автордың кітабынан сөз тіркестері  Остров Сахалин

Эдуард Веркин

Я помню, как мелели реки, как из них уходила рыба, как небо теряло свой цвет, а пища вкус. Вы не представляете, какой раньше был на вкус самый заурядный помидор! Мир одряхлел, с него слезла кожа… Кровь, живая и веселая, превратилась в закисшую брагу… Знаете, Сирень, последние предвоенные годы были ужасны, и многие это понимали. Все разваливалось. Деревья замедляли рост, земля не давала всходов. Люди теряли веру. В себя, в Бога, в смысл и предназначение. Я видел, как исчезали и осмеивались герои, как мир заполнялся трусами, ворьем и тараканами. Мир заплесневел, и ему требовалось очищение.

Когда в прахе дней и в бессмысленном беге суеты ты замечаешь мелочь, на первый взгляд бестолковую и бездарную, но непостижимым образом притягивающую к себе внимание, это значит, что будущее посылает тебе телеграмму о скорой и непременной встрече.

«Счастлив, кто жил в мгновенья, когда качнулся мир», кажется так.

Я поздно встал. Дорога, ночью, Рим.

Наверное, я все-таки свернул не туда, и мы разминулись в зиме светозарного поворота, потерялись в золотых фонарях и косых проулках, во льду и в снегу голодного года и прекрасного дня лучшего моего стихотворения.
Мы обязательно встретимся. Там, у ворот эдемского сада. Будущее. Я не сомневался: там лучше, чем здесь.

Пройдет сорок семь лет. Всего лишь сорок семь лет, это так мало, это совсем ничего, я даже не успею как следует состариться. Металл останется со мной. Мир изменится.

В один из вечеров далекого сентября человек, сидя на веранде старого дома у залива, услышит, как дышит небо. Он будет слушать эту мелодию до рассвета, он будет смеяться и плакать, а еще через четыре месяца он закончит принципиальную схему прыжка. И скоро звездная медь будет расплавлена и отлита в семнадцать отражательных пластин для двигателя, идущего вдоль нитей Хогбена.

Еще через три года будет построен первый прототип, способный преодолеть гелиосферу за время, равное промежутку между двумя ударами сердца, и первым пилотом корабля станет его изобретатель. Мой внук. Он будет высок, светловолос и голубоглаз, мой внук, лучший человек на Земле, с самым тонким чувством равновесия, идеальный пилот звездолета, первый, кому звезды послушно лягут в ладонь.

Да, он будет высок, светловолос и голубоглаз.

А еще он выберет для своего корабля имя.

Я футуролог, я знаю какое.

На относительно небольшом куске пляжа море собрало, по моим подсчетам, около пятидесяти мертвых китов, то есть их скелетов. Они выглядели как в старых романах про забытые берега и псоглавцев, их населявших: выглаженные ветром, изъеденные дождями и выбеленные солнцем кости и черепа морских исполинов лежали на черном песке и ничего не делали; мэтр Тоши при виде всех этих останков пришел в волнение духа и стал подробно рассказывать об этих скелетах, как о своих друзьях

По словам одного из каторжных, встреченных нами у моста и согласившегося ответить на вопросы, «этого негра давно не убиваем, он умеет веселить». И действительно, едва мы приблизились к клетке, американец, поощряемый мелкой подачкой одного из проходящих китайцев, довольно убедительно изобразил обезьяну.

Или я слишком устал, чтобы бояться? Когда ты не боишься, это значит все. Но я устал бояться. Я не знал, что делать. Я хотел лечь на дно лодки и лежать. Хотел спать. Жить хотел. И они, они тоже хотели жить. Мы все хотели жить. Господи, посмотри же на нас!

Я стеснялся. Я смотрел на нее и понимал, что знаю ее всю жизнь. С самого детства знаю, с самых первых шагов мы были вместе, только я тут, на Сахалине, а она у себя там, в Японии. Но все равно вместе, это точно. Я помню ее. Там. На нашей горе, у ручья. Я ждал ее, знал, что обязательно встретимся. Мы были вместе, и мы будем вместе, теперь уже навсегда.

«Счастлив, кто жил в мгновенья, когда качнулся мир», кажется так.
Я поздно встал. Дорога, ночью, Рим.