Леонид Лернер

У Иверса, или Краткая мелодраматическая история современной России, составленная из банальностей, штампов и очевидных цитат

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Леонид Лернер, 2018

Краткая мелодраматическая история современной России на примере одного маленького города, составленная из банальностей, штампов и очевидных цитат.

18+

ISBN 978-5-4493-2623-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. У Иверса, или Краткая мелодраматическая история современной России, составленная из банальностей, штампов и очевидных цитат

— Ты что, душман проклятый, наделал! Я же просил вывеску в первую очередь проверить!

Буквы «н» и «м» не загорались. Петрович пару раз щёлкнул рубильником и поплёлся за лестницей, почему-то долго искал лампочки, а когда, наконец, пришёл, у входа уже толпился народ: первый день, подарки, скидки… Петька секунд пять смотрел в глаза электрику, «набрался, скотина, брысь в подсобку, дырку от бублика тебе, а не премию». Этим же вечером, в подсобке, Петрович помер от сердечного приступа. Похороны оплатил Петька, да ещё и сыну Петровича, многодетному учителю, выделил матпомощь по случаю утраты основного кормильца. На поминках директор «Универсама» искренне плакал, потому что Петрович был какой-то вечной и любимой помехой — гонял его в детстве, когда они с мальчишками лазили на подстанцию, а потом, лет с двадцати, когда Петька вернулся из армии и занялся бизнесом, он взял Петровича на работу и сам стал его гонять. А теперь потешная линия как будто прервалась. И Петька решил, что пусть эти буквы так и не горят, что было, разумеется, глупо и сентиментально. Впрочем, нечаянное название сразу прилепилось, прижилось и, в общем, всем нравилось.

Петька ничего не знал про пиар (он и слово-то такое впервые услышал году в 2005-м, и звучало оно смешно и ругательно), продвижением универсама не занимался — ну, кроме крохотных объявлений в поселковой газете, за которые расплачивался просроченными йогуртами, потому что у владельца газеты, его бывшего одноклассника-ботана Зельцера, сильно болела дочка, и тот зачем-то пичкал её кисломолочными продуктами — наверное, Фима понимал в медицине, поскольку в своё время отучился в областном педе — короче, это было Петьке наруку, и он согласился на «рекламу». Зельцер принёс ему пачку газет — совершенно бессмысленных, в них даже нельзя было заворачивать продукты как в их с Фимой детстве, когда с упаковкой был дефицит, и Фимина мама Белла Исаковна, продавщица в бакалее около станции, делала из заводской многотиражки (её редактором был старший Зельцер) кульки для конфет и семечек. Фима и после того, как Петька перестал печатать объявления, раз в неделю таскал ему «Вестник» — газетка-то всё равно бесплатная — а Петька по полной затаривал его йогуртами и кефиром, иногда и вполне годными. Зельцер был какой-то забитый и всегда грустный, и у Петьки при виде журналиста всегда «щемило». Всё-таки они с пятого по восьмой сидели за одной партой, и Зельцер никогда не жидился, давал списать, благодаря чему Петька до техникума был хорошистом и, в принципе, имел право пойти в девятый, но все его корешки рванули «в профессию», и он тоже соблазнился деньгами. В 99-м Фима внезапно эмигрировал в Израиль, из-за дочки, а газету продал хмырю из поселковой администрации. Новые хозяева пытались окучить Петьку, но он отказался: «У Иверса» и так знала каждая собака, а его цены все в городе воспринимали как безусловно базовые и правильные. Петька уже погасил долг за три рефрижератора «Ман», себе на тридцатник подарил «Шевроле Таху», а баб пересадил с битых разномастных «девяток» на одинаковые розовые «Матизы» (Колька и Васька сначала поржали, а потом — каждый по-отдельности — стрельнули адресок дилера). Когда Зельцер заглянул накануне отъезда — совсем серый, ничего толком не объяснил — у Петьки возник дурацкий комок в горле, и с другом — да какой он, нахрен, друг? — Петька попрощался наскоро и сухо, о чём потом, наверное, жалел. Года через три Фима прислал письмо на двух страницах: дочку евреи так и не вытянули, но зато родился сын, «вроде здоровый», «приезжай в гости, для тебя есть комната с кондиционером», «у нас тут всё как дома, даже комары». Петька не ответил сразу и уже сколько времени никак не мог собраться — точнее, в мыслях он постоянно сочинял ответ «идиоту Зельцеру», это превратилось в какую-то любимую вредную привычку, и Петька думал, что на самом деле никогда ему не напишет, потому что зачем?

