Запахнет солью бриз из полнолуний
Мы ведь не знаем
Мы ведь не знаем,
что реки текут вспять,
что израненные корабли возвращаются в гавань,
где родились из металлической пены земли,
из слез электрической сварки,
из рабочих рук с обломанными ногтями,
прямо из под тощих коров,
которые возвращаются в теплый хлев,
из радости их телят из которых делают пирожки.
Корабли возвращаются,
устав держать направление на звезды,
оставив сомненья свои в далеких и теплых морях.
Мы ведь не знаем,
что порог нашего дома давно поистерся,
все ждущие милостыни от будущего,
как всегда, в который уж раз захваченного проходимцами.
Мы ведь не знаем,
что родились совершенно случайно,
и, наверное, зря,
и все ищем, все ищем порядка в насмешках,
оправдывая каждый исход свой и славословие,
тем,
что иначе и быть не могло,
мол обстоятельства создали нас такими.
А напрасно, напрасно не знаем,
ведь придется узнать и открыть,
и действовать так, как нас учат герои,
то есть самым будничным образом,
именно так,
как воцаряется зной и привычно
плещет кровь по пространствам артерий.
Мое упрямство — не хочу погибнуть
Мое упрямство — не хочу погибнуть,
тень станет злее близкой темнотой,
и памятником будет ей воздвигнут
пустой сарай, действительно пустой.
Большие щели, ветер сатанеет,
глухая мгла — лишь звездочка вдали,
и та уже, наверно, околеет,
не в силах дотянуться до земли.
Сырой сарай — злой символ откровенья,
холодный ветер — символ пустоты,
закрыть глаза, обманывая зрение,
пусть видят сны нездешней красоты.
Если вам скажут, что нет меня
Если вам скажут, что нет меня —
не верьте, я все живу,
в детских мечтах, морях,
в деревьях в багряном дыму.
Яркими красками выстлан дом,
и даже поверь — голова,
ветер гоняет насмешки в нем,
там вместо стекол — вода.
Утренней милости хотел попросить —
да только не знал — у кого,
вижу — вокруг поднялись города, и много еще чего.
У этой забавы много забот,
почему же не спросишь — чьих?
Значит, не вышел еще мой век,
который от сих до сих.
Есть сила в невозможнейших метафорах
сплавлять чужие чувства и слова,
и сколько б вы над строчками не плакали,
морщинками покроетесь едва ли.
Движение рук, наших сестер навсегда
Отчаяние, ищущее человеческого тепла,
движение рук, наших сестер навсегда,
ветки акации дивной,
струи косого дождя,
робкая поступь тумана за речкой,
мои сны о войне мешают мне жить,
чьи-то шаги за стеной становятся ближе и ближе,
екнуло сердце и замерло,
как голый птенец на ладони беды,
в глубоких ущельях скорби, в морщинах и ссадинах жизни,
мой верный огонек потух, не дождавшись награды,
как боюсь я открыться тому, кто окажется рядом.
Просыпаюсь вдруг
Средь ночи
просыпаюсь вдруг,
всё мысли, мысли,
никак свой не закончат круг,
в башке повисли.
Казалось бы,
чего страдать,
ведь все известно.
Но раскаленная кровать
вдруг стала тесной.
Откуда-то слышны шаги,
но слишком рано.
Смотрю в окно —
опять ни зги
в век этот странный.
Хоть в лоб,
хоть по лбу —
все равно
не будет счастья.
Долдон на площади стоит
знак самовластья.
Мы ищем форму — форма ищет нас
Мы ищем форму — форма ищет нас,
когда бы мы не спрашивали утро
о новом дне, в наряде перламутра,
вот новый день пришел
и пробил судный час.
Как птица, засидевшись на застрехе,
так мы взлетим, устроившись на эхе
простор встречая на потеху глаз,
которых ждут и не дождутся жесты,
ты думаешь — беда тебе невеста и чувством весь промок,
как дождь усталый, пролитый путником на плащ,
вор запоздалый
во тьме возник, но вору невдомек,
что вечно плачут ивы,
на берегу реки, такой красивой,
что хочется кричать, но не от боли,
она уже прошла, а от той роли
которую играешь не спеша.
Тот жест, затменье, тот удар, заклятье,
ко мне прилипло как заплата к платью,
пришита дратвой, чувствуешь, грубей,
не может быть.
Остановись, вздохни, замолкни, хватит,
подхватит ветер, скоростью накатит,
за новый, дивный мир в кармане
заплатит тот, кто прожил на диване.
Остались листья, полные прохладой
За тем дождем, дыханье затая,
остался вечер со своей любовью,
остался отзвук тихий сентября,
остались листья, полные прохладой,
как будто капель кончен разговор,
остался я с не выученной ролью,
беспомощной, обернутой во вздор
моей мечты, до жути битой молью,
там мой кумир изнеженный живет,
и прядь весны до времени терзает,
как будто новый век ему мешает,
в начало век спешит, в неведомый простор,
и сквозь слова, как вор, ко мне пробилось
воспоминанье, нежное, как дым
и в рифму об пол вдребезги разбилось
закончив с на осколках долгий спор.
