Наталия Пленцова

Каждый твой вдох...

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Иллюстратор Ксения Черномор

© Наталия Пленцова, 2018

© Ксения Черномор, иллюстрации, 2018

Ты уже не ребёнок и больше не веришь в чудесное откровение в награду за пять лет вегетарианства. Чужие мысли, недолговечные обворожительные идеи.

И вот ты один на один с пустотой. Сидишь в кресле и смотришь «неплохой сериал», все девять сезонов подряд. А внутри, в клетке, рыдает и мечется кто-то маленький и беспокойный. Чего-то требует, куда-то зовёт… Невыносимо! Что делать? Куда бежать? А может поздно?

Не знаю, куда бежать. Но если ты слышишь его голос, то не поздно.

Я расскажу о нашей встрече.

16+

ISBN 978-5-4490-6819-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Каждый твой вдох...
2. Каждый твой вдох…
3. Приложение. Стихи из «Вертикального полета»
4. Рождение
5. Не бойся, летим со мной…
6. Луна и отблески огней…
7. Дорога птиц
8. Где мой предел?
9. Земля, Земля, я Сокол…
10. Молитва
11. Так будет
12. из недописанного
13. Песня матери
14. Баба Уля
15. Я смотрю в живые зеркала…
16. Иллюстрации

Каждый твой вдох…

Так жжёт в груди. Дотла сгорает

Тот, кем я был. Лети, Душа.

Все двери настежь. Что мешает?

Чего ты ждёшь? Лети, Душа.

Это случилось однажды. Может быть дважды. Или трижды. Теперь я уже сбилась со счёта. А может это всё ещё длится? Или случится вот-вот и я, как и прежде, трепетно жду, замедляя дыхание в предвкушении нашей встречи.

Как-то надо начать. Писать — трудно, когда ты бывший филолог, прочитавший всех лучших, и до сих пор перечитывающий любимых. Но писать я буду. Просто не знаю, как начать…

Меня зовут… Ещё одно общее место. Обтекаем. Имя всегда на обложке. Снаружи. А внутри просто — Я.

Несколько лет назад некая «Я» решилась идти к мечте, наплевав на страхи, сомнения и «невозможности». Я поставила моноспектакль по «Чайке по имени Дж. Ливингстон» Ричарда Баха и играла его какое-то время в маленьком томском театре с лоскутной крышей. Своё представление я назвала «Вертикальный полёт», потому что так оно и было. Так оно должно было быть.

Зрители любили мой «Вертикальный полёт» (про себя я зову его «В.П.»). Наверное, потому, что я вкладывала в него свою душу, насколько могла тогда. А полёт оставался всё-таки горизонтальным. Я хотела большего. Хотела качественного изменения чего-то в себе, чему даже трудно подобрать имя. Я не могла пробиться к пониманию, попав в капкан ограниченности и захламлённости своего сознания. Мне будто не хватало какого-то дополнительного органа, инструмента для восприятия иного измерения, неуловимо проявляющегося сквозь плотные осязаемые слои. Я силилась, но не могла объять открывавшуюся мне глубину. Я предощущала её своим сердцем, я касалась её своим внутренним взором. Как путник,

взобравшийся на вершину горы, видит прямо перед собой следующую вершину, ещё более возвышенную и прекрасную и, казалось бы, такую близкую, но такую далёкую. И надо спуститься, чтобы подняться. Как такое объяснить? Надо ждать, расти, вызревать душой. Сойти с пути, чтобы вернуться, семь пар железных башмаков истоптав… Спектакль я «отложила» и поехала искать «то, не знаю что».

Время потекло.

Время хитрый игрок. Оно жульничает беззастенчиво, это общеизвестно. Годы превращает в секунды, а пару часов растягивает в целую эпоху, по законам никому не ведомым. На него нельзя положиться. Моё вчера может стать вашим «дождливым октябрём», а может стать «одним воскресным утром», или тенью от большой лиственницы на пустыре около дома.

В ту ночь было ветрено. Я сидела за своим столом и зачарованно слушала, как ветер играет колокольчиками за дверью, сочиняя музыку. Каждая новая фраза была чем-то похожа на предыдущую, но другая, она продолжала мелодию, но никогда её не заканчивала. Ещё один его творческий порыв — ещё одна вариация…

У меня тоже есть свой хрустальный колокольчик, как у ветра. На рабочем столе под лампой. Я зову его «страж», потому что он стережёт моё бдение. У него безукоризненно чистый высокий голос. «Страж» возвращает меня в реальность, когда я каменею или, наоборот, утекаю.

Так вот, я работала. Передо мной лежал текст «В.П.», изрядно замусоленный по углам от частого, далеко не всегда толкового, перелистывания. И в маленьком, дружественном мне, компике, где широкая разноцветная полоса делила экран на две половины (она больше не исчезала при надавливании, а только меняла свою разноцветность), мерцал его же электронный двойник, но открытый на другой (!) странице.

Я уже очень долго вглядывалась, сквозь текст, в пространство своего сознания, пытаясь рассмотреть его содержимое и, по возможности, расширить. Вживляла туда отдельные мысли, события, фразы и улавливала обратную связь — образы, импульсы, движения Души, её порывы. В сознании было… туманно. Оно окутывало меня, постепенно уплотнялось… Слишком уплотнялось, я в нём вязла, сбивалась с пути. Там и уснула.

Проснулась от того, что сильный порыв ветра распахнул входную дверь (не всегда запираемую). С громкими «фанфарами» колокольчиков он как дикарь ворвался в дом, пронёсся по всему периметру и вылетел, хлопнув дверью.

Ветер пришёл и ушёл, но кто-то, пришедший с ним, остался…

Кто-то маленький и очень живой суетился в темноте, прямо на столе передо мной. Запинаясь о разные предметы и неся какую-то бессмыслицу, существо что-то искало. Оно сердится. Оно говорит! Недовольно ворчит на кого-то невидимого. Я заворожённо слушала и впустую напрягала зрение, не смея шевельнуться.

— И так всё время, никакого понимания. Ну, невозможно сосредоточиться. И почему перемены обязательно должны обрушиваться как снег на голову? Неужели нельзя почеловечески? Могли бы вежливо так постучаться, сказать: «Здрасьте, мол, мы пришли, мы — Перемены. Можно войти?». Ой! — по звуку похоже, что ей на пути попалась «мышка». Так и есть — загорелся экран компика. И тогда я её увидела… в голубом свете.

Она была определённо женского рода. Симпатичное человекоподобное существо небольшого роста, сантиметров пятнадцать-двадцать. Мне было не страшно. Оцепенение исходило от какого-то иного, почти необъяснимого чувства. В её облике было что-то очень-очень знакомое, даже родное.

— Тоже мне — Ветер Перемен! Ураган, Смерч, Торнадо какой-то, а не Ветер! — она была похожа на ребёнка, но с очень серьёзным, совсем взрослым выражением лица. Светлые короткие волосы, такие лёгкие и пушистые, как перья.

Её внимание привлёк засветившийся компик:

— Что это у нас? Стихи?!

Так жжёт в груди. Дотла сгорает

Тот, кем я был. Лети, Душа.

Все двери настежь. Что мешает?

Чего ты ждёшь? Лети, Душа.

…Ничто не мешает, ничего и не жду…

Она умеет читать! И совсем не обращает на меня внимания. Меня вроде как и нет здесь. А может, не заметила ещё? И я решаюсь себя обнаружить:

— Кто ты? — будто это к ней не относится, будто мы в параллельных реальностях.

— … всё-то она понимает, а вот не всё. Сгорает-сгорает, да что-то не сгорит никак…

Я зажигаю настольную лампу и снова прерываю её. Говорю настойчивее и громче, но, всё же, стараясь быть мягкой, чтобы не напугать:

— Кто ты?

Подействовало. Она замирает спиной ко мне.