Первоначальный капитал образовался у Петьки случайно: в течение одного года перемерли все его родственники, включая двоюродного дядю, бездетного и бессменного на протяжении двадцати лет директора городского рынка, и он оказался владельцем трёх квартир, четырёх дач и наличности, которая, впрочем, почти сразу была съедена денежной реформой и инфляцией.

В девяностых Петька не оскотинился по двум, как он считал, причинам. И обе имели в основе человеческий фактор, то есть конкретных людей, точнее — бывших одноклассников. Первая причина и первый фактор — Замес, Колька Замесов, отчаянный балбес и драчун, боксёр районного масштаба, к двадцати пяти годам имевший две ходки — за хулиганство и мордобой, причём оба раза Колька брал на себя чужую вину, благодаря чему приобрёл авторитет прямо-таки непререкаемый, и в 98-м его поставили смотрящим за всей округой. Разумеется, мотавшего срок Замеса Петька исправно «грел» — мамки их были лучшими подругами, и в детстве они с Колькой по очереди сидели на одном горшке.

Васька Шептулин сразу после техникума рванул в Ленинград и в середине девяностых вернулся без правого глаза, без башни, но зато на «бумере», с «макаровым» и «конкретными связями». За пару месяцев он откошмарил торгашей и блатных, подмял всё, что только можно, и стал уверенно царствовать, устроив штаб в арендованной у Петьки квартире напротив рынка. Потом Шептун нацелился на соседний район, но тут как раз откинулся Замес, и они по старой памяти — всё-таки у обоих была одна первая женщина, Маринка Фирсова, которая с самого начала работала у Петьки бухгалтером, и у него с этой толстушкой тоже пару раз что-то было — договорились, и в их отдельно взятом городе наступили мир и благоденствие. Васькиного старшего брата выбрали мэром, Шептун оказался учредителем или совладельцем почти всего крупного и стоящего, что функционировало на подконтрольной территории, Замесу отстёгивали причитающееся, и он чинно решал вопросы, заседая в «абонированном навечно» кабинете центрового ресторана. Одной из своих стен кабак примыкал к «Иверсу», и кое-кто утверждал, что там даже имелась замаскированная под камин потайная дверца. Так что Петька был со всех сторон прикрыт и мог честно зарабатывать на пропитание — своё собственное, очень даже скромное, и трёх любовниц — дур набитых, но сисястых и безотказных. Детей у него не было, да и желания такого он в себе не находил, поэтому бабы стражайше бдили под угрозой лишения водительских прав и прочих привилегий. Жениться он так и не собрался — как ему казалось, из-за несчастной любви, которая приключилась уже довольно давно со старшей сестрой, прости Господи, Фимы Зельцера — занудной, плоской и очкастой, но когда Петька снимал с её еврейского носа очки, начинался какой-то «Вечный зов». Петька был как зачарованный и, конечно, всё проглядел, тем более, что ни знаков, ни намёков Маша не делала. Он и по прошествии двадцати лет был уверен, что аспирантка им манипулировала. Когда всё случилось, он избил Зельцера — кого-то же надо было отметелить — сломал ему два пальца, ну, и очки в крошку; сам оплатил ремонт организма и аксессуаров (очки у Зельцера были говённые, а в новых, оригинальной «Праде», он уехал в Израиль и, скорее всего, думал Петька, до сих пор щеголяет). Фима снёс эту трёпку стоически, не обиделся, и Петька даже не просил у него прощения. «Почему, сука, не сказал, что она визу получила? — Петя, а с какого хуя? С какого, блядь, хуя Я должен ТЕБЕ докладывать?» Зельцер щурился на него, отплевываясь кровью. Петьку бесила Фимина манера повторять особо значимые куски фраз и делать смысловые ударения, повышая голос до какого-то предпубертатного писка. Матерился Зельцер безыскусно, смешно и неискренне — словно бы подстраивался. Петька отвесил ему хорошего пенделя, вручил коробку с йогуртами и выставил за дверь. После 95-го он ничего про Машу не слышал, старался забыть, вычеркнуть и заполировать нормальными бабами.

