Ах, жить — так неуютно. Всё жмет: тело требует, дух не унимается, жить — это как хотеть спать и быть не в состоянии уснуть, жить неудобно. Ни с голым телом не походишь, ни с голым духом.
Некое знакомое мне «она» боится бабочек, как будто они сверхъестественные существа. Так вот божественное в бабочках — это как раз способность наводить страх. А некое знакомое мне «он» покрывается гусиной кожей от ужаса при виде цветов — оно считает, что цветы поразительно слабы и невесомы, как вздох никого в темноте.
Обрати внимание: я не говорю о том, какие всё это вызывает у меня эмоции. Я лишь трезво рассуждаю о тысячах вещей и людей, за которыми наблюдаю. И это не служба, ведь я не получаю за это денег. Я просто узнаю́, что собой представляет мир. Много ли труда доставляет приглядывание за миром? много. Например, я была вынуждена запомнить невыразительное и потому пугающее лицо женщины, которую повстречала на улице. Я вижу и замечаю нищету тех, кто живет выше по склону. Ты наверняка спросишь, почему я приглядываю за миром. Дело в том, что это мое врожденное предназначение.
Многое надо сказать, а я не знаю как. Слов не хватает. Но я отказываюсь изобретать новые: тех, что существуют, должно хватать, чтобы сказать всё, что можно и чего нельзя. А чего нельзя, я и так догадываюсь.
Медленно вхожу в словопись, как я уже входила в живопись. Это мир, увитый лианами, слогами, жимолостью, цветом и словами, — порог у входа в древнюю пещеру, чрево мира, откуда мне предстоит родиться.