Пусть снова рвется нить
Останьтесь здесь, нам горизонт науки
укажет невозможность трудной цели,
у нас давно уж ничего не получалось,
а на губах ответ зовет ответа
тяжелыми и грязными словами,
которые не то, чтоб затерялись,
но сгинули, как тени, до рассвета.
Останьтесь здесь, нам не дано понять
в долине тесной сомкнутых желаний,
хотеть иль не хотеть,
чтоб жидкий пламень
стирал огнем остатки упований.
Здесь ветер дальний полный откровений
на шаткой сцене верно служит мне,
его израненной рукой запретный гений
тревожит мысли в подлой тишине.
Так, смело выдвигаясь, рвутся скалы
навстречу мгле бушующего моря,
так мглой объята мгла, и неумолчно
звучат во мгле бубенчики нирваны.
Пусть снова рвется нить, пускай проклятья
достойны все дела и все рожденья,
пускай как волки рыщут в поднебесье
сыны измены, двоедушья братья,
падут на землю в страхе перемены,
как гроздья зла в глубокий омут душный,
пускай опять захочется заплакать
от немоты своей холодной и от боли,
пускай мои ладони прикоснутся
к седым вискам и горькими от соли
разломят хлеб, что в бедствии положен,
и убедятся все,
не важно,
в какой роли,
что результат,
что результат ничтожен.
Здесь, как в кристалле
Здесь, как в кристалле, здесь есть все,
и краски и слова,
а может, что-нибудь еще —
пустая голова,
и камни, что не перечесть, и подлая молва,
и бег в мешках, что не присесть,
и новая глава.
Здесь наказание и труд, который перетрут,
былье крапивой заросло, остался неуют,
остался вечный неудел,
что полон неудач,
осталось то, что не успел
в обилии задач,
остался стыд за свой позор,
хотя — он был давно,
остался страх — наперекор,
а дальше–все равно.
К исходу мы приходим темной ночью
К исходу мы приходим темной ночью,
когда все спят и кошки теплой массой
ложатся нам на грудь, чтобы согреть нас,
как будто мы об этом умоляем,
и небо за окном молчит в раздумье,
светать пора уж,
сладко в сонной неге
еще дремать вполглаза, как на страже
того, что не открылось в сновиденьях.
Тогда конец, и хватит уж об этом,
пустых вопросов кончилось заклятье,
и кажется — мы снова стали братья,
и ветер в головах,
один лишь ветер.
Ты — бесконечность
Ты — бесконечность, милый друг, поверь,
вполне себе дурная бесконечность,
и радуйся, что плен уже везде,
плен глаз, проклятий, слуха, сновидений,
распятий, яда, глупости, видений,
знакомый мой, неутомимый гений,
он только что подсказку мне принес
в своих обманах твердый, как утес,
и опрокинулся — не он, а день потсылый,
тот подлый день, который занесло,
забытым руслом, как снегами стаю,
что пробегала, как река, под сваи,
сказанием богов, что в пересказе,
добиться ничего не могут,
помоги!
И храбрость духа страстью сбереги.
Протяжно стонут деревья на ветру перемен
Протяжно стонут деревья на ветру перемен,
день и ночь готов целовать глаза им,
готов воспевать им гимны,
готов заклинать их ливни,
пальцами веток обнимать их воздух,
изображая из себя пустое тело,
пытаться сродниться с их пространством,
как дальний родственник облаков,
упавших дождем на землю,
чтобы допьяна напоить росток гиацинта,
цветка, которого никогда не видел, дарил лишь в мечтах,
но не потому, что боялся дарить,
на бегу,
как всегда,
сам себя принимая за эхо.
Но тихо как.
Мои часы не ходят
не потому, что дьявол их заводит,
а потому, что шестеренки спят.
Запахнет солью бриз из полнолуний
Совсем затихли солнечные бури
в остове организма обветшалом,
в гнилых прорехах проблески лазури
дают увидеть парусник усталый.
Пока мой голос тих и речь стозвучна,
Предельны в мире темные столетья,
предплечьем смуглым выжжен символ алый
и непреклонна поступь человечья.
Запахнет солью бриз из полнолуний,
погаснет разгорающийся вечер,
тот парусник из сотканных безумий
в порывах ветра заскользит навстречу.
Минус отчаяние
Брызги ненависти,
Черной ненависти
На белизне снегов моей родины.
Темная речка — отметина среди плоских равнин.
Забвение
В провалах воспоминаний,
И еще раз забвение.
***
В этом задымленном небе
Русской седой отчизны
Давно уже все прогоркло
И вороны правят тризну.
Нормальных людей не осталось,
Лишь свист по углам сумасшедших.
Недоля в любви призналась,
А не в свиданиях редких.
Бегу, задыхаюсь
Бегу,
Задыхаюсь,
И каюсь, и каюсь,
На свет натыкаюсь,
И вглубь забиваюсь.
Давно позабыто
Мое шито-крыто,
Из дула шиита
Башкой раскаляясь,
Напрасно-прекрасно,
Открыто-убито
И низкое небо над лесом сердито,
И кровь со страницы по прежнему страстно —
Забыто-убито,
Напрасно-прекрасно.
Но если уж честно
По отзывам лестным,
Так жить, насмехаясь
Над временем тесным.
Опасно, ужасно,
Известным — безвестным,
По прежнему пресным,
По прежнему честным.
