Оглавление

Предисловие

Визуальная проза Владимира Д, от лица которого ведется повествование, может быть представлена и как цикл рассказов с общим названием «Коридоры судьбы», и как роман «Пентамерон» — по количеству глав, и как поэма «Пятигорск».

В настоящий цикл включены следующие тексты: «Геамант», «Коридоры судьбы», «Девушка с хрустальными глазами», «Янтарная комната», «Звонок из Лондона», впоследствии растворившийся в тексте «Созерцателя». «Мишура» отдельное произведение, написанное позднее.

Произведения Владимира Д требуют для своего прочтения Особого Читателя. Предлагаемый текст «визуальной прозы» — по определению моего гипотетического соавтора — предназначен для тех только редких читателей, которые привыкли к созерцанию окружающей действительности сквозь инокуляры Рембо-или-По.

Предисловие написано с тем, чтобы заранее отсеять ненужного Книге читателя.

«Мое искусство не принадлежит народу!»

Д менее всего интересует Местная Действительность. Нестерпимо скучно было бы изображать людей такими, какими они есть на самом деле — ныне! Кукольнику, однако, нужно где-то размещать своих марионеток. Можно было бы расквартировать их всех в Гишпании, но на всех персонажей ее не хватает. Вот откуда современные реалии во внеисторической прозе Владимира Д.

Преобладающим мотивом «Коридоров» является нелегальный переход границы. Дореволюционеры отправлялись в Париж за Ностальгией — горьким лекарством от Скуки. Для любителей старинных цепочек (Панцирного Плетения, скажем), — это единственный способ приобретения оных. Ибо местные мастера (Уайт-Черепановы) не справляются с задачей воссоздания такого изысканного предмета, как цепочка для часов дореволюционного образца. Народ отравлен лицезрением некрасоты — им же содеянной.

Китайское «Д» моего псевдонима постоянно совлекает меня с Проторенного Пути — вводит в Прелесть. Д изложил мне идею создания своего романа всего за две недели. Я едва успевал записывать уже готовые фрагменты его «Нечеловеческой комедии». Из россыпи словесного бисера возникли сюжеты восьми повестей. Пять из них стали основой для написания сего «Пособия по лунатизму».

Во избежание болезненных последствий заранее предупреждаю не обольщаться рекомендациями, изложенными в рассказе «Геамант». Советы чудотворцев не пригодны для применения их в Жизни. Они приводят к исполнению желаний только тех, на кого непосредственно пал выбор геоманта. Не путайте литературу с жизнью!

Необходимо также запомнить, что Ге-а-мант — это имя, а ге-о-мант — профессия. Нечто вроде астролога.

Геамант

Раскинув руки в стороны — «Оп-ля!» — блондинка с блестками во взоре шубу сбрасывала на пол, словно сирена или лебедь перья, на освещенной сцене появляясь девой. Вначале она выставляла левую ногу, которую звала Харибдой, а затем уже правую — Сциллу. Как в полонезе приседая, она в манере клоунессы представляла своего застенчивого протеже:

— Геамант — геомант — или — Гамлет! — голубовато-серые заморские слова.

Барбара или Барбарелла! Преподаватель Прелести-и-Пантомимы. На ней, как знамя, развевались зеленые из бархата бермуды, в оранжевых она была ботфортах и в черной треуголке с красной окантовкой. Эбеновая трость в руке. На шее — лента, а на пояснице — бант. Звенели шпоры, хрустел паркет, а по колену бряцал на золотой цепи свисающий с плеча брегет.

— Милочка, ты выглядишь, — сказала Барбара хозяйке, разглядывая в зеркале свой глаз, — как будто генерала проглотила. Так говорят сейчас, а через час уже другое. Черепаху, например.

Лепному ангелу на потолке она, входя в гостиную, представилась:

— Привет, амур! Я — амурея!

Хозяйского сербера с мордой Квазимоды и манерами Казановы приветствовала:

— Чесчь!

Она, не глядя, бросала треуголку в сторону, а трость, как шпагу маршал Валленштейн при сдаче Бреды, вручала хозяину — известному художнику Пустодиеву:

— Микаэль! От взгляда в бездны ваших панорам у меня серебро оседает в моче, а в почках… изумруды выпадают. Мое приданое. О, Боже! Очередной шедевр! Где мой лорнет? Сейчас посыпятся полтинники из мочевого пузыря. «Индустриальный фа-авн». Позвольте, так это же обыкновенное окно! Что за урод там на плакате? Прошу прощения, нет, не урод и не окно… тогда же что? Так это ваш авто-в-окне-портрет-фото!? Вы — гений, Мика! Бесподобно! Не можно глаз отвесть. Мой папа самых честных правил, тогда как я… наоборот!

Она изобразила лебедя… или ворону… отбила чечетку, сделала реверанс и вновь произнесла заморские слова:

— Хеаман… хема или… ха-ха, а где же Хамлет?

