Оглавление

Лягушачья песнь

Посвящается Великой Гусенице, Малютке Барабашке, прошлой Райке, нынешней Римме, Палюсе и каждому кто принес в этот мир свет и светит. Спасибо Вам!

Глава первая. Это случилось

Ставни предупреждающе дребезжали, вдалеке ухало.

Пахло сыростью и рассыпанным какао. Седая голова покачивалась над прялкой, девичья рука почти коснулась воды, а лягушки привычно квакали, не обращая на спящих внимание. Сон в руку.

— Если будешь всматриваться из-за всех сил — увидишь. Царство светлячков — увидишь. Там никогда не бывает ни зимы, ни осени, ни лета, ни весны — увидишь. Там время идёт так, как ему вздумается — увидишь. Там ведьмочка Ку кудесит над пламенем и…

Министр Филин оглянулся и увидел себя в отражении глаз королевы светлячков Тейи VII: крестница лежала на простынях, ткань которых была соткана сотнями паучков-кругопрядов, в ночь на растущую луну. Это придавало простыням большую нежность, ведь холеная кожа королевы не должна быть оцарапана.

Это случилось. Серебряные глаза смотрели холодно и обвиняюще. На губах застыла властная усмешка. Филин перевёл взгляд на столик около окна, на брошенную книгу в переплете из марокканской кожи, украшенную более чем тысячью рубинами, топазами и аметистами. Утром, подтрунивая, он преподнёс её королеве в качестве усыпляющего средства. По хрупкой ножке столика, цепляясь друг за друга, ползли алмазные лягушата. Штора шелохнулась от ветра и вдалеке показалась фигура постового светлячка.

«Защищающего покой». Не закрыв дверей спальни, министр зашагал по длинным, извилистым коридорам дворца, мимо бесполезной, беспечной охраны, сбежал по ступенькам бесконечной лестницы в царский сад, выхватив ухом, чванливую болтовню цветов, и взмахнул крыльями.

— Это случилось. — Так крикнула принцесса светлячков, крестница Тейя, сотни лун назад, вбежав в библиотеку, где хранились совсем другие книги. Филин оторвался от изучения древних заклинаний и притворно строго взглянул на крестницу. В её облике была тревога и он скинул с себя притворство.

Принцесса прикрыла окно, чтобы уберечь случайные уши, а сама не смогла удержаться: в саду Георгины бубенили байку гусеницам, о том, что когда-то цветы умели ходить.

Принцесса рассмеялась, серебряные глаза заблестели, хотя может быть дело было в стоящей неподалеку свече. Принцесса казалась прежней беззаботной малюткой, правда лишь на мгновение, пока блуждающая мысль не вернулась в библиотеку, где часто находил приют крёстный, советник и друг отца — Филин.

— Моё сердце в опасности. — Тейя прикоснулась к сердцу и комната озарилась светом. — Мне приснился сон, — не дожидаясь вопроса от крестного, продолжила принцесса. — Моё сердце в опасности. Мне приснился сон: там была Марина. Марина держала моё сердце в руках. Марина сказала: возвращаю, но будь осторожна. Твоё сердце в опасности.

Филин прожил так долго и трудно, что всему придавал значение, поэтому и здесь он не отмахнулся от выдумок девочки, которую только недавно перестал носить на руках. Филин задумался: за стенами дворца светили пусть и наивные, но преданные постовые светлячки, их свет придавал миру мягкие и безопасные очертания, и даже если бы светлячков не было, кому хочется украсть сердце своей принцессы и будущей королевы? И кто это — Марина? Филин поморщился.

— И кто она — эта Марина?

— Я помню её руки: они грубые, оцарапали меня, да так, что я проснулась. — Принцесса снова коснулась сердца будто его до сих пор кололо. — Что ж, когда она придёт в будущий раз, я спрошу откуда она.

Марина никогда больше не приходила.

