Предисловие
Дорогие читатели!
Перед вами Роман-Cпектакль Юрия Купера «Лужины. Семейные хроники», удивительная книга, едва ли вы прежде читали что-либо подобное. В целом и внешне, это весьма объёмный роман в стихах, сага из жизни в России 19-го века, о судьбе поместной династии Лужиных и множества других действующих лиц, так или иначе соприкасающихся с ними. И в этом, конечно, ничего необычного нет. Однако, есть одна поэтическая особенность, которая сразу бросается в глаза даже не искушённому читателю: роман чем-то очень напоминает «Евгения Онегина». И оказывается, не зря: дело в том, что он действительно, повторяет форму великого классического шедевра: это и знаменитая онегинская строфа (14 строк 4-стопного ямба), и именно восемь Картин, как и восемь Глав «Онегина», и прекрасные Дивертисменты, как бы коррелирующие с лирическими, сезонными, отступлениями Пушкина.
C точки зрения похожести поэтической формы, — пожалуй, это всё, хотя и не мало. Имеет ли на это право современный автор? На наш взгляд вполне. А оживление и актуализация классической (с течением времени вышедшей из употребления) строфы, в которой — отточенные рифмы, идеальный ритмический рисунок, широкие структурные рамки, в которые столь многое можно вместить, — «оживление» всего этого богатства — только отрадно. Писать такой строфой, причём писать легко и непринуждённо, как умеет наш автор Юрий Купер, совсем непросто, т.е. это не облегчение (вроде бы готовый каркас, только наполняй!), а усложнение поэтической задачи. Планка поднята высоко, и надо ей соответствовать.
Кстати о заимствованиях: сама онегинская строфа базируется на сонете, так что заимствования в области поэтической формы отнюдь не новы и вполне допустимы.
Но справедливости ради надо сказать, что флёр Пушкинской лирики всё-таки тонко присутствует в этом романе, при этом, на наш взгляд, не превращая его в подражательство, не лишая оригинальности и даже определённой уникальности, что мы попробуем показать далее.
Этот флёр проглянет то остроумным пери-фразом («Чем больше женщину мы любим… тем, однозначно, узы рубим, что прежде связывали с ней», «Стоит Илья, стрелой пронзённый», «Итак, она звалась Лукерья»), то лёгкой сюжетной аллюзией (подстроенное Лукерьей знакомство с героем — и шалости Лизоньки — барышни-крестьянки), то описанием монументального реального события — Петербургского наводнения, смывающего судьбы маленьких людей — здесь Полины и Ивана, в «Медном всаднике» — Евгения и Параши… Вам это мешает? Мне нет. К тому же в этом есть и некоторый азарт узнавания, как (помните?) в «Алмазном венце…» В. Катаева.
Эти изящные аллюзии скорее поднимают строки современного произведения на следующий, качественно иной уровень — поэтичности, эстетизма, некой исторической памяти и преемственности чувств и поступков. Да, как будто эстафета.
Иногда встречаются в тексте и прямые Пушкинские цитаты, в 2 — 3 слова, данные автором Юрием Купером. честно курсивом (брусничная вода, Как лань лесная, боязлива, и др.)
«Лужины», скорее всего, понравятся не всем. Их оценит читатель с толерантным, немного шире обычного, взглядом на поэзию, с незашоренным, отстоявшимся и не зависимым от моды литературным вкусом. И едва ли этот роман глянется человеку, отвечающему в анкете: цвет — красный, фрукт — яблоко, поэт — Пушкин (и хоть бы раз Лермонтов, тоже известный поэт, не говоря уже о Некрасове). Или напротив — высоко эрудированным завзятым пушкинистам, не допускающим никакого, даже самого скромного приближения к их кумиру.
Стереотипы оценок и некая заданность восприятия помешают оценить достоинства этой книги, явно перекрывающие вердикт: «Так это ж под Пушкина!» На что автор, между прочим, и ответил: «что можно написать, как Пушкин, то Пушкин сам и написал».