— Это она мне? — тишина. Только колокольчики звякнули на улице. Она оборачивается. Потом оглядывается по сторонам — к кому бы это я могла обращаться? Но никого больше нет. Подозрительно смотрит прямо мне в глаза, и даже проводит рукой перед ними для верности, как проверяют зрение у слепых, — Ты меня видишь? Странно… Куда ты меня принёс? — последнее точно не мне, а кому-то тому, невидимому, в темноту. Оттуда ей, похоже, отвечают, но я не слышу, только колокольчики продолжают свою нескончаемую импровизацию. Она определённо получила ответ, уверенно идёт к бумажному «В.П.» и читает название:

— «Вертикальный Полёт». Это твоё?

— Да, — мой голос звучит не очень уверенно.

— Ну да… А почему она не спит? Она же не спит! — пальцем на меня показывает и смотрит вверх. Её там, видимо, что-то (или кто-то) огорчает, и она безнадёжно закрывает ручкой глаза, — Ой, ты снова всё перепутал!

Она так обаятельна и так изящна в своём голубом воздушном одеянии, поверх ещё какого-то нежно-бежевого облегающего наряда. А на ногах мягкие замшевые сапожки. И серёжки! Я точно разглядела — у неё в ушах блестели маленькие голубые гвоздики.

— Кто ты? — я выдержала солидную паузу, из уважения к её уязвлённым чувствам.

— Да что ты заладила как попугай — «Кто ты? Кто ты?»! Я и с первого раза прекрасно тебя слышала, — не очень-то любезно для незнакомки, — Почему ты меня видишь?

— Не понимаю, — и это правда.

— Это-то как раз понятно. Ты и не должна понимать. И видеть меня не должна, иначе меня бы здесь не было. А должна ты — спать. Или кто-то опять всё перепутал, потому что носится на сверхскоростях и ничего нельзя толком разглядеть! — она строго грозит пальчиком в потолок и хмурит брови. Я начинаю просыпаться. И тут меня осеняет!

— Ты что, ангел?

— Ну, во-первых, ангел — это не «что», а «кто». А во-вторых, нет, я не ангел. Хотя сравнение приятное, — строгая, очень строгая, но… справедливая. Так забавно видеть столько чувства собственного достоинства в столь маленьком существе. — А кто ты?

— Слушай, не начинай, пожалуйста, свои «Кто ты? Кто ты? Кто ты?»!? Ты сама сначала разберись — «кто ты?», а потом других спрашивай. «КтоТы»! Вот буду тебя так звать.

— А как мне тебя звать?

— А зачем тебе меня звать? Я же уже здесь! Когда надо будет — я сама прилечу, — и она делает ручкой такие странные жесты, изображая свой полёт. Эти жесты, они такие знакомые, я где-то… Прилетит?

— Как это «прилетишь»?

— Как, как?.. — она тяжко вздыхает, — Как всегда — с попутным Ветром, с Ветром Перемен. Хотя он совершенно неуправляемый! — меня снова бросили и занялись распеканием кого-то страшно непослушного, где-то прямо у меня над головой, — Триста километров в час!!! Я все свои мысли растеряла. Они буквально выветрились из моей головы. Доволен? Я вот забыла, что должна сказать, — она почти плачет от досады, мне очень хочется её успокоить, но она держит дистанцию. Просто так не подступишься. Я, по-видимому, не внушаю ей доверия. Да я сама себе сейчас доверия не внушаю. Надо понять, что происходит. Ещё одна попытка:

— А с кем ты сейчас говоришь?

— С ним, — она показывает пальчиком вверх и погружается в свои переживания, по её мнению этого достаточно. Но долгая пауза и выражение моего лица говорят другое, и она снисходительно добавляет, — С Ветром.

— С ветром? — С Ветром.

— С ветром?

— С Ветром, с Ветром. Что не понятно?

— А-а-а-а, с Ветром? — я задорно хлопаю себя по лбу, — Ну вот теперь всё понятно! — это конечно по-дурацки получилось, даже как-то неловко за такую тривиальность… Ну а что ещё мне оставалось?

— Правда, понятно?! Ну что ж — я рада, — она не заметила моей нехитрой игры, или не приняла её. Непростое создание, в сообразительности и оригинальности ей не откажешь. Себе на уме. Я не улавливаю образ её мыслей, не могу её предсказать, должна признать.

— По правде, не совсем понятно… Тебя зовут Рада?

— Кто зовёт? … — а вот теперь она сама затевает Игру, лукаво заглядывает мне в глаза и ведёт, — Тут главное вовремя остановиться, КтоТы, а то мы запутаемся в словах, как мухи в паутине. Ты, случайно, не филолог?.. — точное попадание, я даже растерялась, и промямлила что-то утвердительное:

— Да-а-а-а… Но… давно. В другой жизни…

— Тогда понятно. Зови, как хочешь! Я к тебе по делу. Мне надо было кое-что тебе передать, но теперь я не уверена… Похоже, что у тебя уже есть то, что я принесла… — очевидно, что она очень занятой человек. Человек? Не тратит попусту ни слов, ни времени.

— Что у меня есть?

— Всё! Всё что нужно человеку, чтобы достичь желаемого.

— Ты говоришь загадками…

— А ты зачем со мной играешь?! Зачем ты говоришь как слепая? У тебя вопросов больше, чем у трёхлетнего ребёнка. У того, кто видит — нет вопросов, его путь усеян ответами, как ночное небо — Звёздами! А ты — видишь! Клянусь росой на моих крыльях! — и она истово ударила себя кулачком в грудь.

— Но… у тебя нет крыльев.

— Ты что, шутишь? Как это нет крыльев? — она торопливо шарит ручкой у себя за спиной, — А это что? — она делает полукруг в воздухе, будто проводит по краю чего-то мягкого и упругого, по всей видимости… нашла. Мне даже показалось, что я услышала их тихий шелест. Но ничего не увидела у неё за спиной.

— КтоТы, ты, правда, не видишь моих крыльев?

— Нет, извини.

— Ну вот, теперь я совсем запуталась. Ничего не понимаю.

Почему-то это её крайне озадачило. Я посмотрела ещё раз — ничего. Мне хотелось её порадовать, но не врать же. Да я бы и не смогла ей солгать! Её неподдельная детская искренность буквально околдовала меня, я пребывала в странном «откровенном» состоянии.

Она думала. Ходила из стороны в сторону и сильно думала. Сурово сдвинув брови, плотно сжав губы и подперев рукой подбородок. Мне было и смешно и тревожно. Мой разум всё больше и больше просыпался, он требовал объяснений. В голове мелькали короткие и быстрые как кометы мысли. Одна безумнее другой. Я не успевала их там рассмотреть и стала ловить за хвосты и вытаскивать на свет:

— Ветер… Звёзды… Крылья… Можно было предположить. Конечно. Всё туда и шло. Ну, здравствуй, мой новый маленький друг!

— Привет! — бросает она вполоборота, не прерывая глубоких размышлений.

— Ты же мне снишься, правда? Я всё ещё сплю. Надо просто сделать усилие… и проснуться.

— Проснуться, — бубнит она себе под нос, — Как будто это так просто…

— А может воображение?

— А что ты знаешь про Воображение, КтоТы? — заинтересовалась она.

— Игра, ставшая реальностью?

— Как в кино?

— Кино? А может я просто спятила, а ты — моя первая галлюцинация? — это было самое жуткое и самое последнее объяснение. Я ждала, что она станет меня разубеждать.

— Ничего нельзя исключать, — деловито бросила она, явно думая о своём, — Может — спишь, а может — спятила, а может и то, и другое одновременно. Я знаю такие случаи.

Успокоила. Меня такой вариант ничуть не устраивал, это я от отчаяния ляпнула. Есть и другие, и даже более правдоподобные версии:

— А может?…

Но она решительно остановила меня выставленной вперёд рукой:

— Моя очередь.

Мои брови поползли вверх:

— Интересно послушать…

— Шутки в сторону. Давай рассуждать по порядку. Ты видишь меня, но крыльев моих не видишь. Слепые вообще ничего не видят, они буквально спят на ходу. Значит, ты уже не спишь, но окончательно ещё не прозрела. Аномалия! — Она подошла поближе, ни дать ни взять — маленький доктор, диагностирующий пациента, — А чего ещё ты не видишь, КтоТы?

