Оглавление

1. Одна нога здесь...
2. ГЛАВА 1
3. ГЛАВА 2
4. ГЛАВА 3
5. ГЛАВА 4
6. ГЛАВА 5
7. ГЛАВА 6
8. ГЛАВА 7
9. ГЛАВА 8
10. ГЛАВА 9
11. ГЛАВА 10
12. ГЛАВА 11
13. ГЛАВА 12
14. ГЛАВА 13
15. ГЛАВА 14
16. ГЛАВА 15
17. ГЛАВА 16
18. ГЛАВА 17
19. ГЛАВА 18
20. ГЛАВА 19
21. ГЛАВА 20

ГЛАВА 1

Славный корчмарь Заяц, владелец весьма и весьма прибыльного питейного заведеньица, точнее сказать — постоялого двора, под затейливым названием «За двумя зайцами», довольный собою толстячок средних лет, в меру бородатый, с длинным хвостом волос, пристально всматривался в нового постояльца. Одноногий дед не глянулся сразу — матушка не раз сказывала ему: бойся рыжих, бойся калеченных, бойся белоглазых. Белоглазые ему ещё ни разу не попадались, а вот с рыжими и калечеными дело иметь довелось, да… И матушка, дай ей Свароже теплое местечко у реки с кисельными берегами, оказалась в обоих случаях права. Все как один оказывались либо шельмами, либо около того!

В своей корчме Заяц привечал всякий народ: и торговцев, и лихих мужичков с большой дороги, и просто странников. А что, работа такая, не отказывать же… Старик, с запыленной торбой через плечо и крепкой на вид палкой в руке, несомненно, странником и был. Хотя, с другой стороны, ещё вопрос, много ли настранствуешь, когда одна нога тю-тю? Вот ведь же, занесла нелегкая калеку в его владения!

Тем не менее, нравился ему дед или нет, но вреда он Зайцу ещё никакого не сотворил, а стало быть — имел полное право рассчитывать в его корчме на сытую кормежку, отменное питье и место для ночлега. А ночлег, судя по позднему появлению деда, всенепременно ему понадобится. Правила у Зайца были без особых хитростей: любые удовольствия за ваш счет. И вообще, если бы он обслуживал только тех, кто ему лично нравился, то заведение давно бы уже разорилось. Тут не на личность смотреть надо, а на наличность, — шутил Заяц по вечерам, подсчитывая чистый прибыток. А ведь из леса бывает, такие рожи заглядывают!.. Дед по сравнению с ними выглядел сущим младенцем. Ха! Хорошо сказано! Ссущий младенец! Заяц довольно фыркнул в усы, и даже немного в бороду. Деда, на взгляд корчмаря, разменявшего этак шестой десяток, младенцем назвать было трудно, хотя вертел он головой по сторонам с поистине мальчишеским любопытством. Как зашел в корчму, так и застыл посередь нее, едва не разинув рот. Заяц и сам осмотрелся, пытаясь понять, что могло так заинтересовать вновь прибывшего? Бревенчатые, чуть подкоптившиеся стены, украшенные тройкой незатейливых лубков (на самом большом изображен то ли змей, то ли ящер, с успехом отбивающийся от вооруженного до зубов лихого вояки), шесть окон, низкий потолок, крепко сбитые дубовые лавки подле семи столов, за каждым из которых могло свободно разместиться человек восемь. Сейчас был занят только один стол, над которым кучеряво вился дымок, лижущий потолочные доски. Курильщик! Заяц чуть не сплюнул от брезгливости. Весь потолок провоняет своей мерзостью! Вона, его сотоварищи, сидят, пивко потягивают, а этот — смолит какую-то дрянь… Впрочем, четверка его единственных нынешних постояльцев (как подозревал Заяц, обычные разбойники), обитавшие в первой каморе, среди которых и находился этот курильщик, исправно платили, так что корчмарь в очередной раз сдержал своё негодование.

Так, ну что ещё у нас тут? Достаточно чистые полы, выметаемые раз в два дня исполнительной Стенькой, дурочкой-прислугой из приходящих, пара подпорочных столбов, покрытых простенькой резьбой, лесенка на второй поверх[1], где ночуют постояльцы, да ещё стойка с корчмарем, то бишь с ним самим. Вот, собственно, и все, что мог видеть сейчас старик. Ничего любопытного, по крайней мере, с точки зрения Зайца. Ну и чего, спрашивается, он застыл посередь горенки? Причем застыл не где-нибудь, а именно на особом месте. На потайном люке, построенном для решения трудных вопросов. Стоило корчмарю ногою особым образом придавить нужную половицу у себя под стойкою, как люк растворялся, и неугодная Зайцу личность, скажем, какой-нибудь лиходей или пьяница, вздумавший показать, как в его родном Мшанске гуляют удальцы, — в общем, кто бы он ни был, — незамедлительно упал бы в глубокую трехсаженную ямину с отвесными стенками. Плотники, строившие для Зайца корчму, за отдельную плату заделались землекопами и вырыли преотличный погреб (так им объяснил сам Заяц). Пока люк ещё ни разу не понадобился, — тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо, — но предосторожность никогда не бывает лишней. На всякий случай в корчме было припрятано ещё немало хитрых снастей, в стенах, в потолке и даже во входной двери. Заведение стояло на перекрестке большака, да ещё леса дремучие кругом, так что вооружиться стоило.

Старик, вдосталь насмотревшись, наконец, видимо, определился для себя и с решительным видом направился к стойке. Деревяшка, притороченная у деда вместо ноги, звонко цокала по доскам пола. От раздражающего цоканья Заяц слегка поморщился. Впрочем, выражение полнейшего радушия тотчас вернулось на его лицо — негоже прямо показывать человеку, который может принести прибыль, что он тебе не по нраву. Пусть постучит своей культяпкой немного, Велес с ним!

Корчмарь сделав вид, что только сейчас заметил гостя, отложил в сторону чарку, которую тщательнейшим образом протирал концом рушника, и учтиво, можно даже сказать, приветливо, воззрился на старика с немым вопросом: «Чего угодно?» Старик замялся, судя по всему, обстановка была для него чересчур в диковинку, и он никак не мог сообразить, как себя вести. Эх, ты, дерёвня! — мысленно пожалел Заяц деда, но вслух ничего такого не сказал, а лишь подпустил на своё широкое лицо побольше благодушия, так сказать, с оттенком понимания и сочувствия. Это должно было подействовать, уж, на что корчмарь мнил себя знатоком человеческих душ.

Однако, вместо того, чтобы успокоиться и начать говорить, старик вдруг засуетился и полез зачем-то в свою сумку. Не нравится мне все это! — решил Заяц, отступая от стойки на шаг назад. Здесь, на задней стенке, у него был приспособлен один из множества рычажков, с помощью которых корчмарь мог в единый миг обезвредить нежелательного посетителя. Старик, копошащийся в своем пропыленном подсумке, и знать не знал, что прямо сейчас он находится под прицелом мощнейшего самострела, припрятанного за одним из лубков. Наконечник стрелы слегка натянул поверхность рисунка в том месте, где у то ли ящера, то ли змея, находился глаз. Дед тем временем, наконец, рывком вытащил то, что искал, — Заяц едва не надавил рычажок, но вовремя удержался, увидев, что это всего лишь ветхая берестяная книга. Тем не менее, корчмарь остался стоять на месте, держа руку поближе к рычагу, мало ли что за книга у старика! Может, колдовская? Сейчас как вычитает из нее слова порчи, и ку-ку, встречай маменька своего сынишку Зайца! Одновременно забрезжила и другая мыслишка: а ну как старик принес книгу, чтобы продать. Недаром она вон, какая старинная, чуть ли не песок из нее сыпется. Заяц промышлял, чего тут скрывать, перепродажей всяких вещиц, что, случалось, попадали ему в руки, и делал на этом тоже неплохую, но к сожалению, непостоянную прибыль. Стоя подле рычажка, он уже начал на глазок оценивать возможный товар, хотя, конечно, многое зависело и от того, сколько запросит владелец. Заодно стоило прикинуть, кому книгу можно было бы перепродать: Семигору, который даст больше, или Божесвяту, который даст поменьше, но зато сразу? Вопрос не из лёгких…

Стряхнув с книги пыль и сор, — на мой чистый, (ну, ладно, почти чистый…), пол! — мысленно вскипел Заяц, — старик распахнул её где попало и вдруг негромко прочитал надтреснутым голосом:

Говорил-то негромко, но его отчетливо услышали все: и Заяц, и четверка постояльцев в углу. Курильщик аж поперхнулся от неожиданности. Изрекши все это, дедок заметно успокоился, а потом резко захлопнул книгу, от чего над нею поднялось маленькое облачко пыли, и принялся заталкивать её обратно в суму. От звука захлопнутой книги Заяц чуть снова не дернул за рычажок. Кто это такой? Не колдун, это точно. А кто? Священный безумец, пророк из прошлого или просто деревенский дурачок? Если священный безумец, то он сейчас непременно забьется в приступе, а потом потребует его бесплатно накормить, — ужаснулся корчмарь, ибо его заведению такое выступление пошло бы скорее во вред, чем на пользу. Накормить, конечно, пришлось бы, куда денешься, но лучше бы просто накормить, а не после дрыганья ногами лежа на полу. А если это дурачок, что вот-вот пустит слюну, то его следовало немедленно гнать, плюнув на его бормотания. Но если это пророк, то его слова стоило бы запомнить, — а ну как это бесплатное предсказание от Богов, ну, на цены там, или касательно налогов. Как в стишке говорилось? Последним защитникам? Духи дубрав. Заяц незаметно нацарапал пальцем то, что успел запомнить, на толстом слое пыли, обнаружившимся на внутренней боковине его стойки. Ну, Стенька, будет тебе на орехи за пылюгу! — мысленно пообещал корчмарь, и тут же дописал снизу, пока не запамятовал: «Изречено одноногим дедом».