Он поскользнулся на паркете и упал, сверху на него свалилась вешалка. Вазу он успел схватить, пожертвовав очками.

— На эту вазу, Барбара, при всех необходимо сесть и… помочиться, — изрек невозмутимо Геамант. — На утро сбудется мечта!

Не теряя времени даром, Барбара поставила вазу посреди комнаты и под аплодисменты присутствующих исполнила обряд.

Приведя условия исполнения следуюшего ритуала, особенности коего из-за отсутствия приличных эпитетов привести невозможно, Геамант провозглашал:

— … и много лет достанется везения в любви.

— Сколько? — осведомлялась деловая Барбара.

— Нескончаемое количество нимфе Первого Шага…

— А-ха-ха, — завиляла Барбрара по своему обыкновению бархатным задком.

— … и по году нам, смертным, — обводил он с четверть круга рукой, так как уже научился не делать широких жестов.

По возвращении домой Барбара повалила Геаманта в подъезде на кафельный пол и претворила… «Наконец!» … действительность в мечту. «Или наоборот!»

* * *

Детство Геаманта прошло в Пятигорске, в этом южном Петербурге северного Кавказа.

Здесь кто-то невидимый днем и ночью играет на струнах Эоловой арфы, гора Змейка ползает по ночам, а соседняя — Верблюд — ходит даже днем, если следить за ней с электрички. Аллея Дворцов в Пятигорске вьется по склону Машука от церкви св. Лазаря — к — Провалу.

Геамант любил бродить по улице рококоидного городка в тумане. Он забирался на акацию, растущую неподалеку от Провала, и с вершины гигантессы любовался огнями вечернего Пятигорска, разговаривал с птицами и набирался мудрости у звезд, как и подобает начинающему астрологу.

Воздух на юге, как сухое вино. Однажды он заблудился на пути вниз. Колючки стали впиваться ему в спину, как кинжалы заговорщиков, и он, спасаясь от гибели, вернулся на вершину и провел между небом и землей всю ночь. Под утро, когда он начал спускаться с дерева, из сероводородного озерца вынырнула, а может быть, ему это приснилось, вооруженная арбалетом арбалина, как он назвал ее впоследствии. Геамант стал карабкаться вверх, испуганно оборачиваясь на прозрачноватую ундину. Стрела вошла в естественную щель и поразила Геаманта в Судьбой намеченную цель.

«Как если бы арбаэлина наступила на душу шпилькой каблука!»

Он проснулся с подарком неба на руке. Серебряный дракон с крылатой нимфой на спине обвивал его руку хвостом. Надпись на браслете сообщала имя: «Геамант». По-другому его уже никто не называл.

С тех пор он и стал прорицателем, вернее — предлагателем:

«Кто прыгнет ночью при луне в Провал, тот самым сможет стать богатым человеком в мире!»

* * *

Геамант предлагал всем взглянуть в лорнет из горного хрусталя и рассказать об увиденном, чтобы затем с мягкой улыбкой на лице провозгласить: «Нет, вы не правы», — и преподнести пламенистую версию своего витражного видения, отличного от обычного.

«В Бештауском парке, — начал я, встретив коварного лорнетиста в Пятигорске впервые, — где обитают веера или витают зеркала, если смотреть на лес в лорнет горнохрустальный…»

Он вырвал у меня из рук лорнет и разбил, как злая королева зеркало Правды.

«С вами все понятно», — сказал он с раздражением, но быстро остыл, и мы разговорились. Он признался, что духовные дальтоники вызывают у него раздражение, а конкуренты иновидения — озлобление и зависть за «гнусную способность» прозревать в стекле Неправды то же, что и он; быть может, — хуже, но иное, что не ему принадлежит. Так что выхода для человечества или подхода к Геаманту не было.

* * *

Трагедия мастера Судьбы состоит в том, что его наставления с интересом выслушиваются, но не исполняются — не принимаются всерьез, как стихи или цветы.

Восемь национальностей смешалось в его беспокойной крови. Показывая под тонкой кожей на висках голубоватые венки (река Индиго), похожие на иероглифы, он утверждал о синеве кровей, за что получил по носу и был разоблачен.

Отец Геаманта бил в барабан на похоронах, а в ресторане играл на скрипке. Любовниц называл вуалехвостками, себя — козлотуром, а дворовых сплетниц — пейзянками. Он исчез, когда Геаманту исполнилось три года. С тех пор появлялся только на спиритических сеансах. Семью с того света называл тюрьмарием, а оркестр — бестиарием.

* * *

С некоторых пор Лиза Кримкранц начала расписывать ширмы, зонтики и веера, которые делала из шелка мать Геаманта.

