Оглавление

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧИТАТЕЛЮ «RIDERO»

Как издавна говорят на Востоке: «Разорви, Аллах, мой покров, если я вру!» — то книгу «Один день из жизни аспиранта» никоим образом не могу считать продуктом собственного сочинительства. К сожалению, не обладаю достаточными жизненными наблюдениями, подобными знаниями о духовной и «внутренней» (взгляд изнутри социума, дома или семьи) повседневной жизни таджикского народа. Также не владею таким кладом наблюдений, трепетных и потрясающих, если можно так сказать, «жизнеописательных» картинок, по случаю традиций и обычаев коренного народа, населяющего таджикскую землю.

Не побоюсь сказать, что для российского читателя эта книга станет новым открытием Таджикистана на бытовом, житейском уровне, и автор книги Давудшах Сулейманшах, по праву, может считаться одним из современных Колумбов, заново открывающих страну, в которой мы оба живём.

Живёт он на Памире — в Хороге, работает в тамошнем Ботаническом саду, и, видимо, что-то биографическое проскальзывает в его рассказах «Один день из жизни аспиранта» и «Тарзан» Женат, есть дети. И пишет книги. Сейчас перед Вами, уважаемый читатель, одна из них.

Здесь Ваш покорный слуга был неким подобием хорошего или плохого редактора — хвалить и хаять себя не берусь, — а Вам лишь остаётся набраться терпения, вооружиться любопытством и открыть первую страницу этой поучительной занимательной книги. Искренне верю, не пожалеете.

И ещё: прошу извинить великодушно мои явные и неявные ошибки и недочёты. Думаю, от этого чтение хуже не станет.

И отдельное спасибо переводчице Нуриниссо Ризвоншоевой, благодаря умению и старанию которой многие произведения Давуда Сулейманшаха зазвучали на языке Александра Пушкина и Льва Толстого.

РАССКАЗЫ

Апокалипсис

Алибек Давлатбеков не имел привычки врать близким. Чужих он тоже не обманывал, но на этот раз наврал супруге. После завтрака сначала поделился планами с супругой, которой ласково и по-свойски говорил «Нин», а уж потом, не слушая её ворчание, поспешно стал собирать тёплые вещи. Не дожидаясь дальнейших расспросов со стороны Нины Петровны, он пояснил:

— Ну, что ты переживаешь, Нин. Завтра приеду. Мне только одну книгу взять оттуда и обратно.

— А если мы поедем вместе?

— Нет, нет! На улице уже холодно. На даче, конечно, не замёрзнем, но взять тебя с собой не могу, уж изволь. Да, не могу. От остановки до деревни придётся долго идти пешком, а ты с трудом ходишь. Не ручаюсь за тебя, Нин.

— У тебя вид нездоровый. Не хочется оставлять тебя одного.

— Нин, что ты говоришь? Вид у меня самый обычный — зря всполошилась, — а вот твоё постоянное попечение когда-нибудь добьёт меня. Ну, не маленький же я, в конце концов.

— Хорошо, отпущу тебя, только одно понять не могу. Неужели из-за какой-то книги ты собирался на дачу? А может быть, у тебя запланированы какие-то тайные встречи?

— «Где та пора, когда дрова пылали…» — престарелый муж прочитал рубаи Рудаки и обратился к своей не по годам ревнивой жене: — Опять недоверие. Ну, какие еще могут тайные встречи у старого человека?

— Признайся, ты что-то скрываешь от меня?

— О Рудаки?! Нин, ну зачем такие разговоры? Уже пятьдесят лет живём вместе — вместе постарели, а твои вопросы так и остались молодыми, — заметил муж и Алибек Давлатбеков прочитал другое рубаи любимого поэта: «Ты слушаешь, а выслушать не в силах…»

— Ладно, езжай… — согласилась жена и приказала. — Но чтобы завтра утром был уже здесь! К завтраку…

— Хорошо, Нин, будет так, как ты скажешь.

Нина Петровна проводила мужа до остановки. Попрощавшись с ним, она ещё раз взглянула ему в глаза. Тот не выдержал пристального взгляда жены и отвернулся.

