автордың кітабынан сөз тіркестері  Леонид Андреев: Герцог Лоренцо

Павел Басинский

Это станет сквозной темой творчества Андреева: контраст “света” и “тьмы”, ощущение хаоса, бушующего за тонкими стенами гармонии и постоянно угрожающего ее разрушить.

Да, хорошо я люблю тебя, моя родная, и в том, что могу так хорошо любить и что отвечают мне такою же хорошей любовью – в этом счастье. Бесконечно близка ты мне, и нет для меня в мире другой женщины, другого человека, ближе тебя и дороже. Ты – одна. Мир кишит людьми, но ты – одна.

– Знаете, я очень часто вижу Шуру во сне. Вижу так реально, так ясно, что, когда просыпаюсь, ощущаю ее присутствие; боюсь пошевелиться. Мне кажется, что она только что вышла и вот-вот вернется. Да и вообще я ее часто вижу. Это не бред. Вот и сейчас, перед вашим приходом, я видел в окно, как она в чем-то белом медленно прошла между деревьями… точно растаяла…

Мы долго сидели молча

Как-то под вечер, придя к нему, я застал его в кресле пред камином. Одетый в черное, весь в багровых отсветах тлеющего угля, он держал на коленях сына своего, Вадима, и вполголоса, всхлипывая, говорил ему что-то. Я вошел тихо; мне показалось, что ребенок засыпает, я сел в кресло у двери и слышу: Леонид рассказывает ребенку о том, как смерть ходит по земле и душит маленьких детей.

– Я боюсь, – сказал Вадим.

– Не хочешь слушать?

– Я боюсь, – повторил мальчик.

– Ну, иди спать…

Но ребенок прижался к ногам отца и заплакал. Долго не удавалось нам успокоить его. Леонид был настроен истерически, его слова раздражали мальчика, он топал ногами и кричал:

– Не хочу спать! Не хочу умирать!

Когда бабушка увела его, я заметил, что едва ли следует пугать ребенка такими сказками, какова сказка о смерти, непобедимом великане.

– А если я не могу говорить о другом? – резко сказал он. – Теперь я понимаю, насколько равнодушна “прекрасная природа”, и мне одного хочется – вырвать мой портрет из этой пошло-красивенькой рамки.

Говорить с ним было трудно, почти невозможно, он нервничал, сердился и, казалось, нарочито растравлял свою боль

вот они встречаются на Капри. Горький – в апофеозе славы, переполненный восторгом от Италии, от ее моря, ее солнца, весь насыщенный творческими планами. Бодрый, веселый, щедрый. Способный обворожить любого гостя.

Даже Бунин, несколько раз побывавший на Капри вместе с Верой Муромцевой, вспоминал, что это было лучшее время, проведенное им с Горьким. Тогда он был “особенно приятен

Русская этика не принимает расхождения между словом и поведением, а слово и образ жизни Горького в какой-то момент стали расходиться. С точки зрения европейской этики в этом не было противоречия

Но в чаду встречи великого писателя мало кто обратил внимание на два противоречия. Во-первых, политический изгнанник поселился сперва в роскошном отеле “Везувий”, а затем снял виллу на самом дорогом итальянском курорте. Вспомним рассказ Бунина “Господин из Сан-Франциско”. Именно на острове Капри останавливались богатые американские туристы. Во-вторых, почему левые итальянские журналисты так желали именно русской революции и свержения русского царя, как будто в самой Италии не было проблем с нищетой?

Нельзя сказать, что Горький закрыл на это глаза.

В его “Сказках об Италии” сказано и об этом.

Но Россия посадила его в Петропавловку и выдворила из страны, а Италия почти обожествила. В России было неловко жить богато автору “Челкаша” и “На дне”. Русская этика не принимает расхождения между словом и поведением, а слово и образ жизни Горького в какой-то момент стали расходиться. С точки зрения европейской этики в этом не было противоречия

водка” – понятие обобщенное. Главное не в том, что Андреев пил, а в том, что водка, как он признавался в дневнике, была нужна для бегства от тяжелой реальности в состояние пусть и мнимой, но все-таки свободы.

Так и народ. Он свободен, пока пьет, о чем существует поговорка: “С утра выпил – весь день свободен”.

, к 1898 году Андреев уже зарекомендовал себя в “Курьере” как судебный хроникер, печатавшийся под псевдонимом James Lynch. Псевдоним был не без “перчика”: есть версия, что именно по фамилии ирландского судьи и мэра города Голуэй Джеймса Линча, повесившего своего сына в окне фамильного замка за совершенное им убийство, и был назван “суд Линча”, когда толпа казнила преступников без суда и следствия

Последним аккордом в его прощании с Петербургом, новый роман с которым состоится уже гораздо позже, были удивительные строки в дневнике:

Но почему ж так дорого мне это прошлое? За что я люблю Петербург? Почему с таким чувством печали и наслаждения вспоминаю я его улицы, мостовую? Вот сегодня: я шел – и представлял себе его. Думал, что вот эти мокрые плиты, этот полутуман, полу-дождь – Питер. Вон промелькнул фонарь кареты – так ведь и в Питере видал я когда-то… И в груди теснятся воспоминания, и жалко, жалко… Как бы хотелось опять окунуться в эту жизнь. Быть далеко-далеко от всего, что близко и мило сердцу, идти по незнакомой улице, видеть тысячи незнакомых людей, видеть чужую кипучую жизнь – и чувствовать себя одиноким, одиноким. Пароход… море, незнакомые чужие люди, чуждая обстановка… ах, все отдал бы я за вас.

Вот уж воистину – “было много Андреевых