Галина Евгеньевна Ветрова

Сказки про людей и краски

В. Перов

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Галина Евгеньевна Ветрова, 2019

«Сказки про людей и краски» — продолжение «Сказок о художниках», которые я публиковала в издательстве «Белый город». Они имели большой успех.

Сказка в этих текстах — вроде нарядной скорлупки, где «упакован» правдивый рассказ о художнике.

Судьбы многих русских мастеров трагичны, и я пыталась намекнуть на это, чтобы даже ребенок понял, что искусство — не развлечение.

Родители могут сами определить, когда они могут прочитать ребенку ту или иную сказку. И — готовиться к вопросам — их будет много.

6+

ISBN 978-5-4496-3891-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Сказки про людей и краски
2. Сказка о художнике с плачущим сердцем
3. При подборе репродукций были использованы следующие сайты

Дорогие родители! Меня зовут Галина Евгеньевна Ветрова. Я много лет проработала в музеях Саратова и Москвы.

«Сказки про людей и краски» — продолжение «Сказок о художниках», которые я придумала и начала писать для московского издательства «Белый город» в 1997 г. Первые сказки были опубликованы в апреле 2001 г., имели большой успех и много раз переиздавались. В одной из рецензий ее автор, А. Отрощенко, точно обозначила задачу, которую я себе ставила, тогда незнакомым мне словом: «детский нон-фикшн». В самом деле, сказка в этих текстах вроде нарядной скорлупки, в которой «упакован» правдивый рассказ о художнике.

Издательство вскоре привлекло к созданию новых сказок много других авторов, а я, спустя несколько лет, опять начала писать сказки «в стол». Но теперь они стали длиннее, предназначены для детей постарше, и рассказывают в основном не об одной картине, а о главных произведениях мастера.

Судьбы многих из русских мастеров трагичны, и я пыталась намекнуть на это, чтобы даже маленький человек понял, что искусство — не развлечение. А зачем нужно искусство малышу, ответить легко — для развития тонких душевных «чувствилищ», которые определяют лучшие качества человека и помогают сформировать интересы и способность сопротивляться агрессивной внешней среде.

Родители могут сами определить, когда они могут прочитать ребенку (это лучше всего) ту или иную сказку. И, конечно, надо быть готовым к вопросам — их наверняка будет много, ведь речь идет о XIX и даже XVIII веках.

Сказка о художнике с плачущим сердцем

Однажды утром мама потрепала светлый чубчик сына и пропела, как обычно: Кирюша-а, встава-а-й! Ты помнишь, куда мы сегодня идем?

— Да, — ответил он, еще не открыв глаза. — В галерею… Третьяковскую…

— Вот молодец! Быстро поднимайся, придем пораньше, пока народу немного. А то и не увидишь ничего толком.

Через час они стояли перед большим нарядным зданием, похожим на сказочный терем. Кирилл уже пару раз бывал здесь и знал, как много тут картин, скульптур, рисунков. За один раз нельзя даже пробежать все залы, не то что рассмотреть.

Мама давно ему объяснила, что музей — это замечательное место, где живет прошлое. И его нужно узнавать понемногу, не торопясь, иначе все в голове перепутается. И главное, нужно учиться чувствовать. Но так интересно все устроено, что именно знание и помогает почувствовать! Мама умела рассказывать, и Кирилл уже ждал таких походов как настоящего приключения.

— Я думаю, ты уже достаточно вырос, и хочу показать тебе картины Перова, говорила мама, пока они шли по залам. — Звали его Василий Григорьевич… Он был сыном умного и образованного человека, барона Кригенера. Тогда всех детей обязательно крестили в церкви, и после этого у ребенка появлялись еще «крёстные» отец и мать. Вот фамилия его крёстного отца была Васильев.

— А почему же он тогда Перов? — удивился мальчик.

— Ну, это целая история. Вася очень рано начал читать — мама его научила. А вот чтобы он научился каллиграфии… знаешь, что это такое?

— Нет…

— Каллиграфия — это умение писать красиво. Это тоже искусство. Этому Васю учил какой-то дьячок, мы даже имени его теперь не знаем. А дьячок, или вернее, дьякон — это помощник в церкви. Ну вот… Наверное, он учился писать еще настоящими перьями! Их брали из гусиных крыльев и особым образом заостряли, тогда говорили: «чинили» или «очиняли». Это приходилось делать часто, поэтому нужно было иметь специальный маленький ножик. И сейчас такой ножичек есть у каждого мальчика. И у тебя есть. Догадаешься, как он называется?