Старик, — и куда подевался сначала деревенский раззява, потом стеснительный дедок, а потом и почти что священный безумец? — с чувством собственного достоинства подошел к стойке и вперил взгляд своих выцветших глаз в Зайца. Не обращая внимания на недоуменные взгляды из угла, а может и впрямь их не замечая, старик, как ни в чем не бывало, молвил, видимо, объясняя своё поведение:

— Так, проверял кое-что.

Объяснение ничего Зайцу не объяснило, но он с умным видом покивал своей крупной головой, как бы говоря: чего тут непонятного, бывает, что нужно человеку кое-что проверить с помощью оглашения какой-нибудь несуразности! Про себя же заметил: не пророк, и тут же забыл про надпись, сделанную на слое пыли.

— Мне бы перекусить с дороги, и закуток для ночлегу.

С этого и надо было начинать! — мысленно прошипел корчмарь, — А не устраивать тут непонятные проверки. Старик же услышал совсем другое:

— Вторая камора свободна. Там два окна с видом на двор, полатей четыре, но платить только за одно место, нужное ведро прямо при выходе стоит, для особо ценных вещей ларь на запоре имеется, — заторопился перечислять Заяц, и осекся, ибо вещей у старика при себе считай что и не было. — Э-э-э, вместе с кормежкой, одна ночь обойдется в четыре гривны.

Старик молча выложил на стойку перед Зайцем сколько было запрошено, получил в обмен на гривны увесистый ключ и потопал вверх по лесенке.

— Еду скоро принесут! — крикнул вдогонку Заяц.

Перед тем, как ссыпать гривны в свой передник, Заяц мельком отметил, что чеканка у них зибуньская. Да-а, эвон из каких далей старик… А может и не оттуда вовсе, а просто гривны ему такие в руки пришли, почему нет. Постояльцы из первой каморы о чем-то негромко переговаривались, и лишь курильщик с нескрываемым любопытством следил за происходящим у стойки, пуская носом две тоненькие струйки. Корчмарь зашел во внутренний покой, куда вела дверь за стойкой, и покликал вечно сонного Докуку, своего помощника, можно сказать — правую руку. Пузатый увалень, с гладко выбритой головой, но заросший на щеках и подбородке преизрядной белесой щетиной, покачивался на ногах, почти не подавая признаков того, что бодрствует. Глядя на него, Заяц едва сумел подавить зевок. Докуке надлежало наскоро разогреть поесть нехитрую снедь, оставшуюся с обедней готовки, и отнести её новому постояльцу во вторую камору. Докука выслушал наказ, покивал головой в подтверждение того, что все понял, и отправился к печи, позевывая и потирая глаза.

Заяц воротился за стойку, снова взял в руки чашку и принялся натирать её концом рушника, давая мыслям неспешно течь. Докука хоть и спал на ходу, но дело своё знал, так что об ужине для старика можно было не беспокоиться. Так что же тогда смущало его? Что-то в связи со стариком? Ах, да! Книга! Какой бы там бред ни был написан, но книжица выглядела по настоящему древней. Стоило завтра поутру полюбопытствовать у деда, не продаст ли её, скажем, ну, гривен за десять? Ну, ладно, за пятнадцать! Заяц нутром чуял, что Божесвят отвалит за нее не меньше сотенки гривен, это к бабке не ходи. Точно, отвалит, и ещё будет на месте припрыгивать от радости, точно длинноухий тёзка корчмаря, что этакая диковина да в руки приплыла! Но ведь могло статься, что книга и побольше того стоит, и ведь этот торгаш не признается нипочем. Надует и радоваться этому будет, что так ловко Зайцу натянул нос. А сам потом знатным боярам книгу-то втридорога и перепродаст, клоп малорослый! Эх, надо было таким вещам поучиться, чтоб старинные вещи опознавать, — посетовал сам на себя корчмарь, — а теперь-то поздно уже…

Мимо него прошествовал Докука, несший на деревянном блюде горшочек каши с вареными ягодами, пареную репку, три ломтя ржаного хлеба, соленого леща и кувшинчик пива (других напитков в заведении Зайца не подавали, но зато пиво было аж десяти видов, включая известнейшее «Комарьевское забористое»! ). Глядя, как тот карабкается по лесенке наверх, так и не разомкнув до конца глаз, Заяц в который уж раз подивился этакому умению своего помощника. Ему бы на торгу выступать — всех скоморохов за пояс заткнёт!

Ладно, всё, постояльца устроили, гроши с него получили, еду отправили. Всё, вроде бы, в порядке, всё хорошо, а ведь всё одно на душе кошки скребут, от того, что пустил под свою крышу калеченного. Не случиться бы беде! Эх, мама, мама…

Вечерело. Примерно через час после того, как одноногий старик заполучил камору в своё полное распоряжение, в корчму ввалилось два дюжих молодца. Заяц глянул на них и внутренне сжался. Оба были рыжие, один совсем как огонь, а второй, ростом немного пониже, чуть-чуть светлее. Калека уже имеется, теперь вот ещё и эти! Подбородки у обоих были гладко выбриты, но один носил вислые усы на манер княжеских воинов, а второй оставил под носом только какой-то ершик. Здоровяки не стали осматриваться, как давеча тот старик, а уверенной походкой вразвалочку сразу направились к стойке, задержавшись разве что самую малость, чтобы присмотреться, кто там сидит в углу. Четверка, сидевшая в этом самом углу, глянула на новичков, но, получив ответный взгляд, полный невысказанных обещаний надавать кому угодно и за что угодно, как-то резко притихла, и даже курильщик в два движения притушил только-только запаленную самокрутку. Рыжий, тот, что посветлее, прежде чем окончательно повернуться к стойке, неопределенно хмыкнул.

Одежа, сидевшая на них довольно мешковато, как будто молодцы не привыкли носить такую, была хоть и пропылившейся, но вполне ещё новехонькой. Заяц мог хоть на сколько поспорить, что одели её в первый раз ну дней этак десять назад. Род занятий здоровяков определить можно было только приблизительно — скорее всего, тоже разбойники. Но не из простых, что по лесам да по дорогам промышляют с дубьем наперевес, а уж скорее из тех, что облагают податями всевозможные заведения. Тут впору бы обеспокоится за свою безопасность, но на то хитроумные снасти и припасены, чтобы избегать, в частности, и таких вот неприятностей.

Усатый поманил корчмаря пальцем, и Заяц поспешно приблизив ухо. Громила спросил негромко, почти шепотом, видимо, не желая, чтобы слышали посторонние:

— Не заходил ли сюда одноногий старик?

При этом вопросе у Зайца внутрях все так и заледенело, а потом обрушилось вниз и со стеклянным звоном разбилось на тысячу крохотных кусочечков. Он отпрянул на шаг назад, шумно задышав. Говорила же мама, остерегайся! — возопил кто-то совсем маленький внутри него, — Что ж теперь делать-то? Сказать, или не сказать? Совру, так кто ж им помешает пойти и проверить по каморам? И потом за вранье наказать?! Или сознаться и пусть сами разбираются? Ведь кто его знает, что там одноногий натворил? Может, прочитал свои дурацкие вирши этим двум, чем неимоверно их разозлил!

Неосознанно корчмарь потянулся к ложной полочке, что всегда была под рукой. Стоило только на нее слегка надавить и… Рыжий верзила пригрозил ему пальцем:

— Даже и не думай! Нам твои тайники как на ладони видать. Добрая снасть, спору нет, но ты все равно не успеешь ничем воспользоваться. Так что, опусти руку и подойди ближе.

