Глава 1. Оливия, 19 лет

Я уставилась на фотографию на столике в гримерке, снимок с того дня, как я подписала свой первый контракт.

С того дня, как я продала свою жизнь.

Или, следует сказать, с того дня, когда мама подписала контракт. Потому что в девять лет я была недостаточно взрослой, чтобы сделать это самостоятельно.

На фотографии моя мать – Джолетт, как она хотела, чтобы я ее называла сейчас, – и я улыбались совершенно искренне. Она улыбалась, потому что собиралась заработать на мне миллионы. Я же… потому что она, казалось, впервые в жизни была довольна мной.

Я бы отдала все, чтобы вернуться назад во времени, прямо в тот момент, когда был подписан этот контракт. Я бы разорвала его и выбежала из комнаты. Я бы исчезла.

Мне было бы все равно, умру ли я. Потому что это означало бы… что я свободна.

Я с отвращением бросила фотографию, наслаждаясь звуком бьющегося стекла. Она не имела никакого значения для меня.

В райдере для гримерки, который я никогда в глаза не видела, вероятно, отдельным пунктом была прописана эта тупая, чертовая фотка, которая ждала меня в каждом городе и на каждом концерте.

Я потерла грудь. В девятнадцать лет не должно быть боли в груди, но вот мы здесь.

Сегодня вечером у нас запланировано выступление в Нью-Йорке, я должна была выступить перед переполненным людьми залом в Мэдисон-сквер-гарден.

Но если эта боль в груди не прекратится, я больше нигде не буду играть.

Я опустилась на мягкий диванчик, изнеможение проникало в каждую клеточку моего тела. Как долго длится этот тур?

Мне казалось, что целую вечность. Я словно белка, которая не может остановиться крутить колесо и загоняет себя до смерти.

Я потерла руками ноги, пытаясь обрести самообладание. До меня доносился слабый звук ревущей толпы, и я уже боялась ослепляющего света прожекторов.

Сегодняшний зал – довольно небольшой по сравнению с теми, где они обычно заставляли меня выступать, но на арене сейчас все равно было двадцать тысяч человек.

Джолетт и Марко были в ярости от вместимости площадки.

Когда я последний раз ела? Когда последний раз я делала что-то, отдаленно похожее на заботу о себе?

Я так устала.

Дверь в гримерку распахнулась, и вошла моя мать. Она была в своем привычном образе – самая дорогая дизайнерская одежда, которую только можно было купить за деньги. И она все так же вела себя холодно и требовательно.

– Поднимайся. Тебе выходить через пять минут, – прошипела мама, глядя на меня сверху вниз. Она сморщила нос, словно я была пятном грязи, попавшим на ее безупречно белое пальто Chanel. – А пока ты собираешься, подумай об этом ужасе.

Она ткнула в свой телефон, где была открыта статья с какого-то новостного сайта, предполагающая, что я была под кайфом на недавнем шоу.

Они не ошибались.

– Порой ты ведешь себя как слабачка… – ехидно сказала она, бросая мне баночку с таблетками, которые запихивала мне в глотку годами. Теперь я охотно принимала их перед шоу и выступлениями, поскольку не могла выдержать концерты без них. – Тебе нужно лучше контролировать себя. Последнее, что тебе сейчас нужно, – еще больше черного пиара.

Волна стыда захлестнула меня с головой, как это всегда случалось, когда она указывала на все мои недостатки. Что бы я ни делала… я была полным разочарованием.

Раздался стук в дверь, и Марко, не дожидаясь, пока кто-нибудь скажет ему войти, открыл ее. Я напряглась, как только он появился на пороге. Он не должен был быть на этом шоу сегодня вечером. Как и я не должна была в детстве связываться с ним. Капля пота стекла по моей спине, а руки начали дрожать.

Взгляд Марко метнулся к баночке в моей руке, и его елейная ухмылка стала шире.

– Готовишься к шоу, принцесса?

От слова «принцесса» меня уже тошнило. Это то, что он прошептал мне, когда… ком рыданий сдавил горло, а картинка перед глазами резко начала темнеть.

