– Нюта, молчаливый рот – золотой рот. – Дочь умолкла.
Есть люди, что будто добро и успокоение источают, и всякому рядом с ними тепло становится, горести забываются, точно нечто малое и презренное.
Песня – она порой слаще меда, лучше слова доброго, выше жаворонка вьется. Вытяни из русской души песню, и заплачет горючими слезами, и застонет, словно ночной ветер. Горечь скопилась несметная, злоба берет, душит ярость густая – заведи песню горькую и жалобную, и отпустит тревога и смятение. Нежностью иль томлением полон – окунись в напевы жаркие, и горячее пламя страсти превратится в живительный очаг.
– Дурная примета, нельзя рядиться бабе в девичьи венцы. Беду навлечешь, мужа уморишь.
Со свекровью пререкаться – как по тонкому льду ходить, один неверный шаг – и ты на дне рыб кормишь.
Песня – она порой слаще меда, лучше слова доброго, выше жаворонка вьется. Вытяни из русской души песню, и заплачет горючими слезами, и застонет, словно ночной ветер. Горечь скопилась несметная, злоба берет, душит ярость густая – заведи песню горькую и жалобную, и отпустит тревога и смятение. Нежностью иль томлением полон – окунись в напевы жаркие, и горячее пламя страсти превратится в живительный очаг.
Сколь ни противься чужой силе и правоте, беда да болезнь заставят склонить шею. Смелый и честный признает ошибку, спесивый – утаит.
Ничего важного слуга не сказал Аксинье, но в баню зашла она, улыбаясь во весь рот. Есть люди, что будто добро и успокоение источают, и всякому рядом с ними тепло становится, горести забываются, точно нечто малое и презренное. Чуяла Аксинья, что немало интересных историй мог поведать ей старик-банщик, родная душа.
Сколь ни противься чужой силе и правоте, беда да болезнь заставят склонить шею. Смелый и честный признает ошибку, спесивый – утаит.
Поганая бабья доля, переломанная да растоптанная. Век ходи по деревням да слободам, сколько сыщешь баб с безмятежной да радостной судьбинушкой? С дюжину найдешь, и то возрадуешься щедрости небес.