Все вечера Лиза проводила перед зеркалом в безуспешной попытке отыскать следы смазливой амуретки, какой она была в семнадцать лет — всего один сезон, а в следующий –безобразно располнела.

Она долго не поддавалась на уговоры Геаманта забраться на Машук и там…

Наконец, он подрядил приятелей отнести печальную хохотушку на вершину в театральном паланкине.

— Найдешь там то, чего я сам не знаю.

В пещере висело седло. Лиза взгромоздилась на него, реализовав тем самым поговорку о корове на седле, и дернула за черный шнур. Воздушный шар, скрывающий провал над головой, начал резко подниматься. Лиза схватилась за канаты. Седло накренилось, и она полетела. Орала она так, что на церкви св. Лазаря зазвенел колокол.

— Снимите меня — умираю! Спасите меня — улетаю!

Влетая в низко висящее облако, она замолкала. Два часа ее носило над городом. Наконец, ей удалось зацепиться за верхушку тополя, но самостоятельно слезть с него не смогла. Пожарные от хохота уронили из пены облаков рожденную Венеру на лужайку. Но!

Переживание пошло Лизе на пользу: она похудела. Женихи повалили толпой, привлекаемые славой отважной воздухоплавательницы и рассказами о не-о-бычайной красоте вееров, которые новоявленная ариэлина расписывала райскими цветами.

* * *

«Если точно выполнить инструкцию (напоминает "инкрустацию"), — заявлял Геамант, — с изнанки нашего земного Бытия (что означает быт-и-я) можно извлечь запретный плод рассеянной Судьбы. Необходимо в семь-восемь лет (в девять уже поздно) вытянуть за цепочку часы из кармана в толпе у болвана и… много лет везения в нешахматной игре с названием старинным Жизнь!»

Серебряный брегет со знаком Табу под спиралью. В витках спирального узора угадывалось стремление массивной луковицы воплотиться в раковину. Заморская вещица! Для описания изображений золотых на циферблате потребовалась бы целая глава, как для щита Ахилла в «Менеладе».

Несовершеннолетний «арес» держал в руке нож, гипнотизируя «гада» блеском, а малолетний «гермес» часы срезал. «Трамвай сорок пятого года» — название унылого рассказа в дождливом «Октябре» или прием для обозначения времени действия.

Приятель Геаманта выловил часы из шелковистой тьмы карманного небытия и принес их домой, за что получил ремня от отца. В тот же день он выменял часы на пистолет, расстрелял из него мебель, запугав родителей насмерть, как и подобает сыну Хрона — последствия словесных игр с хронометром — пистолет поменял на гранату (лимонка Кулибина), бросил ее в инкассаторскую машину на Машуке и в Пятигорске прошел деньгопад. С тех пор ему во всем везло, и его прозвали Чемпионом Удачи.

* * *

— Кто стукнет, — утверждал Геамант, — молотком по отцовским часам, тот остановит время… на некоторое время… и можно будет делать все на свете, а не только в темноте.

Испытатель Времени на Прочность повесил серебряный блинчик с отпечатком циферблата себе на шею и к исходу получаса выловил из воды придворного фонтана тридцать золотых монет, но вскоре все их растерял. С тех пор тем и жил: выходил с утра на улицу и через час набирал мелочи на две бутылки портвейна, хотя в начале своей кладоискательской карьеры ниже червонца не опускался нагибаться.

* * *

Геамант, спасаясь от гибели (поэты гибнут там, где прочие тупеют), бежал из Пятигорска в Москву, где некоторое время пережидал смертельную опасность в местном университете.

За «добрый совет» примерять перед сном погоны Сталина (в музее ныне фальшивые) Мерцалов придумал для него затейливую статью для освобождения от армии в своей Кузнице Гефеста, ибо методы лечения в психиатрической клинике могут сравниться с работой молотобойца, а не часовщика.

Страх перед армией заставил Геаманта постоянно менять место жительства даже после того, как опасность миновала. Так он попал самой ранней весной в месяце, который бывает раз в сто лет между мартом и апрелем, в Коктебель.

Полудрагоценные камни валяются на пляже в Коктебеле под ногами — как в пещере Аллядина. Сердоликовым соком наливаются плоды шиповника в августе, а прозрачные халцедоновые кинжалы нарастают в феврале на карнизах крыш и скал. Есть место на Карадаге, где сосульки растут остриями вверх, как сталагмиты.

* * *

Доменик! Она появилась в Коктебеле в облике Доменик Санд (двойник Доменик) в марлевом платье в стиле Ретро, опережая лет на десять моду. Нижнего белья она не надевала, а потому любила стоять на скале под ветром. Создавалось впечатление, что местные жители ее не замечают или делают вид, а когда какой-то старик ее остановил пристыдить, она ему:

— Я на вас в суд подам.

— На-ме-ня!? — прижал кулак к груди простак.