«Прекрати», яростно сказала я себе. Я не должна была думать об этом прямо сейчас. Мне нужно выйти на сцену. Я открутила крышку и проглотила несколько таблеток, надеясь, что это принесет мне спокойствие, которое мне так ужасно было нужно.

Проблема была в том, что с каждым разом мне требовалось все больше и больше таблеток, чтобы получить то благоговейное оцепенение, в котором я нуждалась.

Мать наблюдала за мной с легкой самодовольной улыбкой на лице, от которой мне хотелось кричать, крушить все вокруг… уничтожить себя.

Желание становилось все сильнее.

– Одна-две рюмки сделают все только лучше, – небрежно сказал Марко, подошел и взял бутылку водки. Он имел в виду, что она подействует вместе с таблетками и вызовет у меня оцепенение, необходимое для шоу… но об этом я как раз и думала сейчас. Доделать дело…

Он протянул мне рюмку, скользнув своими пальцами по моим, и я изо всех сил постаралась сдержать отвращение и страх, которые были вызваны его прикосновением.

Я опрокинула стопку водки в горло, даже не заметив, как все внутри начало жечь огнем. Или, может быть, я не хотела замечать по определенной причине. Может быть, мне нравилась боль.

Такие дела.

Я чувствовала, как все внутри становится деревянным: уничтожаются нервы, тошнота, боль.

Удовольствие всегда начиналось с легкого тепла, распространяющегося по телу, словно утешительное объятие, которое прогоняло холод, что охватывал меня всего несколько мгновений назад. Дрожь в руках утихла, и наконец внутри воцарилось спокойствие.

Но на этом все не остановилось. Спокойствие переросло в умиротворяющую эйфорию – она нежной волной окутала меня полностью. Чувства, казалось, обострились, и мир вокруг стал более ярким, как будто я стала видеть его под другим углом. Цвета в гримерной словно выкрутили на максимум, а мягкий гул флуоресцентных ламп превратился в мелодичную симфонию.

Мой пульс стабилизировался, а узел напряжения в животе ослаб. Как будто с моих плеч сняли груз, и я почувствовала себя легче, свободнее. Тревога, которая преследовала меня, была далеким воспоминанием, его заменило чувство всемогущества, – я будто взлетела высоко над землей. Все проблемы потонули в эйфории, которая полностью поглотила меня.

– Вот и все, принцесса, – промурлыкал Марко, в то время как мама поправляла мне наряд. Я уставилась на себя в зеркало, любуясь тем, как мое облегающее платье без рукавов цвета расплавленного серебра мерцало в свете гримерки. На груди сияла бисерная вышивка, которая ловила каждый луч света и ослепляла меня – казалось, она могла посоревноваться в яркости со звездами.

Или, может быть, меня так сильно накрыло.

Как только мама удостоверилась, что я выгляжу хорошо, она вывела меня из гримерки. Мы сели в гольф-кар, и меня повезли к выходу, ведущему на сцену.

– Только посмей меня опозорить, – буркнула Джолетт, когда я вылезала из автомобиля.

Обычно я вздрагивала от ее слов. Но сейчас не было ничего, что могло бы задеть мои чувства, ничего, что могло бы заставить меня чувствовать что-либо, кроме этого.

Я ухмыльнулась ей, и мама усмехнулась.

– Мы дали ей слишком много? – пробормотала она, обращаясь к Марко. Он тут же впился в меня жадным взглядом.

– Она в порядке, – ответил он, протягивая мне гитару. Я напевала себе что-то под нос, а пальцы едва касались струн.

Время пришло.

Я прошла по темному туннелю и вышла на ярко освещенную арену, – тут же раздался оглушительный рев толпы. Я двигалась по сцене, аплодисменты и крики волнами пытались накрыть меня, но разбивались о скалы моего кайфа, который служил моей защитой от тревожности и панических атак. Они бы захлестнули меня с головой, стоило бы мне услышать истинную мощь фанатской поддержки.

Я вышла на середину сцены, где прожектор осветил меня своим ярким сиянием. Я наклонилась к микрофону с уверенной отрепетированной улыбкой, которую мне удалось натренировать за бесконечно долгое время, проведенное на сцене.

– Я Оливия, – объявила я, и мой голос перекрыл восторженные возгласы толпы. – И добро пожаловать на мое шоу.