— Откуда я знаю, я ж не вижу того, чего я не вижу…

— Логично. Давай проверим. Меня видишь, крылья мои — не видишь… Стол видишь? — она была очень серьёзна, а мне вдруг сделалось смешно. Надо полагать, что это от нервов.

— Вижу.

— Людей видишь?

— Здесь нет никого.

— То есть вообще видишь?

— Да.

— Детей видишь? — она явно подозревала меня в чём-то. То есть сама болезнь была для неё очевидна, но вот стадия или степень поражения была пока под вопросом.

— Само собой. Ну, не сейчас, а вообще.

— Ха! «Само собой»! Далеко не все их видят. Свет видишь? — кивнула головой в сторону настольной лампы.

— В конце туннеля? — не выдержала я.

— Господи, она ещё и шутит… В принципе? — судя по её виду, моё душевное здоровье в большой опасности. И я крайне безответственно испытываю судьбу! Ладно, я вполне прониклась атмосферой:

— Да.

— Лестницу видишь?

— Какую? — в комнате было две лестницы на второй этаж и ещё маленькая стремянка.

— Золотую! — неожиданно, — Золотую лестницу скрытых возможностей, — она с надеждой заглядывает в мои растерянные глаза, — О, похоже — не видит. А радужные облака над крышей?.. — О чём ты?

— Они вот-вот прольются дождём хороших новостей? Видишь?

— О чём ты говоришь?! — я начала психовать.

— Не видит.

Тут колокольчики тревожно зазвенели под яростным напором ветра. Ветер! Так это он с ней разговаривает, с помощью колокольчиков! Она подошла к краю стола и стала вслушиваться в звуки за дверью:

— Что? Да, ладно! Думаешь, совсем не видит знаки? Сейчас проверим… — она подманивает меня ручкой, пониже и поближе к себе, и говорит шёпотом (наверное, по секрету от Ветра), — КтоТы, ты же видишь Дорогу?

— Где? — я тоже шепчу.

— Здесь, — она тычет в стол перед моими глазами.

— Шутить можно?

— Нет, — говорит громко и сердито, — Это дурная привычка прятаться за шутками!

— Хорошо, — я тоже сержусь, — Тогда давай серьёзно. Здесь нет дороги, малышка. Здесь есть СТОЛ!

Она прямо опешила, быстро заморгала и чуть отшатнулась:

— Ты что? Спятила?!

— Есть такое мнение, представляешь?!

— Вот же она, КтоТы. Прямо перед тобой! — она с надеждой и трепетом заглядывает в мои глаза, — Такая светлая, необозримая…

«Дорога птиц, дорога откровения,

Стезя мятущихся неугомонных душ…»

— подсказывает мне мои же стихи, как трогательно. Но что тебе сказать, маленькая? Стол. Я вижу стол, — Не видишь? А ведь это Дорога к твоей Мечте, КтоТы… Почему же ты не идёшь?

Ах, вот ты как? Напрасно ты сюда забрела, в этом неосвещаемом переулке живёт боль. Или ты играешь со мной, малышка?

Тогда ты играешь с огнём:

— Почему? Потому что это не твоё дело, — я пытаюсь сохранять лицо, — Без тебя как-нибудь разберусь.

— Это всё?

— Да. Нет!

— Да или нет?

— Не важно. Это моя дорога: хочу — иду, не хочу — не иду! — как она умудрилась вскипятить меня за две секунды? Талант. Меня всю трясёт. А ей хоть бы что.

— Ты сердишься, Юпитер, значит ты не прав, — спокойно и назидательно провозглашает она.

— Да я вообще не вижу тут никакой Дороги!

— Ясно! — она отходит от меня с беспечной улыбкой, — Ты застряла на Мосту. И не видишь Дороги. Классика! Как это там у тебя в спектакле, который ты «временно отложила», а точнее — забросила? м-м-м-м-м… — она опять меня цитирует:

Та-та-та… Замер на пороге

Неведомого. У двери

Опять топчусь, ищу предлоги,

Хотя давно готов войти.

— Ну, давай же! Смелее. Чего же ты боишься, глупенькая?

Нет, это тебе надо опасаться. Внутри я взорвалась и моё внешнее спокойствие обманчиво. Я готова убиться насмерть, защищая своё право на боль, на её неприкосновенность. Боже, что я несу?! И я требую уважать мою творческую нестабильность!

— Ты такая маленькая, а разговариваешь как взрослая.

— Маленькая — не значит глупенькая. Трусишка, боишься стать другой?

— Что значит «стать другой»?

— Стать… Собой.

— А сейчас я, по-твоему, кто? — почему она так расслаблена? Почему на неё не действует моё самое мощное оружие — ледяное всеуничтожающее спокойствие и убийственно-пронзительный взгляд? Смелая. Отдаю должное.

— Кто-кто? Спортлото! Добровольный инвалид по зрению вот ты кто! — и хохочет, — Не боись, не потеряешь!

— Что? — я держусь из последних сил.

— А что ты сейчас подумала?

— Ты ещё и мысли мои читаешь?

— Нет, не читаю. Я их слушаю. Ты очень громко думаешь… Хи-хи-хи… Как можно потерять себя, если ты с собой настоящей даже познакомиться боишься?

— Господи, что происходит?! Надо как-то прийти в себя! — взвыла я. Мне, правда, не до шуток. У меня были серьёзные планы на эту жизнь!

— Хорошая мысль! А ты… знаешь куда идти?…

— Хватит! Перестань! Просто исчезни! Я с ума схожу… Я прошу тебя, исчезни.

Она перестала хохотать и снова наполнилась неподдельной тревогой:

— Я не могу. Ты пропадёшь без меня.

— Что значит «пропаду»? Да я даже не знаю кто ты… что ты!? Тебя не может быть!.. Ты невзаправдашняя! Ты… ты… ты продукт расщеплённого сознания!…

Тут что-то произошло. Мне показалось, даже свет немного померк и Ветер, озорничающий за дверью, примолк. Она вся содрогнулась, медленно опустила голову и отодвинулась от меня на несколько шагов. Я обидела её:

— Осторожнее, КтоТы, они могут оборваться! — тихо предупредила она после невозможно долгой паузы.

— Кто на этот раз? — я не могу просто так взять и остановиться, я же мчалась под откос.

— Нити. Тоненькие ниточки, что связывают нас всех. Слова бывают острее бритвы. Любое необдуманное слово может их оборвать, а протянуть новые бывает ох, как непросто, — и снова эта трепетная надежда в её глазах, — Ты же видишь нити?

На неё нельзя долго сердиться, ей хочется поскорее всё простить. Она же не со зла. Придумывает всякие забавные вещи. Сказочница. Так хочется… Но я — скала, мой разум не готов сдаться:

— Хорошо. Давай поговорим, моя маленькая глубокомысленная Галлюцинация. Я тебя допускаю, — и мне совсем недёшево далось это решение.

Она, по-видимому, тоже не может на меня долго обижаться и легко возвращается, осматриваясь по сторонам и затевая новую игру:

— А с кем ты сейчас говоришь, моя большая плохо видящая Аномалия?

— Вот бы знать.

— А ты… Отважная, — она назвала меня именем главного героя моего спектакля. Это слово из её уст прозвучало так уместно и так подкупающе одобрительно, что я растаяла.

— А ты проницательная.

— Ты такая же, как я. Только другая.

И тут проснулся «страж». Мой хрустальный колокольчик дзынькнул. Я вздрогнула и резко повернулась — он был в покое, язычок внутри прозрачного купола был неподвижен. Но я слышала! И она слышала. Она умилённо смотрела на него и щебетала:

— Колокольчики — динь-динь… Колокольчики — динь-динь… — потом ласково, и вместе с тем снисходительно, посмотрела на меня, загадочно покачала головой и добавила, — Трусишка.