И Заяц поверил, что и впрямь ничего у него не выйдет. Сделав вид, что ничего собственно он такого и не задумывал, корчмарь вернулся к стойке. Взвесив все за и против, под прицелом двух пар внимательных глаз, он решил сознаться, внутренне приготовившись к погрому, который за этим последует:

— Д-да, — выдавил он из себя. — Был такой. Во второй каморе ночует. Это там. — И показал пальцем наверх.

В разговор вступил другой здоровяк, тот, что с ершиком под носом, он же светлорыжий. Он хлопнул корчмаря, обреченно пялящегося себе под ноги, по плечу:

— А ещё места у тебя найдутся? В другой каморе, понятное дело.

Заяц часто закивал, в горле словно застрял комок, не давая выдавить членораздельных звуков, и он показал на пальцах, что осталось ещё две свободных каморы, по четыре места каждая. Тут же последовал хлопок по другому плечу. Синяк будет! — расстроился корчмарь и даже жалостливо шмыгнул носом.

— Вот и отлично! — это уже усатый, — Мы остановимся в той, что поближе к каморе деда. Сейчас перекусим и пойдем устраиваться. И смотри: старику ни слова! А на стол давай всего и по две порчи на брата.

Заяц внутри себя, конечно, изумился. Пришли вроде как по душу этого старика, а теперь вот рядом с ним ночевать собираются! Но потом дотумкал: так это ж они нарочно, глаза ему отводят! Будто бы почивать пойдут, а сами посередь ночи своё темное дельце-то и провернут, как собирались. Что ж, коли самострелами и потайными люками он помешать им не в силах, пусть тогда все идет, как идет. После, он обязательно помолится за старика…

Заяц понимающе кивнул и поплелся уже было будить Докуку, но его вежливо придержали за рукав железной хваткой.

— Сколько?

— А? Чего сколько? — Заяц понимал сейчас только одно — новых постояльцев надо накормить, а ночью… Ночью будет резня, и поэтому вопрос этих рыжих верзил попросту не доходил до него. В голове крутилась только одна заезженная мысль: говорила мне мама!

— С нас сколько?

Спрашивали явно про стоимость ужина и ночлега. С трудом сосредоточившись, Заяц принялся соображать — сколько. С двоих — восемь гривен, и ещё две за душевный ущерб.

— Двенадцать гривен! — пискнул Заяц ни с того, ни с сего. И чуть не добавил: с каждого!

— Лихо! — усмехнулись здоровяки. Усатый, он наверное был заводилой, стал медленно засучивать рукава. Заяц понял, что за неумеренную жадность сейчас его будут наказывать, а может и вовсе убивать, и посему принялся горячо молиться, смежив очи: Маменька, присмотри для сынка своего уютный уголок в Ирии небесном; прощай этот свет, здравствуй кисельный берег молочной реки!

Звон полновесных гривенников отвлек его внимание от молитвы, и корчмарь раскрыл глаза. Перед самым Зайцевым носом располагалась ладонь, почти такая же широкая как его собственное лицо, а на ладони горкой возлежали золотые гривны. Светлорыжий, видимо, устал ждать, держа руку на весу, посему вопросил:

— Ну?

Корчмарь так споро смахнул гривны в кишень своего кожаного передника, словно их никогда и не было на стойке, заметив краешком глаза, что чеканка, такая же как и у гривен старика — зибуньская. Крайне любопытно! Таких случайностей не бывает. Значит, все ж таки из Зибуней народ… Ну-ну… Способность здраво рассуждать уже вернулась к нему, и теперь Заяц сожалел, что не запросил с этих дуболомов хоть чуток побольше. Обведя горенку широким жестом, он со всей доступной ему сейчас любезностью, предложил им располагаться где пожелают, пока разогревается ужин. Усатый шутливо ткнул своего напарника в бок пудовым кулачищем и сказал:

— Давай, Белята, выбирай, куда сядем?

Светлорыжий, оказавшийся Белятой, начал неспешно закатывать рукава, качнув подбородком в направлении подходящего места:

— Вон тот столик в углу должно быть скоро освободится, там и перекусим.

Четверо постояльцев поняв, что речь идет именно об их столе, единственном занятом во всей горенке, спешно поднялись и утопали наверх один за другим, бросая на здоровяков косые взгляды. Заяц, испуганно проследил за всей этой сценой, в который уж раз обругав племя рыжих. Проверив хлопком по карману передника, на месте ли гривенки, он поспешил исчезнуть за дверью, ведшую во внутренние покои. Докука, узнав, что нужно разогревать ещё на два рта, да притом всего что есть и в двойном количестве, сонно пробубнил:

— Что они там, с ума посходили, что ли?! На ночь наедаться!

В ночное время, когда Докука хотел спать больше всего на свете, в его устах это была на редкость длинное речение, причем гневное, отражающее всё внутреннее негодование Докуки, которого то и дело будили, чтобы приготовить еду для каких-то бездельников, не дающих отдыхать порядочным людям!..

Заяц оставил помощника наедине с его праведным гневом, вернувшись за стойку. Мрачно уставившись в спины дуболомов, что по-хозяйски развалились за глянувшимся им столом, он погрузился в свои невеселые размышления. Гривны, это конечно, хорошо, но ведь в его почтенном заведении СРАЗУ оказались и калеченый, и рыжие! Ужас-то какой! До кучи не хватало только белоглазого, упаси Велесе!

Не прошло и получаса, как отужинавшие здоровяки, шумно топая, поднялись по лестнице в свою камору, когда в корчму заглянул новый гость. Заяц был занят тем, что прислушивался, не донесутся ли со второго поверха звуки борьбы, посему его приход прозевал. Ночной гость словно возник из ниоткуда, пройдя аж до середины горенки, прежде чем корчмарь обратил внимание на его появление. Ни дверь, ни половица даже не скрипнула, — удивился Заяц. — Через стену что ль просочился? Шаг у незнакомца был мягкий, стелющийся. Кожа, — из-за того, что в потемках, что ли? — казалась серой, черные волосы гладко прилизаны, а сам он был на удивление щуплым. Даже сейчас, когда Заяц видел его прямо перед собой, звука шагов он все равно не слышал. Человек ни разу не шаркнул, словно плывя над полом. Глянув в его чуть навыкате глаза, корчмарь обомлел: а вот и белоглазый! Не упас Велес-батюшка! Не то чтобы у нового гостя были глаза молочного цвета — такие бывают у слепцов, а перед корчмарём стоял зрячий — но их серая блеклость, безжизненность во взоре, должно быть и была тем самым белоглазием, от которого предостерегала матушка. Все собрались под моей крышей! — беззвучно вскричал Заяц, — Все! И рыжие, и калека и эта рыба-человек!

Но, что было совсем нехорошо, так это то, что от белоглазого отчетливо тянуло опасностью. У Зайца на это дело имелся совершенно особый нюх, и ошибки тут быть не могло! Словно холодный сквознячок по нервам. Брр! В пору было посмеяться над своими страхами относительно тех рыжих дуболомов, бывшими безобидными овечками по сравнению с этим щупленьким на вид мужичком.

Опасный гость тем временем успел подойти к стойке и теперь внимательно изучал корчмаря блуждающим взглядом своих безжизненных блеклых глазенок. Чего он тянет, чего молчит, сволочь?! — внутренне трясся Заяц, но внешне никак этого не выказывал. Только сейчас он обратил внимание, что мужичок держит на виду только одну руку, правую, в то время как левая прячется за отворотом изрядно повытершейся душегрейки. Оружие прячет! — скумекал Заяц, — Развелось же лиходеев, ети их за ногу!

Словно переступив с ноги на ногу, он слегка переместился, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от ложной полочки. Одно движение, и неприятный человечек перестанет пугать его своим присутствием. Самострел, один из многих, был сейчас нацелен ему прямо в сердце. Мужичонка сморгнул, — словно серая пленка подернулась вверх-вниз, — и неуловимо быстро переместился несколько в бок, выйдя из прицела стрелы. Ну, чертяка! — ругнулся Заяц, и подшагнул обратно к стойке. Стоило сейчас надавить на рычажок и лететь тогда опасному гостю во сырой погреб. Мужичок мигом сошел с потайного люка. Вот ведь таракан, а! — возмутился корчмарь. В неверном свете лучин, лицо мужичка всё время словно перетекало. То вроде как виделся кто-то носатый, с трехдневной щетиной, то некто с хищным взором, кривой ухмылочкой, на вроде «а вот кого мы сейчас зарежем?», то приобретал он чуть ли не женские черты. Заяц всё никак не мог определить, какой из этих обликов настоящий. Ну, да и Велес с ним, с этим обликом, ведь скачет же, подлая душа, аки блоха на сковороде! Из подручных хитрых снастей, что могли бы сейчас Зайцу помочь, оставался только один — потолочная сеть. Мало кто из посетителей додумывался глянуть на потолок, ну а если бы и глянул, то увидел там всего лишь обычную рыбацкую снасть, натянутую меж балками. Ну, сеть и сеть, мало ли с какой такой блажи корчмарь решил украсить ею потолок своего заведения! Может, корчмарёв пра-пра-прадед уловил этой самой сетью русалку, и водяной Хозяин, чтобы выручить свою девку, отвалил рыболову полпуда лучшего жемчуга, на который тот и обустроил заведение… Однако стоило хозяину корчмы топнуть посильнее по одной из половиц, как сеть тотчас бы рухнула вниз, запутывая ворога с ног до головы. Впрочем, не только ворога, но и множество другого народу. Снасть перекрывала всю горницу от стены до стены, за исключением стойки, где, собственно, располагался сам хозяин.