«Похоже, он скрывает от меня какую-то тайну, — подумала пожилая жена и вздохнула: — Что с ним такое случилось, не пойму? Что-то не договаривает. Раньше был, словно открытая ладонь, теперь не родной человек, а загадочный материк — „терра инкогнито“, — встревоженная Нина Петровна, медленно возвращалась домой. — Ах, ноги, мои ноги, где ваша молодость? И он ещё что-то удумал… И сердце сегодня не на месте, совсем расшалилось — не к добру это, ох, не к добру… Ах, ты, господи милосердный — сохрани наши души…»

В полдень позвонил сын Бехруз. Не скрывая своего волнения, Нина Петровна рассказала ему про отца. Бехруз, как всегда, спокойным голосом стал успокаивать маму:

— Мамуля, не переживай. С отцом ничего не будет. Просто иногда мужчине хочется побыть одному. Мне кажется, именно для этого папа уехал на дачу.

— Если бы так… — вздохнула старая мать. — Ты же знаешь, сынок, я с отцом была в поликлинике, у невролога. Потом ходили к психиатру.

— Ну, ничего серьёзного они не нашли?

— В том-то и дело. Невролог заключил, твой отец совершенно здоров. Но меня пугает мнение психиатра. Он сказал: «Вашему мужу нужно пристальное внимание. Он похож на ребёнка-аутиста, который может потеряться в реальном мире и совершить неадекватные поступки».

— Мама, если честно, во всём виноват я один, — не выдержал Бехруз. — Это я настоял на том, чтобы домашнюю библиотеку перевезли на дачу. Папа так любил и оберегал её. Если бы не евроремонт, а шкафы с книгами так не вписывались — забивали всё пространство: ни света тебе, ни воздуха… — сын замолчал на том конце провода.

— Бехруз, ты здесь? — заволновалась Нина Петровна, и слёзы навернулись на глаза.

— Мама, всё хорошо, не волнуйся, я здесь — задумался, — ответил сын и продолжил: «Теперь понимаю, что натворил. Наш папа не может свободно читать книги, а без них он болеет. Шелест листов и запах книг стали для него вроде наркотика. Он страдает от того, что нет рядом любимой библиотеки. Вот и отправился на дачу, так я думаю…»

— Если бы только так, сынок. После выхода на пенсию твой отец стал совсем другим человеком. Он хочет работать, но силы уже не те. Пишет статьи, а их не печатают. Хочется ему вернуться на родину, а мы все тут. Да ещё эта война в Сирии добила его окончательно. Твой отец историк, а тема его диссертации была связана с Сирией. Ты же знаешь, он не раз бывал в Дамаске, в Алеппо. Он так любит эту страну. Как-то после телевизионных новостей он заплакал. Я была на кухне, стряпала. Захожу в гостиную и вижу, глаза полны слёз. Я, как всегда, обняла его, а потом спросила, в чём дело. Он указал на телевизор. А в это время там показывали, как боевики «ИГИЛ» («ИГИЛ» — террористическая организация запрещенная на территории Российской Федерации, — прим. ред.) убивали сирийских христиан. Нахмурился твой отец, заругался на это, а потом сказал: «Нин, родная, там дети погибают, а курды-язиди покидают родные места. Скоро война перекинется в город Саламию. Там мои единоверцы живут, мои родные исмаилиты». Я успокоила его, насколько могла. С тех пор, твой отец стал каким-то скрытным. Слова из него не вытащишь. Вот так и живём, каждый день. Бывают моменты, что он сидит на диване, часами смотрит в одну и ту же точку и тихо разговаривает сам с собой.

— Бредит?

— Думаю, нет. Ему не хватает общения. Твоя сестра редко звонит отцу. Вечно она занята, всю жизнь проводит в молитвах, в соблюдение постов — прямо затворница. Ведёт себя так, что внуков мы видим только на Курбан-Байрам.

— Они что раз в год приходят к вам?