— «У Иверса» — забугорная, что ли, сеть? Это имя или фамилия? — любопытствовали поставщики и важные гости города, которым предъявляли «флагман частного предпринимательства». — Что это, блять, за Иверс? Погоняло твоё? Ты латыш? Или немец?

Местные, конечно, помнили про две мерцающие буквы и печальную шумиху с Петровичем, но это была уже как бы городская легенда, прикол. Вокруг «Иверса», в принципе, с самого начала роились мифы — где-то, кому-то, друг, брат, тёмное, светлое… Но частности никого не волновали. Заезжий кент, депутат из Новгорода — Васька одно время увлекался политикой и даже вступил в ЛДПР — наслушавшись красочных баек, припечатал: «У вас, господин Сомов, не унивесам, а целый универсум». Отчасти так оно и было, в «Иверсе» пересекалось множество линий, параллельных и перпендикулярных, у Петьки то и дело появлялись «возможности», но он ими упорно не пользовался. Или делал вид, что не пользуется. Так или иначе, всё это располагалось уже за пределами общедоступного мифа.

В 2005-м Васька купил пекарню и молочный цех и предложил — на полном серьёзе — выпускать «иверские» булочки, сыр и простоквашу.

— Петька, «У Иверса» всё должно быть своё — иверское! Ты, вроде, не последний лох в бизнесе, но с брендом своим ни хера не работаешь! Это ж золотое дно! Прикинь — масло иверское, сметана иверская — и всё с благословения митрополита Дементия… У меня к нему прямой выход, ты же знаешь. Скважину пробурим, и «Святой источник» с «Бонаквой» тут все забудут. А потом — Москва и Питер. Ты прикинь, а?

Петька обещал прикинуть, но получилось ровно как с Фиминым письмом.

По пятницам на выезде из города Петьку обычно тормозил гаишник. Жорик устроился в ДПС после армии, отмахал палкой по полной и теперь заведовал кадрами в райцентре. Но перед выходными — всегда на перекрёстке. С майором ГИБДД никто не спорил. «Это, Петька, моя физкультура, заслуженный отдых и ленинская премия, — лыбился Жорик, которому Зельцер в пятом классе не дал скопировать алгебру, за что получил, естественно, в ухо, а Жорик, в свою очередь, что было менее естественно, в тот же день лишился при Петькином содействии переднего зуба; тётя Белла тайно (о чём на следующий день знали все) компенсировала Петькиным родителям расходы на лучшего стоматолога для Жорки. — На этом повороте, гражданин Иверс, камера всегда будет фанерная, а мент — всамделишный».

Обычно они выкуривали по сигарете на воздухе, и Жорик матерно хвастался успехами своих близнецов, но в тот раз майор затащил Петьку в начальственный «Форд». Что, в общем, было логично: лило как из ведра.

— Петька, мне сон приснился. Про тебя. Ты в гробу лежал абсолютно голый, хуй так, знаешь, набок закинут, а на животе какое-то, бля, гнилое пятно… Утром, попервой, чуть сердце не лопнуло: неужели, сука, я пидор латентный или, как его, некроёб? Мне же всегда только бабы и тачки снятся… А, и ещё я в форме был — сержантской! Это ж ласты склеить…

— Жорик, ты газами выхлопными надышался. Осторожнее с этим. Мы все тебя любим.

— Ладно, хуй со сном. Но я всё равно про тебя полдня думал… Вот, ты скажи, что у Ленина в паспорте было? Какая фамилия? Это ж его псевдоним? У Сталина? Джугашвили — мутная же фамилия, нерусская. А сейчас, Петька, иностранцем быть круче… Ну, не грузином, конечно. И, вот, Иверс…

— Жорик, я спешу. У меня фура на 77-м перевернулась.