Мне нечего было думать, реальность ускользала, разум цеплялся за несущественные детали, болтавшиеся в голове:

— Нити. Мы остановились на нитях. Что с ними?

— Пока всё хорошо, — она улыбнулась, — Тянутся от сердца к сердцу. От меня к тебе, от тебя к другим, и так по всему городу, по всему миру, по всей Вселенной… — и она провела рукой в воздухе, очерчивая небосвод. Её звонкий тоненький голос неожиданно наполнился серебристым металлом, стал вибрировать и изменять пространство. Мне привиделось, что потолок над нами растворился, и безграничная Вселенная на мгновение вошла в комнату. Несоразмерно, но это было так. Видение угасло вместе со звучанием последнего слова. Вселенная будто свернулась и куда-то скрылась от моих глаз, мне даже показалось, что… Бред, конечно, но будто она прямо в меня спряталась. Мы снова оказались в тесном кругу света от настольной лампы, а вокруг сгустилась слепая ночь. А я сидела с целой Вселенной внутри и стремительно забывала случившееся:

— Нет, нитей я тоже не вижу.

— Всё равно, будь осторожнее со словами.

— Хорошо, я буду следить за собой, — она опять как засмеётся, да так заразительно, что я тоже стала улыбаться, — Что опять?

— Да, я представила как ты в плаще, шляпе и тёмных очках следишь за собой из-за угла. Две тебя бегают по городу и ловят неосторожные слова! Обхохочешься! — и заливается смехом. Я совсем очарована ей. Такая живая, искренняя, непосредственная и, одновременно, такая строгая, такая мудрая. Разве так бывает? Разве так… можно?

— Зря смеёшься, — а сама замечаю, что тоже смеюсь, — Для меня это нормально. Режиссёр следит за исполнителем. Только без шляпы.

— А где шляпа? — она быстро подходит и спрашивает предельно серьёзно. Эти её резкие перепады настроения, не соскучишься.

— Это важно?

— Нет. Но интересно.

— Подарила. Расскажи про нити.

— Правда, не видишь?

— Ты же видишь, что не вижу.

— Вижу. Как странно, всё-таки, что в таком беспросветном сумраке ты видишь меня? Так и есть — у тебя переходная форма… — Форма чего?

— Прозрения. Чего ж ещё?

Я хочу ещё что-то спросить, но замолкаю.

— Нити! — и она разворачивает какое-то новое чарующее действо, под ветреное сопровождение и колокольчиковые всплески:

— Все на Земле связаны друг с другом тоненькими ниточками, идущими от сердца к сердцу. Мы все вместе — будто огромное божественное кружево, с восхитительно сложным рисунком.

— Кружево, сплетённое одной рукой, — я же немного писатель. –Что? — прерывается она.

— Теоретически… Теоретически я понимаю, — кажется, я только мешаю, но остановиться не могу.

— Правой?

— Что?

— Рукой правой?

— Скорее всего. Хотя… Он может и левой.

— Он — может, — и мы многозначительно смотрим в потолок.

— А из чего эти нити?

— Из света и особой такой душевной материи. Они похожи на струны: натянутые, тугие… — И звучат?

— Как хрустальные колокольчики — Динь-Динь. Колокольчики — Динь-Динь, — она сейчас на что-то намекает и ждёт от меня реакции. Напрасно, — А иногда они поют как скрипки, но это когда возникает связь другого уровня, когда мы по-настоящему понимаем друг друга.

— А если не понимаем?

— Молчат и ждут. Ждут и гудят от напряжения, как электрические провода.

— Могут и порваться?

— Могут и порваться. От вероломных слов и поступков. Жалобно взвизгивают и рвутся.

— Трагично…

— Не фатально. Достаточно искреннего сожаления, взаимного душевного порыва и нить восстановлена, снова тянется, снова звучит, — она шаловливо смотрит на меня и подмигивает. — Ты же их слышишь, КтоТы?

Я вздрогнула, меня будто с поличным поймали:

— Нет. Не слышу.

— А ты прислушайся хорошенько… — настаивает она и пронзительно смотрит куда-то в глубину меня. Во что-то трепетное, недосягаемое, мне почти не принадлежащее. И неведомая доселе бездна, сокрытая в моей многомерности, отзывается ей. Завеса качнулась. И я испугалась своей мнимой уязвимости…

— С чего ты взяла? Невидимые нити неслышно звенят, — я прибегла к помощи «стража», хорошенько его встряхнув. «Страж» отчаянно звякнул, и я скрылась от её взгляда за этим резким звуком, — Я безнадёжна, доктор. Слепая оказалась ещё и глухой!

— Ну а что ты слышишь?

И тут я, неожиданно для себя, подхватила её на свою ладонь и быстро поднесла к самому лицу. Малышка совсем не оробела, даже не удивилась. Она была такая лёгкая, почти невесомая, но очень устойчиво стояла на моей мягкой руке:

— Тебя. Тебя я слышу, милая. И это меня беспокоит.

— Ну? — она требовательно смотрела на мою переносицу.

— Что? — я растерялась.

— Что ещё?

— Ещё себя, — неожиданно легко сдалась я. Без сопротивления, даже не попытавшись перехватить инициативу. Значительная часть меня всё ещё хотела бороться и побеждать, оставляя за собой последнее слово, но другая часть… Я хотела доверять ей, слушаться, отдать ключи и быть ведомой. И эта вторая часть росла и крепла, и не было сил сопротивляться внутреннему ощущению связи и родства. Неодолимое притяжение.

— Уже неплохо. Что ещё?

— Ещё… — я стала вслушиваться в окружающий мир, — вентилятор в компике, холодильник, диван скрипит, ветер на улице… — Всё пустое. Что ещё? — Стук моего сердца… — Теплее. Что ещё?

Я так сильно захотела угадать то самое, чего она ждёт от меня. Это стало мне просто необходимо, как бывает необходимо сделать вдох после долгой задержки дыхания:

— Мысли свои иногда слышу. Как они живут в моей голове, правда, только правым ухом…

— Ерунда какая-то. А музыку? Музыку слышишь?

— Конечно, я слышу музыку, я люблю музыку, — куда ты ведёшь меня, моя маленькая фея? — только ведь сейчас она не звучит…

— Обалдеть! Звучит, КтоТы. Звучит, — она спрыгнула с ладони на стол, — Это музыка Преображения, самая прекрасная музыка на свете. Я помогу тебе услышать её. Сейчас это очень важно, — она оценивающе взглянула на меня и добавила, — Ты всё-таки глаза закрой, тебе они только мешают.

Я закрыла глаза рукой. Но этого было недостаточно для «чистоты эксперимента». Я слышала, как она проделывала какие-то манипуляции с компиком, наступала на кнопки, двигала мышку. Мне стало неловко — я будто подглядывала ушами. Это было нечестно с моей стороны. А мне хотелось быть с ней честной. И тут мне пришли на ум строчки из «В.П.», подходящие к этой нашей ситуации. Мне показалось это допустимым, даже остроумным, и я стала громко декламировать:

— «Не верь своим глазам, Винт! Они видят только преграды. Смотреть — значит понимать. Смотри Сердцем, лишь оно прозревает Истину».

— Что ты за человек такой, КтоТы? Не ёрничай. Слушай.

Она нажала ещё какую-то кнопку и полилась Музыка.

Что это была за Музыка! Это были скрипки. Они пели, они раскрывались волшебными цветами. Это было похоже на дыхание просыпающегося утра. Сначала так несмело, как приподнимающееся газовое покрывало, как дыхание спящего. Но потом всё настойчивее, всё полнее. Она накатывала робкими волнами и осторожно отступала, чтобы вернуться с чуть большим усилием, потом с ещё большим, ещё… И, наконец, вынести на берег свой трепетный дар. И так же непритязательно отступить. Нет, это была не вода, а что-то стократ легче и невесомее. Это был сам Воздух. Это были потоки Эфира, движимые чьим-то сокровенным желанием.