— Да разве я шучу, сынок? Ну, ладно, у твоей сестры обет веры, семейные заботы, но ты… Ты бы мог куда чаще бывать у нас с детьми. Твой отец так любит твоего младшего. Он обожает Камбиза.

— Но, мама…

— Снова — «мама, мама»? Жили бы мы в Душанбе, такое бы не случилось. А тут, Москва…

— Да разве мы виноваты, что поменяли Душанбе на Москву. Не было бы войны, мы сюда и не приехали бы.

— Сынок, а ты когда с внуками приедешь к нам?

— Ой, мама, точно не могу сказать. Твоя сноха Парвин отдыхает в санатории. Камран открыл новый ресторан и сейчас целиком занят ресторанным бизнесом. Камбиз у нас дзюдоист, и скоро — важные соревнования; готовится. Симин сидит на диете и думает только о подиуме. Мечтает о том, что её фотографии будут на первых страницах популярных журналов моды.

— Сынок, но если они не могут, тогда ты приезжай к нам.

— Мама, я скоро в Грецию поеду. Неделю побуду там, потом полечу в Сербию, а оттуда — прямиком в Таиланд. Словом, мой бизнес цветёт и пахнет — практически нет свободной минуты.

— А ты не думал, что родители рожают детей не для того, чтобы те ссылались на нехватку свободного времени и не могли навестить отца и мать?

— Мам, не обижайся: просто время сейчас такое…

— Да чихала я на такое время, когда дети только по «сотовому телефону» общаются с родителями и не видят их месяцами. В сутках по-прежнему остаётся двадцать четыре часа. Или Земля стала быстрее вращаться вокруг своей оси?

— Мама, разве я виноват?

— Нет, сынок, ты не виноват. Прости меня старую, что отнимаю твое драгоценное время.

— Пока, мама.

— Пока, сынок.

Телефонный разговор с сыном Нину Петровну не успокоил, и она стала более нервной, взвинченной и раздражённой.

«Вот наступили времена. Сын живёт сам по себе, дочь — сама по себе, а мы родители покорно ждём, когда они соизволят нас навестить. Не родители мы, а какие-то „просители“. Моя собственная дочь Мавзуна четвёртый год живёт в Подмосковье. Парадокс в том, что она никогда не позвонит сама, пока её об этом не попросят — или отец, или брат. От брошенных родителей отличаемся тем, что первые живут в домах престарелых, а мы — в собственном доме», — в глубине души Нина Петровна стала обсуждать своих невнимательных детей.

Она хотела позвонить дочери, но, подумав немного, отказалась. Стала думать и вспоминать.

«Зачем звонить Мавзуне, когда у неё нет совести? Нет у неё милосердия, жалости и любви к родителям. Своего необразованного мужа и двоих сыновей она просто боготворит, а про родителей — как мы здесь? — ничуть не думает. Ну ладно, пусть не любит и не уважает нас, но иногда можно сказать простое душевное слово? Нет, нет, она того не допустит, чтобы напрасно тратить время, силы, здоровье, когда должна любить и обслуживать мужа и детей. Она, как правоверная женщина, поступает согласно законам шариата, а мы, её родители — жалкие атеисты, кафиры — неверные. Поэтому она не навещает нас. Вернее, муж не разрешает ей. Своих детей они берегут, как зеницу ока. Их дети тоже не ходят к нам, поскольку думают, что мы, со зла, накормим их свининой или другой не „халяльной пищей“».

Когда Мавзуна заявила о своём решении выйти замуж за исфаринца, её родители не противились. Они были убеждены, дочь, окончившая мединститут с красным дипломом, удачно выберет себе спутника жизни. Только после свадьбы выяснилось, что их зять Сироджиддин — простой повар, и у него нет даже аттестата об окончании средней школы. А Мавзуна после замужества изменилась до неузнаваемости. Облачившись в хиджаб, она стала домоседкой. Её диплом, как и ненужная вещь, остался лежать на дне сундука. Она нигде не работала. Да какая там работа, если муж не разрешает ей выходить даже на улицу, если они живут в городе неверных на неверной земле: вокруг — одни неверные. Только и занимается она работой по дому да чтением Корана. А какой бы прекрасный врач из неё получился: скольким людям она бы помогла, скольких бы спасла?! Но нет, муж стал для неё самым главным человеком на белом свете — правоверным шейхом, и она всё делает так, как он скажет.