— Да я в курсе… Твой водила виноват, стопудово. Но мы на покойника оформим, свидетелей всё равно не было. Таджик в этот, как его, фаршмак… В котлету, короче. И твой не жилец… Щас «Жигуль» передвигают, затрут кое-что. Потом уже сфоткаем для протокола. Но эта карточка будет золотая.

— Жорик, ну, я твой должник.

— Да вы все, бля, мои должники… Иверс же…

— Жорик, у меня встреча в банке…

— Ну, член с тобой, проваливай.

— Васька, ты мне второй паспорт сделаешь?

— И корни новые? Я Ленке как раз нахимичил с румынской потенцией. Знаешь, как по-румынски козёл? Уссаться. Но из головы вылетело… Чирик евро.

— А себе?

— Мне-то нахер? Я здесь помру.

— Ну, латышские. Или еврейские. Какие проще. Или без корней. Мне тоже нахер.

— Кстати, к нам сети заходят. «Магнит» будет первый, но не последний. И мы сделать, как ты понимаешь, ничего не можем. Не жечь же их… Я к тому, что «Иверс» хоть и типа градообразующая штуковина, но… Задавят.

— Пока мы лучшие, а там посмотрим.

15 мая 2016 года Петька решил, что опасно болен. Желудок два месяца ноет, и общее состоянии тревожное. Нервы окончательно сдали после открытия «Пятёрочки». Два «Магнита», «Дикси»… Отказались закупать у него рыбу и мясо: своя логистика дешевле. Обороты падали, склад полупустой. В марте пожаловали гонцы из одной модной сети, долго смотрели магазин, колесили по городу, фотографировали развалюхи — нажрали на десятку, а предложения так и не сделали. Теоретически, Петька был готов сменить вывеску… Но что тогда? Под чужим брендом ходить — не развернёшься. Хотя и так всё скукоживается.

Петька сдал анализы и записался на приём к Ленке Козловой. Умная и фигуристая, медалистка, после школы она поступила ленинградский мединститут, а обратно в город её завлёк муж, бывший физрук, который окучивал красотку с десятого класса. Пока Ленка зубрила анатомию, он нехило поднялся. Петька не мог поверить, что педагог сам всё просчитал — и завладел каким-то несусветным количеством ваучеров. Вложил очень грамотно, открыл Ленке частную микроклинику на центральной улице, а сам мутил с кредитами и облигациями. С Шептуновым он, конечно, не договорился — они друг друга со школы не переваривали, и как-то раз, в восьмом, кажется, классе, подрались прямо на уроке. Тогда дело замяли (Васька был кругом неправ), а в 97-м физрука застретили прямо на рабочем месте. Шептунов месяца на три уехал из города — то ли на Канары, то ли на Сейшелы. После возвращения встретился с митрополитом, и при финансовом участии «видного предпринимателя» за полгода восстановили церковь Андрея Первозванного. Козловой он не давал прохода, стоял перед ней на коленях в ресторане и вроде бы каялся — хотя никаких улик против Васьки не было — и в конце концов они сошлись, лет через пять оформили по закону, и теперь у них было двое мальчишек.

Ленка, в отличие от Фирсовой, на расползлась, сохранила форму, хотя и стала, как почему-то подумалось Петьке, жестковатая. Фитнес, конечно, зло, ухмыльнулся он.

Петька снял рубашку и глубоко вздохнул.

— Раньше тебя все щупали, а теперь ты…

— Ну, вы, я надеюсь, получали удовольствие.

— А ты получаешь деньги…

— Петька, давай, шутки в сторону. Ты, прямо очень сильно запустил. Я могу ошибаться, но…

— Рак, что ли?

— Ага, Петька. Не фатальный, как мне кажется. То есть надо бороться. Я тебе направление выпишу. А ты… бабки собирай по закромам и дуй в столицу. Или лучше за границу.

