Весь апрель я страшно страдаю физически, дрожу и потею, засеяв несколько рядков редиски, взвываю при каждом движении и оглашаю по вечерам супружескую спальню воплями «Леха, поправь мне подушку под головой, я сама не могу-у-у!». К июлю я уже бегаю ежедневный десятикилометровый кросс по лесу с корзинищей грибов и вообще не понимаю, как от ходьбы можно устать, ведь это самое естественное занятие на свете. К сентябрю мной можно крушить стены. И что особенно прекрасно, так это осмысленность любых твоих движений. Не три подхода по пятнадцать наклонов в никуда, каковые имеют глобальным следствием лишь увеличение энтропии вселенной, а значимая и приносящая плоды прополка крыжовника.
Взрослый человек не может быть счастлив счастьем ребенка. (То есть может, но для этого ему нужно будет заполучить хотя бы приличную травму головы, а еще лучше — альцгеймер и белую горячку одновременно.)
приходит пора, когда время игр навсегда кончается. И начинается настоящая Большая Игра — жизнь, в которой собственные труд и желание — это важнейшие инструменты для добычи счастья
Мой метод таков: прочертив в рыхлой питательной песчаной почве (других салат очень не любит) бороздки на расстоянии 15 см, я очень-очень густо сею салат. Половину столовой ложки семян на бороздку. И через несколько недель там появляется нечто вроде пышной оборки — так много растет там страшно загущенного салата. После чего салат начинает прореживаться путем поедания. В таком виде он куда более смахивает на листовой, листочки у него тонкие, слабые, нежные. Но вкусные. А месяца через полтора на бороздках остается уже крайне скромное количество несъеденного салата — вот тут их можно проредить основательно (и наготовить гигантский таз «Цезаря» из удаленных растений), так чтобы на грядке остались самые сильные пучки листьев, растущие с дистанцией сантиметров в десять друг от друга. Теперь тут будут формироваться плотные хрустящие кочаны салата, и по мере надобности мы будем выдергивать одни, расширяя площадь для других. А к тому времени уже и зазеленеет оборка на посадках второй очереди. Несколько лучших кочанов первой очереди я оставляю на семена, которые созревают на вытянувшихся стрелках к концу сентября. При этом оба раза салат я сею на клочках грядки в 1 кв. м площадью — этого вполне достаточно для нашей большой салатоядной семьи, даже приходится раздавать соседям излишки. И самый важный момент: не жалейте воды! Если днем было сухо, вечером салат нужно полить. Причем полить с разбрызгивателем — не только корни, но и листья должны получить освежающий душ. При недостатке влаги салат становится горьким, и если слабая горечь — это в пределах нормы и она теряется при добавлении в салат соли или лимонного сока, то выращенный в дефиците воды салат горек так, что тошноту может вызвать. Поливать, поливать и еще раз поливать!
Были еще забавные нюансы. Анна Тимофеевна очень радовалась, когда я разбивала коленку или царапалась ветками в лесу, — она бережно промакивала ранки холстинкой, кусочки которой потом добавлялись в различные смеси и поделки под наименованием «кровь некрещеного младенца». Надо отдать ей должное: другими путями она ее из меня добывать не соглашалась, хотя я пару раз честно предлагала ей просто порезать мне руку ножом и заготовить крови сразу впрок. В аптеку бабуся бегала не реже, чем в лес, и часто говорила, что, когда я вырасту, мне-то уж не придется «по кустам ползякать — зайдешь в аптеку и чистенько все, что надобно, купишь». Я объясняла, что я в любом случае ползякать нигде не собираюсь, потому что буду писателем, поэтом и классическим филологом, на что Анна Тимофеевна хихикала и приговаривала: «Всякому — по-якому». А еще Анна Тимофеевна всюду видела чертенят и даже вела с ними суровые отчитывающие беседы, что даже и для меня тогда казалось странноватым. Чертенята влетали ей в рот, когда она зевала, пихали в крупу мышиный помет и плевали в стаканы. Я настойчиво утверждала, что никаких чертенят на кухне нет, а у Анны Тимофеевны просто не по годам развита фантазия (этот оборот я нередко слышала от взрослых). Бабуся упиралась, настаивала, что просто рано мне их еще видеть, — но, когда лет через десять чертенок прыгнет мне на голову прямо из конфорки, так чтобы я не удивлялась, ее дело — предупредить… В общем, время мы проводили чудесно. Вечером, нагулявшись таким образом и наигравшись, я бежала домой, но сперва вытаскивала из некого тайного подвального окна привязанный там на веревочке пакет с моими сбережениями и ссыпала в него медяки, серебро и свернутые квадратиком рублевки. Дома этакие богатства было держать небезопасно. Ну, а потом мы опять переехали — и на этом мое ученичество у ведьмы, увы, закончилось. Впрочем, я до сих пор могу снять жар — ивовой корой, зубную боль — чесноком, а суставную — крапивой или птицемлечником. Но скучно предпочитаю делать это пенталгином, ципролетом и диклофенаком: возни меньше, пользы больше — права была бабуся.