И снова мужичок опередил его, хотя Заяц, честно говоря, уже занёс ногу, чтобы топнуть. Белоглазый в миг подскочил к стойке, очутившись нос к носу с корчмарем, и теперь сеть была ему не страшна. Внешности гость оказался крайне невыразительной, весь какой-то смазанный, неприметный, серый, хотя и темный волосом. Ну да теперь Зайцу и вовсе не до нее было, не до внешности этой, ибо корчмарь с превеликим удивлением обнаружил, что у него в горнице, оказывается, есть «слепое место», куда ни одна из его оборонных снастей не достает. Вот те на! И что же теперь будет? И вообще, может ему закричать? А? Дуболомы, может, на подмогу набегут? Или Докука, сонная тетеря, подскочит? Но, глянув на спрятанную за отворотом душегрейки руку, Заяц понял, что и дуболомы ему не помогут. Просто не успеют…

И тут ночной гость, впервые заговорил. В пустой горнице слова его прошелестели прошлогодними прелыми листьями:

— Место на ночь найдется? И поесть?

Снова в Зайце произошла внутренняя борьба. И чтобы ему отказать белоглазому, так нет же: жадность победила здравомыслие, и корчмарь с самым важным видом сообщил, что хотя почти весь двор занят, у него отыщется одна камора для гостя. Но дорогая, потому что последняя незанятая! Шесть гривен за ночь. А почему бы и не задрать цену, спрашивается? Пущай платит, коли так приперло! Пользу свою, знаете ли, никогда не стоит упускать: гривна, она счет любит. Причем крупный!

Гость глухо пробормотал, причем, словно не для ушей корчмаря, а так, размышляя вслух:

— Довольно будет и одной гривны, я так думаю…

И так на корчмаря посмотрел, что тот спешно закивал головой: да, да, одной более чем достаточно! Более чем! Ляд с ними с гривнами, только не надо вот так смотреть…

— Хорошо. А теперь перекусить бы. Всё равно чего…

Заяц всё прекрасно услышал, но те не менее не сдвинулся с места. Если гость знаком с дорожной жизнью, то должен сообразить, что означает это молчаливое топтание корчмаря на месте. И белоглазый сообразил: свободная рука его проскользнула по стойке бескрылой птицей так споро, что Заяц не успел даже испугаться. Как по волшебству, на стойке осталось лежать три гривны. Одна за ночлег, а ещё две, стало быть, за ужин. Гривны, что отчетливо бросалось в глаза, были все той же зибуньской чеканки. Ну и ну! Заяц себя дураком не считал, и сложить два и два, образно выражаясь, мог и даже очень. Четыре постояльца за один день, причем всех принесло из захолустных Зибуней. Гривны этого городка, бывало, проходили через его руки, и даже один раз ночевали у него трое зибуньских купцов. Но всего раз, и это за двадцать лет, которые он держит свой постоялый двор! А тут сразу четверо (ну, да, да, помню — двое вместе, двое — по отдельности), и у всех при себе монеты одного и того же города, до которого черт знает как далеко. Выходит, и этот белоглазый по душу одноногого старика явился. Дела!

— Сейчас распоряжусь, чтоб подогрели, — молвил Заяц, исчезая за дверцей. Дверцу, заметьте, учтиво притворил, да не до конца. Маленькую щель все ж таки оставил. Потопав по полу, словно он куда-то ушел, корчмарь, затаив дыхание, жадно прильнул к щели. Увиденное не особо его и удивило. Мужичок неслышной своей походной зашел за стойку, осмотрелся, пожевал свои тонкие губы, — мелкое личико его при этом стало задумчивым-презадумчивым, — а потом раз! и пригнулся аккурат над тем местом, где Заяц на пыльном слое записал бред, который провозгласил давеча тот старик. Что там было-то? — задумался Заяц, — Что-то про духов дубрав. Это точно. И ещё отмечено, что это запись со слов одноногого старика. Ага! Видать наш пройдоха уже разнюхал, что ему было надо. Прочитал. Ну, ну!

Старясь шагать как можно тише, корчмарь отправился на поиски Докуки, которому, — вот бедолага, — в который уж раз за вечер было нужно проснуться и сготовить поесть. Правда, теперь уже на одного, и всё равно чего. Докука пошёл готовить безропотно и не раскрывая глаз. Заяц в который раз подивился этакому чуду природы, а потом заторопился назад, хотя, честно говоря, пребывать один на один с таким постояльцем, да ещё по ночной поре было занятием не для робких.

Выходить в горницу не хотелось. Там как будто стало холоднее. Да и несколько лучин успели погаснуть, позволив темноте расширить свои владения. Мужичок снова стоял перед стойкой, словно никуда с места не отлучался. Все такой же спокойный, такой, словно скользкий, что ли? И опасный. По прежнему опасный. Хитрим, да? — хмыкнул про себя корчмарь, выходя вперед, — Самый умный, думаешь? Ну, ну, поглядим, кто тут у нас поумнее найдется!

Заяц имел в виду, разумеется, самого себя, хотя каким образом ему надлежит перехитрить мужичка, он ещё даже не задумывался. Притворив за спиной дверь, он прокашлялся и сообщил:

— Скоро всё будет готово. Садись, куда пожелаешь, ну, хоть вон за тот столик.

Мужичок изобразил на лице некое подобие улыбки, больше похожий на волчий оскал, и пошёл к столу. Но не к тому, который указал ему корчмарь, а туда, где уже успели посидеть сначала четверо постояльцев, несомненно, с темным прошлым, а потом ещё те два дуболома. И чем он их всех так манит, этот стол? — подивился Заяц. А впрочем, ему какое дело? Хочет сидеть там, пусть сидит. За ваши гривны — любые развлечения.

Корчмарь мельком глянул на боковину стойки, где было записано что-то из безумств одноногого деда, но не обнаружил там и следа. Мужичок, — вот ведь таракан и есть! кто ж его, мерзавца, просил, а?! — стер все до единой буковки. Тщательно так протер пыль, куда там Стеньке. А чего, времени-то было предостаточно, покамест он там Докуку тормошил. Ну, таракан зибуньский, ну, мы ещё посчитаемся! Погоди!

Пока новый постоялец жадно и не жуя глотал наскоро приготовленную Докукой снедь, хозяин корчмы прошелся по горенке, запалив побольше новых лучин. Мысли, одолевавшие его, никак не соответствовали веселому потрескиванию огоньков на кончиках щепаной липы. Мужичок даже во время еды не вынул руку из-за отворота душегрейки. О-хо-хо, маменька, что-то завтра будет!

 Здесь: «этаж».

ГЛАВА 2

По утрам в корчме обычно хозяйничал сонный Докука. Дурочка Стенька, самоходом дотопавшая до заведения, прибиралась по горнице, мела углы, замывала полы, столы и окна, потом немного помогала Докуке с готовкой и мыла скопившуюся грязную посуду. Заяц до десяти часов утра (ну, ладно, ладно! до одиннадцати…) преспокойно отсыпался, во всем положившись на верного помощника. К полудню за стойку вставал сам корчмарь, а Докука отвозил Стеньку обратно в её родные Опятичи, сельцо недалеко от их корчмы, где закупал необходимое продовольствие, иногда по списку, нацарапанному для него Зайцем на бересте. В целом сложившийся распорядок был незамысловат, и с хозяйством они с Докукой, закоренелые холостяки, вполне справлялись на пару. Помощник колдовал у печи, готовя еду для постояльцев и для тех, кто проездом останавливался у них, а когда Докука уезжал, Заяц лишь ставил наготовленную им впрок еду подогреваться в печь, где всегда теплился жар.

Новое утро вместо того, чтобы все расставить по своим местам, только окончательно запутало и то немного, что Заяц ещё понимал. Корчмарь встал в прескверном настроении духа. Спалось плохо, он то и дело просыпался в холодном поту, ибо мерещился ему дух убиенного одноногого старика, что тянул к Зайцу свои костлявые руки и взывал замогильным голосом: «За сколько продал меня, злодей?» Обидно было, право слово, ибо ведь ни гривенки не взял, вот ей-ей!