А балы, дуэли, робберы, бретёрство, мелкопоместная и столичная «светская чернь» и др. — это, так сказать, общее сюжетное достояние, открытое для любого автора, затронувшего век девятнадцатый. Что, конечно же, во множестве присутствует и в «Лужиных».
И для того чтобы закончить беглые заметки о «заимствованиях», хотелось бы подчеркнуть огромное различие этих произведений, которое касается такой важной составляющей, как сюжет.
Так вот, сюжет «Е.О.», при всей гениальности его воплощения, по-житейски весьма прост: вначале она любит, он — нет; в конце — он тоже полюбил, но она уже замужем («А счастье было так возможно»), между этими событиями — гибель друга на дуэли. Главных героев — меньше десятка.
В романе же «Лужины» — очень большое количество героев, т.к. кроме главной династии, в подробностях описаны и многие другие семьи (Гарины, Кривозубы, Телегины), пары, а также «одиночки», мелькнувшие то там, то здесь и что-то привнёсшие своим появлением (какой-нибудь поручик Ребров, безымянный персонаж — наследница трёх состояний, светская дама Анна Хочубей или цыганка Аза).
Сюжет в романе Ю. Купера — весьма сложный, или сказать иначе, в романе множество сюжетных линий — переплетающихся, сближающихся и опять расходящихся, параллельных и что-то оттеняющих в более важных событиях. Это — и интересно, и немного трудно прослеживается, при первом чтении. Но роман таков, что его хочется перечитать.
Безусловно интересен весь ярко представленный антураж позапрошлого века, и события, которые могли произойти только в то время. Например, уклад барского дома: уютное бесконечное рукоделие барышень, чаепития со свежесваренным вареньем, тонкие, благостные беседы; но тут же, без больших моральных терзаний — заточение неугодной пусть и гражданской жены в монастырь, приступ крепостной жестокости, после падения барчука. А за пределами главного дома — тоже каскад событий: две попытки самоубийства, дуэль, венчания и вдовство, сиротский приют и дитя, отданное туда несчастной матерью, политический заговор и донос, разжалование и ссылка, и много-многое другое.
Но сам автор определяет ценность своего произведения не столько богатством сюжета и приметами времени, сколько тем, что в нём предпринята попытка коснуться чего-то вечного в человеческой природе, вневременного и все-временного: это любовь и сострадание; трудность морального выбора; заблуждения, даже грех — и наказание, сбывающиеся пророчества; добросердечие, открытость — и зависть; пустое тщеславие — и истинная ценность чистых человеческих отношений.
Читателю судить — насколько это удалось.
Так каковы же те неоспоримые достоинства романа-спектакля «Лужины», которые уже столь долго нами анонсируются?
Ну прежде всего, это — невероятная эрудиция, образованность и, видимо, начитанность автора, напрочь сметающие известный постулат: «Поэт может так многого не знать!«* Лучше — знать.
Текст изобилует интереснейшими реалиями того времени: раппорт, роговая музыка, мармотки, брульон (в отличие от бульона»), комераж, дрожки-гитара, и прочее — и всё по делу, не ради эпатажа почтенной публики. И абсолютно очевидно, что автор это всё знает, а не «нарыл» на просторах Интернета. И уж конечно, автору хорошо известны и «герои Рима и Эллады», и названия Муз, и литераторы 19 века, как отечественные, так и французские. Не будем утомлять их перечислением.
Роман отличает великолепный язык, стиль изложения, его тональность, — как чистый звук камертона.** Изящный и какой-то даже виртуозный язык! Кажется, В. Набоковым была высказана мысль, что литература — это, более всего, искусство языка, а затем уже — сюжета, идей, морали, и прочего. Кстати, у нашего автора тоже встречается похожая сентенция: «В конечном счёте роль сюжета / его приманки и силки, / лишь повод оценить стихи / и дерзкий замысел поэта».