— Перочинный! — выпалил Кира.

— Точно! — засмеялась мама. — Ну вот… У Васи так хорошо получалось выводить красивые и ровные буквы, что дьячок прозвал его Перовым. И, став взрослым, он решил оставить себе это прозвище, которое стало фамилией.

В Третьяковке хранятся почти все его лучшие картины. Но сначала — вот, посмотри… Это репродукция картины, которая находится в Киеве. Здесь Перов написал себя…

— Нарисовал, — перебил Кира.

— Нет, правильно — написал. Рисуют на бумаге — карандашом, пером, углем… А масляными красками на холсте — пишут. На этом автопортрете ему 18 лет. Только через год он начнет учиться в Москве… Ты, наверное, думаешь, что в 18 лет человек уже совсем взрослый?

— Конечно…

— Считается взрослым, да. Но на самом деле человек взрослеет долго. И в 18 лет еще очень видно, каким он был совсем недавно, в детстве. Что скажешь?

— Ну, он какой-то странный. Смотрит непонятно куда… И глаза… будто плакал. Сидит боком…

— Да, это важно. Видишь, он старается показать себя правдиво, без всякой торжественности, хотя одет очень прилично. Видишь, черный сюртук, белая манишка, черный же галстук… Но вот какой он человек? Он тебе нравится?

— Мне кажется, он честный. И, наверное, с ним трудно спорить.

— Почему?

— Упрямый… И еще, видно, что ну… не очень здоровый… и какой-то нервный, что ли?

— Да нервный, и много болел, и упрямый, конечно… Но это такое упрямство, без которого ничего нельзя в жизни добиться. И в искусстве тоже.

— Почему?

— Потому что каждый большой художник, или писатель, или ученый — это все равно, открывает новую дорогу. А люди любят ходить уже проложенными тропами… Ну вот представь себе — заросшее поле и в нем широкая колея. Понимаешь?

— Да…

— И большинству не нравится, если кто-то идет, так сказать, напролом. Особенно это раздражает тех, кто уже достиг известности и почета. Уж так уж устроен человек: если он к чему-то привык, то все новое часто вызывает возмущение. Но обязательно находятся умные и любопытные люди, которые, можно сказать, чувствуют будущее. Вот таким был и Павел Михайлович Третьяков. Он кое-что понимал в искусстве и справедливости. Тогда ведь многие молодые талантливые художники по-настоящему нищенствовали. А Третьяков был богатым человеком. Он покупал у них картины и давал возможность на эти деньги жить и работать… Перов тоже хлебнул горя…

— А почему? У него же отец был барон?

— Ну и что? Дворяне тоже были и богатыми, и бедными. Отец Перова работал, чтобы прокормить семью. И они часто переезжали с места на место. Поэтому маленький Вася много видел и хорошо знал, как живут крестьяне или простой городской люд. Когда он учился в Москве, родители не могли ему помогать. Может быть, он так и пропал бы без вести, если б не добрые люди, которые приглашали его пожить у них и кормили тем, что у них было. А зимой он ходил в училище по очереди с еще одним учеником, потому что у них была одна старая шуба на двоих… Представляешь?

— Нет… — нахмурился Кирилл. — Как же… совсем не помогать. Он же их сын!

— Не знаю… Видно считали, что он взрослый, надо было малышей поднимать. Но при этом учился Перов отлично — получил все нужные медали от Академии художеств, а потом и Большую золотую медаль. О ней все будущие художники мечтали, потому что она давала право поехать на три года за границу. В этом случае их называли пенсионерами Академии, потому что она оплачивала эти поездки.. Обычно все старались задержаться как можно дольше, а Перов был единственным, кто попросил разрешения вернуться обратно.

— Почему?

— Вот это самое главное. Ему нравилась Франция, ее природа, люди, французское искусство, и знакомства завелись… Но чувствовал он себя там… наверное, как береза в пустыне. Потому что чужая жизнь не была ему так интересна. Его мучило чувство, что он обязан, должен рассказать о России. О том, как живут простые люди.

— И он вернулся?

— Да. Ему разрешили. И тогда Перов написал вот эту картину. И это была целая революция в русском искусстве! Смотри: она называется «Проводы покойника».