— Нет, на крымский ветер, старый дуралей! — и на него взглянула так, что он задергался весь вдруг и деру дал.

В местном зале киногрез как раз шел «Мюзидоры взор» — французский вздор. Пробегая мимо, старик плюнул «подноги» в сердцах, заметив на афише Доменик.

На пляже она оставляла на себе лишь босоножки и шляпу. Невидимые змейки под покровом волны подползали к ее ногам, оставляя на гальке полупрозрачные яйца — розовые, желтые и голубые.

Нежнокожая блондинка с кукольным лицом Мальвины приезжала на автобусе из Ялты. Странницы (от слова «странные») поднимались по тропинке в гору и там, над обрывом, отворачивались неожиданно и так… спина-к-спине… стояли молча с полчаса. С раскрытой книжецей в руках — роман Жорж Санд (по-видимому, так звали блондинку), а Доменик с бинокликом на ручке театральным для обозренья горных панорам.

Доменик провожала приятельницу назад, подталкивая ее под круглый зад настойчивой рукой: загорелое — на голубом, а когда подсаживала в автобус, щипала ее так, что голубоглазая «мальвина» в окно (две пятерни, глаза и губы), словно сквозь дождь смотрела. Слезы!

Однажды на пляже перед Доменик остановилась женщина настолько красивая, что даже спокойное до сих пор море заохало от изумленья. Высокая стройная брюнетка с вороном на бархатном плече. Она бросила к ногам сидящей на шезлонге Доменик толстенную пачку кредиток, сняла с рук искристые перстни и присоединила к пачке. Потянула за нитку жемчужных бус — жемчужины рассыпались с рыпеньем по камням. Вслед за ними — слезы. Рывком разодрала на себе платье до пупка, а в нем алмазный полумесяц и звезда. Тыльной стороной ладоней к Доменик, пальцы растопырив с яркими ногтями, повторила жест блондинки за окном автобуса из Ялты.

Доменик вынула из пачки пару бумажек, а остальные выбросила в море. Красавица из иноземной сказки упала на колени, обнаруживая на спине парчевого дракона, перевернутого вниз головой для обозрения в подобной позе и… зарыдала. Доменик ее за волосы — как Дита голову из Гебра сладкопевца — бесцеремонно подняла, в глаза рассеянно взглянула — так смотрят на часы — и уронила на песок. Перешагнула через Женщину-в-Бархатном-Платье-с-Драконом-на-Спине и удалилась. Сдирая с себя бархатную черноту, прекрасная незнакомка зашла в море и исчезла под водой.

Яркое пятно на фоне бледной синевы — апельсин. В руке Геаманта. Он подбрасывает и ловит его.

— Хотите, я научу вас летать? — обратился он к Доменик.

— Сколько будет стоить обучение?

— Для дамы вашего положения…

— Или пошиба, хотели вы сказать. У меня и рубля не найдется. Но я могу провести с тобой ночь. На том и сочтемся. По рукам?

— Честно говоря…

— Неважно — что-нибудь придумаем на ходу. В венецианском стиле или флорентийском. Пальцы моих фантазий проникают на любую глубину, сказал Пьетро де Аретино своей жене Пьеретте… де Арлекино или… наоборот. На побережье всех морей не найдется женщины, способной превзойти меня в искусстве проницательного взгляда! — она перехватила оранжевый плод на лету и выбросила в море.

— Что нужно делать?

— Необходимо дождаться заката.

Она забралась на указанную Геамантом скалу и дернула за ленту на плече. Марлевая фикция мгновенно слетела с нее. Платье медленно, словно вытканное из воздуха-пуха-и-паутины, спускалось со скалы. Геамант попытался прозрачную птицу поймать, но она вспорхнула неожиданно вверх и улетела с порывом ветра в море.

Доменик сняла чехольчик с японского автоматического зонтика (большая редкость в те годы), прицелилась, нажала на кнопку — распустился перепончатый парус — и полетела, увлекаемая потусторонними ветрами. Она сделала несколько кругов над скалой и улетела с серебристым смехом, словно ведьма, в закат, не исполнив обещанного. Больше ее никто не видел, как если бы она была подставной уткой с того света или лебедем для ободренья провидея.

* * *

Барбара первая рассмотрела Геаманта в лорнет и пригласила пройтись с ней по набережной.

Грета попыталась заполучить Геаманта целиком — он был в нее как будто бы влюблен. На террасе Сумеречных Встреч в Ялте она билась в истерике о край мраморного столика головой и сломала (так что пришлось платить), но успеха не добилась. Геамант своим мягким голосом успокаивал ее, не притрагиваясь, ибо достаточно было легкого поглаживания, чтобы хищная и красивая Грета обратила руку целителя в лапу обольстителя.

— Красивая, нет спору, — заявил после ее ухода Геамант, — от ста до тысячи рублей за пять минут, а за секунду три рубля выходит — в таких пределах шлюха! — и он указал на мастера стихосложения и тот, словно метафорическая машинка, сразу же и включился.