Алибек несколько раз пытался заниматься с внуками, но ничего не добился. Внуки, Шофеиддин и Абду-Ваххаб, не знали и не хотели знать простую арифметику. О литературе, философии и искусстве внуки и слышать не хотели, поскольку об этом не говорил Пророк. Они отказывались играть в шахматы, ссылаясь на то, что эта игра — один из видов человеческих грехов.

Однажды, после неудачных споров с внуками и зятем, Алибек обратился к дочери:

— Мавзуна, доченька, объясни, пожалуйста, своим сыновьям и мужу, что они, зазубривая священный Коран, тем не менее, должны знать элементарные вещи.

— Папа, они ничего плохого не делают. Коран для мусульманина всё, а остальное — ничто.

— Но мои внуки не должны быть неучами. Я и твоя мать доктора наук, и мы гордимся, что наши дети получили высшее образование, но твои дети далеки даже от среднего образования. Самая простые химические формулы — это формула кислорода «О₂ («о-два»)» и воды «H₂O («аш-два-о»)». К великому стыду, мои внуки не знают и того, хотя дышат воздухом каждую секунду и пьют воду каждый день.

— Зато они знают основу шариата. Они знают все хадисы и аяты из Корана.

— Согласен. Пусть они читают Коран, но в то же время они могут знать, хотя бы географию и географические карты. Например, они не смогли мне показать на «Географическом атласе школьника», где находятся Мекка и Медина. Хочу спросить, мои внуки ходили в школу, живя ещё в Таджикистане?

— Папа, оставь моих сыновей в покое, пожалуйста.

— Нет, не оставлю. У тебя и твоего мужа, у ваших сыновей в руках мобильные телефоны, вы общаетесь по интернету и не отрицаете, что телефон и интернет — это блага цивилизации. Но вы, пользуясь этими благами, не хотите узнать, как всё устроено. Ваше мировоззрение ограничивается только законами шариата. Было бы правильнее, если бы с изучением священных аятов и хадисов мои внуки изучали бы точные науки, историю, культуру и литературу.

— Папа, зачем им всё это? Они ведь не станут академиками, а будут такими же поварами, как и их отец. Россия — страна богатая и большая, места и денег хватит всем.

— Тогда воля ваша. Больше сказать мне нечего…

Тем временем Алибек Давлатбеков удачно добрался до деревни. Зайдя во двор своей дачи, он не обнаружил никакой пропажи, и это обрадовало его. Первые ноябрьские дни были пасмурными, ветреными, холодными. Пожухлая трава под яблоневыми деревьями была усыпана гнилыми перезревшими плодами. Найдя яблоко получше, Алибек наклонился, подобрал, надкусил и бросил под ноги.

«Так и меня бросили под ноги истории…» — ослепила его внезапная мысль, и он механически стал собирать хворост и сухие ветки. Как по заложенной программе, достал из сарая канистру с бензином, нашёл коробку спичек.

С большим трудом перетащил своё любимое, тяжелое кресло из спальни во двор. Установив кресло неподалеку от кучи хвороста и сухих веток, он начал приносить сюда книги из своей домашней библиотеки. До наступления темноты все книги были перенесены во двор. Взглянув на итог своей работы, старик нехорошо усмехнулся, а затем с сарказмом прошептал:

— Ну и вот, гора из книг готова. Настоящее убийство слова», как в нацистской Германии в далёком 1933 году…

Мелькнула эта мысль и погасла, и ей на смену пришла другая, как утро приходит на смену ночи:

— Опомнись! Что ты делаешь, старик?! Зачем всё это? Может, не надо?..