— Ты сказала — это музыка Преображения. А что преображается?

— Не «что», а «кто». Ты, глупенькая. Это музыка твоего Преображения, то есть изменения, понимаешь?

— Разве я меняюсь?

— Точно тебе говорю. Иначе меня бы здесь не было.

— Обнадёживает.

— И меня. Мы с тобой обе — обнадёженные.

Музыка растворилась. Я осталась. Жаль.

Лучше бы она и меня с собой унесла в своё «прекрасное далёко». Хорошо хоть малышка не исчезла вместе с этим непостижимым потоком, а то бы мне только повеситься осталось. — А теперь — рассказывай, — она приблизилась вплотную и присела на коленки, готовая слушать длинную печальную историю.

— Что?

— Что не так? Почему остановилась?

Куда мне спрятаться? Где моё спасение от неё и от самой себя? Яблоко! На столе лежит яблоко. Вот моё спасение. И я хватаюсь за него. Беру в руки и сильно смотрю на него:

— Сомневаюсь.

— В чём? — она тоже смотрит в яблоко, сработало, — В чём?

В яблоке?

Не сработало. Она слишком прямолинейна. Так нельзя. Нельзя меня так запросто вытягивать за ноги из моей раковины. Я невидимка, я надёжно укрыта от посторонних взглядов. Всё было продумано до мелочей, все мои лабиринты, все уловки, засады, отвлекающие маневры… Так почему же она меня видит?

Почему я ей всё говорю?

— В себе. В правильности выбранного пути… — Помогает?

— Нет.

— Тогда зачем?

Мы долго молчим и смотрим в яблоко, ему, наверное, неловко… Мне было бы неловко, на его месте.

— Вообще-то, ты не должна была меня видеть, — прерывает она позор яблока и отходит к настольной лампе, — потому что я не из твоего мира. Точнее я из той части мира, которую вы, люди, не видите, и поэтому считаете, что её нет, — она качает головой и так тяжко вздыхает, что мне становится её жаль: она такая маленькая, такая беззащитная, а несёт в себе совершенно недетские знания. А ведь знания — это надсадный груз, — Здесь какой-то замкнутый круг: считаете, что её нет, потому что не видите, а не видите потому, что не верите, что она есть.

Я порываюсь помочь, разделить с ней эту несоразмерную ношу:

— Парадоксально. И поэтому очень похоже на правду. Истина всегда парадоксальна.

— Что ты делаешь, КтоТы? — что-то пошло не так, как мне хотелось, я вижу это по её глазам, в них слёзы.

— А что я делаю?

— Ты же всё превращаешь в слова. Остановись, КтоТы. Постарайся понять… — и она стучит пальчиком себе в грудь, в своё сердце, и медленно повторяет, стараясь не расплескать сияющие озёра в своих очах, — Понять, КтоТы.

Она моргнула и две безымянные звезды сорвались с её ресниц.

Кажется, я что-то начала понимать… Немножечко твоего света всё-таки просочилось в мою прокля́тую непроницаемую темницу. Я не хотела тебя ранить. Да я и предположить не могла, что этим можно ранить:

— Извини, это… дурная привычка.

— Вы же тоскуете, вы ищите недостающую половину мира, — она меняет голос на таинственный шёпот, — потому что в Душе вы догадываетесь о ней. Ищите, не отдавая себе в этом отчёта. Просто иначе нельзя, невозможно, немыслимо… Некоторые из вас подходят так близко к границе, — она подходит в внешнему краю стола, и бросает через плечо, — вот как ты сейчас, что остаётся каких-то пол шага. Достаточно одного решительного удара сердца, одного правильного вдоха, чтобы… — опять со мной что-то не так. Признаюсь, ей трудно угодить. — Да что ты так смотришь на меня?!

— Как — «так»?

— А вот так! Как будто впервые слышишь!

— Но я действительно впервые…

— Нет! Ты всё это знаешь, КтоТы, — она бежит к тексту «В.П.» и пытается перевернуть страницу, но ей несподручно и она требует, — А ну-ка, давай, помогай! Перелистывай!

— Почему ты командуешь? С какой стати?! — а не слишком ли ты разошлась, крошка, а не хватила ли ты через край? Это, между прочим, мой дом, мой стол, мой «Вертикальный полёт», моя…

— Потому что я старше! Молчи. Перелистывай! Просто молчи и перелистывай!

— Хорошо. Тьфу! — я театрально плюнула себе на пальцы и начала швырять листы, один за одним, на пол. Ветер за дверью безумствует.

— … ещё, ещё, ещё, ещё! — чем же я довела её до такого исступления? Я не хотела. Как-то само получилось. Жарко. Боюсь, погорим, — Стой, вот, нашла:

На миг завеса упадёт

И обнажится Красота.

Мир совершенство обретёт,

Явив другие берега…

— Это же ты написала!!! Это же твои стихи! Но почему вы не делаете эти полшага? Почему вы замираете и ждёте? — я вижу, что она искренне пытается понять неких «нас». Нас, которые больше всего боятся проснуться, и, в то же время, ничего на свете не желают так страстно и неистово; которые одинаково одержимы самосовершенствованием и саморазрушением; кто вечно скулит о некоем «священном братстве единомышленников», предусмотрительно заперев дверь изнутри и общаясь в соцсетях под вымышленным именем. Безысходный выбор, преследующий нас всю жизнь и сводящийся, по сути, к простой формуле: уйти или остаться… Человеческие парадоксы. Древнее, леденящее кровь «проклятье двух стульев», — Почему вы замираете и ждёте?!! Ждёте, пока не «прокиснете». Почему? Почему? Почему?!!

— Вот бы знать! — вся пачка бумаги летит под потолок и листопадом осыпается вокруг. Ничего не выйдет. Всё напрасно…

Она подходит к краю стола и смотрит вниз. Я сижу, отвернувшись в угол, и сосредоточенно изучаю полумрак своего внутреннего пространства. Мы долго молчим и сердимся. Она лучше меня, добрее:

— Психованная. Всё разбросала. Сама же писала-писала… Писатель, — она первая делает шаг, она… А ведь могла бы просто улететь на своих чудесных невидимых крыльях, — и репетиции бросила. Ведь бросила. Бросила, а не отложила! Шла бы уж тогда сразу… продавцом в магазин работать, как умные люди советовали, как мама говорила.

За что!? Вот это удар! Я же её почти полюбила, я прощения хотела у неё просить…

— Кто ты такая, чтобы судить меня!? Ты, маленькая… ты маленькая… — Кто?

— Ты просто маленькая…

— Кто? Ну, кто? Что замолчала? Давай, не стесняйся, тут все свои! Раскрой нам всю красоту и богатство русского языка. Филолог! Любитель словесности! Последняя надежда человечества!

Грубо. Жёстко. Но действенно. И опять врасплох, такого крутого отпора я от неё никак не ожидала. У меня больше нет аргументов. Я спеклась:

— Расскажи мне…

— Что? Основы бухгалтерии? — это уже лишнее, но я её понимаю — трудно сразу остановиться, когда под откос…

— Расскажи, какой он, тот мир, который мы не видим? — и меня уже не удивило, что дзынькнул неподвижный «страж» и откуда-то полилась Музыка.

— Поразительный. Волшебный! Это мир, в котором живёт Душа, — дзынь, остановка, — Хотя некоторые считают, что и её не существует… — Кого?

— Души. Бедолаги, как им живётся без Души?.. — от меня требуется ответ? У меня нет ответов. Она недолго ждёт, она продолжает:

— Так вот… — и Музыка возвращается, — … мой мир прекрасен, без преувеличения. Бесконечно изменчивый и подвижный как Вода. Он течёт, не зная Времени, накатывает волнами и заполняет пустоту. Он совсем не безопасный,

Мой мир —

В нём столько Огня!

Он выгорает дотла

И возрождает себя

Из пепла…

— Он меняется каждую секунду и всегда не похож сам на себя… и, одновременно, похож. Парадокс? Истина!