Сотворив поясной поклон перед чуром Велеса, что скромно притаился в красном углу, корчмарь поспешил во внутренний двор, привести себя в порядок. Два ушата холодной воды смыли привкус неприятного сна, но вчерашние неприятности никуда от этого не делись. Рыжие то ли собирались расправиться, то ли уже расправились с одноногим, а за ними всеми присматривал белоглазый. Худо-то как!

Воротившись в корчемную горницу, он сумрачно огляделся. В дальнем углу о чем-то своем как уже повелось точила лясы неразлучная четверка разбойников, за двумя другими столами скоренько работал ложками немногочисленный проезжий люд: за одним столом толстый купец с двумя то ли сыновьями, то ли помощниками, такими же толстомясыми, как и он, за вторым — седой мужичок с мальчонкой, на вид горшечники. У купца на столе в придачу ко всему прочему дымился жирный гусь, запеченный по особому докукиному способу (с кашей внутри, два часа на углях, поливать подливой из чеснока, пережаренного лука и мелко порезанных яиц), а вот у горшечников похлебкой с ломтями хлеба всё и ограничивалось. Докука коротко изложил обстановку, прикрывая рот во время зевания. Зевал он так заразно, что Заяц, лишь недавно вставший с постели, снова захотел свернуться калачиком под одеялом. Во время особо мощного зевка, который по всем законам природы должен был окончиться вывихом челюсти, Заяц услышал испугавшую его весть. Хотя, чего там, испугавшую?! Именно её он и ожидал услышать: старик до сих пор не выходил из своей каморы. Вот как, значит, — покивал он головой в такт своим мыслям, — Всё-таки добрались до одноногого.

— А рыжие? — спросил Заяц.

Рыжие, как оказалось, спускались перекусить ещё в самую рань, а потом снова ушли наверх, и с той поры то один, то другой через раз выглядывают в горницу, посмотрят по сторонам, и сразу назад. Заяц нахмурил брови: вот как? Это было странно. Более чем странно! Если они уже уладили свои дела со стариком, то чего же они до сих пор отсиживались здесь? Может тогда деда не они уговорили?

— А щуплый такой, который последним прибыл, он чего?

Докука почесал свой преизрядно выпирающий живот, приоткрыл один глаз, что означало немалую степень удивления, и поведал, опять же, на удивление многословно:

— Два раза появлялся. К завтраку подсел к постояльцам из первой каморы. О чем говорили — про то не знаю, но, судя по всему, те приняли его тепло. А потом ещё раз спускался, как раз не задолго до твоего прихода.

Стало быть, и не белоглазый. Иначе бы его и дух уже простыл. Тогда ж кто порешил старика? Кто?

— А хрен его знает! — пожал плечами Докука, — А чего, его и впрямь убили?

Как оказалось, волнующий его вопрос Заяц произнес вслух, причем достаточно громко. Сидевшая в своем излюбленном углу четверка из первой каморы насторожено заозиралась, купец подавился ножкой гуся, сыновья-помощники дружно застучали ему по спине, а горшечники скоренько доели и поспешили прочь. Пришла очередь корчмаря жать плечами:

— А хрен его знает! Но ведь до сих пор из каморы не вышел.

— Может, спит? — нет, положительно, сегодня Докука был не просто разговорчив, а таков, как будто напал на него поистине неудержимый приступ болтливости.

— Столько живые люди не спят! — сказал, как отрезал, Заяц.

— Так может прихворнул? Я читал что есть такая болезнь — «ханьская лихорадка». Человек от нее желтеет, ссыхается, и все время дрыхнет, пока не превратится в мощи!

— Пойти, глянуть, что ли? — с сомнением в голосе, произнес корчмарь.

Докука одобрил его решение широким зевком:

— Дело говоришь! Ты сходи, глянь, а мне уже скоро собираться в Опятичи. Надо колесо у телеги посмотреть, как бы не полетело в дороге.

И ушел. Слушая, как он ругает на дворе растяпу-Стеньку, Заяц напряженно размышлял над нелепым устройством мира, где помощник может указывать своему непосредственному начальству, что тому делать.

И впрямь, схожу, пожалуй, — решил корчмарь, хотя всей душой не хотел этого. Чего он там увидит, и так понятно — следы насильственной смерти, а уж какой, так то без разницы. Но ведь все равно идти придётся: чей постоялый двор — тому и тело убирать… Жаль старика, хоть он и одноногий!

Заяц трижды подышал особым способом, который он вычитал в старинной книжице, под диковинным названием «Спать у Реки Жизни». Способ должен был дать Зайцу неземное спокойствие перед лицом грядущих потрясений. Так, по крайней мере, обещала книжица. На всякий случай, подышав ещё несколько раз, он поднялся по поскрипывающей лестнице наверх и остановился перед дверью второй каморы. Про запасной ключ, лежащий где-то возле стойки, он сейчас даже не вспомнил, задумавшись над выбором: постучаться или ломать с разбегу. Стучаться, право слово, было глупо, учитывая то, что жилец каморы должно быть уже и не жилец вовсе. А ломать дверь, во первых, жалко, во вторых — больно, в третьих — а вдруг там есть кто живой?

Попытки заглянуть под дверь и в замочную скважину ни к чему не привели. Обзору мешало совершенно всё. В первую очередь широкие Зайцевы щеки, борода, застревающая везде и всюду, да ещё нос упирался в дверные доски. А когда корчмарь елозил по полу, то едва не занозил заголившееся пузо. Вынутый из-за пояса нож, — ну, небольшой такой ножичек, хозяйственный, — нисколечко не помог, хотя корчмарь и старался им ковырнуть в проеме двери. Ну, знаете ли! — в конце концов разозлился Заяц и стукнул кулаком по преграде. Дверь, открывавшаяся наружу, неожиданно приотворилась. Старик, оказывается, — вот простая душа, деревенщина, — даже и не подумал запереться на ночь. Из каморы послышался слабый стон…

Заяц обомлел. Пока дверь казалась запертой, он был готов приложить все усилия, чтобы попасть внутрь, но вот сейчас, когда путь был свободен, неизвестность пугала его. Сейчас самый полдень, я здесь не один и нахожусь при этом в своей собственной корчме, где знаю всё как свои пять пальцев, — перечислил Заяц причины, по которым ему не имело смысла чего-либо бояться. Потом ещё несколько успокоительных дыханий из книжицы «Спать у Реки Жизни» и смелости прибавилось ровно на столько, чтобы растворить дверь пошире.

Старик лежал, разметавшись на постели, до самой шеи прикрытый белым полотнищем, и от этого изрядно смахивая на усопшего. Нос болезненно заострился, глаза словно запали вглубь, а кожа выглядела серой. Он часто дышал, постанывая и что-то то и дело порываясь сказать. Губы деда шевелились, но с того места, где стоял Заяц, не было слышно ни звука. Первое чувство, что испытал корчмарь, было облегчение: старик всё ж таки жив! Стало быть, хлопоты с выносом тела и всей прочей морокой, откладывались. Уже хорошо! Но сразу после этого Заяц спохватился — что же это выходит, неужто и впрямь захворал старый?! Ну, это, знаете ли… Не хватало ему ещё в корчме заразных держать! Нет, он, конечно, готов отнестись с пониманием, но делу его от таких постояльцев только вред один. Кто ж захочет рядом с больным ночевать и столоваться? Как только кто из постояльцев прознает о том, так тотчас же снимутся с места. Ну, рыжие и белоглазый, может, и останутся, а вот четверка разбойников, так те точно уберутся подальше. Терять такой прибыток, да в придачу приобретать дурную славу, Заяц был сегодня совершенно не настроен. С решительным видом он, так и не убрав ножа, зашел в камору, сам ещё толком не зная, что и как будет делать, хотя в целом задача была предельно ясна: выселить старика из корчмы, желательно по-хорошему.

На столике возле стены валялась сумка старика, из которой торчал краешек той самой книги, с какими-то безумными то ли предсказаниями, то ли просто виршами. Мигом забыв о своих полувоинственных намерениях, Заяц алчно трясущимися руками вытащил её и потянул носом аромат старинной бересты. Да нет, не бересты даже, а золота! Полновесных червонцев! Старинная, ети её мать! Бережно отворив обложку, корчмарь прочитал полустершееся название, которое ему ничего не сказало, кроме разве того, что книга все же содержала в себе пророчества: «Зазибуньские тайнословия». Зибуня, значит? Ага! И гривны у всех вчераприбывших как раз оттуда, из Зибуней… Ну, ну!