А потому, что отступать мне некуда
Папа, папа, а почему ты пишешь стихи?
А потому, что отступать мне некуда.
Провидение накажет меня за мои грехи
И будет тогда совсем, ну совсем уж плохо.
Хотя, по большому счету, стихи — лишь труха, ерунда.
Вот и пишу,
И умоляю его (то есть провидение) —
Дай хоть секундочку еще пожить.
И, знаешь, оно соглашается, прямо здесь, у моего порога.
А потом — пустота, ничего,
Беспамятство черное,
Не забыть,
Не выкинуть.
Беспамятство все смелей,
Так что терять мне нечего.
У вечности в запасе еще множество забавных идей,
Одна другой краше,
Всех бы лицом к себе равернуть
И разом всех вычеркнуть, взяв на карандашик.
Есть привкус сладости в извечном увяданье
Есть привкус сладости в извечном увяданье,
В томящей грустью мысли о конце,
В тоске ухода, в радости страданья,
И в серебре, хоть пошло, на виске.
Он в усмиреньях рек под гнетом страха,
Он в тихой горечи увядшего цветка,
Он в невесомой легкости быть прахом
И в бесконечной тяжести песка.
Запахнет солью бриз из полнолуний
Совсем затихли солнечные бури
в остове организма обветшалом,
в гнилой начинке проблески лазури
стремят на волю парусник усталый.
Пока мой голос тих и речь стозвучна,
накатывают темные столетья,
предплечьем смуглым выжжен символ алый
и непреклонна поступь человечья.
Запахнет солью бриз из полнолуний,
погаснет разгорающийся вечер,
тот парусник из сотканных безумий
в порывах ветра заскользит навстречу.
И тогда я скажу
И тогда я скажу,
Что это — победа,
И не зря седина на моей голове.
Через бездну преград,
Непрерывного бреда
Как железные колья вонзившихся лет.
Ветер носит слова.
Волны гонят обломки.
Но ни мне,
Ни тебе
Не забыть этот день.
Вдруг закончился бег
И мы сбросили наши котомки.
Несмываемый,
Яростный,
Звонкий,
Мы оставили след.
Желанная карта летнего отдыха
Желанная карта летнего отдыха,
Виноградная улитка протягивает на ниточках
удивленные глаза,
Прозрачные девушки парят в кружевах воздуха,
На горизонте облачко плавно так в море
спускается на тормозах.
Желтое море — Азовское море.
Белые панцири мидий хрустят под ногой,
Больше простора — больше покоя.
Тень от акаций в горький окутана зной.
Сын мой заплывает далеко в море
Сын мой заплывает далеко в Азовское мелкое море,
А я сижу на берегу и, не отрываясь, напряженно слежу,
Как прячется в волнах его русая голова,
Как крыльями взлетают загорелые руки
над белыми гребнями волн.
Я врываюсь в мир его блестящими молодыми глазами,
И понимаю, что я хочу изменить,
Чтобы стать совсем как он,
бесконечно талантливым и добрым.
Стихи — это химеры
Стихи — это химеры,
Живущие в мозгу.
В них что-то есть от веры:
«Иначе не могу».
В них что-то есть от счастья —
Безвестному служить.
Защитой от ненастья
Никак не дорожить.
Итальянское побережье Milano Marittimo
Маленькая вселенная —
экран монитора, слева пыльный подоконник,
пара ярких картин на стене перед носом,
забытая боль и новое хрупкое чувство.
Вертикальный мир слов, фолиант наизнанку,
и крохотная сувенирная свинка на счастье,
прелестная штучка,
выточенная китайским умельцем.
Я не умру?
Ведь правда, ты обещала, может быть, в твоем забытьи
я запутался вновь. И слова, слова — воздушные змеи,
на итальянском пляже, нанизанные на одну прочную нитку.
Coco bello! Сoco bello!
Самый верхний из них — черная летучая мышь
держит в лапках пространства всю связку.
Дурацкий верлибр
Дурацкий кашель сотрясает грудь,
рифмуется с словами «не забудь»,
сад, в котором расцвел орех,
и как всегда, мне надо больше всех,
но невдомек, что сей порок,
так облажался, законченный псих,
рванина неба, кусочек неба — мой стих,
лавина зноя — прилечь на ее завалинке, суша валенки,
сгореть, как вампир, досуха,
вот вам и мир, роскошный,
российский, без просыпа.
Гриппозный верлибр
Как юноша, уткнувшись в монитор
страдает близорукостью, наверно,
как скверно,
он очки носить не хочет,
и ведь не скажет,
почему отказ.
И губит свое здоровье, ох, как его губит, ну просто мочит,
напропалую, напролет, наотмашь, взахлеб, задаром,
оправдывать не хочет и клокочет,
как ночь без глаз и звуки без ушей,
гони его взашей, пока не поздно,
гриппозным сумраком ночей, ведь так надежно,
не спать, не умствовать, а просто вспоминать,
запретное,
лишь то, что, что скрыто в глубине, что позабыто.