«Да, я старик, — ответил он сам себе и уже нездоровым взглядом посмотрел на книги, затем — на канистру, после — на спички. Представив себе нечто, он вдруг потерянно заплакал. Его тихий плач ребёнка перешёл на рыдание пожилого человека. Так продолжалось несколько минут, и его рыдание одиноко раздавалось в округе, и он плакал и причитал: «Да, я старик, который никому не нужен…»

Наконец, он успокоился. Уложив коробку спичек в карман, согбенный старик медленным темпом начал ходить вокруг книг, частью сложенных, частью сваленных в кучу. Во время ходьбы, хлопая в ладоши, он то и дело ударял руками себя по голове и по бёдрам. Со стороны его действия казались сумасбродными. Но это был ритуал язычника. Высоко, в горах Памира, на родине Алибека в похоронной процессии не разрешалось плакать мужчинам-хуфцам. Только таким способом они облегчали своё горе, оплакивая смерть близкого человека. Для него книги были не столько молчаливыми друзьями, сколько братьями и сёстрами — книги были частью его жизни.

То ли от резкой перемены настроения, то ли от пониженного давления, но Алибеку стало плохо.

Дрожащей неуверенной походкой он подошёл к креслу и сел. Поудобнее расположился в кресле и жалобным голосом, по привычке, заговорил сам с собой:

«Сожгу свою библиотеку. Никому теперь она не нужна, как шестой палец на руке, который нужно ампутировать. С каким трудом моя библиотека была перевезена из Душанбе в Москву. Сколько книг русских и персидско-таджикских классиков собрали с Ниной. Когда жили в Душанбе, одноклассники завидовали Бехрузу, потому что такую огромную библиотеку имели только его родители. В школьные и студенческие годы Бехруз и Мавзуна читали много. Сейчас дочь стала женщиной-зомби, а у сына-бизнесмена нет времени для чтения. Раньше люди были другими, и времена были другими. А сейчас всё по-иному. Мои внуки ни разу не дотронулись до этих книг. Сколько я ходил на родительские собрания, сколько уговаривал учителей, чтобы школьники больше читали художественных книг, но всё напрасно».

И ему вспомнилось, как, не стыдясь своих слов, на собрании классный руководитель Камбиза сказал однажды: «У них свой виртуальный мир. Вы не переживайте, они читают, но не в бумажном виде. Школьникам сейчас очень легко и удобно скачать готовый материал из Интернета».

— Пора начинать. Зачем медлить? Моё время тоже настало. Сожжение библиотеки — нелёгкое дело, но другого выхода нет. Это апокалипсис читающего человека, и это мой апокалипсис», — прошептав, Алибек, чиркнул спичкой, бросил её на книги и потерянно подумал: «Я уже никому не нужен — отработанный материал, и книги мои никому не нужны… Рей Бредбери ошибся, поскольку не стоит сжигать книги — достаточно человеку оставить их умирать на полках, а самому погрузиться в интернет. Современные технологии решают всё, а бумажные книги — жалкий атавизм «докомьютерного века»…» — тут дохнул свежий прохладный ветер и немного остудил возбуждённую голову старика, и тот, мало-помалу придя в себя, иными глазами посмотрел на то, что сотворил собственными руками, и испугался: «Аллах всемогущий, что я наделал? Разве это я?! Видимо, совсем высохла твоя глина, Создатель, выжила из ума…?»

Он не успел мысленно договорить. Бумажная гора вспыхнула сразу, окончание мысли испуганно упало в костёр и бесследно сгорело…

Поглощая всё подряд своей безмерной пастью, пожар, как страшный, коварный и непредсказуемый хищник, стал двигаться и в сторону одинокой дачи. От содеянного Алибек снова впал в прострацию, но через некоторое время, придя в себя, подумал свежей головой:

«Что я наделал? Психиатр был прав. Я, действительно, безумец! Моя библиотека?! Мои дети?! Я убил своих детей! Я — Рустам, убивший своего сына, Сухроба. Мне нет места на земли. О горе мне, о горе! Прощайте, прощайте, мои друзья — нам никогда не увидеться внове… О горе мне… — после некая боль изнутри стала сжигать его мозг, и он заговорил иначе. — Огонь — моя погибель и моё спасение. Он голоден и жаждет жертвоприношения. Сейчас, сейчас, дорогой, будь терпелив, ибо только терпеливый достигает победы, как гласит восточная мудрость… Я иду к тебе и приветствую!»