После этого вступления я запела первую песню. Слова легко лились из моих губ, голос плыл над ареной, заполняя собой каждый уголок. Толпа, зачарованная магией момента, подпевала, – голоса фанатов смешивались с моим в единой мелодии, которую я обожала и ненавидела одновременно.

Минуты превращались в часы, а я не прекращала им петь. А они – петь мне.

И на мгновение я почувствовала себя счастливой.

* * *

После шоу я вернулась в гримерку и уставилась на себя, совершенно не узнавая девушку в зеркале. Мои когда-то темно-рыжие волосы были обесцвечены до безвкусного, неестественного оттенка блонда, кончики были ломкими и иссушенными от постоянной укладки и окраски. Они были совершенно не похожи на мои здоровые и яркие детские локоны. Глаза, карие с золотой радужкой, как у бабушки, сейчас были тусклыми. Обведенные мягким косметическим карандашом, они с грустью смотрели на мир. Щеки, на которых всегда играл здоровый румянец, теперь казались впалыми. Как у скелета.

На лице были слои тонального крема, консилера, пудры. На меня надели маску, скрывающую все изъяны и недостатки.

Я выглядела больной.

Неудивительно, что сплетники постоянно говорили обо мне.

Я была больна.

Я потянула себя за прядь, не переставая следить за незнакомкой в зеркале.

Кайф почти прошел, и по мере его угасания внутри меня нарастало чувство беспокойства. Эйфория и уверенность уступили место тревожной пустоте, – пустоте, которая, казалось, поглощала меня все сильнее с каждым мгновением. Мир вокруг потерял свой блеск, и все, что осталось, – это суровая реальность моего никчемного существования.

Легкое беспокойство грызло меня, заставляя чувствовать ужасный дискомфорт. Конечности казались тяжелыми и неподъемными. Это чувство тяжести резко контрастировало с энергичностью и резвостью, которые у меня были всего несколько часов назад.

Мне нужно было домой.

Марко и моя мать давно ушли. Вероятно, они пришли только для того, чтобы убедиться, что я доберусь до сцены. Лора, одна из моих ассистенток, ждала снаружи гримерки, чтобы проводить меня к машине. Один из моих домов находился неподалеку, и впервые за долгое время я могла переночевать не в отеле или в автобусе.

Еще бы дом ощущался как дом.

Лора не сказала мне ни слова за сорок пять минут поездки на окраину города. Но я к этому привыкла.

Я никогда бы не подумала, что можно быть одинокой, постоянно находясь в окружении людей.

Но моя жизнь была тому живым подтверждением.

Я неуютно заерзала на сиденье, когда особняк показался за окнами машины. Казалось, он возвышался надо мной, его роскошный фасад освещал каскад ярких огней. Он выглядел нелепо: слишком большим, слишком броским… всего в нем было чересчур. Мать заставила меня купить его для нас двоих несколько лет назад, сказав, что он мне нужен для демонстрации того, насколько я знаменита.

Но на самом деле этот дом был не больше, чем экстравагантным доказательством ее ненасытности, жадности и напускного престижа. Все внутри принадлежало ей: от вычурных украшений до услужливого персонала, который угождал всем ее прихотям. Даже еду, которую готовили здесь, она тщательно подбирала и контролировала каждый ее кусочек.

Мне всегда было неуютно в этом доме. Я чувствовала себя чужой в этих стенах.

Я прошла через огромные двустворчатые двери, потирая гудящие виски.

Все, что мне было нужно после изматывающего многочасового выступления, – лечь в кровать. Но, конечно, у меня такой возможности не было.

У Джолетт были гости. Особняк, полный гостей.

Их тоже тщательно отобрала мама. У всех этих людей была общая черта: они использовали меня как средство для достижения личных целей и реализации амбиций. Сборище прилипал и подхалимов, которые прицепились к моей матери для того, чтобы подняться по социальной лестнице. Они ни капли не интересовались мной – намного важнее был факт повышения статуса, который давало мое имя.