По крутой экспоненте Вселенной
Медленно, тяготясь тяжелыми жерновами мыслей,
я постигаю ученье: — смотреть и видеть —
видеть как капля,
повиснув на носике водопроводного крана
застыла в недоуменье,
в последней надежде пожить,
все не решаясь упасть,
видеть как тополя под расплавленным солнцем
готовятся выплеснуть пахучие нежные знаки,
так много говорящие о времени,
видеть на дороге ворону,
старую знакомую,
которая не сторонится тебя,
а только наклоняет мудрую голову вбок,
чтобы лучше тебя разглядеть,
видеть свое лицо в ее зеркале,
такое не фотогеничное и покрытое патиной времени,
и не испугаться его,
видеть звезды в лесу,
у самых вершин за облаками, рядом с луной,
видеть, как далеко в океане моей головы
колышатся водоросли вместо волос,
развеваются как флаги на башнях победы.
Неспешно ползет по вершинам улитка желаний,
неуклонно разгоняясь,
по крутой экспоненте Вселенной.
Суровыми нитками сшит вердикт
Почему-то я вдруг решил, что моя жизнь — река,
А сам я над ней — мотылек.
В весеннем легком столбе лучей облака,
Разомкнувши пушистые веки, бегут себе на восток.
И путь мой с ними не так уж и невыносимо далек,
И если путь спросить по простому — ты кто?
Ответит только — вот гордость на дне у реки лежит,
Вся в тине, как в теплом манто,
Любуется черной звездою своей,
давно, наверно, не спит,
И не слышит ни звука, ни голоса — ни твоего, ни моего,
Только сама себя спрашивает —
Кто ее символическое манто будет донашивать.
Любовник, герой, палач, — поклонник долгих ночей,
заставила, видно, нужда.
Пришел оттуда, откуда утекла вся вода,
слезами из мрачных очей.
Кто говорит — утекла навек, другой говорит — ерунда.
Суровыми нитками сшит вердикт
и высь, как гранит тверда.
Такой разлет огней
Мне надо бы убраться прочь отсюда,
не жить, не чувствовать,
не так, как я привык, взахлеб, а как пропела вьюга,
так жить привычней, так в дневник, в котором сохраняюсь
своей недельной — грубою щетиной,
и женщиной, в которой правды нет,
под мрачным ликом арки, наважденьем, мое терпенье
в урочный час не спит, и в этом отыскалось хламе
какой-то жест, намек, бесплотный — вездесущей даме,
придет, задумчивой улыбкой одаряя.
Такая слякоть на дворе,
такая ночь,
такой разлет огней.
Нет у нас ничего
Нет у нас ничего,
Ни кола, ни двора,
Только ветер степной,
Да сарай до утра.
Ночью звездный шатер,
Дальний плеск родника,
Нет у нас ничего
И дорога легка…
Цветоводье долин и сплетенье садов
Цветоводье долин и сплетенье садов,
Реки и кручи, бедро к бедру.
Вот и неслышно твоих шагов,
Мерзнет, мерцая, звезда на ветру.
Накрылась шалью из райских садов,
Несбывшимся светом горит,
Вьет веревку из узлов морских,
Не верит, не гаснет, не спит.
Не верит, что родина — это смерть,
Предательство — благодать.
Не верит, сегодня не дали пожить
Так завтра все можно начать.
Цветок слился с восходом взглядом
Посвящается Эмили Дикинсон
Цветок слился с восходом взглядом.
И, оказавшись совсем рядом
Восход цветку
Как по старинке
Задал вопрос.
Зачем так близко
Сидишь со мной?
Сгоришь, былинка.
Тому виной
Быть не хочу.
Сейчас я встану
И улечу.
Наша жизнь — дневниковая запись
Наша жизнь — дневниковая запись,
Горечь и радость,
Тончайшая нить.
Строка в бортжурнале — кто раньше всех спятит,
Зачем и куда,
И надо ли плыть.
Чайки
За кормой
Снуют и орут
Носятся,
Думая о чем –то своем
Беспечном и радостном,
Как море под солнцем.
Корабль без конца
И дневник без конца.
Это нить.
Без конца,
И не надо конца.
Печальная лодка
Печальная лодка моих снов,
Ты так тяжела, что приходиться
на склоне времен самому толкать тебя.
Лежу с распоротым брюхом в больнице,
Счастлив от дарованного аппаратом кислорода,
Мертвенно-белые лучи скрестились над койкой
И молча танцуют, держа друг друга за прозрачные руки.
Задыхаясь, мучительно живу,
Глядя из окна сверху,
Глядя сверху в ночь, на сверкающую Москву,
Не могу наглядеться.
Печальная лодка моего детства
Вплывает неотвратимо в ворота памяти
Раскачиваясь на волнах беспричинной надежды.
А люди по прежнему хрупки
Скудный букетик из мыслей всплывает упрямо,
Хвостик селедки о море толкует на блюдечке пряно.
В мае, в самом конце, в маленькой комнатке,
как в душегубке.
Нас выжимают до позвоночника,
Но мы же не спонжи, а люди по прежнему хрупки.
Старые знакомые только раз в год
Встречаются у молодежи на дне рожденья.
Старая кошка (14 лет, толстая, как бегемот),
Не удается погладить ее с наслажденьем.
Смотрит желтыми пуговицами,
только с черной, змеиной чертою.
Все на столе так невкусно,
но хозяйка и впрямь оказалась святою.