— Нельзя простить распущенной Эльмире того, что в целомудренной Элизе — венец поэзии и чистоты.

В одну из бессонных ночей, когда красавица Грета вдруг обмякла и заснула беспробудным сном беспутницы, Геамант воспользовался невинностью спящей, но, может быть, происходило все наоборот, что могла исполнить только Барбара.

Сороколикая и многопозая Барбара, прежде чем что-либо сказать, изображала — наглядный урок пантомимы, которую она преподавала в школе изящного жеста имени Леды-и-Лебедя.

— Когда количество моих любовников достигло тысячи, — сообщала она своим клавесиновым голосом, — начались пожары в Москве, а когда дойдет до десяти… тысяч!.. рухнет Вавилонская башня в Останкине!

Барбара присвоила Геаманту титул Законодателя Астральных Мод, придворного Подсказывателя-и-Предлагателя и ввела его в средний свет — на Чердак Общества.

* * *

Неудобства человеческого ради — власти — не разрешают художникам занимать под мастерские чердаки домов, в которых они проживают, а только в других — подальше.

Мика не растерялся: под чердак он подвел квартиру — поменял ловкач.

Рисовальщиком Пустодиев был неплохим, но видеть он мог лишь то, что за окном: там был пустырь с красным пятном телефонной будки на фоне плаката его собственной работы. Плакатных дел мастером он был «в миру», а в мире искусства слыл сюрреалистом.

Витринная живопись Пустодиева имела успех у неискушенной публики. Денег он зарабатывал почти столько же, сколько малооплачиваемый краснорабочий в Италии, что по нашим масштабам — богатей. Прекрасная жена и породистая собака, но вот только за границу его как-и-всех не пускали. Геамант посоветовал ему плевать в зеркало. Мика поплевал и съездил в Италию. Поплевал в привезенное из Италии венецианское зеркало и съездил в Америку.

Геамант забыл его только предупредить, что из венецианского отвечают… вишневыми косточками.

* * *

Лорхен наступила на руку прохожего, поднимающего гривенник с тротуара. Первая не успела добежать и схватить. Не отнимала ноги до тех пор, пока не пришла в себя и не смогла выдохнуть:

— Мое!

Она своими пальцами Мидаса все в деньги превращала, к чему бы ни касалась, и даже на расстоянии.

— Хотите, я покажу вам кое-что такое, — сказала она, незаметно заглядывая в записку Геаманта, — чего вы видели, быть может, в жизни раз, да и то только в детстве. Соберите по рублю!

Вывела гостей на балкон и широким жестом указала на звезды:

— Смотрите! Половина вселенной…

— Четверть, — тихим голосом поправил ее Геамант.

— Половина! И даже больше! Всего за рубль. Пользуйтесь!

Ее отец, известный в Одессе процентщик Брик, был зарублен сумасшедшей старухой еще в молодости. «Мамхен», чтобы выжить «в этом страшном мире», пришлось продавать все с себя (в-три-дорога) и все вокруг, и всех на свете. Оставленный покойным Бриком миллион она разделила с восьмилетней Лорой пополам, но уже через три года, предоставляя ей за бешеные деньги стол и приют, все выудила. Чтобы продемонстрировать дочери преимущество иметь деньги от… не иметь их, до четырнадцати лет держала ее на хлебе и воде. Лорхен была очень благодарна мамхен за науку. Уже через год она сумела сколотить себе новое состояние: не самым трудным, хотя и не самым нравственным способом.

Лорхен Брик в «мире искусства» слыла высокооплачиваемой проституткой.

Геамант переселился в ее салон-притон, который он называл Кукольным Домиком, после ухода с чердака Пустодиева.

В Кукольный Домик приходили Дневные Красавицы полусвета (жены дипломатов из Мидии-и-Эмведеи). Геамант управлял ими, как Гамлет замком Эльсинор.

— После трех кружек пива необходимо в дубленке или шубе обмочиться перед памятником Лермонтова (однажды собака Пустодиева его облаяла: должно быть, дух Демона привиделся), затем зайти в Дом Кино и продержаться там (та-ра-рам!) для получения богатого мужа хотя бы час.

Итальянец был в восторге от подобной истории. Он непременно хотел познакомиться со смелой русской женщиной Эллионорой Брик.

Свадьбу сыграли в поместье Бриков в Одиссее.

* * *

Гвидо Гверро дель Венециано из Венеции занимался кинематографом-литературой-и-коммерцией. В Италии он был уже полузабыт, так как сам того не желая, подкрадывался на цыпочках к шестидесяти годам, а в России — полузнаменит. Талантливый мастер стихосложения боролся в его душе с бездарным коммерсантом. В Москве у Гвидо разгорелись глаза на возможность получения дохода от одного только своего присутствия в качестве иностранца.