Они прогуливались по роскошно обставленным комнатам с видом, будто им все должны. Дизайнерские наряды и дорогие аксессуары кричали о том, что нужно обратить на них внимание. Они слишком громко смеялись, в их голосах не было ни капли искренности, – все они будто пытались превзойти друг друга в желании быть замеченными.

Все они были умелыми приспособленцами. Все, что их волновало, это возможность сказать, что они стали гостями на вечеринке в моем особняке. Так они смогли бы выглядеть более деловыми и значимыми, чем были на самом деле.

Вспышка чьей-то камеры ослепила меня, когда я шла через одну из комнат. Я поморщилась, когда они сфотографировали меня. Все мое платье промокло от пота, поэтому еще в гримерке после шоу я натянула на себя удобные спортивные штаны.

Гости улыбались и махали мне руками, желали моего внимания. Они были волками в овечьей шкуре, за что я и ненавидела их.

Черт. Моя голова раскалывалась.

Я завернула за угол… и там стоял Марко, нависнув над начинающей актрисой из C-листа, которая пыталась привлечь его внимание неделями. Я знала это только потому, что она когда-то была моей помощницей. До того как продала СМИ грязную и слезливую историю о том, какой я ужасный ребенок, и получила благодаря этому роль в мыльной опере.

И, конечно, после этого она все еще спокойно переступает порог моего дома.

Платье на ней было спущено, а рука Марко мяла ее огромную силиконовую грудь. Я поморщилась, и как только он увидел меня, тут же выпрямился и прогнал девушку. Она фальшиво мне улыбнулась, помахала рукой, будто мы были лучшими друзьями, и выскочила из комнаты. Потому что с какой стати ей здесь оставаться?

– Вот ты где, принцесса. Я тебя везде искал. У меня есть парочка контрактов, которые ты должна подписать.

– Давай подождем до утра. У меня болит голова, – прохрипела я, голова раскалывалась, а глаза, казалось, вот-вот вытекут из глазниц.

Он взял меня за руку и повел по коридору, ведущему в кабинет, который он занял.

– Нужно сейчас их посмотреть. Учитывая последние заголовки о тебе, нам нужно подписать их до того, как компании решат отозвать их из-за твоей подмоченной репутации.

Я попыталась вырвать руку из его хватки, но он держал крепко. По крайней мере, это хотя бы замедлило его.

– Не думаю, что подпишу бумаги на следующий тур. Мне нужен перерыв. Я измотана. А если и буду выступать, то на небольших площадках типа клубов или всякого такого. В общем, в более камерных местах.

Он скривился от отвращения.

– И на кой черт тебе это вообще нужно? Ты сейчас на вершине. И ты должна продолжать работать, чтобы стать популярнее. Они не будут любить тебя вечно, поэтому тебе нужно выжать из них все.

Так они с матерью всегда угрожали мне. Все их угрозы крутились вокруг популярности в музыкальной сфере – они говорили о том, что постоянно появляются большие звезды, прорывные артисты. И прямо сейчас такой звездой являюсь я, но в любой момент… ей может стать кто-то другой. Поэтому мне всегда приходилось работать, работать и еще раз работать, пока меня не затмят другие.

Голова пульсировала, волна тошноты подступила к горлу. Когда я ела в последний раз? Неужели сегодня в моем желудке были только таблетки и алкоголь?

Я сильно дернула свою руку из его захвата, заставив Марко отпустить меня.

– Я не поеду в тур. Я устала. Я… – Мой голос дрогнул. – Это не может больше продолжаться.

В его глазах я не видела ни малейшего признака сочувствия, понимания… или заботы. Его взгляд вмиг ожесточился и посуровел, из-за чего я начала беспокоиться.

– Марко? – Мать вышла из-за угла и только сильнее усугубила ситуацию. – Что снова случилось у этой неблагодарной девчонки?

– Принцесса говорит, что ей нужен перерыв. Она отказывается отправляться в следующий тур… несмотря на то, что мы потратили столько времени, чтобы его спланировать. И даже несмотря на то, сколько людей задействованы в подготовке тура, а им, между прочим, нужно кормить свои семьи.

Это была еще одна угроза, которую они часто использовали, – рабочие места, которые люди потеряют, если «Оливия Дарлинг» уйдет со сцены.