— Опиши, что ты видишь прямо сейчас, прямо здесь?

— Легко. Только свет погаси … — и я послушно выключаю настольную лампу. Но темно не становится. Откуда-то берётся «северное сияние». Это я условно. Вокруг плавает разноцветный свет. Может это Музыка становится зримой? Она закрыла глаза и чуть поднялась над землёй, то есть над столом:

— Вижу… неясные туманности, как скопления звёзд на ночном небе. Разобрать можно только очертания, общее настроение — там грусть, там радость, там… брожение ума, — она показывает пальчиком в разные углы комнаты.

— Хочется деталей. Войди в туман.–Три-четыре?

— Три-четыре…

Она открыла глаза:

— Я вижу — реки, горы, пустыни, оазисы… Я будто лечу высоко над Землёй.

— Тогда спустись чуть ниже, стань чуть ближе к нам, к людям.

— Смотри туда! Видишь?

— Что? Шкаф?

— Нет, дальше.

— Дальше не вижу.

— Тогда доверься мне и теки… — и она начинает рисовать удивительные линии и картины человеческих судеб, распределяя их по всем сторонам света:

— Тут поток пристального Внимания, — это, наверное, моё, а дальше сами думайте, — Слева река Удивления, покрытая тонким льдом Сомнения. Вот тёплый Источник — Симпатия, а местами даже горячо от Восторга. Стоячая вода — Самодовольство, того гляди Гордыня зацветёт буйным цветом. Ах, как трогательно — полноводная река Доверия. Вулкан Страстей! Эй, тише, тише, Пороховой погреб! Ярость, Гнев, Досада, Ревность, Страдание, Отречение! Не Человек, а огнедышащий Дракон! А за ним как шлейф тянется едкий дым и устойчивый запах палёного, — она то подбегает ко мне, чтобы сообщить интересную подробность, то отбегает, увлечённая новым видением, — О, тропинка Беспечности. Будьте осторожны, наивные путники, она ведёт прямо в Логово Неприятностей, — и она шаловливо грозит пальчиком кому-то в темноту, — Обыденность! Она их засасывает! Эй, не ходите туда — там трясина! — она машет рукой и кричит в угол между креслом и гладильной доской, —

Бедненькие, они уже увязли! Побежали, поможем… — Куда?

— К твоим соседям! Скорее!

— К соседям?! Среди ночи? Они скорую вызовут! — мне и смешно и больно до слёз.

— Да, ты права. Они должны сами, — и как закричит во всё горло, — Выбирайтесь скорее, утонете! — и дальше уже мне, предельно серьёзно и озабоченно, — Эту почву надо срочно укреплять, цементировать. Так, бери ручку и записывай, завтра им передашь. Даю рецепт: большая Цель плюс твёрдая Воля в равных пропорциях, — она задумалась на секунду и погрустнела, — Но на болоте такое трудно найти, не растёт… А ты им вот что скажи: «А вы, скажи, воспользуйтесь опытом Мюнхаузена. Тяните!» — и захихикала.

Тут её внимание привлёк холодильник, ну, наверное, то, что она увидела за ним, то есть ещё дальше, и она почти потухла:

— Совсем грустное зрелище — река Отчаяния бьётся о берега неосуществлённых Замыслов… Но не всё так плохо, говорю я Вам. Я вижу, как завтра в эту реку втечёт ручеёк Надежды… Завтра! Вы слышите — Завтра… — и умолкла, провожая взглядом свою тёмную таинственно утекающую реку.

— Завтра? Ты видишь Завтра?

— Это совсем нетрудно, если видишь Сегодня и помнишь Вчера, — у меня опять что-то не так с лицом, — Опа! Стена Непонимания! — моё самолюбие напряглось и готовится обороняться, — А за ней я вижу горы Высокомерия.

Достаточно, надо переключить её на что-то менее взрывоопасное и я киваю на проём окна:

— А что за горизонтом?

— Океан Милосердия, — я его услышала, клянусь, я почти услышала его отдалённый нарастающий гул, правда, мне очень хотелось его хотя бы услышать… — Мы все туда стремимся, ах, если б он не был так далеко… Некоторые даже говорят, что это мираж, но ты им не верь. Мне верь, я знаю, я там была! Океан на самом деле ближе, чем кажется, — она присела на корточки и замерла, уставившись в поверхность стола, — Иногда его ласковые волны вдруг касаются моих ног, — она вскочила и отпрыгнула на несколько шагов, как от набежавшей волны, её лицо сияло, будто на него только что упали звёзды или… брызги, она прямо захлёбывалась от нежданной радости, — Видела?!! — она снова идёт вперёд, снова смеётся и отбегает, — Смотри-смотри… Я же говорю!.. — ещё несколько секунд восторга и озорной ребёнок мгновенно взрослеет, мне никогда не привыкнуть к этим её перепадам, — Отступил. Порой так нестерпимо хочется окунуться в него, с головой… Но, говорят, можно сойти с ума от счастья. Не решаюсь, — и я с тоской смотрю на соседские крыши и заборы, поглотившие целый Океан.

Я переполнена. Во мне что-то непоправимо сдвинулось. Я уже не буду прежней. Но стану ли я собой? Когда-то я сошла с дороги, чтобы найти что-то. Я знала что именно, я это очень хорошо понимала, когда приняла решение искать. Но со временем у меня осталось только слово, иссохшая оболочка, так и не получившая достойного содержания:

— А где Любовь? — прошептала я почти неслышно.

— Любовь?.. — наверное, ей послышалось, пусть нам обеим послышалось. «Где»? Как глупо и беспомощно. О таком нельзя спрашивать, я потом сама, как-нибудь, вот наберусь сил и… — Любовь она как воздух: лёгкий, чистый, животворящий. Она повсюду. С каждым вдохом она наполняет тебя и питает. Но своевольный Ветер всегда приносит какую-нибудь… дрянь!

Запах гари от сожжённых Иллюзий, вонь Зависти, плесень Обиды и много-много-много Пыли от банальной повседневной Суеты! А-а-а-а-пчхи!!! — у меня тоже зачесался нос и я по-

тихонечку чихнула в ладошку, — Тогда мы перестаём замечать Любовь. Но ты знай, КтоТы, она всегда здесь, разлита в этом испорченном воздухе. Совсем без Любви невозможно. Мы бы задохнулись. Как в вакууме.

— Да, дышать бывает очень трудно… И жажда. Понимания не хватает.

— Такого всем не хватает. Но ты не грусти, КтоТы, а то я тоже, — она шмыгает носом, — Вспомнила! Вот дырявая голова! Вспомнила! Есть такие Колодцы Великодушия. Слышала? — вопрос риторический, она и не ждёт ответа, — Большая редкость. Я один знаю, — она запнулась на полуслове, — только один, представь, а ведь я давно на свете живу. Я же искала! Я же много где была! Я же… Ой.

Тут с ней что-то невообразимое произошло — она вся обмерла, страшно побледнела и как-то съёжилась, будто уменьшилась в размере. У меня тоже сердце сжалось, и я чуть не поддалась панике:

— Что случилось?

— Я одну штуку вспомнила… Даже не знаю, рассказывать или нет?

— Ну… давай.