— Совсем маленькая, — пожал плечами Кирилл. — У других-то вон какие большие…

— Да, маленькая, в глаза не бросается… Но ты и представить не можешь, какую бурю восторгов и возмущения она когда-то вызвала!

— Почему?

— Ну, посмотри сам… Что скажешь?

— Не знаю… Какая-то она слишком грустная… Мне больше нравится, когда ярко, красиво.

— Так, как ты, очень многие тогда говорили. Конечно, не просто грустная, трагическая картина. И краски не скажешь, чтобы радостные… Но ведь ясно, что нарядными краски здесь быть не могут, правда? Перов отлично понимал, что «чистая публика» будет возмущена. И… как ты думаешь? О чем он хотел рассказать?

— Наверное, умер кто-то…

— Не «кто-то», а муж этой крестьянки, отец этих детей, «кормилец», как тогда говорили. Мужчина был главной силой в семье, без него вдове и детям приходилось очень плохо… Но, представь себе, сама мысль написать такую картину всем казалась странной. Что это за «герои» — неизвестные крестьяне? Это ведь не трагедия из истории Древнего Рима, нет здесь никакого «высокого» смысла…

— А почему Древний Рим?

— Потому что в Академии главной все еще считалась историческая картина. И темы самые знаменитые художники чаще всего брали как раз из легенд и реальных событий античности. Знаешь, что это такое?

— Знаю, мы уже проходили. Это древняя Греция и Рим…

— Молодец! Ну и, конечно, было много мастеров писать веселых итальянских детей и красавиц, швейцарские нарядные пейзажи. Кто покупал такие картины?

— Богатые?

— Конечно! «Чистая публика», то есть состоятельные и образованные люди. Для украшения своих домов. А простой народ об искусстве и не слыхал ничего. Но ведь именно этот народ пахал, сеял, убирал урожай, добывал руду, строил, в общем, делал абсолютно все, чтобы эти богатые люди могли удобно и счастливо жить… Несправедливо, правда?

— Да…

— Ну а такую невеселую картину в гостиной не повесишь?

— Конечно! А зачем он тогда ее делал?

— Чтобы люди увидели, наконец, то, чего видеть не хотят. Почувствовали чужую боль, захотели что-то изменить… Вот и мучился Перов, не знал, как об этом рассказать… Как сделать, чтобы человек, глядя на картину, задумался о судьбе этой осиротевшей семьи?

Перов был уверен в том, что искусство нужно не только для украшения. Он хотел вызвать у людей стыд и сострадание. Может быть, Перов вспоминал известное выражение: «Душа растет и облагораживается в страданиях». А в сострадании, сочувствии — разве нет? Как думаешь?

— Наверное… То есть, — конечно… Ведь это могут только хорошие люди!

— Согласна, — кивнула мама. — А теперь посмотри: вот эта картина называется «Сцена на могиле». Ее Перов написал раньше. И сюжет почти тот же. Но Перов и сам скоро понял, что она неудачна…

— Почему?

— Потому что здесь он еще ученик, он старается показать, что хорошо знает правила, которым его учили. Смотри, живопись очень гладкая… Освещение яркое, контрастное — впереди яркий свет, а сзади — грозовое небо. Видишь, как красиво ложатся складки тканей? В Академии этому учили специально… Лица и позы тоже продуманы… Все, как на сцене… Слишком правильно, красиво, эффектно и… неестественно. Тут Перов еще идет по «старой дороге», понимаешь?

— Я не знаю… А почему, если на сцене, то плохо?

— Потому что театр и жизнь — вещи разные. То, что в театре хорошо и правильно, в жизни кажется наигранным, нарочитым…

— Выпендрежным… — засмеялся Кира.

— И тоже верно, — улыбнулась в ответ мама. — Ну вот… Долго обдумывал Перов новую картину. Но ему не нравилось то, что возникало на холсте. И однажды он совсем отчаялся, засомневался в своем таланте… И тут случилась с ним одна удивительная история. О ней не прочитаешь в книгах…

— А ты откуда знаешь?

— Мне это рассказал очень старый ученый. Слово, знаешь ли, вещь таинственная. Говорят: «Слово — не воробей, вылетит — не поймаешь». Летает, где хочет и сохраняется через века.

— А что там было?