Продувная бестия Гвидо (сын стеклодува), пользуясь незнаньем русского языка, брал в дар все то, что в руки ценного дают — взглянуть — в гостях. Лора переводила на язык светской снисходительности воровские выходки своего мужа и дело улаживалось ко всеобщему удовольствию, если не считать вытянутых физиономий невольных дарителей. Лора и Гвидо рыскали по стране, как пираты, в поисках необлагаемых налогом ценностей, обещая взамен пострадавшим от набегов все что угодно: от бритвы Мираж-Ятаган до автомобиля Оппель-Грифон, коих и нет в природе. Если не помогало, Гвидо садился на пол и бил руками по паркету в припадке отчаяния:

— О, мамма миа!

— Пожалейте! — стыдила Лера упрямцев. — Бессердечные вы люди… ведь он-же-ребенок. Мы вам вернем через неделю. Ему только пожить вещью дня три, перевести ее в поэзию, скопировать красоту… и все.

— С приветом, Гвидолера! — писали они из Италии.

Никому, кроме Пустодиевых, надувалы не исполнили обещанного. Гвидо устроил рекламу Пустодиеву и тот выставил свои «куртины» в эфир на космический холод, вернув тем самым уродству стихию. Жюри капподокийского телевидения наградило Пустодиева, которого «оно» спутало с внуком Кустодиева, опалесцирующей диковинкой — автомобилем Феррари.

За очередную поездку в Италию Мике пришлось съесть шеститомник Энгельса — с черной икрой, а Кике проглотить размером с яйцо опал, который в желудке у нее пропал.

— Пускай благодарит меня за то, — сказал Геамант, — что я не предложил ей проглотить флакон с мочой Мерцалова. Ей повезло. Он взял бы за свои духи тысячи три.

Геамант отправил сотни людей за границу, но сам он не мог перейти даже призрачного рубежа стеклянной двери ресторана без проводника. Он вынужден был исполнять роль наводчика у Лорхен, которая в награду проводила его в закрытые для людей низшего сословия заведения. Гвидо обещал взять его с собой в Италию, но разрешение на выезд — это не билет в Большой Театр на премьеру валютного спектакля, куда его также не брали с собой надувалы — обманывали.

* * *

Мечта Геаманта съездить в Италию однажды исполнилась, хотя и без его непосредственного участия.

Главврач сумасшедшего дома Мерцалов с готовностью откликнулся на его предложение осуществить три желания съедением Желтого Знамени.

Мерцалов раздобыл ритуальное тибетское знамя с черным иероглифическим драконом на оранжевом фоне из тончайшего китайского шелка… но!.. с бахромой и кистями. Он использовал первое желание на проталкивание знамени в желудок — целиком! Второе ушло на переваривание несъедобного шелка в желудочном соке. Третье желание изъявил оживший в желудке дракон. Он приказал Мерцалову заиметь для личного пользования копию запрещенного фильма Зарины Мнишек «Нечаянные чары».

Мерцалов выкупил единственный позитив запрещенного фильма, спрятал в сейф и обещает показать только тому, кто заплатит пять тысяч рублей за сеанс.

Зарина Мнишек была дочерью ссыльного польского офицера и бывшей наложницы бухарского эмира. После окончания института Искусств Всех Видов ей удалось в театре Ретроскоп при сумасшедшем доме поставить пьесу Ненормана «Траур идет Инспектре», а в театре Паузы-и-Позы его же «Самаркандскую девственницу». «Первая пуговица», «Перси Пэри», «Шелест шелка» и «Тонкоталийная Тина» были разыграны на сцене домашнего театра Мерцалова.

Модная портниха, напуганная рассказами Геаманта о пристрастиях Зарины, цепенела во время примерок от ужаса. Однажды Зарина зачерпнула шелковую воду китайского платья портнихи в ладонь и уставилась в щелкнувший лорнет на золотую лилию, плавающую в голубизне. «Ну, началось!» — подумала портниха. Она раскрыла рот, чтобы закричать, но не решилась. Спасаясь бегством, портниха нырнула в омут серебряных часов, оброненных Орфеем на ковре. Она находилась в полете с полминуты, но успела долететь до Итаки, сплести ковер и выйти замуж за Аполенепа. Когда она пришла в себя, Зарина хлопотала над ней с флаконом духов Эротик, пытаясь привести ее в чувство.

Геамант уверял ее в том, что Зарина сделала свое дело… «Духи даром, что ли оставила?» … и перевела стрелки всех часов в мире на полчаса назад.

«Чего не может быть, — скажет привередливый читатель. — Не может в Поднебесье воплотиться ковер Аполенепа Ни-ког-да!»