Красную каплю вина
уронил на белой пластмассы узорную скатерть.
Столик так мал, что поплыл в этой капле, как катер.
Время уходит, и к вечеру все же уходит от зноя.
Люберцы, лифт, серый дом,
По стандартам бетонным устроен.
Утро и немножко фантазии
Утром рано проснулись и вышли из дома,
А на дворе стоит снеговик, безногий, большущий,
и весь как облако-фоам.
Мы не отрываясь смотрим на это громадное чудо
Во — выродилось во что,
И гадаем теперь всем миром,
Зачем взялось и откуда.
Гадаем, мучаемся, что слов не хватает,
что чувства совсем опустели,
Опустили их в постели, изнасиловали,
замели, ограбили, отметелили.
Сверкающая конструкция, комплементарный подарок
Одних только проушин сколько, поэтических арок.
Сто сороков, и все задаром, без всяких помарок.
На холоде зимой все ж получше, чем летом,
на улице тише,
И барабанная дробь не долдонит по черепу — крыше.
Эх, и куда-то они приведут, наши стежки дорожки,
Ведь ноги истерлись, совсем поистратились ножки.
Мало нам солнца, малосолнца, решительно мало,
Поэтическая конструкция не вытанцовывается,
а раньше-то, что вытворяла.
А теперь, видать, на нас она еще и обиделась,
Да и слов таких никогда не выдумывала.
По дорожке-кочережке прокатилась,
или нам такое безобразие приснилось.
Клетка
Что ты, чижик,
Бьешься о клетку.
На тебя,
Даже друзьям наплевать.
Придут Дяди,
Спросят —
Где это он?
И отнесут продавать.
Там осмотрят.
Заглянут в клювик твой.
И запоешь
Отвратительные слова.
А кругом
Будут смеяться люди.
Ржать,
Тараща пустые глаза.
Переворачивая планы
Переворачивая планы,
Как ком земли рытья картошки,
Я оказался в мире странном,
Где все не так, все понарошку.
Деревья здесь ветрами дуют,
Дыханье двигает крылами,
Из денег делают буржуев,
Войну рождают сапогами.
Прозрачность делают для стекол,
Из пауз составляют песни,
А из скелетов от животных,
Чеканят рамки, как из жести.
Переворачивая планы
И нажимая на гашетку
Я вместо криков «мама, мама»
Увидел только этикетку.
Увидев — выбросил все рифмы,
И разговаривал устало
С моей дражайшей фавориткой
Ах, как же ты достала.
_______________________________________________________________
СТИХИ К КАРТИНАМ
***
Антресоль, забитая картинами.
Стихи на смятых клочках бумаги путаются под ногами.
Неделями не убранная постель — признаки сумасшествия.
Я кладу себе на ладонь хрупкий слепок
лапки морской свинки по имени Кудлик.
А для тепла накрываю отпечатком
мягкой теплой ладони сына.
И любуюсь этой ладонью — так рождаются вечные мифы!
Живое — к живому.
Ветер зовет меня голосом мамы —
Смотри — уж березка до окна дотянулась,
А ты не взрослеешь.
Шепот живых листочков,
Шепот песка,
Шепот воды,
Шуршание мыслей.
Я словно пловец в безбрежном океане своего тела.
Вот и все, что я хотел рассказать вам.
***
Остаться стоять и смотреть,
Как падают голубые молнии
И с шипением прячутся в снег.
Силуэты бездомных собак,
Тающих статуй и играющих детей.
Сутулый рабочий упрямо долбит лед гулкой лопатой.
А оторванный кусок кровли на ветру
Все пытается и пытается что-то сказать.
***
Задворки сараев,
Пестрых, как лоскутное одеяло
В комнате бедняков.
Куча ненужных вещей.
И кошка — вечное совершенство,
Пришедшая ниоткуда, как священное послание богов.
***
Хитиновый панцирь застыл,
Выпучив глаза на осколочки разноцветных надежд.
Земля растрескалась засушливым горлом
И рухнула вниз,
Чтобы обрести себя там, ultra coelos.
Глаза устали от жажды рассвета в этом бедламе.
***
Белый разбег моста.
Птица, наполненная синим простором.
Ника всплеснула руками в восторге.
Оранжевые пальцы подсолнухов сплелись
Крепко держа виадук.
***
Пробираясь к себе
Анфиладами безразличия,
Уходящими вдаль
И не требующими доказательств.
Торопливо
Пишу на обратной стороне визитной карточки.
Мысль так коротка, что меняю визитку,
Швыряя в себя
Ненасытную жажду ненастья.
***
Репетиция красок.
В набросках фойе мерцает прохлада.
Незнакомый зверь доверчиво
склонил ко мне на плечо свою голову.
В полупрозрачном платье спускается ночь.
Актеры все обмениваются жестами,
Оставляя в памяти гипсовые призраки своих ладоней.
***
Дождь, бесконечный дождь даже утром.
Истекают влагой призраки замков,
И Птицы — порождения горизонта
Настаивают на своём прилете.
Водопады в тумане прекрасны
Откровением своей причудливой речи.
Слышишь —
Вот и время твое пришло
Нелепый персонаж — невидимка,
Прячущийся за картиной.
***
Ожерелье слепящих молний.
Раковины молчанья.