В этом романе — множество интересных идей, характеров и лиц, но, на наш взгляд, искусство языка — превалирует надо всем. Это — надо читать и смаковать, вы поймёте это сами, с первых строк. И видимо, прямо отсюда вытекает ещё одна особенность текста — его афористичность. Отточенность языка плюс, следует предположить, знание жизни — дают такие строки, ну, посудите сами: «умеет юный славянин грустить без видимых причин»; «и неизбыточно умён»; «не может быть бессрочным счастье, и не бывает вечных бед»; «страдал забвением обид»; «по сути добрая душа, но расположена к пороку»; «и замахнётся на мораль второстепенная деталь»; «дорога у истине ведёт через завал противоречий»; «сражаться с помощью талантов, которых щедро лишены». Причём, в контексте всё это звучит ещё ярче.
Удивительная ёмкость характеристик персонажей. Возьмите любого — Павел Лужин, Модест Петрович, Лавр Телегин — ярко, интересно, образно, иногда хлёстко. Нередко автор припечатывает героя приговором, типа: «И твёрдых правил многолюб» (т.е. бабник); «Являл собой пример побед / эротики над интеллектом» (такой же). Или вынесет нейтральный вердикт: «Короче, русский дворянин».
Яркое и зримое бытописание, будь то улицы не-парадного Петербурга, с его простым людом, или утренние ритуалы великосветской дамы («Пробуждение Авроры»). Так же хороши и насыщенны картины природы. Присутствуют здесь и аппетитные описания трапез, столь свойственные именно русской литературе 19-го века.
И ещё о языке, уже чисто поэтическом. Ну, раз поэзия — должны быть художественные средства, тропы: метафоры, аллегории, метонимии, красочные сравнения и т. д.
В целом, поэтический язык романа стилизован под поэтику Золотого века, которой ещё не были свойственны раскованные, тем более импрессионистические метафоры (где, например, цвет звучит, а звук пахнет; «что ж так имя твоё звенит, словно августовская прохлада»). Розовый конь ещё не проскакал. Но тем не менее, современному автору трудно от этого удержаться. Вот пример сложной метафоры-аллегории, о рассвете:
«Скреплённый общей пуповиной, / Из чрева тьмы родится день. / Ещё скрывает тень плетень / Границы зыбкой дня и ночи, / А новоявленный малыш / Уже зарёй коснулся крыш, / Уже лучом рассвет пророчит./ И набухают облака Белёсой влагой молока».
А вот ещё: «Оповестив начало ночи, / Зарница густо кровоточит / и на задворках дальних хат / Агонизирует закат. / Густым шафраном в небе впалом / Кривой луны зажёгся глаз».
Вообще, язык этого произведения вполне достоин специального литературоведческого и лингвистического анализа, что, естественно, невозможно сделать в рамках Предисловия. Чего стоят, например, сплошные диминутивы в главе о юной Лукерье Петуховой (вплоть до «облачёчков»), и как это верно найдено — для характеристики именно такой героини.
«Дивертисменты» — наполненные оригинальными суждениями, тонкими наблюдениями — о творчестве, о морали, о Петербурге (как самостоятельном герое произведения), — о жизни, вполне могли бы составить самостоятельную книжку, способную стать «настольной» для человека, способного всё это оценить.
Писать о таком сложном, талантливом и многогранном произведении, следует признаться, — трудно, но… трудно и остановиться. Но — надо! К тому же ни анализ, ни обилие цитат всё равно не дадут представления об удивительном мире — балов и дуэлей, экипажей и раутов, тусклых Петербургских улочек и раздольных деревенских угодий, уже давно отгремевших страстей, чувств и поступков, взлётов и падений — в общем-то наших далёких предков, — обо всём этом, что было, прошелестело — и ушло, и над чем занесено большое увеличительное стекло — роман «Лужины».
Через две страницы вы уже окажетесь в этом мире.
*****
* См. рассказ В. Токаревой «Римские каникулы».
** Трудно поверить, что это — первое и пока единственное произведение Юрия Купера.
Доктор филологии Анна Цаяк,
Литературное общество «Мир слова», Берлин