Я преотлично насобачилась сушить травки, растирать их в толкушке и делать крутейшие разноцветные мочалки из свитых в клубок пластиковых овощных сеточек (когда через несколько лет я принесу дюжину таких на школьную ярмарку солидарности, учительницы выстроятся за ними в очередь). А попутно мы учили заговоры, привороты, отвороты, молитвы и рецепты. Очень загадочные рецепты. Например, понятия не имея о том, что такое «выкидыш», я назубок знала, как вызвать его при помощи горчицы и коры можжевельника. Почему-то особый упор был на всякую отраву — и я не ведаю, каким ангелам нужно возносить хвалу за то, что, обладая исключительно смутными представлениями об этике, я в детстве так никого никогда и не отравила, несмотря на многократно затверженные правила приготовления всяких интересных напитков из веха или болиголова, обильно растущих по теплостановским лесам и болотам, если знать места. Да что там болиголов — изумительно смертоубийственную гадость можно сотворить даже из банки со шпротами, если подойти к делу с душой. Под окном у Анны Тимофеевны рос чудный палисадничек, где она заботливо разводила цветочки, которыми можно было бы свести в могилу весь микрорайон: ландыши, лютики, клещевину, синие кустики аконита — все соседи умилялись и любовались. Не думаю, впрочем, что бабуся кого-нибудь регулярно изводила — клиентки к ней приходили все больше по любовной и по радикулитной части, при мне по крайней мере убийственных контрактов не заключалось. При этом набожна бабуся была чрезвычайно — ее изрядно захламленный дом был увешен иконами, крестилась и молилась она дома безостановочно, периодически даже на четвереньках, потому что, как мне объяснялось, грешить приходится много, вот и отдуваешься потом, земные поклоны бьешь. Там была какая-то очень любопытная бухгалтерия, где каждому «греху» соответствовало определенное количество поклонов и строчек из молитвослова, и Анна Тимофеевна зорко следила за тем, чтобы всегда оставаться в плюсовом балансе (и, судя по всему, немножко мухлевала и тут). В церковь при этом бабуся не ходила — по крайней мере она любила, дерябнув вечером стаканчик, поплакаться мне, что грехи не пускают ее в храм зайти, на что я, как и положено праведному советскому ребенку, уверенно отвечала, что бога все равно нет, а в церковь одни дураки ходят.
Мне было лет пять, может, чуть меньше, мои аспиранты-родители тогда снимали квартиру в Теплом Стане, и, не имея возможности за мной особо следить, они были приятно удивлены, когда с очередной самостоятельной прогулки я вернулась не одна, а в сопровождении милой седой старушки, цепко держащей меня за капюшон. Старушка церемонно раскланялась, согласилась на чашечку чая, и как-то так вышло, что она взялась со мной гулять и вообще мною заниматься, пока родители пишут свои важные и нужные диссертации. Совершенно безвозмездно — Анна Тимофеевна человек одинокий, детей любящий, ей в радость, а за малышкой все-таки пригляд будет: нехорошо, если девочка одна день-деньской по двору шляется и бросается грязными ледышками в голубей… Весь следующий год родители периодически вопрошали, чем мы занимались сегодня с Анной Тимофеевной, и я рапортовала, что мы с бабусей гуляли, ходили в магазин и играли. Что, в общем, было правдой. Хотя и с некоторыми купюрами, о которых родителям знать было необязательно — об этом и бабуся меня строго предупредила, да и я сама не дура, чай, была. Обычный же день наш в несколько более развернутом виде выглядел так. Сперва мы с саночками — или с тележкой на колесиках, это уж как по погоде — обходили все места, где местные алкоголики имели привычку предаваться губительным своим увеселениям. Набрав бутылок и кое-как отмыв их в ближайшей луже, мы шли сдавать их в универсам. Там обычно стояла очередь, но Анна Тимофеевна еще метров за тридцать начинала заунывно голосить, чтобы ребенка пустили без очереди, — и ребенка всегда безропотно пускали, ибо всем постоянным посетителям было известно, что Анна Тимофеевна будет громогласно причитать до последнего (а до непостоянных осознание этого факта докатывало примерно через три минуты, обильно сдобренные сочным старушечьим матерком). Потом мы шли к метро просить у людей денег. То есть бегала промеж пассажиров с предложением дать нам с бабусей пять копеечек — я, а Анна Тимофеевна тем временем мирно торговала на парапете мочалками, плетеными браслетами-оберегами и сушеными травками, зорко следя, чтобы малютку никто не обидел. Совсем окоченев или изжарившись согласно календарному расписанию, мы шли к бабусе домой, более или менее поровну делили добычу (Анна Тимофеевна иногда малость плутовала, так что арифметике я с ее помощью обучилась изрядно), пили чай и снова срывались на улицу. В этот раз мы топали в лес за новостройками — и там собирали те самые травки, которыми Анна Тимофеевна приторговывала. А еще ягодки, грибочки, листочки, наростики, кладбищенскую земельку и множество другой полезной добычи (если находилась брошенная бутылка — мы ею тоже не брезговали). Снова возвращались к бабусе, питались, чем бог послал, и занимались рукоделием и изящными искусствами.
Даже на небольшом участке у вас будут представлены разные климатические условия — места влажные и сухие, теплые и холодные, тенистые и солнечные. Подыщите каждому уголку подходящих обитателей.
Когда мы приезжаем на мартовскую дачу, где земля еще укрыта белой шубкой метровой толщины, юг дома встречает нас сухой бурой проталиной, уже пестрящей бутонами мать-и-мачехи. Именно здесь есть шанс у гостей юга — персиков и грецкого ореха, здесь можно растить капризный виноград и самые нежные розы. Берегите свою южную сторону, не занимайте ее террасами, подъездами и северными растениями, отведите ее всю под ценных теплолюбцев.
Декоративная щепа — идеальный метод выдаивания средств из городского бюджета. Озеленители любят обсыпать этой дорогостоящей субстанцией кусты и цветники в парках и выкладывать из нее разноцветные узорчики. Но у себя на грядках я бы использовать ее поостереглась ровно по той же причине, по которой я отказалась от мульчи из соломы, сена, опилок и травы. Дело в том, что под такой мульчей очень любят жить мыши, слизни и прочая гоп-компания