Хоровод летящих фигур
В многоруком объятье.
Столб прозрачных лучей кажется таким шатким,
Словно нанизан на древко ветра.
***
Долгой зимой
Дорога домой.
Речка течет
Взята в расчет.
По тонкому льду
Осторожно бреду.
Треснет мой лед
Никто не спасет.
***
Переезды длиною в жизнь,
Маленькие веселые собачки,
Трава, нарисованная мягкой пастелью.
У моих снов отломилась дужка,
Поэтому я и держу их в кармане.
Как приманку для стихов,
У которых розовые пятки.
***
Кем ты будешь?
Тем матросом, уплывая в даль,
Или птицей — альбатросом,
На крыле — печаль.
Под крылом — равнины моря,
Стаи волн.
Под крылом лишь ветер гонит
Одинокий челн.
Болезнь
Болезнь готова спутать все следы,
Повисшие на похудевшей шее,
Победы распластавшейся воды
Осенним ветром в ледяном тоннеле.
Исход пронзает белизну простынь,
Надеясь на прощенье организма.
Горчайший вкус дает во рту полынь,
Свет угасает с поздней укоризной.
Боюсь взглянуть за левое плечо.
Глаза не верят призрачному блеску.
Как ночь близка, как сердцу горячо,
Когда очнусь — взгляну за занавеску.
Но когда-нибудь я стану маэстро
Но когда-нибудь я стану маэстро.
Превосходным маэстро жизни.
Буду пить дыхание ветра,
Танцевать на эллипсе неба.
И предметы мне станут покорны!
Ах, какие предметы, братцы.
Дорогое вино из вздохов,
Ожерелье из звезд полночных.
***
Эта боль меня сверлит
Тысячу раз,
Возвращаясь, чтоб снова вернуться,
Весь какой–то исхлестанный, пыльный,
Не в силах уже закричать —
На плечах моих вишни давно распустились,
А упрямые волны устали колени ласкать.
Все дороги исчезли. Закрыты, истлели, все двери.
Пиджачишко истертый уж кровью и потом пропах.
Эта боль меня сверлит,
И я продираюсь сквозь щели
К ручейку, к озерку, как к оазису к боли припав.
Где б я не был
Где б я ни был,
Не жил,
Все влекут и волнуют,
И зовут меня прочь
И терзают мне сердце опять,
Полустанки, саванны,
Просторы небесной лазури,
Корабли,
И щемящее чувство —
Искать.
Подскажите!
Скорее!
Вот в небе плывут караваны,
Эта ширь и дороги,
Я люблю вас,
Люблю вас как братьев встречать.
Мы уходим вперед,
Шатаясь,
Уходим,
От боли и радости пьяны.
И лохмотья спадут,
Заставляя победно кричать.
Турецкий месяц спрятал ятаган
Сбегая в долгую, как эхо, пустоту,
Наслушавшись вдогонку трудной речи,
Под взмахи рук, забывшись, я учту,
Тепло забот, закутавшее плечи.
Что за вопрос — его мне не понять,
Настолько темен слой его стеклах,
Присвистнув, терпеливо буду ждать,
Сползая в рифму, чтоб она издохла.
Вот взмах ресниц. Двойной, как ураган.
И плиты слов растрескались в восторге.
Турецкий месяц спрятал ятаган
И пала ночь. Надежно. Словно в морге.
Теперь я слеп. Как говорится –«blind».
Хочу занять удобный вид из ложи.
А время жжет. Наверно, дело дрянь.
Не успеваешь. И успеть не можешь.
Так просто быть. Такой прост ответ.
Я не спешу. Пусть даже понарошке.
И будущее подставляет ножку.
Деревьев кроны упадут к ногам
Деревьев кроны упадут к ногам
На берегу похищенного моря,
Почуяв свет, воспрянут к облакам
Зарницы призраков полуденного зноя.
Вдаль сонмы птиц, как эскадроны волн,
Спешат на выручку, сплоченные сплетеньем.
И капли лет слой точат вековой,
Как письмена, не тронутые тленьем.
И тихий свет, и руки, и слова
Звучат и гаснут в толще океана.
Там дивный мир, туда спешит судьба,
К причудливым и недоступным странам.
Ждать и надеяться
Гибельный край надежд,
Руки, ждущие прикосновений.
Седая прялка судьбы, грубо сколоченная плотником,
Все плетет и плетет тугие узлы событий.
Время невыученных уроков и бремя глупого оптимизма.
Всполохи молний на горизонте,
Горячее дыхание жизни, движенье травы
И вечность, вечность забвенья.
Приходим с надеждой,
И уходим с надеждой.
Тысячелетняя пропасть между надеждами,
Далекими и чужими, словно вывернутыми наизнанку.
Горсть материнских пальцев в прошлом.
Мы опять остаемся ждать, ждать и надеяться,
Не связывая эти понятия.
Что есть у нас?
Что есть у нас?
Альбомчик пожелтевший,
Ракушка, где шумит прибой,
Игрушка, пахнущая детством,
Да эта синь над головой.
Не мало ли?
Но так же стонут сосны,
И облака торопятся домой.
И нас пъянат, встречают те же весны,
И та же пыль клубится под ногой.
***
Изумленно следить,
Как рождаются звуки,
Появляются символы, жесты, слова.
