А что такое была революция? Это была победа Франции над Европой и Парижа над Францией.
Луизочка — было ласкательное имя, которым Марат называл гильотину.
— Гильотина вовсе не вдова, а девственница, — перебил Марат Дантона. — Возле нее можно лежать ниц, но ее нельзя оплодотворить.
— Внутреннего врага не изгоняют.
— Так что же с ним делают?
— Его уничтожают.
Случайно Симурдэн оказался рядом. Он припал губами к нарыву, высосал его — и человек был спасен. В то время на Симурдэне надета была еще священническая ряса, и кто-то из присутствовавших сказал ему: «Если бы вы это сделали для короля, вы завтра же были бы епископом». — «В том-то и дело, — ответил Симурдэн, — что для короля я этого бы не сделал».
— Смерти я не боюсь. Часто младенец, делающий первый шаг, изнашивает последние свои башмаки.
Какое обширное поле для борьбы — душа человеческая! Мы отданы целиком во власть этих богов, этих чудовищ, этих демонов — наших мыслей. И эти ужасные воюющие стороны безжалостно топчут ногами нашу душу.
Все это тяготило его, ибо во всем, что он сделал, он видел какую-то загадку. Он с горечью думал о том, что хороший поступок может в то же самое время быть и дурным поступком; тот, кто спасает волка, губит овец; кто вылечит крыло коршуна, отвечает за его когти.
мерной и непонятной жажды к реформам — с одной стороны, стоит, с другой стороны этот странный и серьезный дикарь, этот человек со светлыми глазами и длинными волосами, питающийся молоком и каштанами, любящий свою соломенную крышу, свой забор и свой ров, легко различающий по звуку колокола всех окрестных сел, употребляющий для питья только воду, носящий кожаную куртку, расписывающий свою одежду так же, как его предок кельт[347] расписывал себе лицо, уважающий в своем палаче своего господина, говорящий на мертвом языке, что равносильно погребению заживо своей мысли, подгоняющий своих волов, точащий свою косу, возделывающий только рожь, пекущий лепешки из гречневой муки, уважающий прежде всего свой плуг, а затем свою бабушку, верующий и в Богородицу и в привидения, преклоняющий колена и пред алтарем церкви и пред старым друидским[348] камнем в лесу, земледелец на ниве, рыбак на морском берегу, браконьер в лесу, любящий и королей своих, и господ, и священников, и свою исконную грязь, задумчивый, способный простоять иной раз в полнейшей неподвижности целые часы на пустынном морском берегу, прислушиваясь к шуму морских волн.
И ввиду всего этого спрашивается: мог ли подобный слепец примириться с таким ярким сиянием?