Сны хранятся гораздо дольше, чем некоторые будни, и всё-таки и они теряются в тумане памяти. И когда через длинные годы Филин, лукаво улыбнувшись, спросил у крестницы про девушку с колючими руками, имя которой крутилось в голове, имя которое он никак не мог схватить за хвост, королева изогнула бровь, даже не пытаясь вдуматься о чём он старчески бормочет. Ведь в её царстве столько дел, столько дел и она уже не ребенок, больше не ребенок и ей нужно доказать это всем, всем, всем, всем, всем…

— Дети не управляют чувствами, взрослые же держат их под контролем. — Ответила она себе, потому что никто не задавал ей о нём вопросов, как и никто не напоминал ей, что она ещё не повзрослела.

И вот теперь королева светлячков, крестница Тейя, лежала в своём огромном хрустальном дворце и в груди у неё была пустота размером с сердце. За окном всё так же светили постовые светлячки, в саду всё так же шептались цветы, так же, как сотни лун назад, и может именно поэтому Филин произнёс имя

Глава вторая. Марина

Дом ветхий, сырой, старый, бедный дом раскачивался на ветру. За прялкой сидела седая, рассыпающаяся женщина в выцветшем платье с прозрачными и такими же выцветшими глазами. В прялке не было пряжи, но старуха крутила колесо. Близ неё спала в неудобной, скрюченной позе, юная девушка — Марина.

— Марина. Марина. Марина. — От кваканья лягушек девушка вздрогнула.

Грёзы отступили и Марина наклонилась к лягушкам и погладила каждую по пузу.

— Ну что вы расшалились? Разбудите бабулю.

Марина называла, спящую за прялкой, женщину, бабулей, просто потому что девушке хотелось, чтобы у неё была родственница. Поэтому даже на работе, иногда, ни с того ни с сего, Марина заговаривала про свою бабушку. На самом же деле, это была малознакомая старуха, у которой Марина снимала угол. Да и лягушки и те были не Маринины.

— Ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква, ква. — Квакали лягушки, напоминая Марине, что сегодня ей исполнилось восемнадцать.

Марина и так это помнила, так же ясно, как и день, когда она ступая, по неровной тропе, вышла из леса к качающемуся на ветру дому. Именно поэтому Марина считала, что этот дом первый, хотя односельчане по старинке продолжали называть его крайним.

В этом доме всегда было сыро, впрочем это нравилось лягушкам, повсюду стояли ковши, кувшины, тазы, ведра, горшки, корытца, графины и другие ёмкости, наполненные серовато-зеленоватой жидкостью. Под потолком, пересекая комнату, была натянута верёвка, на которой сушились травы, — из того, что Марина могла определить глазом, — крапива, сныть, зверобой, папоротник, лаванда, полынь. И книги, книги, книги на полках, на полу, на подоконнике вперемешку со склянками с таинственным содержимым.

Четырнадцать лет — возраст, когда родители решили, что Марина может заботится о себе сама, потому что другие дети не прекращали появляться на свет. На прощание Марина получила два совета:

— Посмотри на свои руки. Какие они грубые. А эти рисунки на ладонях — следы зла. Прячь их.

Ох! Сколько не мазала девушка руки жирной сметаной, не помогало. Сметана впитывалась, а кожа оставалась по прежнему сухой и колючей, измаранной странными рисунками.

Выбирать не приходилось, и Марина устроилась на работу в магазинчик, в самом сердце деревни, Марину привлекло, что при нём стояла милая лавочка, где иногда сидели влюбленные и кормили птиц булкой, которую они покупали тут же. За это влюбленных и птиц ненавидел хозяин магазина — Аркадий, он, в конце концов, и убрал «место лени и развращения». С чем были согласны и пожилые односельчане, выборочно помнящие свою молодость. И влюбленные стали сидеть в другом месте.

— Так не хочется никого обижать. — Ответила Марина матери перед тем как уйти.

— Иногда надо. — Это был второй совет.

Этот совет может бы и стоило применить, потому что односельчане не ценили ни покладистости, ни рассеянной нежности. Мечтательность девушки, люди принимали за тупость, а доброту — за слабость.

Деревенские жили в горьких заботах и лишь следили, чтобы их не обсчитали. А грузный хозяин магазина на старания Марины чуть мигал бровями, а за провинность, «отщипывал», так он это называл, от жалования.