Возникают из пепла знакомые трюки,
Возрождаются из забытья города…
***
Ассоциативное
Мой дом стоит на крыше лет,
Давно его потерян след.
И как оглохнувшее ухо
Торчит в окне его старуха.
На дальнем бреге Иртыша
Мы пировали неспеша.
С известной радостью один
Бельгийский друг к нам приходил.
И прядь волос моих седых
Здесь подавалась, как ростбиф.
Сбегает ухо на крыльцо,
Но не затем, чтобы яйцо…
Культурной дерзостью томим
Я полюбил отчизны дым.
Мой дом стоит на склоне лет,
А я живу в нем, как стилет.
Заточен, остр и режу сам,
Что никому не по зубам.
На дальнем бреге Иртыша
Не обрели мы ни шиша.
Попировали и домой.
Захочешь — смейся, лучше — вой.
И с наслажденьем шли в подвалы
И с наслажденьем шли в подвалы,
И сладострастно трепетали,
Когда холодный ствол нагана
Затылком пули щекотали.
И строили страну дурацки
И перестраивали лихо
И жили с удалью кабацкой,
А умирали очень тихо.
Когда опять песчаной горкой
Их становилась вдруг держава,
Очередной являлся зоркий
И возглашал, что все — неправы.
А кто налево — извините,
Сейчас не ваша разнарядка.
В сторонку лучше отойдите
И сопли вытрите украдкой.
Отпуск
Желанная карта летнего отдыха,
Виноградная улитка таращит любопытства глаза,
Прозрачные девушки парят в кружевах воздуха,
На горизонте облачко безмятежно спускается на тормозах.
Желтое море — Азовское море.
Белые панцири мидий хрустят под ногой,
Больше простора — больше покоя.
Тень от акаций в горький опутана зной.
Вижу вновь — качает меня море
Вижу вновь — качает меня море,
Влажными и теплыми руками,
Чайки с ржавыми от соли голосами
Реют галсами на утреннем просторе.
Ветер поспешает расторопный,
Утреннюю влагу разгоняя,
Силуэты тяжестью дремотной
Вдаль бегут от тяжести стеная.
Корабли — товарищи надежды,
Вечные свидетели покоя,
Золотом пропитаны одежды
Силуэтов праздничного строя.
Мне хочется вернуться
Мне хочется вернуться
В знакомые края,
Где зримо, как на блюдце
Предстанет жизнь моя.
С отцом расцеловаться
И руку брату жать.
С бабулькой посмеяться
И с мамой поболтать.
Проведать дядю Колю
И тетку навестить.
Но, вот какое горе —
Я не могу там быть.
Во первых, дома нету,
Его смела зима.
И родственников к свету
Лишь вызовет молва.
Не сяду на закорки
К любимому отцу.
И не увижу, зоркий,
Что маме цвет к лицу.
Не угостит куренком
Не посмеется всласть,
Та тетка, что когда-то
Не дала мне пропасть.
И маменькину душу
Хоть знаю наизусть,
Сейчас безмерно трушу
Один пускаясь в путь.
Оглянешься обратно —
Стоят и машут мне.
Их тени аккуратно
Застыли на стене.
Пробежки зимой при свете луны
Склонились ели над седой дорогой,
От серебра луны отяжелев,
Влюбленным зверем,
Легким, быстроногим,
В томленье бега режу зимний лес.
Я не смотрю на землю —
Только кверху.
Не упаду-
Ведь некому держать.
Нога сама нащупывает ленту,
Рука — как вздох,
И радостней дышать.
Одинокая книга снега
Одинокая книга снега,
Бесконечная ночь песка.
Нагота запоздалой победы.
Торжествующий стон клинка.
Выживания липовый лапоть,
Долгий серый осенний день,
Так любимая мною слякоть,
Само сердце и суть вещей.
Руки стали прозрачными,
В стаи
Собираются мысли мои.
Эх, проселок, ведь я тебя знаю,
По нему мы сюда пришли.
По распутью,
В грязи по горло,
Чертыхаясь и матерясь,
Почему же рассвет такой черный,
Почему оборвалась связь?
Переломлена веточка с хрустом.
Снова нам уж по ней не пройти,
И проселок, безликий и грустный
Нам все те же пророчит пути.
Личное
С тревогой смотрю на спящего сына —
О завтра! В него ты войдешь обнаженным,
Такой родной, такой теплый, живой и домашний,
И всего лишь тебе три с половиной года.
Прикрыть одеяльцем высунувшиеся ножки,
На каких-то они окажутся дорожках,
И рук моих не хватит, и сил, и тревоги
Чтобы спасти еще не окрепшие рожки.
О мальчик! Вечности провожатый.
Твой пипончик струйкой уже горшочек находит,
Капризуха в головенке твоей колобродит,
Обнимаешь меня и смеюсь,
Ручонками нежно прижатый.
Круг замкнулся
Круг замкнулся.
Вновь предельно ясно,
Что и здесь мне не найти покоя.
Эта грань очерчена особо,
Там руины лишь остались после боя.
Там развалины остались и надежды,
Там мое осталось сердце молодое.
А без сердца ничего не жалко —
Даже снова начинать такое.