Ниже была сделана совсем уж слепая приписка тем же почерком, но Заяц не пожалел зрения, и, сильно сощурившись, все же умудрился прочитать: «Се писано волхвом Велеславом, Велеса Вещего ради» Хм, прелюбопытно, сколько можно заломить у, скажем, Божесвята за редкую (а тут и гадать не надо, сразу видно, что редкая) и при этом изрядно древнюю книгу? Ладно, потом разберемся. Попозже…

Припомнив, с каким вдохновленным видом старик читал из книги предвещание, Заяц непроизвольно повторил его: придал себе гордую осанку, выставил ногу вперед, распахнул где ни попадя страницу и, воздев руку с ножом вверх, с чувством провозгласил на всю камору первые попавшиеся на глаза строки:

Я ли смерть заклинаю?
Я ли её приму?
Ночь…

— И что это мы тут делаем? — прорычал негромкий такой голос у него за спиной.

Заяц от испуга чуть не подпрыгнул на месте. Непроизвольным движением руки он засунул книгу за пазуху, и только потом обернулся на голос, причем так резко, что длинный хвост волос ухитрился закрутиться ему вокруг шеи, напоследок облепив все лицо. Отплевавшись, корчмарь обнаружил прямо перед собой рыжего усача, что уже успел пройти по каморе пару шагов.

— Э-э… м-м-м… — проблеял Заяц. От неожиданности, он даже не мог придумать, чем бы отовраться от этого громилы.

Рыжий сверлил его глазами и уходить совершенно не собирался. Более того, он зачем-то начал разминать кисти рук, многозначительно покусывая кончик уса. Второй здоровяк уже маячил у него за спиной, заслонив единственный выход. До Зайца не сразу дошло. А когда дошло, он покрылся холодным потом, несмотря на то, что стояла полуденная жара, — как никак месяц кресень на дворе. Это же те самые рыжие, что о старике вчера спрашивали! Они ж, эти рыжие, сами одноногого порешить собирались, и что они видят в каморе у деда? Хозяина заведения они видят, да ещё с ножом в руках, на ближних подступах к мечущемуся на постели деду, и возглашающего какую-то чепуху про смерть! Прямо чёрная ворожба получается! Слава Чернобогу, тра-та-та, и его матери, блин… И пойди, объяснись с ними в таких вот условиях…

Нож выпал из безвольной руки, брякнувшись о пол с глухим стуком. Сейчас, наверное, будут устранять свидетеля, — подумал кто-то безмерно опечаленный, находящийся внутри Зайца. — Отпрыгался, Зайчик…

Однако же, надежда умирает последней, и корчмарь, в общем-то уже приготовившийся пасть красивой смертью храбреца, не устрашившегося численно превосходящего противника (да! двое на одного!), вдруг что-то этакое невнятное пролепетал, чего и сам тут же застыдился:

— А я шел мимо, смотрю, дедушка-то прихворал видать…

— И решил заглянуть? — уточнил рыжий, которого звали Белята.

Ой, ну до чего же мерзко оправдываться перед какими-то рожами, вместо того, чтобы броситься на них, как бесстрашный герой древности, согнуть их в бараний рог, изрубить в капусту, разорвать в лоскутки… И опять, самому себе противным голоском, Заяц подтвердил:

— Именно! Заглянул проведать.

— С ножом наголо и заклинанием смерти на устах? — подивился усатый. — Славные в этих краях представления о милосердии! Не приведи Боги захворать в пути…

Рыжие перестали разминать кулаки, и Заяц решил истолковать это в том смысле, что смертоубийство откладывается (хотя, конечно, могло оказаться, что они их, свои пудовые кулачищи, просто уже достаточно размяли). Вдохновение подперло к самому горлу, и Заяц был уже совершенно готов чего-нибудь этакое красиво наврать, но в этот миг дед застонал. Рыжие дуболомы сорвались с места, сметя корчмаря со своего пути. Однако встали они не прямо подле старика, а так, чтобы видеть его самим, но чтобы он их увидеть не смог. Отметив это обстоятельство, Заяц тоже подошел ближе, потирая зашибленное плечо.

— Что ты с ним сделал, винный ты червь?

— Я? Да он сам!.. Человек подхватил где-то в дороге хворь, может даже эту… ханьскую лихорадку! У меня свалился в горячке, а я, что же, выходит, во всем этом виноватый?!

От избытка чувств, Заяц аж начал багроветь, а левое веко его нервно задёргалось.

— Заболел, говоришь? — переспросил рыжий Белята.

— Именно! — брехливое вдохновение, что ни говори, все же подперло вовремя, — Сразу ж видно, что у него, она, эта… Ну, ханьская лихорадка! Да-да, признаки все налицо! Бредит во сне и мечется на постели. И поэтому старика надо срочно из корчмы вынести на свежий воздух. А ещё лучше немедленно перевезти его в деревушку тутошнюю, Опятичи, пусть он там поживет, подлечится. Там как раз и знахарь есть, он деда в раз на ноги поставит!

Мыслишка была хорошая: одноногого сплавить из корчмы подальше, а за ним, в этом можно было не сомневаться, переберутся и остальные участники всей этой кутерьмы — рыжие лбы и тот щуплый недомерок.

— Старик останется здесь, в корчме, — сказал, как отрезал, усатый. — А знахаря вызовешь сюда.

— Позвольте! — вскричал Заяц, ибо, когда дело касалось деловых интересов, он был готов забыть о нависших над ним мнимых и настоящих опасностях, и драться до последнего, — А кто будет платить за его пребывание, за питание, и за вызов знахаря? Кто? Волхв Велеслав?

Про волхва было сказано отнюдь не случайно, а с дальним прицелом. Заяц хотел проверить, как поведут себя рыжие здоровяки, услышав это имечко. Что и говорить, проверка удалась! Те мгновенно насторожились, быстро переглянувшись между собой. То-то же! — внутренне возликовал Заяц, — Знай наших! Теперь поломайте-ка голову, что мне известно, откуда? А я погляжу да тайны у вас повыспрашиваю. Обменяемся, так сказать…

Рыжий усач сделал какое-то молитвенное движение, тут же подхваченное его напарником, что-то на вроде складывания ладоней перед грудью, а потом обронил:

— Не знал, что и в вашем захолустье слышали о нашем великом волхве. Ну, да ладно, к делу это не относится. Как я сказал, дед останется здесь до полного своего выздоровления. Пока он хворает, за него заплатим мы: и за постой, и за харчи, и знахарю тоже. Это раз. Второе: никому про его болезнь знать не обязательно. Про то, что платили мы, старик знать не должен, имей это ввиду. Если будет спрашивать, скажи, что помог ему из милосердия. Это три. Ещё вопросы?

Заяц напряженно размышлял. С волхвом Велеславом не выгорело. Что ж, досадно, но не смертельно. Чтят они его там, у себя в Зибунях, вот и всё. Небось, какой-нибудь местный небесный заступничек, от золотухи там, оберегает, от медвежьей болезни… А вот то, что у него в корчме теперь распоряжаются эти две рыжие морды, так это уже гораздо хуже. Мама, мама, как же ты была права!.. С другой стороны, книга дедова уже вовсе и не дедова. Да ещё за пребывание старика платят дуболомы (ну прямо до зуда любопытно, кто ж они ему?). Кстати, самому старику Заяц вовсе не собирался рассказывать про своё удивительное милосердие. Встанет на ноги — получит счет. Только бы рыжие не прознали…

Чтобы сказать хоть что-то, Заяц прикинулся человеком немножко недалеким, и переспросил:

— Так что же, знахаря, значит, сюда звать?

— Уже давно пора! — рявкнул Белята.

Корчмарь думал было бежать выполнять, но тут старик вдруг заговорил. С жаром, порываясь то ли встать, то ли что-то показать, как это бывает у бредящих больных. Заяц не собирался упускать возможность узнать побольше, ибо в бреду люди рассказывают весьма много прелюбопытного.

— Там они… Там! Я же помню… Иду, как не идти?! Ведь должен же…

Рыжие растерянно переглянулись. Ага, не понимают, о чем говорит, — сообразил Заяц. — Послушаем дальше. Старик вдруг уставился на него, подошедшего слишком уж близко:

— Любава? Ты как здесь, откуда? Я что-то весь горю, как в огне… И пить хочется. Ты не думай, нет, я дойду. Я обязательно…

Не договорив, дед снова рухнул на постель, бессильно раскинув руки, словно подраненная птица.

— Во как! Про Любаву говорил чего-то… — растерянно произнес Белята.

— Цыц ты! — обронил усатый, кивнув в сторону Зайца.

Любава, говорите? Запомним имечко, запомним! Заметив, что оба дуболома бросают на него косые взгляды, он заторопился к двери:

— Тут непременно нужен знахарь! — громко изрек он, почти выметаясь из каморы, — И я уже немедленно за ним посылаю! Немедленно!

— Докука, эй! Докука, где ты есть, сонный тетерев? — загомонил корчмарь уже на лестнице.

Помощник отозвался со двора:

— Туточки мы. Чего надо-то?

