

— Понял, — растерянно пробормотал я. — Спасибо, очень приятно.

— Удачи! — улыбнулась продавец.

Я улыбнулся в ответ, на мгновение позабыв о поводе для только что сделанной покупки, весьма красноречиво написанном на моём лице.

Затем я купил в киоске «Роспечати» газету «Из рук в руки». Всё, на календаре пятница, сегодня, завтра и послезавтра отдыхаю, параллельно отмечу интересные вакансии и с понедельника буду заниматься поиском новой работы, не боясь косых взглядов — пудра, по словам продавца, довольно ладно маскирует дефекты и почти незаметна.

Вернувшись домой, я привычно проверил почтовый ящик. В нём что-то белело. Я вытащил ключи и открыл замочек.

В ящике лежала записка от крёстной:

«Лёва, зайди ко мне!»

Через несколько минут, спешно наложив «макияж», я снова закрыл дверь снаружи, а ещё через несколько — сидел на кухне у тёти Эммы. Крёстная наливала мне суп с фрикадельками.

— Голодный небось?

— Ну… так, немного…

— Сметанки положить?

— Да, если можно.

— А что же нельзя-то? Знаешь, а мне попалась по акции обалденная овощная закуска. Двадцать банок взяла — с расчётом и на себя, и на тебя. Дам тебе пять, будешь суп варить.

— А я не умею… — растерянно протянул я.

— Сложного ничего нет. Всё есть в закуске. Добавляешь картошку, фрикадельки — вкусно, правда?

— Да, очень вкусно!

— И пакет фрикаделек положу — тоже по акции попались. А картошка у