— Слушай, есть такие места жуткие, — она с ужасом оглядывается по сторонам, как маленький напуганный зверёк, — Пустыня Равнодушного Безразличия. От горизонта до горизонта, насколько хватает глаз, пустые обещания лежат на растрескавшейся почве, как мёртвые птицы…

Страшные существа с каменными сердцами бродят по выжженной земле и вытаптывают ростки сострадания. Они жадно пьют чужие слёзы, — она говорила будто в оцепенении, уставившись в одну точку, где-то позади меня. Я затылком чувствовала их голодные взгляды, не отваживаясь повернуться, — Страшно? Да, это тебе не котиков в инстаграмме лайкать. Пекло! Всё живое бежит этих мест, в предчувствии неминуемой гибели. И только Древо Глупости роняет свои ядовитые плоды: Подлость, Ложь, Жадность, Лицемерие, Сладострастие, Лень, Ненависть, Предательство, Жестокость… — она резко закрыла руками лицо и зарыдала, — Не хочу туда смотреть! Страшно, отвратительно, невыносимо! Гоголь не вынес. Смотрел, смотрел, а потом сжёг второй том. Да потому что мёртвые души, понимаешь?! Мёртвые… — она снова утонула в своих ладошках. Я не могла ей помочь, я пошевелиться не могла, всё ещё ощущая спиной чьё-то неживое присутствие, — Запугала я тебя, да? — она стала постепенно успокаиваться, подетски размазывая слёзы по щекам и всё реже шмыгая носом, — Да зачем я вообще, так подробно рассказываю? Совсем скоро ты сама всё увидишь, если не перетрусишь, конечно, — и она виновато заглядывает мне в глаза, — Так ведь, КтоТы?

Разве можно винить тебя, малышка? Ты… Я даже представить не могла, что в этом маленьком эфемерном существе сокрыто столько страдания, столько противоречивого опыта. И что после всего пережитого, ты сохранила в себе полноту жизни, доброты и человеколюбия. Я смотрела на неё другими глазами.

Я не могла говорить. Я просто включила свет.

— Да будет Свет! — живо откликнулась она. Ты открыта радости, ты искришься счастьем уже через мгновение после чудовищного опустошения, после крушения самых дорогих тебе святилищ. Да, поистине твой мир удивителен и прекрасен, без преувеличения. Я люблю тебя. Я склоняюсь перед тобой. Где моё яблоко? Спрячь меня, сокрой под своей глянцевой кожицей мои такие уязвимые чувства.

— Ну и где же он, этот твой необыкновенный мир? — я кручу перед собой яблоко, держа его за деревянный хвостик.

— Что значит «где»? — растерялась она, — Что значит «где» я тебя спрашиваю? — она отступает назад, поражённая прямо в сердце. Да что ж со мной не так!!? — Ты что, меня совсем не слушала? Да прямо вот здесь! В том-то и фокус. Просто вы его не ви-ди-те, — она произносит по слогам, как говорят иностранцам, будто от этого становится понятнее.

— А почему, почему мы его не видим? Неужели так трудно объяснить!? — Можно только позавидовать её терпению. Можно только посочувствовать моему упорству.

— Да потому что вы уверены, что его — нет! Как можно увидеть то, чего нет? Это не-воз-мож-но, — куда девался мой добрый насмешливый ангел? Передо мной, в кольце света от настольной лампы, металась крохотная пылающая фурия. Распаляемая внутренним огнём, она разразилась пламенной речью. Взлохмаченная, с искрящими глазами она размахивала руками, обличала, срывала покровы, клеймила, бичевала… — Любишь парадоксы? Вот тебе парадокс — вы сами поделили мир на две половины! На реальный, — который из домов, столов, компьютеров, всяких… писателей! И нереальный — умозрительный, как ты говоришь — невзаправдашний. Это мир ваших чувств, с которыми вы не считаетесь; сердечных привязанностей, которые вы не цените; душевного общения, которым вы пренебрегаете. «Невзаправдашний»?!! — сейчас она взорвётся как шаровая молния и от меня не останется даже горсточки золы, — Да что вы-то об этом знаете?! Вы, потребители рекламных роликов, властители пульта от телевизора!!! Душе надо доверять. Только она имеет право принимать сложные жизненные решения. Пускай невидимая для глаз, Душа безраздельно царствует над миром! — она взлетела на моё яблоко и победоносно завершила свою испепеляющую тираду, — Вам её не свергнуть!!!

Первой сгорела моя пустая заносчивость, потом мнимая безупречность, следом вспыхнули и исчезли беспочвенная самонадеянность, ничем необоснованная исключительность и почти все мои честолюбивые химеры. Даже несокрушимая гордыня слегка обуглилась, но уцелела. И в сердце стало просторнее.

Даже не знаю, как к ней подступиться такой пылающей, такой непримиримой?

— Я… я не смотрю телевизор, — несмело оправдываюсь я.

— Это художественное обобщение, — она спрыгнула, присела на яблоко и отвернулась от меня, — Не подлизывайся.

— Неужели так бывает? От того, что мы перестали верить в него, целый мир исчез?

— Ну, ты… — Ветер мелодично напевает за дверью, убаюкивая стихию, иссяк огненный шквал, — … тугая!

Ветер, конечно, бродяга и оболтус, но он поймёт. Он обязательно поймёт, и она говорит с ним:

— Я не виновата. Я не виновата, — как заклинание повторяет она, стоя на краю и глядя вверх глазами полными слёз, — Я не виновата в том, что они верят только в то, что можно потрогать руками. Но как можно потрогать искренность или тревогу? И что же, их нет? Только потому, что не видно? — печаль в её глазах бездонна. И какое ей дело до этих «они»? Ей никогда не иссушить нашего невежества, — Вы забыли, что смотреть можно не только глазами! И не хотите вспоминать…

— Прости… — я так сказала. И неслышное эхо тысячу раз повторило моё покаяние, прежде чем оно достигло цели, — Как его увидеть снова?

— Ты сама знаешь.

— Ты меня переоцениваешь. Даже не представляю.

— А ты себя недооцениваешь, КтоТы. Ты же меня видишь? — она стояла совсем рядом, и смотрела на меня своими озёрами…

— Тот ещё вопрос! — мы обе улыбнулись, — Тебя — да, но ни рек, ни вулканов, ни серебряных струн… Ничего… — я отодвинула яблоко на край стола. Поздно прятаться, нечего больше прятать. Да и не было ничего, — Ничего…

— Не спеши, КтоТы. Ты совсем рядом, — зачем так, зачем так небрежно, зачем опять обнадёживать? — Я же сказала, что я к тебе по делу. Мне надо передать тебе одну очень ценную вещь…

Потом она встала спиной ко мне, оправила пёрышки на голове, вся выпрямилась и закрыла глаза. Длинным широким жестом она вытянула левую руку в сторону, медленно поднесла её к своей груди и на уровне сердца зажала что-то в кулачок. Потом снова, ещё медленнее, отвела вытянутую руку в сторону, так что сжатый кулачок оказался почти на уровне моих глаз:

— Вот. Это — тебе, — и она торжественно раскрыла ладонь.

— Что это? — я ничего не ждала, мне всё было ясно. Я благодарна тебе, малышка, за твои титанические усилия, но они тщетны. Понимаешь — тщетны… Наше время ушло, оно осталось где-то далеко в прошлом, за гранью истории, до науки… — Я ничего не вижу.

— Смотри лучше, КтоТы.

— Я… я не вижу, — … в вековых лесах и священных рощах, когда мы не знали законов физики и антибиотиков, но умели летать и воскрешать мёртвых. Мы упустили свою светоносную птицу, — Я не вижу ничего! — я закричала от отчаяния и слёзы брызнули из глаз.

— Да ты что — совсем что ли? Не этими глазами смотри! — сказала она на удивление спокойно и закрыла свою маленькую ладошку.

— А какими ещё?! У меня запасных нет! Чего ты хочешь от меня?!! Я просто человек. Обыкновенный, самый обычный человек! — я так кричала, что у меня что-то порвалось в голове. Там что-то сверкнуло, поплыло, и появился сквозняк, туда как-то проник Ветер. Мне было всё равно, я готова была оборваться, перестать, кончиться прямо сейчас.

— Дура ты. Вот дура упрямая и есть, — она говорила со мной как добрая, но очень уставшая мама говорит со своим непослушным ребёнком, она ласково улыбалась и немного светилась в темноте сквозь пелену моих слёз, — Смотреть надо глазами Души. У тебя есть Душа, КтоТы? У тебя есть Душа. Вот и смотри её глазами… — и снова открыла ладошку.