Телега была запряжена каурой пузатенькой коняшкой по имени Многоног, на разбросанном по возку сене восседала улыбающаяся солнышку Стенька с узелком в руках, а сам Докука возился уже на передке, готовый тронуться в путь.

— Чего гомонишь? — снова спросил он у Зайца. Корчмарь рассержено засопел, выказывая недовольство столь непочтительным обращением к нему со стороны помощника. И ведь, зараза, сидит повыше него, когда он стоит на своих двоих. Стенька прыснула в кулачок. У, дурёха! Решив не обращать внимания на такое очевидное неуважение, корчмарь важно надув щеки, изрек:

— Сразу по приезду загляни к Чуричу. Скажи, что у нас постоялец прихворал, пусть съездит, посмотрит. Оплата, скажи, будет, какую спросит. И пусть…

— Я же говорил — у старика ханьская лихорадка! — перебил его Докука, — Я ему говорил, а он и слушать не захотел! — это он уже Стеньке.

— И пусть захватит свои зелья. Чего надо закупи, и его на обратном пути захватишь. Все понял? — Заяц побагровел, но ещё сдерживался. Хотя треклятые упражнения по особому дыханию из книжки «Спать у Реки Жизни» почти уже не помогали. Одно только и грело душу — увесистая добыча за пазухой.

— Понял, понял, — хмыкнул помощник. — Привезу, если он на мельнице не будет шибко занят.

Хлопнув кнутом, Докука напугал Многонога, и тот споро потрусил со двора долой.

Знахарь Чурич, обитавший в Опятичах, на самом деле был мельником. Тот же Заяц частенько по этому поводу недоумевал, как так получилось, что какой-то обычный мукомол прослыл в народе знатным лекарем. Поселившись подле Опятичей, корчмарь долгое время за глаза дразнил Чурича деревенским коновалом, и посмеивался над его лекарскими потугами, до той поры, пока не случилось ему самому свалиться с ног от простого насморка. Тут уж, хочешь, не хочешь, пришлось сдаваться на милость этого самого «коновала». Чурич старых обид припоминать не стал, и за одно посещение выходил Зайца, который, чего уж греха таить, до того худо себя чуял, что начал зачитывать Докуке своё завещание. С того раза корчмарь безоговорочно уверовал в возможности мельника, хотя так и не понял, почему тот не поменяет своё почетное ремесло, на другое, не менее почетное, но куда менее трудоемкое. А вскоре после своего выздоровления, представился Зайцу случай улицезреть и вовсе странные дела, вершимые знахарем-мельником. Ну, слухи-то разные доходили, дескать, якшается Чурич с водяным, что мельничное колесо ему крутит, в заводь к нему спускается под воду, что птичью речь будто бы разумеет, да мало ли ещё каких бабы сплетен сказывают. Если про знахарьбу Чуричеву Заяц на своей шкуре испытал, то в этакое поверить просто не мог. Не мог, а пришлось.

На тот раз в Опятичи Докука не поехал: сегодня, говорит, не мой день, ты уж сам, как-нибудь, а я за стойкой побуду. Вот ведь помощничек, бесы его бы покусали! Делать неча, пришлось самому (!) запрягать Многонога, вязать к нему оглобли телеги, тащить мешки для снеди. Многоног посматривал на корчмаря злорадно, обещая «веселенькую» езду, но Заяц пребывал в преотвратительнейшем состоянии духа, посему церемониться с животинкой не стал, а немедля пригрозил ему кнутом, и злорадности в глазах коня резко поубавилось. Тем не менее, дорога далась корчмарю нелегко, ибо телега словно нарочно наезжала на все кочки подряд. На подъезде к Опятичам Заяц увидал знахаря, переходившего дорогу ему поперек. Чурич насобирал в поле каких-то трав в лукошко, и теперь неспешно возвращался к себе на мельницу. Заяц подстегнул Многонога, решив догнать знахаря и предложить подвезти. До мельницы топать было ещё довольно далеко, и Чурич должен был безусловно согласиться. Однако, когда корчмарь приблизился на достаточное расстояние, чтобы окликнуть его, знахарь, — даже не оглянувшись! — вдруг резко воздел руку и Многоног тот же час встал как вкопанный. Заяц много раз употреблял это выражение, и вот довелось узреть, как это бывает в жизни. Конь упёрся в землю всеми четырьмя ногами, и телега даже протащила коня вперед на пару саженей, пропахав его копытами глубокие борозды. Судя по напряженной спине Чурича, было ясно, что он тоже пребывает в прескверном настроении (ну что ж за день сегодня такой!?), и разговаривать сейчас совершенно не намерен. Многоног отказывался трогаться дальше, пока чуть сутулая спина знахаря не скрылась в переулочке. Никогда прежде Зайцу не доводилось видеть такого! Уважение к Чуричу увеличилось многократно, пусть и приправленное толикой страха.

Через три часа телега показалась обратно. Докука вез опятического знахаря. Чурич был ростом повыше Зайца, изрядно худ, носил длинную узкую бороду, битую сединой, и был при изрядной плеши, притаившейся за оттопыренными ушами. Вместо обычной одежды, что принято носить промеж людей, знахарь предпочитал облачаться вне зависимости от времени года в один и одно и то же чёрное рубище, которое постоянно было перепачкан мукой всюду, где только можно. Заяц приготовил к его появлению самую лучшую из своих улыбок, и выскочил во двор с распахнутыми объятьями, дабы показать, как он рад такому гостю. Однако Чурич лишь сурово зыркнул в его сторону и поспешил внутрь, сосредоточенно размахивая узелком, который держал в руках. Перед самой входной дверью он остановился на миг, и обронил:

— Больной где?

— Так во второй каморе… — растерянно протянул корчмарь. Когда знахарь скрылся из виду, он кинулся на Докуку:

— Чего это с ним, а? Поругались вы что ли?

Докука оставил в покое мешок, который уже начал было стаскивать с телеги. Пожав плечами, принялся рассказывать:

— Сам не знаю, чего он смурной такой. Я к нему сразу заезжать не стал, решил на обратном пути его захватить. Чего, думаю, задерживаться, потом все обскажу, ну, может, подожду самую малость, пока соберет он свои пожитки, там, снадобья. Стеньку у дома ссадил, купил на ярманке чего надоть. Подъезжаю, значит, а Чурич меня уже встречает, вот как раз с узелком наготове. Откуда и узнал?! Я и рта раскрыть не успел, а он в телегу влез и говорит: Поехали. По дороге я уж и так его выспрашивал, и этак, а он молчит, как рыба. Ни гу-гу! Я ему давай излагать, что ты ему передать просил, а он все одно молчок. Ни словечка не обронил до самой корчмы. Представляешь?..

С последними словами, Докука взвалил себе на плечи мешок поздоровше, показывая, что рассказ окончен, и потопал в сторону клетей. Зайцу объяснение ничегошеньки не объяснило, и он остался топтаться во дворе, наблюдая за разгрузкой телеги. Подняться наверх и глянуть на правах хозяина заведения, как Чурич будет знахарить старика, корчмарю не доставало смелости. Ладно, мы и туточки переждем! — утешал себя Заяц, морщась, когда Докука со зверским эханьем тягал очередной груз.

Ждать пришлось совсем недолго. Чурич сбежал по лесенке, хмуря редкие брови и пожевывая губу. Пока он шёл от лестницы к стойке, Заяц с изумлением узрел на лице сельского чародея недоумение и — Боги Небесные, сохраните и оградите! — растерянность.

— Чародейство мне не в новинку, а такого со мной ещё ни разу не приключалось, — сбивчиво и непонятно начал Чурич. — Домой вчера прихожу, а там на столе узелок лежит и записка берестяная при нем. Думал, может подбросил кто? Кто в дом к колдуну-то сунется, пока хозяин в отлучке? — Чурич ухмыльнулся, и корчмарь согласно покивал. Надо думать, мельник-чародей не упускал случая попугать односельчан жутенькими чудесами, дабы жить покойно и не опасаться, что ребятня репу с огорода сворует, или гулящие парни поленницу развалят, или пьяный бездельник уволочёт выстиранные портки… — Читаю, значит, записку ту: «Милостивый сударь, в сем узелке лежат снадобья, которые скоро понадобятся моему другу — одноногому старику, что остановился в корчме на перекрестке. Там на вывеске смешные заячьи ушки изображены. Пожалуйста, когда завтра за вами заедут, чтобы его вылечить, просто отвезите этот узелок к нему и объясните, чего и по сколько нужно принять». Ну, дальше как раз и расписано, чего и поскольку. Я в узелок глянул, точно — всё то же и лежит, что указано. Причем снадобья-то какие редкие, ты бы знал! Ну и в конце: «Заранее вам признательна. Л.». Представляешь себе, какая-то Л. запросто может прислать мне узелок незнамо откуда, а я и сделать против ничего не могу! «Милостивый сударь», надо же!