Посмотрев вокруг себя с жидкими остатками слёз на высохших глазах, Алибек отрешённо бросился в огонь…

И на следующее утро Алибек, как обещал, не вернулся с дачи. Нина Петровна стала ждать его к обеду, но и эти ожидания оказались напрасны. Муж не пришёл и после обеда. Он не отвечал на её настойчивые телефонные звонки, и это стало большим ударом для больного сердца любящей супруги. Она почувствовала, что её покинули навсегда. Алибек для жены был всем — и опорой, и пониманием, и любовью.

С его уходом навсегда ушла жизнь Нины Петровны. Это стало и её концом света.

Апокалипсис…

«Зинхор ва зинхор»

На одном из творческих вечеров, организованном иранским благотворительным фондом «Хумаюн», таджикский поэт, автор двух сборников газелей, бунтарь и реформист Атобек Мумтоз познакомился с молодыми поэтами из Ирана. Это были худощавый Хусейн Табризи и полноватый Ризо Ализада. Хусейн был родом из Табриза, а Реза — из Нишапура, родины мудреца Востока — Омара Хайяма. Хусейн работал охранником в посольстве Исламской Республике Иран в Таджикистане, Реза торговал персидскими коврами. Поэты-иранцы были женаты и со своими семьями арендовали квартиры в разных микрорайонах Душанбе. Хусейн писал газели, ловко подражая стилю великого Гафиза Ширази. Стихи Реза были современные, и он их называл — «шеъри сафед» (буквально — «белая строка», вроде некой стихотворной конструкции, что держалась на смысловой рифме, а сам сих не писался классическим метром). Прочитав творчество Реза, поэт-критик мог бы найти много оригинального и запретного в этих юмористических стихах и памфлетах. Вообще-то, Реза со своими стихами, скорее всего, более походил на европейца, нежели на иранца.

Таджики, после приобретения независимости, с особой симпатией начали относиться к иранцам и афганцам. Мало кто знает, но таджики с давних времён славятся своим гостеприимством. В кишлаках никогда не запирают калитку на засов. Усталый, голодный путник, постучавший в полночь в двери, найдёт себе приют в любой таджикской семье. Ни один таджик не нарушает законы гостеприимства, следуя заповедям предков, строго почитая заветы пословицы: «Мехмони нохонда аз падарат хам бузургтар аст (Почитай незваного гостя больше своего отца)». Самым незабываемым событием для любого таджика будет считаться тот случай из жизни, если он накормит неимущего афганца, или поговорит на фарси с гостем из Ирана.

Правительство и интеллигенция таджикской республики в ту пору держали ухо востро: время было неспокойное. Сумбурно протекала жизнь простого народа. В поисках лучшей доли люди хаотично, иногда поспешно, меняли место проживания и работу. Ученые-филологи и студенты-лингвисты были возмущены тем, что родному таджикскому языку правительство до сих пор не придаёт особого значения и не уделяет должного внимания, и на собраниях большинство чиновников-таджиков по-прежнему обращаются к аудитории на русском языке.

Студенты митинговали на центральной площади, а ярые активисты перед зданием парламента добровольно объявляли голодовку. Только ходили слухи, что однокурсники и люди, замешанные в этих мероприятиях, тайком снабжали «добровольцев» деньгами, а по ночам подкармливали «голодающих». Памятник вождю мирового пролетариата, простоявший больше полувека на центральной, одноимённой площади столицы с приподнятой правой рукой, указавшей всем верную дорогу в прекрасное и светлое будущее, в одночасье был свергнут бородатыми «революционерами» и новоявленными «демократами».