Из-за того, что я так устала к этому моменту, была не в настроении, у меня все болело… У меня не было никаких сил, чтобы по-настоящему волноваться обо всем этом.

– Они поймут, ведь я тоже человек, и мне иногда нужно отдыхать.

Покрытые красным лаком ногти матери тут же впились в мою кожу.

– Говоришь как та, кто даже не представляет, как ей повезло, – выплюнула она.

Тошнота подкатила ко рту, и я сглотнула ее обратно. Мне удалось вырвать руку из ее хватки – я попятилась к выходу, надеясь сбежать от двух придурков передо мной.

– Что случилось, принцесса, хочешь еще немного допинга? – Притворно-ласково спросил Марко, держа в руках таблетки, которые всегда были только у него и матери. Они специально хранили их у себя, чтобы привязать меня к себе.

Поверьте, я пыталась сама купить несколько баночек, но Марко и мама каким-то образом всегда мешали мне это сделать.

– Я иду спать. И КАК МОЙ АГЕНТ, вы можете сказать всем, что я беру перерыв. Я не поеду в тур, не буду заниматься музыкой… и не заключу следующий контракт, пока не найду в себе силы.

Сердце колотилось как сумасшедшее, пот стекал по лбу от усилий противостоять им таким образом.

Но я больше не могла этого вынести. Что-то нужно было менять.

Марко похлопал мою мать по спине, и его лицо неожиданно смягчилось.

– Знаешь, а ты совершенно права. Ты так много работала… тебе нужен перерыв. Ты заслуживаешь немного отдыха.

Я недоверчиво нахмурилась, глядя ему прямо в глаза. Я ждала, когда он добавит хоть какое-нибудь «но» к своему предложению.

– Давай не будем рассуждать о будущем. Отпразднуем то, что ты уже достигла! Билеты на твои концерты были раскуплены полностью, а ведь среди площадок было десять футбольных стадионов… Ты действительно взлетела на вершину.

Моя мать искоса взглянула на него, а затем пожала плечами.

– Это правда, Оливия. Мы должны извиниться перед тобой. Ты так много работала.

Инопланетяне захватили их тела? Почему тон моей матери был таким дружелюбным? Я подозрительно посмотрела на них.

– Спасибо за понимание, – медленно сказала я, не доверяя ни единому слову, вылетающему из их уст. – Я просто пойду спать.

– Брось, – сказал Марко, кивком головы приглашая меня в свой кабинет. – Нам нужно выпить что-нибудь, чтобы отпраздновать твой успех. Просто выпить по стаканчику на ночь, отметить хорошо выполненную работу.

«Я ни за что не возьму алкоголь из его рук. Он, скорее всего, подмешает что-нибудь мне в напиток. Но они так пристально на меня смотрят… Я просто зайду и посижу с ними пять минут. Потом извинюсь и уйду. Я уже смогла выступить против них, действительно сказала свое слово. Я смогу отказать им снова», – думала я.

Марко указал на свой кабинет, и я последовала за ним в комнату, которую он полностью переделал по своему вкусу – несмотря на то, что это был не его дом… и я была не единственной его подопечной. На самом деле, странно, что он пользовался моим имуществом. Но он и Джолетт настояли на этом… Поэтому у него был полный доступ ко всему, чем я владела.

Комната отличалась от остального особняка, который являлся воплощением традиционной вычурной роскоши. Его кабинет был отделан чистыми линиями и выполнен в монохромной цветовой гамме, которая кричала о «современности». Стены были покрыты абстрактными произведениями искусства, смелые мазки и яркие цвета создавали разительный контраст с приглушенным цветом стен. Его стол представлял собой полированную плиту темного дерева, украшенную лишь несколькими самыми необходимыми предметами – ноутбуком с глянцевой крышкой, дизайнерской лампой и стопкой контрактов и сценариев. Полки выстроились вдоль одной стены офиса, демонстрируя множество наград и почестей… все благодаря моей работе. Золотые статуэтки, блестящие трофеи и сертификаты в рамках сверкали в рассеянном свете.

Тот факт, что они были здесь, а не в моей комнате, ясно давал понять, кому он приписывал мой успех – себе.