Заяц незаметно усмехнулся: не «какая-то Л.», а некто Любава, знакомая нашего старика, и, судя по описанным событиям, весьма сильная ведьма.

Чурич же, тряся своей забавной бородой (даже, скорее, бороденкой — подумал корчмарь, оглаживая свою изрядную бороду лопатой), продолжал дальше:

— У себя дома чувствую себя, словно подглядывает за тобой кто-то невидимый. Присматривает, едрёнть! Задумай я, небось, из узелка того чего себе взять, так ведь эта Л. меня вмиг бы наказала. С полудня, как дурак какой, на крылечке стою, Докуку твоего дожидаюсь, чтобы скорее в корчму со «смешными заячьими ушками» отвезти узел со снадобьями вашему старику и от всей этой напасти избавиться. Ну и чего, спрашивается, она своему старику разлюбезному лично в руки узелок этот не подкинула, раз силу такую имеет? Чего через меня-то?

Заяц сочувственно покивал, даже не пытаясь представить себя в такой ситуации. А вообще, занятно ведь: узелки какие-то на столе появляются, записки там, от таинственной Любавы. Приключись бы с ним такое дело, шиш бы он испугался незнамо чего, и понес отдавать узелок. Тем более, Чурич говорит, что снадобья в узелке знатные, а стало быть, дорогие… Нда! А старик-то наш, выходит, совсем не прост. Народ какой-то за ним пасётся. Ведьма посылки ему шлёт.

— Я деда посмотрел малость, пока он в беспамятстве. Хворь какая-то, что сразу и не разобрать. С моими зельями её месяц отваживать пришлось бы, а с присланными снадобьями дня может через два полегчает. Там здоровяк какой-то, с вот такущими усами за дедом присматривал, я ему два раза объяснил чего деду давать и по сколько. Ни черта не запомнил, дубоголовый! Пришлось ему памятку набросать, благо что грамотный оказался, хотя это и удивительно. Да, и ещё! Приписка там была на обратной стороне: «А корчмарю передай, чтобы книгу непременно возвратил». Так, что ты, Заяц, с такими вещами не шути. Отдай, чего просят. Шкура, она всё ж таки дороже…

Корчмарь хотел было возмутиться гнусным наветом, даже вскинул изумленно-обиженные брови, возглас, «какая ещё книга?!» повис на языке, но Чурич уже шагал прочь со двора, возмущенно качая головой и на ходу пытаясь отряхнуть со своего чёрного долгополого рубища мучные пятна. Ушел, и даже отвезти назад не попросил! Удивительно!

Вновь предоставленный самому себе, Заяц заметался по двору. Эвон как с книгой-то выходит! Не успел прибрать, а уже назад воротить требуют. И что теперь делать прикажете? Отдавать, или нет? Отдавать жалко, а не отдать — страшновато получается. Эта ведьма возьмёт, да и сделает ему чего-нибудь нехорошего. Порча, сухота и дурной глаз… Ведьмам это, говорят, раз плюнуть, чтобы хорошему человеку жизнь покалечить. Лучше книгу пока оставить при себе, но как бы не на совсем, а как бы на время. А там посмотрим…

Оборотившись по сторонам, Заяц совершил поясной поклон, что со стороны должно было показаться странным (хорошо, что Докука не видит!), ибо во дворе никого не наблюдалось. Прокашлявшись, Заяц, непроизвольно повышая голос, обратился не знамо к кому:

— Э-э… Я насчет книги! Вы меня, должно быть, слышите сейчас, или видите, а я вот чего сказать хочу. Старик ваш болен, и народ вокруг него непонятный ошивается, а дверь не заперта. Тут, знаете, мало ли что. Всякое ж бывает, попутает кого бес, и… Вот я книгу и прибрал покамест, чтобы не пропала. Пусть у меня полежит. Под замком, оно ведь надежнее. Так что, худого не подумайте, не так всё совсем…

Ещё раз поклонившись, и испытывая стыд из-за нелепости происходящего, он поспешил внутрь корчмы. Веселая шаечка из первой каморы сидела на своем излюбленном месте в углу. Только теперь их было не четыре, а пятеро. К разбойникам присоседился щуплый мужичок, давешний белоглазый, который при свете дня уже не казался таким страшным. Как он к ним втёрся в доверие, корчмарь не мог взять в толк. Разбойники были парнями весёлыми, разухабистыми, мышцатыми (но, совершенно никакие, если сравнивать их с рыжими здоровяками из Зибуней). Белоглазый был полная их противоположность: невысокого росточка, щуплый, мрачноватый. Да ещё и с белесыми гляделками, как неоднократно уже было замечено. Однако же, вишь ты, сидит с ними, пивко попивает, разговоры разговаривает. Дивное дело: курильщик ему даже из своей самокрутки дает затянуться! Спелись, етить их…

Словно в подтверждение его мыслей, собутыльники затянули в пять глоток, что-то жалостливое и протяжное, про свою несчастливую разбойничью долю. Содержание песни сводилось примерно к следующему: невеста, связавшись с гнидой-воеводой, предала своего невинно осуждённого жениха, что всего-то шалил на дорогах, подрезая тугие кошели у проезжего народа; жених обещал, вернувшись, погубить обоих, и в этом его поддерживали остальные сидельцы, причём этот самый жених вполне осознаёт, чем все это для него закончится, и поэтому говорит товарищам, чтобы они скоро ждали его назад, а плаху заранее именует родимой матушкой. Заканчивалась песня надрывным воплем:

Не в силах более выносить этого козлодрания, Заяц спешно улепетнул в дверь за стойкой, напомнив себе не забыть, чуть попозже подсчитать, на сколько выпили эти, с позволения сказать, певцы.

ГЛАВА 3

Следующие дни старик медленно шел на поправку. Один из здоровяков постоянно находился в его каморе, словно цепной пес. Как-то раз Зайцу, незаметно поднявшемуся по лестнице, довелось увидеть нечто странное. В полусумерках, по пролету второго поверха тихонько крался белоглазый. Убедившись, что за ним никто не наблюдает (корчмарь стоял на лестнице так, что глаза его приходились на уровне пола поверха, а макушка была прикрыта перилами), он тенью проскользнул в камору деда. Заяц внутренне сжался от нехороших предчувствий. Однако буквально миг спустя белоглазый выскочил оттуда как ошпаренный, и сразу следом за ним вышагнул наружу рыжий Белята. Корчмарь перевел дух: как он мог забыть про охрану?!

— Чего тут забыл? — рыкнул Белята, страшно пошевелив челюстью.

— Ошибочка вышла! — сдавленно просипел белоглазый. — К себе попасть хотел, да перепутал камору. В этой пивнушке так по-глупому всё расположено…

Заяц обиженно запыхтел. Да как можно его любимую корчму пивнушкой называть?! Вот ведь гнусность болотная! Ух! Однако выдавать своё присутствие было нельзя, и корчмарь воздержался от восклицаний.

— Смотри мне… — неопределенно пригрозил рыжий, и скрылся за дверью.

Белоглазый спешно укрылся в своей каморе, причем Заяц был готов хоть на сколько угодно побиться об заклад, что щуплый мужичонка вовсе не случайно заглянул к деду. Когда он проходил через полосу света, пролегшую от окна, в рукаве у мужичка отчетливо что-то блеснуло. Что-что, а со зрением у корчмаря был полный порядок и причудливую ручку оружия (ножа, должно быть) он хорошо рассмотрел. Кое-что стало проясняться: рыжие охраняют старика, а укокошить его хочет белоглазый. Да уж! И как в таком положении ему быть?..

В то же время, удивил и порадовал своим появлением Чурич, нагрянувший с утра пораньше. Когда только что освежившийся после сна Заяц прошествовал на рабочее место, знахарь уже возвышался сухой камышиной за ближним к стойке столом. Вместо приветствий, он тут же объяснил причину своего появления:

— Не могу я так, чтоб передал больного на поруки какому-то дуболому, а сам в сторону. Да он же перепутает там чего, а я потом век душевные муки терпи. Дудки! Уж лучше сам присмотрю.

Воинственно тряхнув своей редкой бороденкой, Чурич отпил большой глоток пива, из поставленного перед ним кувшина. Заяц был склонен по другому толковать причину прихода знахаря: наверняка тот боялся, что, если дед не выздоровеет, а совсем даже наоборот, неведомая и могущественная Л. спустит с него шкуру. А после набьёт её сухим мышиным помётом, посадит туда его пленённую душу да отправит шататься по дорогам, пугая честной народ, пока окончательно не истлеет…

Впрочем, как бы то ни было, его появлению корчмарь был только рад, появилась хоть одна живая душа, с которой можно было словом перемолвиться, думами поделиться. С Докукой не поговоришь, — всё время кажется, что он засыпает под т