Генеральная репетиция пьесы Ненормана «Шум пламени» стоила театру Паузы-и-Позы здания. Зарине предложили уехать заграницу или вернуться в сумасшедший дом к Мерцалову, где она отбывала наказание за «Нечаянные чары». Уже через полгода она сняла в Италии фильм «Человек с зеркалом вместо сердца».

* * *

«В конце 18-го века в салонах венецианской знати появляется секретарь бухарского посла Терезий. Он проявляет необыкновенные способности в искусстве ядовитой эпиграммы. Обаятельный пакостник покоряет Венецию. Во время отъезда посла из Венеции он надевает женское платье и вопреки запрету отправляется на карнавал. В салоне дома Гвидо Гверро его принуждают к совершению унизительного обряда посвящения в члены тайного общества Элизейские Поля. Без гипнотической поддержки посла он в состоянии произнести всего три слова по-итальянски: "Меня зовут Терезия". В результате рокового поединка с некогда осмеянной им актрисой Ариэллой де Ля Рокк незадачливый секретарь приобретает способность проникать за изнанку действительности. Из зарослей узоров волшебного ковра он возвращается со светящимися текстами пророческих стихов на лице и груди…»

* * *

На обложке красочного проспекта итальянская актриса Арабелла де Ля Рокк, исполняющая роль Ариэллы, представала в одних только чулках полупрозрачной черноты и босоножках — на длинных тонких каблучках. В рисунке узоров ковра просматривалось очертание уходящего в глубину человека.

«Как если б Ариэлла наступала на душу шпилькой каблука!»

На другом снимке из зарослей узоров того же самого ковра всплывало лицо похожего на Геаманта актера. Это дало повод Геаманту утверждать, что он был похищен неизвестными лицами и отвезен под гипнозом в Италию, где сам того не ведая, снялся в роли сомнамбулы в фильме Зарины Мнишек. Но ему не запомнилась Италия, а жаль. Обидно — побывать в Венеции и не увидеть ее.

Коридоры судьбы

Мало кому известно, что в середине шестидесятых годов в Кисловодске под видом съемок фильма «Сцены из старинной жизни» функционировало казино. Участники съезда подпольных миллионеров развлекались в нем по вечерам.

В дальнем уголке парка был выстроен стеклянный павильон. По вечерам вокруг Дворца Правонарушений выставлялись музейные лампы для отпугивания любопытных. С террасы скалы Замок Снов создавалось ощущение, что лилипуты выставили свои лампы вокруг алмаза великана напоказ. Ламповый ландшафт. Если любопытный осмеливался войти в огненный лес, — выпускался охотничий сокол.

Участники располагались в креслах вокруг бассейна, из которого вытекает Хрустальная Струя — гордость кисловодского парка.

Бил ликерный фонтан, играл клавесин, танцевал арлекин.

Каждый должен был взять напрокат — рубль минута — камзол.

Искусство для искусства. «Лунные олухи» — так называли друг друга участники, тогда как крупье предпочитал величать их господами.

— Покупаем кольцо у прелестной… милочка, как вас зовут? Арабеллочка! Господа, сюрприз! Звезда итальянской сцены и съемочной площадки Арабелла де Ля Рокк. Поаплодируем даме, господа. Изумруд с бриллиантом с пальца красавицы. Бросаем пятьдесят тысяч рублей в воду. Проглатывает Черный Корсар. Пять тысяч рублей за выстрел из арбалета Арабеллы. В желудке Золотой Феи — опал, в Серебряной Субмарине — золотой портсигар. Предупреждаю: стрелять только по выбранной рыбе. Выстрел по Лунному Ныряльщику (самая крупная рыба: легче попасть) стоит тысячу. Выигрыш — пять. Ставки сделаны. Прошу, господа! Ибо здесь поистине все господа. Не так ли?

Ровно в полночь начиналась игра в рулетку, карты и ма джонг.

— Приз… мил-ли-он! — провозгласил крупье, указывая левой рукой на иллюзию луны в воде, правой — на иллюзию луны в небе и снова левой на плавающую в воде черепаху, инкрустированную бриллиантами, или золотой галиот с самоцветными парусами.

Турмалин Вечернее Солнце воздушный шар уносил в ночное небо… зрелище не для слабонервных… дом демонстрировал свое бескорыстие. Шар, конечно же, вылавливался охраной.

— Арабелла де Ля Рокк! — провозглашал крупье. — Императрица красоты! Женщина стоимостью в миллион. Выигрывает тот, кто платит больше. Аукцион любви!

Арабелла! Порождением ночного неба казалась она в своем усыпанном алмазной пылью платье из черного бархата. Залив ее выреза углублялся на юг за пределы пупка, столь курьезно глубокого, что можно было поместить в него жемчужину размером с голубиное яйцо. Перевернутый вниз головой дракон просвечивал фосфоресцирующими точками под кожей на спине.