– Бренди? – спросил мужчина, сняв графин с барной тележки, которая стояла у дальней стены. Мои руки задрожали, а рот наполнился слюной… но я не могла действовать так глупо.

Глупость приемлема только до поры до времени.

– Просто воду, – пробормотала я, заметив, как его взгляд метнулся к моим трясущимся на коленях рукам.

– Как хочешь. Это не очень празднично, – сказала мать, наливая себе немного бренди с ухмылкой, словно она насмехалась над моей паранойей по поводу напитка.

Марко протянул мне запечатанную бутылку воды из своего мини-холодильника, я открыла крышку и глотнула охлажденную жидкость. Мое горло саднило от многочасового пения.

– За тебя, принцесса, – промычал Марко, поднимая свой бокал с бренди. Я слабо улыбнулась, пытаясь найти в себе силы остаться в комнате еще хотя бы на минуту. Они отнеслись ко мне гораздо лучше, чем я думала. Может быть, они наконец поняли, настолько я близка к срыву.

Вероятно, нет. Но… может быть.

– Скажи мне, Оливия. Что ты собираешься делать в свой маленький… перерыв? – поинтересовалась мать. В ее голосе слышались насмешливые нотки, но без обычной злобы, которая была у нее, когда она говорила со мной.

– Отдыхать, – прохрипела я, головная боль усилилась.

– Как замечательно, – хихикнула она. Хихикнула. Обычно она так делала только в окружении людей, которых хотела впечатлить.

Подождите… что с ней происходит?

Я моргнула и наклонилась вперед, пытаясь сосредоточиться на ее голове, потому что… с ней было что-то не так. Ее глаза скользили по лицу.

– Что… – прошептала я, потирая глаза. Комната расплывалась и деформировалась. Произведения искусства на стенах плавились и двигались, будто в кошмарном спектакле. Паника вцепилась мне в горло, и я завалилась на бок, цепляясь пальцами за край толстовки, будто она могла помочь мне встать. – Что со мной происходит? – запинаясь, пробормотала я, слова невнятно вылетали из моего рта. Тело стало тяжелым и непослушным, будто мои конечности на самом деле мне не принадлежали.

Пространство вокруг заполнилось смехом, демоническим смехом, который, казалось, доносился со всех сторон, будто комната внезапно наполнилась людьми.

– Помогите мне, – прохрипела я, пока лица плыли перед глазами, казалось, все плавилось, как горячий воск, и растекалось по полу вокруг меня.

И этот ужасный смех продолжался.

Мне нужно было выбраться отсюда… позвать на помощь. Я качнулась к тому, что смутно напоминало выход из комнаты, мои движения были неуклюжими и неустойчивыми.

Я вышла в коридор, цепляясь за холодные стены, дыхание стало прерывистым. Я неуверенно ступала по полу – казалось, мои ноги были забетонированы.

Я пыталась кричать, но ничего не получалось.

Шаг за шагом я пробиралась вперед.

Столько искаженных лиц. Все в жутких масках смеха.

Вспышки света, беспорядочные и ослепляющие… повсюду.

* * *

Бип. Бип. Бип.

Я попыталась открыть глаза, но они были словно заклеены суперклеем. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем мне удалось распахнуть их, и еще больше времени для того, чтобы все в комнате стало четким.

Белый. Он был на каждой поверхности. Белые стены и белый потолок. Белая плитка на полу.

Белые простыни.

Простыни? Я уставилась на них, пытаясь понять, где я. В отеле?

Какие-то странные, однотонные?

Я попыталась пошевелить рукой, но что-то стало натирать мне кожу. На запястье была колючая повязка.

Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что я привязана к кровати.

В панике я потянула руку, пытаясь сбросить повязку. Мгновение спустя поняла, что мои лодыжки тоже связаны.

Пока я пыталась высвободиться, в комнату вошла медсестра, конечно, в идеально выглаженной белой униформе.

Я, очевидно, уже поняла, что случилось что-то плохое. И жалостливый взгляд, которым она на меня смотрела, не заставлял меня чувствовать себя лучше.

– Ты можешь развязать меня, пожалуйста? – отчаянно попросила я, хотя у меня было чувство, что я знала, каким будет ответ.