Вот так-то оно так. Продаст рубль за пятак. Говорят про таких, как Аркадий.

Чтобы попасть в магазин надо было спуститься в подвал, пригнувшись, иначе пострадала бы голова, по скрипучей и шаткой лестнице. И погрузиться в сумрак — так казалось по началу, потом глаза привыкали. Это было тесное пространство, с плотно расположенными друг к другу полками, на которых вразброс стояли товары с неизвестным сроком годности. Одна грустно висящая лампочка под потолком не способна была осветить все углы, и поэтому некоторые товары стояли здесь годами, а другие, попавшие под руку, без надобности покупались, вдруг всё-таки пригодится, а в магазин заходить часто не хотелось. Как не хотелось и подолгу здесь что-то рассматривать и высматривать.

Марина по началу пыталась изменить положение вещей, но столкнулась с сопротивлением Аркадия, он боялся, что надо вкладываться: освещение — это деньги, удобные полки и прилавки — это деньги. Зачем что-то улучшать, если жителям некуда деваться и они и так покупают. Тогда Марина стала бороться с местной пылью и грязью и с этим также ничего не вышло. Двигать ящики одной было тяжело, а просить Аркадия значило бы нарваться на отповедь в духе «и зачем я только плачу девчонке, если и сам всё делаю». Итог кутерьмы невелик: Марина наткнулась на паутину и паучиху с паучатами, и чтобы не привлекать внимание к матушке, так она называла многодетную косиножку, она прекратила какую-либо деятельность.

Так четыре года она и провела в тусклом и затхлом пространстве, под грохотание над головой, на первом этаже тоже шла какая-то таинственная работа, выходя из подвала лишь вечером, когда на улице было уже темно.

И шли эти годы тихонечко, да так незаметно и пролетели.

Полгода назад Аркадий разрешил девушке брать подгнившие фрукты за полцены, неделю назад он позвал «подопечную» на разговор.

— Ты бедно живешь.

У Марины хрустнуло в пальцах, она сжала их от напряжения.

Хозяин магазина взял её ладони и осмотрел.

— Следить за руками стоит. Ты же девушка. — Тут Аркадий замялся и перевалился с одной ноги на другую. — И очень даже хм славная. Скромная. На себя не тратитесь почти. Сейчас таких не сыщешь. На что вот… ты… тратитесь?

— Да ни на что в целом. — Марина постеснялась сказать, что сохраняет заработную плату на красное, бархатное, кружевное платье.

— Копите на что-то?

Марина кивнула. Одно воспоминание мешало ей быть откровенной с человеком, которого она встречала ежедневно вот уже четыре года.

— Это хорошо. — Аркадий почувствовал удовлетворение. — Копить — это правильно. — Ему хотелось дать Марине какое-нибудь наставление, которое повлияет на дальнейшую жизнь.

Он опомнился и предложил Марине сожительство. Он сказал, что она может подумать, хотя, что тут думать, любой девушке нужен покровитель. И Аркадий улыбнувшись, Марине стало страшно, бросил, «конфеток, и для бабушки, к чайку», в сумку.

— Он такой толстый. И это полбеды. Беда в том, что он пнул собаку, когда она повернулась к нему худой, плешивой спиной. И собака жалобно заскулила, а он усмехнулся.

Марина знала: она может тянуть долго, она умела молчать и глядеть в сторону. Но что будет, когда Аркадий позовёт на открытый разговор.

— Со мной никогда не происходит ничего чудесного.

— С ней никогда не происходит ничего чудесного. — Заквакали лягушки, перебивая друг друга.

Глава третья. Стук в дверь

Подобно тому как звёзды ждут ночи, горячий суп — поварешки, кошка — мышки, грабитель — заплутавшего путника, так и у каждого есть своя минута.

— Вот сейчас то всё начнётся. Вот сейчас то всё начнётся. Мудрый Филин, Храбрый Филин в дверь к Марине постучится.

Кваканье нарастало. Остатки сметаны, которой Марина смазывала руки, жирным пятном упали на пол. Бабуля, спавшая над пряжей, про