— Приз Арабелла выигрывает наш гость из Эльдорадо. Пятьдесят миллионов рублей за ночь. Самая дорогая женщина в мире. Бриллиант Слеза Великана предлагает нам победитель вместо денег. Поаплодируем Чемпиону Удачи, господа!

* * *

Если собрать все выбитые Чемпионом зубы, то набралось бы на несколько ниток бус — для модниц или дикарей.

В пивном баре у вокзала в Кисловодске на… «Иди, мальчик, отсюда!» … десятилетний Чемпион ответил тремя выстрелами из смит-энд-вессона. Мраморная столешница разлетелась на куски, и доктору Кутузову, стоящему за соседним столиком, осколком пивной кружки попало в глаз, но не живой, а в тот, который был уже выбит — на войне. Кисловодские боевики были покорены. Он завораживал своей волей любого. Не было препятствий на его пути.

Отпечатки пальцев у Чемпиона Удачи менялись каждые полгода. Излишняя предосторожность судьбы. Перебор в везении.

* * *

От вокзала к Нарзанной Галерее в Кисловодске тянутся мелкие лавочки с курортными безделками из папье-маше. За витриной ювелирного магазина братьев Росс сияло самоцветными плодами райское дерево, но после революции оно завяло. Над улицей возвышается Театральный Замок, где лицедеи вторят неправде жизни, превращая ее в правду переживаний.

В ответ на шипение Габи… «Какой прекрасный коньяк за витриной! Недосягаемый, — жаль!» … Чемпион, не обращая внимания на стеклянную (хрупкую, в сущности) преграду, пузатую амфорину за узкое длинное горлышко выудил на ходу.

Помахивая бутылкой, Чемпион проходил, не удостаивая толпу даже взгляда назад, по улице, ранее называемой Зеркальной, а ныне Воровской, вернее Конфискаторской. Заметив мои удивленные глаза в зеркале, он предложил присоединиться к «скромной трапезе».

В сосновом бору над обрывом услужливый мажордом разложил — уже — мшистую скатерть на камне из бархата. В парке было по-осеннему тихо и безлюдно. Габи куда-то исчезла, но вскоре явилась с букетом бокалов в руке.

— Кто ты? — спросил меня Чемпион.

— Кто я?

— Да, ты! Что ты умеешь делать? Кто ты? Чем занимаешься?

— Я, подобно Ли Бо, пишу стихи, обмакивая перо феникса в росу.

— Вино, воровство и вирсавки, — ответил, не задумываясь, Чемпион на встречный вопрос и указал левой рукой на бутылку, правой — на Кисловодск и снова левой — на Габи. — Мне все позволено. Хочешь, столкну эту гадину в пропасть?

Он вынул из руки Габи бокал, поставил его на камень, подвел, слегка подталкивая ее под зад, к обрыву и столкнул вниз — в пену бешенства речного божества. Падая вниз, она уцепилась за ветку ивы, покачалась на ней и полезла наверх. Когда ее лицо показалось из-за края обрыва, я вспомнил, что видел ее на афишах. «Габриелла Габи! Женщина-змея!»

Габи сделала заднее сальто и вновь полетела в шелестящее море осенних листьев.

— Вечереет, — сказал Чемпион, подавая ей руку, — красивое слово. Что скажешь? — вновь сталкивая ее вниз, обратился он ко мне.

— Чай в сумерках разливают на веранде в теплой тишине.

— Ну, а что ты скажешь о Габи?

— Осиный рой в стеклянном шаре.

Страх-и-трепет изображала Габриэлла, ползая по красному стволу сосны змеей.

— Если встретишь где-нибудь Габи — беги. Глаза выцарапает за сегодняшний урон.

В коньячный столик по сигналу Чемпиона с зубовным скрежетом преображалась Габриэлла из-за любви к утехам с мира сильными сего.

Чемпион рассказывал историю своей жизни. Невероятная удачливость преследовала его по пятам, но он предпочитал ускользать от Фортуны, а не гнаться за ней, как все прочие. Однако и он был недоволен судьбой.

— Как и все, я — смертен и не могу летать.

* * *

Женщина в черном бархатном платье, усыпанном блестками, словно ночное небо звездами, прогуливалась по улице Неотразимых Взглядов в Пятигорске.

Чемпион остановился, изумленный нечеловеческим очарованием ее лица, но сразу же заметил в ней изъян. Ей было отпущено красоты больше, чем может вынести человеческое естество.

Войдя вслед за нею в подьезд, Чемпион застал ее в классической позе поправления чулка. Красная полоска подвязки на обнаженной ноге, звездная блестка застежки, черная дымка чулка — в сочетании с двойным покачиванием за вырезом склоненной феи лунных полусфер. Перевернутый вниз головой дракон сверкал парчовой чешуей на бархатной спине.

Всеми своими ромбами в витраже окна ухмылялся — казалось — червовый король.