Посящается Де Кирико
Время падающих колоколен,
Нескончаемых лестниц.
Время безлюдных площадей
Наполненных раскаленным белым безмолвием.
Ни облачка.
Волны затаились в своих розовых раковинах.
Верхушка лета.
Верхушка бытия, как и положено бытию.
Но слышите?
Это наше отчаянье лупит кулаками
в гулкие двери событий.
Далекая гавань
Далекая гавань.
Неторопливо
Проплывают мимо золотые шары искусства.
Сегодня на полдник —
Старинные часы фирмы «Moser» с отломанной стрелкой.
Красное ночное солнце
Освещает побег из плена.
И мы, задыхаясь, бежим, взявшись за руки,
Не боясь ничего.
Отдаться живописи, друг
Отдаться живописи, друг,
Отдаться ей.
Как будто нет других подруг,
Нет счастья злей.
Нет повитухи за углом,
И неба нет.
И вены дымчатым стеклом
Давнишний бред.
И ближе мглы слепящий строй,
И тишина.
И в голове привычный рой,
И нету дна.
Запоем, как хорошие стихи
Запоем, как хорошие стихи,
Я поглощаю без разбора —
Буксир,
Тоннель,
Крутой извив реки,
Больничную прохладу коридора.
И кажется,
Что вновь звучит труба,
И мы с тобой стоим в одном строю,
А на бугре
Весенний, пьяный грач,
Уходит прямо в молодость мою.
Из Рильке
Кто скажет мне, где мой предел,
Какой мне в жизни срок?
И вновь у бури я в плену,
И брошен на песок.
Березой белою склоня
Кудрявую главу,
Ты не поверишь —
Это — я
В предутреннем дыму.
Знаешь, ведь все пригодится
Знаешь, ведь все пригодится —
Скрип в темноте половицы,
Кошка на крыше сарая,
Гибкая, как запятая.
Каждый наш вздох и движенье,
Эхо, в воде отраженье,
Песня весенних лягушек,
Трудная поступь старушек,
Простенький детский набросок,
Чудный, изогнутый посох,
Даже словечко «прощаю»
В списке того, что я знаю.
Каждому можно укрыться
В книге того, что случится.
Ракеты след стремительно растет
Ракеты след стремительно растет.
Достигнувши вершины —
Быстро гаснет.
Ах, что на свете может быть прекрасней
Пуститься в столь рискованный полет.
Когда наши желанья одичало
Когда наши желанья одичало
Лежат в тиши и холят свои стрелы.
Когда отчалив от земли устало
Уж не плывут, а тонут каравеллы.
Когда объятый немотой и страхом,
Разъятый ленью мозг застыл в оцепененьи —
Какая мука призывать к спасенью
И возрождать, что стало уже прахом.
Из ветвей воздуха рождаются песни
Из ветвей воздуха рождаются песни.
Из отражений света рождаются сказки.
Из небытия ночи рождаются сны —
В которых и песни, и сказки, и мы.
***
О, география лица,
О, биография свободы.
Когда же рухнут небосводы
Все будет ясно до конца
Но еще не созданы романы
Но еще не созданы романы
И не закричали корабли,
В бухтах спят, в предутренних туманах
Чайки новой, призрачной земли.
Но еще не найдено то место,
Где б я мог спокойно доживать.
И еще не поздно оглядеться
И сначала можно все начать.
Нет еще седых волос и брови
Не ломает старческий прищур.
Пусто мне и ветер бродит в доме,
И легко, быть может, чересчур.
***
Доживают последние дни
Снежные горы.
Встретимся вновь
Мы очень скоро.
Листки оживают на ветке
Вставленной в вазу.
Надо их пить по таблетке
А не все сразу.
Внутри деревьев облетают листья
Внутри деревьев облетают листья
Искус и горечь летних дней минуя.
А в сердце пыль от океана виснет
Печалью и прохладой поцелуя.
Нагая ночь является бесстыже
Нарушив всех приличий перепонки.
Ирландкой рыжей от Мане рискуя
По перекличку кастаньеток звонких.
Всех оттепелей оттепель бушует,
Одна вслед за другой капель стремится.
И под ногами ледяные струи
Как в детстве сердце заставляют биться.
Вот правда. Ночь — возьми ее обратно.
Есть только ритм в отказе от мгновений.
И как зверьку, чертовски мне приятно,
Зарыться в шелуху стихотворений.
В знойном небе облака
В знойном небе облака
Говорят тебе — пока!
Ты лежишь и сонно дышишь,
Только листьев шепот слышишь.
За далекой синевой
Счастье, радость и покой.
У букашки рядом с носом
Ко мне тысячи вопросов.
В гулкой чаше надо мной
Есть на все ответ простой.
Мысль струится без конца
С истонченного лица.
Кот гортанно просит прочь,
Черный, ласковый как ночь.
У него нехватка глаза,
Как сюжетик для рассказа.
Сын приник горячим телом
К виртуальнейшим пещерам.
Не читает ничего —
Но не крикну на него!
***
Сто раз переписывать, чтобы забыть.
Сто раз перечитывать, чтобы забыться.
Сто раз воскресать, чтобы больше не жить.
Сто раз умирать, чтобы снова родиться.
Мне дорого то
Мне дорого то,
Что останется жить,