И будущее наступило. Только не совсем такое, какое ожидали простые растерянные люди. Они верили в лучшее, а пришло…

Овладев сознанием простых смертных, люди, пришлые на гребне событий, стали внушать, будто во всех несчастиях таджикского народа виноваты «погрязший во всех человеческих грехах» Владимир Ильич Ленин и Советский Союз. Мол, только стоит забыть о великих достижениях коммунистической власти, бесконечно много сделавшей для Таджикской советской социалистической республики, стереть с лица земли любое напоминание о Союзе рабочих и крестьян, ненавистных большевиков, как всё само собой благополучно изменится и счастливо наладится. Таджикистан, наконец-то вырвется из зиндана (подземная тюрьма) своего экономического застоя, а Душанбе станет таким же современным и богатым городом, как Дубай.

Либеральный историк и политик Шокири, выступая по телевидению, публично обвинял Советскую власть в грубых нарушениях при распределении территориальных границ между Узбекской ССР и Таджикской ССР. Согласно его исследованиям, таджикские города Самарканд и Бухара перешли в руки узбеков не по наивности и безграмотности таджиков, а потому, что узбекам всячески помогали Советы. Для таджика, знающего историю своего народа, выступление этого историка стало громом среди ясного неба.

Некоторые таджикские ученые-славянофобы, в свою очередь, открыто заявили, что нашими братьями теперь являются не русские, а персы и афганцы, с которыми таджики имеют много общего. В душанбинском аэропорту были открыты новые авиарейсы «Душанбе-Кабул» и «Душанбе-Тегеран». Министерства культуры и образования стали ежемесячно принимать делегации из Ирана и Афганистана. Словом, дружеские отношения Таджикистана с этими мусульманскими государствами крепчали не по годам, а по часам.

Как-то на Навруз^* Атобек пригласил в гости своих иранских друзей, Хусейна и Реза. Оба друга пришли в назначенное время. Реза пришёл с подарком. Это был цветастый пушистый ковёр, на который Хусейн непочтительно взглянул, будто сплюнул.

В гостиной уже был накрыт достархан. Жена Атобека, хрупкая добродушная Малика* весь день суетилась на кухне. Всякий раз, осматривая достархан и найдя недостатки, она то и дело меняла местами тарелки, вилки и ложки. Сам Атобек перед женой так нахваливал гостей, что у бедной Малики создалось впечатление, будто к ним в гости придут не простые иранские поэты-любители, а прямые потомки последнего царя Ирана — Мохаммеда Реза-шаха Пехлеви.

Брат Малики, Каюмарс, студент политехнического института также готовился к встрече гостей. Заранее договорившись с куратором курса, он не вышел сегодня на занятия и сейчас старательно помогал сестре и зятю. Когда пришли гости, Каюмарс и Атобек встретили их, возложив правую руку на сердце и слегка поклонившись, после поздоровались с ними и дальше с улыбкой проводили в гостиную.

На достархане было всё, кроме спиртного. Каюмарс, вежливо приложив левую руку к груди, другой каждому гостю, чуть что, передавал пиалы зелёного чая. Гости ели и пили с волчьим аппетитом. Не умолкая, они хвалили таджиков за хлеб и соль, за доброту, за простоту общения. Незаметно разговор перешёл в политику. Риза, отдавая должное, перед Атобеком и Маликой начал хвалить отца Каюмарса* за то, что тот назвал сына таким хорошим именем. И гость напомнил Каюмарсу, что парень должен быть гордым и великодушным, каким был в своё время великий персидский царь Каюмарсшах.

Хусейн, поддерживая земляка, с укором и сожалением сказал:

— Огои (господин) Мумтоз! Это ужасно! Нам, иранцам, до боли неприятно, когда мы слышим искажённые таджикские и персидские имена и фамилии. Например, моего друга зовут Хабиб. Я давно заметил, что его таджикские друзья, обращаются к нему по фамилии или по имени-отчеству, как «Шарипов, или Хабиб Назарович». Но таджики должны обращаться к нему не иначе как «огои Хабиб Назари, или Хабиб Шарифзада». Мы же не славяне. Я не понимаю своих единоверцев, ведь «огои Хабиб Назари» звучит по-нашему, по-восточному и лучше, чем «Хабиб Назарович».