– Не волнуйся, дорогая, – проворковала она. – Мы окажем тебе необходимую помощь. Обещаю. Твоя семья сделает все возможное.

Моя семья?

– Что…? – прошептала я в замешательстве. Дверь в комнату распахнулась, и в нее вбежали мама и Марко.

– О, ты проснулась. Слава богу! – почти истерично сказала мама, сжимая руку Марко так, будто без его поддержки она могла упасть.

– Мы поможем тебе, – серьезно сказал Марко.

Я моргнула, ошарашенно смотря на них и пытаясь понять, о чем они говорят. Мне казалось, что я стала жертвой чьего-то розыгрыша… который пока не смогла раскусить.

Я прикусила губу, пытаясь вспомнить, как сюда попала. Я ведь выступала, верно? А потом пошла домой. Мы праздновали последнее шоу и…

– Ты накачал меня наркотиками! – завизжала я, отчаянно дернув повязки и заметавшись на кровати. Мне нужно было выбраться отсюда. Мне нужно было кому-то рассказать.

– Это из-за наркотиков? – Моя мать истерично обратилась к медсестре, все еще сжимая Марко одной рукой.

Женщина кивнула головой.

– Отход от такого количества кетамина может вызвать галлюцинации. А в сочетании с другими препаратами, которые были в ее организме… ей так повезло, что вы смогли вовремя ее сюда доставить.

Кетамин?!

– Я никогда в жизни не принимала кетамин, – огрызнулась я, не понимая, почему медсестра продолжает на меня так смотреть.

– Можно нам минутку? – фыркнула моя мать.

Медсестра помедлила, а затем кивнула.

– Я вернусь через несколько минут, чтобы проверить еще кое-какие жизненно важные показатели.

Марко и моя мать подождали, пока медсестра закроет дверь, чтобы снять с лиц маски. Исчезло беспокойство, и на его месте появилось… чистое зло.

– Ты действительно думала, что мы позволим тебе разрушить всю проделанную нами работу из-за одной твоей истерики?

– Что ты наделал? – прошептала я, отчаянно дергая повязки. Что это была за ткань? Она даже не сдвинулась с места.

– Ну, мы начали с 5150, – начал Марко с ухмылкой. – А завтра мы пойдем в суд, чтобы начать процесс опекунства.

– Это не сойдет тебе с рук, – сказала я… так яростно, как только могла, будучи в больничном халате, привязанной к кровати, лишенной всех основных прав.

– Ладно, – усмехнулась моя мать.

Марко открыл портфель, который всегда носил с собой, и начал бросать газеты и журналы прямо мне на кровать. На всех обложках были фотографии… меня.

С той ночи.

Я была в спортивном костюме, с бутылкой в руке, пятнами от рвоты на толстовке. На одной из фотографий рукав моей кофты был закатан, а в другой руке я держала иглу, которую втыкала в вену. На другой фотографии я стояла на коленях перед каким-то парнем… Они все не заканчивались. Как будто у меня был личный фотограф-свидетель моего падения.

Заголовки были такими же отвратительными.

«Шокирующее падение поп-принцессы Оливии: трагическая история наркоскандалов и отчаяния!»

«Темное падение Оливии: от сенсации, возглавлявшей чарты, до глубин наркозависимости».

«Взлет и падение любимицы Америки: внутри ее наркотической карусели».

«Оливия тонет в славе: скандал, потрясший музыкальный мир!»

«От сладких мелодий до горьких пилюль: тревожное путешествие Оливии».

«За кулисами: скрытая борьба Оливии с зависимостью».

«Трагическая баллада Оливии Дарлинг: как слава привела ее к падению».

«От поп-звезды до дна: шокирующая правда о борьбе Оливии Дарлинг».

«Последняя записка Оливии: Наркоскандал поп-принцессы, потрясший Голливуд!»

Я уставилась на них всех, меня охватило странное оцепенение.

– Это неправда, – заплакала я. – Зачем ты это сделал?

– Мы получим весь контроль. Все твои деньги. Ты не сможешь ничего сделать без нашего разрешения.

Голос матери был таким радостным, как у злодея из мультфильма.