Надо было послушаться Ленку, но Петька впал в депрессию, опрометчиво открылся Замесу (Шептулин получил всю правду из первоисточника), и они набухались — «напоследок» — в любимой бухточке. Потом он неделю отходил, с бабами и выключенным мобильником, пропустил важные звонки от Жорика, мэра, ещё кое-каких доверенных лиц, взял трубку только, когда высветилось Маринкино имя, но почти ничего не разобрал в её полунамёках, и очухался лишь на Васькиных похоронах.

Убрали Ваську якобы замесовские, а исполнителя буквально изрешетили при задержании парни из Следкома, то есть «правду мы никогда не выясним». Районные менты и чиновники забились по щелям, областная пресса упорно молчала, и даже отвязный блогер «Пан Днищев», который обычно вскрывал все язвы без оглядки, нёс околесицу о нашествии медведок и даже не обмолвился о грядущем и тотальном переделе. Впрочем, подумал Петька, «нашествие медведок» на самом деле происходит, и Днищев не такая уж продажная тварь — передел уже случился, простой и окончательный.

На поминках Жорик — в гражданском — подсел к нему, пару раз всхлипнул, зачем-то вспомнил Фиму и пятый класс и, наконец, прижавшись мокрыми усами к Петькиному уху, затараторил, что, дескать, Колька Ваську не заказывал, что это двухходовка эфэсбэшная, и теперь всем пиздец. Петька ничего не ответил. Однако вечером собрал вещи и отнёс их в машину, потом пошёл в баню, чтобы выпарить алкоголь и часа в три утра дёрнуть в столицу — на больничку.

На выходе из бани его и взяли.

— Пётр Сергеевич, вот, смотрите, тут по выпискам из ЕГРЮЛ получается, что у вас три ООО, и в каждом, помимо вас, учредителями с малыми долями выступают покойный гражданин Шептулин и находящаяся под следствием гражданка Фирсова. Василий Иванович по понятным причинам от дачи показаний освобождён, а Марина Евгеньевна активно идёт нам навстречу и обнажила некоторые ваши, так сказать, схемы. Преступные, Пётр Сергеевич, схемы. И с налогами у вас, мягко говоря, непорядок, и вообще… Не встраиваетесь вы в новую систему — вот, совершенно не встраиваетесь.

Слова эти звучали для Петьки каким-то фоном, он и не думал вслушиваться, во всю громкость мысли рассуждая о том, согласиться ли на операцию, или попробовать химию. Он представлял, как будет блевать после капельницы, как у него выпадут волосы, какой он станет жёлтый, худой и противный. Бабы сбегут. Да, пожалуй, и сбежали.

— Но имеется, как ни странно, одна лазейка, игольное, так сказать, ушко. Николай Всеволодович Замесов, скрывающийся от правосудия в одной враждебно настроенной к нам стране. Но Интерпол, он, как вы знаете, над всеми границами, на всеми дрязгами, временными, победа-то будет за нами… Ордер выписан, так что арест и экстрадиция — ну, месяц-два. К бабке не ходи, пропишется Николай Всеволодович в «Крестах»… Накапали на Замеса изрядно, более чем достаточно, но ваши показания — они всё это могли бы увенчать и украсить. Согласны? Налоги заплатите, пени. Бумажки кое-какие подмахнёте. Даже условный срок мимо вас проскачет. Всё по минимуму. Что скажете?

— Да ничего не скажу. Нечего сказать.

Или Фиме написать? Евреи хорошо лечат. Не может быть, чтоб он связями не оброс. Помыкался же сам по больницам с Сонькой… Медицинский тур мне организует. «Иверса» продам, и должно хватить. Или две квартиры, а магазин оставить? Хотя эти едва ли дадут спокойно жить… Разве мы не платили? Да всё же чисто было, прозрачно. Или они Маринке тоже наобещали херни всякой?

— Зря вы так. Напрасно. До завтра подумайте.

