автордың кітабынан сөз тіркестері  Жизнь двенадцати цезарей

Гай Светоний Транквилл

Товарищ его, Марк Бибул, откровенно говорил, что с ним произошло то же, что с Поллуксом: выстроенный на форуме храм посвящен обоим братьям, но зовется исключительно храмом Кастора – так и щедрость его и Цезаря называют щедростью одного Цезаря.

«Пусть ненавидят, лишь бы боялись!»

Кроме жестокости, Тита не любили за его невоздержанность – он до поздней ночи пьянствовал в обществе самых безнравственных из своих товарищей, – а также за разврат, за окружавшие его толпы развратников и скопцов и, кроме того, за его известные близкие отношения к царице Беренике[542], на которой он, говорят, даже обещал жениться. Его обвиняли и в корыстолюбии. Известно, что он торговал судебными приговорами отца и брал взятки. Словом, о нем откровенно думали и говорили, что из него выйдет второй Нерон. Между тем эта репутация принесла ему пользу и превратилась в горячие похвалы по его адресу, – позже в нем нельзя было найти ни одного порока, зато можно было указать на выдающиеся нравственные достоинства.

«У человека есть то, чего нет у богов, – он может покончить с собой по своему желанию…

Итак, он отложил дальнейшие соображения на следующий день, но около полуночи проснулся и вскочил с постели, узнав, что солдаты караула ушли. Он послал за своими друзьями, но, не получив ни от кого ответа, направился сам в сопровождении немногих к комнатам каждого из них в отдельности. Но все двери оказались запертыми; ему никто не отвечал, и он вернулся в спальню, откуда успела бежать и прислуга, ограбив предварительно даже его постель. Унесли и коробочку с ядом. Нерон немедленно приказал отыскать мирмилона Спикула или какого-либо другого гладиатора, желая умереть от их руки, но не нашел никого. «Значит, у меня нет ни друзей, ни врагов!» – сказал он и побежал, с целью броситься в Тибр.

сильней всего оскорбило Нерона то, что его ругали дрянным игроком на кифаре и вместо Нерона называли Агенобарбом! Он объявил о своем намерении снова принять свое родовое имя, служившее для него предметом оскорбительных насмешек, и отказаться от фамилии приемного отца.

Диктатор Сулла никак не мог заставить его развестись с женою. В наказание его лишили жреческого звания, приданого жены и родового наследства и объявили врагом правительства. Все это заставляло его скрываться и почти каждую ночь менять место убежища, хотя он жестоко страдал от перемежающейся лихорадки. От сыщиков он откупался деньгами. Наконец, благодаря ходатайству весталок и своих ближайших родственников, Мамерка Эмилия и Аврелия Котты, ему удалось получить прощение. Сулла, как достаточно известно, некоторое время отказывал в этой просьбе своим ближайшим друзьям, людям вполне достойным; но они упорно стояли на своем. В конце концов он сдался и, по внушению ли свыше или же вследствие каких-либо оснований, громко заявил, что уступает, исполняя их желание, только советует им помнить, что человек, которого они так горячо стараются спасти, рано или поздно погубит партию оптиматов, которую вместе с ними защищает теперь он, Сулла. Цезарь, по его словам, один стоит многих Мариев.

Эта кокетливая женщина была старшей дочерью Агриппы I, царя Иудеи и Кипра, и родилась в 28 г. Была несколько раз замужем и так же за своим дядей Иродом, владельцем Халкиды. Трудно понять, как могла сорокадвухлетняя Береника пленить Тита, который был моложе ее на целых тринадцать лет. Быть может, играла роль его чувственность и миллионы царицы. Во всяком случае, он долго жил с ней. В 75 г. она приехала в Рим, но и после удаления делала попытки снова завладеть сердцем императора. Дальнейшая судьба этой энергичной сторонницы Флавиев неизвестна. Для Береники, «Клеопатры в миниатюре», как ее называет Моммзен, к несчастью для нее, не нашлось Антония.

Однажды император узнал, что несколько господ, не желая лечить своих больных и увечных рабов, высадили их на остров Эскулапа[339]. Тогда он объявил, что все высаженные свободны и могут, если выздоровеют, не являться к своим господам в качестве рабов. Лицам же, предпочитавшим скорей убить своих рабов, нежели высаживать их на берег, пригрозили судебным преследованием по обвинению в убийстве. Путешественникам было позволено эдиктом проходить италийскими городами исключительно пешком, на креслах или на носилках.

Клянусь, я дрожу, когда слышу или читаю, что ты ослабел от постоянных трудов! Умоляю тебя, береги себя! Если мы услышим о твоей болезни, умрем и я, и твоя мать, а римский народ должен будет дрожать за существование своего государства. Меня не интересует, здоров я или нет, если болен ты. Молю богов, чтобы они сохранили тебя нам и дали тебе здоровье теперь и всегда, если только не разгневались на народ римский»…