И впрямь рехнулся я. Но вот вопрос: Все заново опять переживая, Испытывает ли она теперь С раскаяньем — былое наслажденье? А если да, то что сильней — Скорбь или сласть? Вопрос не из простых. Я должен заглянуть в Тертуллиана, Быть может, он подскажет мне ответ,
Свет в окне гаснет. «Баю-бай, усни, малец, Храбрый рыцарь — твой отец...» Нет, это я прочел в какой-то книге. О, если б мог я убаюкать мать! — Да где найти слова для колыбельной? Сцена темнеет, лишь на заднем плане дерево озарено серебряным светом. Как этот вяз прекрасен в лунном свете! Он высится, сияя, как душа, Очищенная от грехов... О матушка, окно опять погасло. Но ты уже перенеслась туда, Где вечный свет, не правда ли? — ведь я Покончил со следами преступленья. Юнец мог вырасти и приглянуться Какой-то женщине, зачать потомка, И скверна бы распространилась дальше. А я лишь грязный, немощный старик И потому безвреден... В землю нож Воткну, чтоб он, как прежде, засверкал, Вновь соберу рассыпанные деньги И побреду отсюда прочь — Шутить по-старому на новом месте. (Вытирает нож о траву и подбирает монеты.) Опять стучат копыта. Боже мой! Все повторяется опять — так скоро! Она не в силах усыпить свой сон. Два раза я убил, и все впустую. Ей нужно вновь играть все ту же сцену — За разом раз, за разом раз! О Боже! Очисти память матери моей! Тут человек бессилен. Успокой Тоску живых и угрызенья мертвых
«И вещий сон Адамом овладел...» Откуда это?.. Впрочем, там, в окне, Нет никого — лишь образ, сотворенный Воспоминаньем матери. Увы, Она и после смерти одинока В своем раскаянье