В моей разбитой голове запели скрипки. Та же музыка одухотворённого Воздуха, безмерно одаряющего Эфира, но изнутри она была иной. Пело само моё дыхание. Вдох. Выдох. Я качалась на волнах музыки, как на качелях, как в чьих-то бережных объятьях. А у неё на ладони лежало…

— Это… Это… Я не могу найти нужных слов, — увы, но я до сих пор не могу их найти.

— Назвать можно как угодно. Важно, что ты видишь, что ты чувствуешь, важно — чувствуешь ли ты?…

— Но почему я? За что? Я столько раз отступала, предавала себя, свою Мечту… Я не могу это принять. Я не достойна. Поверь мне — я знаю, о чём говорю.

Хлоп! Ладошка закрылась.

— Не говори глупостей, КтоТы. Никого ты не предавала. Просто ты… ты… — она подыскивала точное, но не очень обидное слово, я это видела, — … медленная. Ты медленная! Ну, а кто быстрый? Кто? Где они?!! Ау! — она вопрошала пространство, но оно молчало в ответ, — Нету таких! Да делать ничего особенного и не надо. Надо просто… — просто? Неужели хоть что-то в этом нашем мире просто? — Ой, в общем, никто не знает ЧТО надо. Нет готовых рецептов. Каждый идёт, как может, — непросто, я так и знала. Как всегда — непросто.

— Трудно…

— А тебе обещали, что будет легко? — спрашивает она меня, но отвечать не обязательно. Ветер за всё в ответе… — Это уже не остановить?

— А ты бы хотела?

— Нет.

Я знаю, что она тоже слышит мою музыку, она вообще всё слышит. Это хорошо.

— Ты готова, КтоТы. Готова открыть для себя другой берег. Ты уже на Мосту. Тебе остался всего один шаг, — и она снова открыла ладошку, — всего один шаг.

Не спеши, прошу, не спеши. Мне надо ещё немного времени, ещё совсем-совсем немного, ещё чуть-чуть. Я не готова… Я не совсем готова… Я совсем не готова!!! Я отодвинулась от неё вглубь дивана, я оторвала взгляд от её ладошки и уставилась себе под ноги. Я опять отступила.

— Я… прямо сейчас на мосту? — повисла мёртвая тишина. Никаких криков, истерик, упрёков, убеждений. Всё позади. Проснулись часы, потекло время. Она была готова и к такому решению. Она принимает его.

— Да, — она закрыла ладошку, прижала кулачок к груди, посмотрела на меня долгим, очень долгим испытующим взглядом, и продолжила грустно и устало, — Но этот мост не деревянный, и не железный и вообще он не здесь. То есть он здесь, конечно, он здесь. Где ж ему ещё и быть-то? Господи, как трудно объяснить… Что ж ты за человек такой, КтоТы?.. — в её словах не было осуждения, только смирение и немного сожаления.

— Ну а ты-то его видишь?

— Да.

— Какой он?

— Нормальный.

— Ну, помоги мне. Скажи хотя бы, какого он цвета?

— Да никакого!!! Это от тебя зависит! — О Боже, сколько в ней великодушия! Она была ещё со мной, она не отказалась от меня, она готова была сражаться за меня снова и снова. Она была со мной! Она всегда будет со мной! Спасибо тебе. Спасибо тебе. Спасибо тебе, — Сейчас такой, серенький. Но как только в тебе нарастает готовность идти — он становится голубым как небесный купол и по нему бегут разноцветные искры, как огни по взлётной полосе.

— И что, мне надо идти дальше?

— Нет. Так и стой тут как баран поперёк дороги! — Я готова.

— Тогда — бери. Это подарок. Не сомневайся, КтоТы, не думай «за что?». Просто потому, что!

Она открывает ладошку и подбрасывает вверх своё «необыкновенное нечто».

Колокольчики Динь-Динь…

Оно медленно опускается и ложится мне на ладонь.

Колокольчики Динь-Динь…

Тёплое, совсем невесомое, там у него в самой серёдке что-то мерцало, и я поднесла ладонь к самому лицу, чтобы получше рассмотреть. Я увидела облака. Они неслись по солнечной бирюзе, подгоняемые Ветром. Постоянно меняя форму, они показывали мне что-то. Их причудливые преображения создавали целые картины, целые истории. Города, деревья, собаки, люди, реки, паруса… У меня перехватывало дыхание, я перестала дышать от восхищения. Я откуда-то знаю всё это. Этот дом, белые бабочки, узоры на ковре, и это утро — они мои! Потрёпанная книга, весенний лёд, и… там ещё кто-то. Я знаю, я знаю, куда ведёт эта дверь, там за ней… Я ещё чуть-чуть приблизилась и… вдохнула. Я случайно вдохнула облака! Колокольчики Динь-Динь…

Оно влетело в меня и проскочило прямо в грудь, немного сладковатое на вкус. Я прижала руку к груди и от неожиданности заморгала, вслушиваясь в свои ощущения. «Облака» заняли своё место и разлились по телу приятным теплом, немного приподняв меня над действительностью, мне так показалось.

Что-то изменилось не только внутри, но и вокруг:

— Я вижу… Дорогу. Я вижу свою Дорогу.

— Иди по ней, КтоТы. Теперь с каждым днём ты будешь видеть и слышать всё больше.

— Я слышу! … Капель.

— Это оттаивает чьё-то Сердце.

Она стояла рядом и слушала. И я слушала. Мы долго слушали капель.

— А что ещё ты видишь? Ну, просто мне интересно… — Я вижу… — Что?

— Я вижу твои Крылья.

Она поднялась над столом, её крылья мелодично зашуршали, и опустилась мне на ладонь:

— Я рада, — сказала она.

— Я знаю… — такое лёгкое и приятное бремя, такая хрупкая, драгоценная, родная…

— Ты знаешь, что делать?

Интересный вопрос… А что обычно делают посреди ночи люди, проглотившие «облака», у которых сквозняк в голове, а на письменном столе завёлся маленький доброжелательный деспот? Что делать конкретно сейчас, я не знаю, но:

— Я знаю путь. Тревожно бесконечен,

Он обещает позднюю весну…

— … Но нет других путей…

— … и к вам на встречу

Я по нему безропотно пойду.

— Тогда… может прямо сейчас и начнёшь?

— Репетировать? Сейчас? Ночью?!

— Если не сейчас, то когда?

Когда? Я понимаю, о чём она… Репетировать! Сейчас. Текст. Не уверена, что я его помню, ведь прошло уже… Не стоит уточнять, а то начну сокрушаться. Значит, так было надо. Идём собирать «В.П.», разбросанный по комнате. Переходим на нижний ярус.

— Крылья — это очень просто! — болтает она, как бы между прочим, — Они отрастают быстро, бывает — мгновенно. Дети так вообще почти все крылатые… — смотрю на нас со стороны и мысленно улыбаюсь: мы похожи на Слонёнка и Попугая из мультика — я неуклюже ползаю по полу, а она семенит за мной и щебечет, не переставая, — Но от многих разочарований крылья могут засохнуть, как сломанные веточки. Мечта — вот и всё. Мечта окрыляет. Как только у тебя появляется Мечта — у тебя вырастают Крылья, подхватывают тебя… и поднимают над Землёй.

— А у меня есть Крылья?

— Конечно.

— А почему я их не вижу?

— Это другое дело. Свои Крылья увидеть труднее, чем чужие. Почему-то так.

Мы почему-то перешёптываемся, как заговорщики в людном месте. Наверное, это от нарастающего чувства близости, почти единства. «В.П.» я вроде собрала и села на пол посередине комнаты, положив его себе на колени. Она уверенно встала сверху пачки бумаги, и мы продолжили шептаться:

— А какие они, мои крылья?

— Большие, ослепительно белые, как… Птица такая, морская… — Чайка?

— Нет, больше. А! как у Альбатроса.

— Знаешь, по-моему, я их чувствую…

Приподнятая над действительностью внутренними облаками, я в тот момент могла ВСЁ! Я всё видела, всё слышала, ни в чём не сомневалась и, наконец-то, ощутила свою под-