И пока я сидела там, уставившись на них… все, о чем я могла думать… Моя жизнь кончена.

Глава 2. Уолкер

– Привет, Дисней, – прогремел в трубке насмешливый голос брата.

Гребаный придурок.

– Должен ли я назвать конкретный мультик, а не называть тебя просто «Диснеем»? Может, мне нужно попросить тебя спустить свои волосы, чтобы я смог подняться наверх, как, типа… Как зовут ту цыпочку? – Продолжил Коул.

Рапунцель. «Эту цыпочку» звали Рапунцель. Очевидно.

– Понятия не имею, о чем ты, – протянул я, решив, что Ари, черт, Ланкастеру нужно дать по яйцам, из-за того, что дурацкое прозвище «Дисней», которое он мне дал, распространилось по новостям. – Но если ты хочешь подняться ко мне в квартиру, называй меня только «Уолкер».

– Ну же, братишка. Впусти меня, – нараспев ответил он. Я вздохнул и нажал кнопку домофона, которая открыла дверь.

Через несколько минут лифт звякнул, и появился Коул, окруженный флером холодности, которая была его визитной карточкой. Длинные, словно поцелованные солнцем, светлые волосы спадали на плечи, темно-синяя бандана удерживала пряди от падения на лицо. Рубашка была расстегнута до середины груди, на шее висело длинное украшение с синим камнем, сочетающимся с банданой. Еще на нем была ковбойская шляпа…

Совершенно нелепо.

– Ты выглядишь как чертов хиппи, – прокомментировал я, на что он только фыркнул. Он снял солнцезащитные очки, из-под которых показались темно-карие глаза, которые напомнили мне о маме – сердце заныло. Он подошел ко мне, беззаботная улыбка тронула его губы.

– Я тоже тебя люблю, малыш Уолки, – проворковал он, закинув на мою шею руку и сжав в объятиях.

Он был в туре последние шесть месяцев с группой Sounds of Us, из-за этого мы почти не виделись.

Он раздражал. Но я был рад его видеть.

Коул отпустил меня и направился в сторону моей кухни с видом полноправного хозяина этого дома.

– Так ты готов к сегодняшней важной игре? – спросил он и открыл кладовку, начав осматривать содержимое.

– Чувствуй себя как дома, – саркастично сказал я.

Он ухмыльнулся.

– У меня растущий организм, Дисней. Мне нужны питательные вещества после нескольких недель жизни только на виски.

Я бросил в него ключи, и он засмеялся, пригнувшись как раз вовремя, чтобы избежать удара.

Я взял телефон и отправил сообщение.

Я: ТЫ ИСПОРТИЛ ВСЮ МОЮ ЖИЗНЬ.

Ари ответил немедленно, словно ждал, затаив дыхание, с тех пор, как сегодня утром вышел номер журнала Sports Illustrated.

Ари: Великолепно. Мы наконец-то дошли до этого. Обожаю хорошую драму.

Король Линк: Что случилось?

Я ухмыльнулся, как и всегда, когда Линкольн отвечал на мои сообщения. Потому что Линкольн Дэниелс был богом.

– Почему Линкольн записан у тебя как «король Линк»? – спросил Коул, заглянув мне через плечо. Я подпрыгнул, когда услышал его голос, и тут же спрятал телефон. Мой брат был таким же бесшумным, как кошки.

– Разве ты не собирался опустошать мою кладовку? – рыкнул я.

– Ну, я не мог не заметить, что твой брат, бог рока, сейчас находится вне зоны твоего внимания, – ухмыльнулся Коул, сложив руки на груди.

Я усмехнулся.

– Ты только что назвал себя «богом рока»?

– Это уверенность. А не самонадеянность, братишка.

– Подожди, ты специально порвал рукава, чтобы руки казались больше?

Телефон завибрировал, но я проигнорировал пришедшее сообщение, потому что на щеках брата появился румянец.

Это было прекрасно.

– Если у тебя что-то есть, надо это показывать, Уолки, – наконец ответил он, шмыгнув носом, и перевел все свое внимание на содержимое кладовки.

Я: Впреть слово «Дисней» запрещено.

Ари: Думаю, ты имел в виду слово «впредь», Дисней.

Кор