Петька потребовал, точнее, попросил адвоката. Дмитрия Олеговича, из Новгорода. Чтобы на следующем допросе только в его присутствии. Шептулина вдова с ним контактирует, она всё устроит. Следователь улыбнулся и заверил, что, да, такое право законом предусмотрено, и всё у них, конечно, будет в рамках. Но под подписку не выпустили, отвели в камеру, одиночную, «сосредоточьтесь, взвесьте, времени-то не очень».

Он, как ни странно, отлично выспался, и сны были приятные, каких уже сто лет не видел: Маша Зельцер сидит у костра без лифчика. Петька и правда возил её тем летом в одно из своих укромных местечек, и они там, да, купались почти голые. Интересно, подумал Петька, сиськи у неё выросли?

Утром его отвели к следователю. Первым делом Петька поинтересовался про адвоката.

— Дмитрий Олегович уже выехал, но там, видимо, затор, пробка. Или с машиной неполадки. Да это, собственно, и непринципиально. Его присутствие. Вы решение приняли? По Замесову?

Петька заявил, что про Замесова ему сказать нечего, и что он намерен сосредоточиться на своих проблемах, если они действительно существуют. И только в присутствии адвоката. Следователь пробурчал «щас устроим» и куда-то вышел, оставив дверь кабинета приоткрытой. Минут через пять ввалились двое — сержант и бритоголовый в штатском. Сержант сразу ударил кулаком в нос, а второй, пока Петька мотал головой и откашливал кровь, которой почему-то сразу было много, целый поток хлынул в горло, схватил его за волосы и ловким движением натянул на лицо пакет для мусора.

Петька потерял сознание, а когда очнулся продолжал отнекиваться — не мог поверить, что это происходит с ним и на самом деле. Он пытался представить — урывками, отдельными кадрами, понимая, что мысли эти совершенно лишние и несвоевременые — как бы досталось Ваське, если бы его не определили на двухходовку. После второго обморока — отбили почки и снова душили — он решил, что жизнь дороже, а сопротивление бесполезно, попросил позвать следователя и прошамкал, что про Замесова ему сообщить «ну вот реально нечего», но пусть забирают «Иверса», склад, ООО, в чём он готов чистосердечно расписаться в присутствии нотариуса, судьи и чёрта лысого. Следователь кивнул и снова улизнул из кабинета. Ещё два дня его мурыжили — пару раз подвесили, пускали ток через пальцы. Петька навоображал, что сейчас будут прижигать электродами яйца и засовывать в жопу бутылку от шампанского — и это он, пожалуй, не выдержит — но его просто стали ронять на пол и сломали два ребра (а, может, три или четыре — наверняка только хирург скажет, как-нибудь потом, когда всё завершится). Петька изо всех сил старался не кричать, потому что это, как он догадался, нервирует и раздражает дознавателей.

Потом всё кончилось. Его помыли, подлатали с помощью эластичного бинта и пластыря (оказалось, что три ребра, но «пока можно только зафиксировать, а более детально посмотрим уже завтра»). Привели Дмитрия Олеговича (адвокат значительно превысил скорость, у него отобрали права, «ну, и ещё миллион формальностей»). Петька всё подписал, и его выпустили. Пришёл домой, где явно нашли всё, что искали, но загран, на настоящую фамилию, лежал на обычном месте, а второй был в тайнике, на озере — за него он был абсолютно спокоен. Петька позвонил Козловой, и уже через час мчался в Питер на «Сапсане». Ленка встретила его на вокзале и помогла заполнить формуляры в приёмном покое больницы на окраине города. Уже в палате, когда Петьку подключали к каким-то мониторам, сказала, что Кольку взяли, но он успел сделать кое-какие распоряжения на его счёт, и о деньгах на реабилитацию можно не беспокоится.

— У меня тоже всё отобрали, ну, почти всё. Я в Питер переезжаю. Тамошняя квартира на мою сестру записана. С работой более или менее утряслось. А тебе, Петька, тянуть уже совсем нельзя. Здесь всё оплачено, а дальше сам. Я не смогу, и на Замеса, наверное, не стоит рассчитывать… У тебя же стабфонд какой-то сохранился?

Через неделю — две операции, спица в ребре, весь исколотый — Петька проснулся часов в девять