— А было вроде так… Сидит Перов, голову повесил… И вдруг — звякнуло что-то рядом с ним на столе! Оглянулся — а там, неизвестно откуда, появился малюсенький стеклянный пузырек с плотной красивой крышечкой. Удивился он, взял пузыречек в руки, повертел. Открыл, понюхал… Вроде что-то жидкое внутри плещется, а ничего не видно и не пахнет ничем. Он пожал плечами и пробормотал: Что это еще за чудеса?

И услышал, словно издалека, непонятный голос:

— То, что ты хочешь сделать, очень важно. Для всех людей важно, и не всякому художнику это под силу. Ты сможешь, хоть это и трудно. А в пузырьке этом твои слезы.

— Да я вроде не плакса, — хмыкнул Перов. — Уж и не припомню, когда последний раз слезы лил.

— Это другие слезы. Их никто не видит. Ими плачет твое сердце, когда тебя трогает чье-то горе. А большинство людей проходит мимо.

И тут Перов вспомнил, что еще в юности началась у него странная болезнь. Он жаловался, что у него иногда «дрожит сердце», и становится очень больно. А врачи говорили, что он здоров, что это «просто нервы».

— Потому у меня сердце болит? — догадался Перов.

— Да.

— И зачем мне это нужно? — удивился и даже рассердился художник.

— Когда будет очень трудно, капни на палитру, очень быстро, одну только каплю. Ты ее все равно не увидишь и не заметишь, когда пузырек опустеет. Ну а к тому времени уже многому научишься.

— А кто ты? — спросил Перов.

Но ему никто не ответил.

— Вот еще, — пробормотал Перов себе под нос. — Сам справлюсь.

— Но опять ничего у него не получалось! И вот однажды, совсем рассердившись, Перов все-таки взял пузырек, осторожно открыл его, быстро перевернул на палитру (это такая дощечка, на которой художники смешивают краски) и закрыл обратно. Ничего не увидел, не услышал, и не почувствовал. Ерунда какая-то, решил он, и вновь принялся за работу.

Вначале шло очень удачно, краски словно сами собой ложились на холст и соединялись между собой так, что ему очень нравилось. А потом от центра картины, от главных героев, он передвинулся на край, где хотел изобразить других персонажей. И вдруг… кисть совсем перестала двигаться, словно держал ее кто-то! Сколько ни пытался — не выходит! И с другого края так же…

— Ничего себе! — удивился Кирилл.

— Вот и Перов так же подумал, — кивнула мама. — И решил, что эти капли и правда волшебные! Но все-таки ему сначала было непонятно — почему же так получается? Выходит, здесь эти люди лишние? Но ведь это же правда! В деревне человека всегда провожают в последний путь много людей. И тогда…

— Что тогда?

— Тогда он вспомнил другую свою картину. Вот эту, посмотри. Она называется «Проповедь в селе».

— А что такое «проповедь?»

— Ну, это такое наставление на религиозную тему или о том, как должен себя вести человек. Ее произносит священник в конце службы в храме.

Вот смотри, в этой картине Перов изобразил много людей. А потом сердился, что набил их, как сельдей в бочку! Когда он ее писал, то казалось, что это правильно — разные люди, богатые, бедные, образованные и неграмотные, сильные и бесправные… А вот теперь думал, что смотреть, наверное, интересно, а настоящей правды нет.

«Видно, правда искусства другая, и не надо все изображать, как увидел?» — подумал он. — «А как?» И вспомнил, что сказал ему голос: «Слезы… Слезы сердца»… Ведь плачут от чувства… Наверное, это и есть главное — не просто показать, а заставить человека почувствовать то же, что испытываешь сам? Чтобы пролились те же слезы сердца от любви и жалости к этим бедным людям?»

— И я думаю, что в этот момент вся будущая картина сразу встала у Перова перед глазами. Он понял, что не нужно ничего, что отвлекает внимание от главного. Не нужно слез и толпящегося люда. Только то, что сразу понятно, берет за сердце… Ты понимаешь, Кирюша?

— Да…

— Смотри, как он сделал…. Низкое небо, тучи. Зимний холод, серое небо, заснеженная земля, тоскливый пейзаж. Поникшие, печальные линии. Пригорок, на который тяжело поднимается лошадка. Бледные лица детей. А лица крестьянки мы не видим. Только ее сгорбленную спину, опущенные плечи. И этого достаточно, мы чувствуем ее бесконечное отчаяние, правда? Все вроде очень просто… Но ведь недаром говорят: «Все гениальное — просто». Слышал когда-нибудь?

— Нет еще…

— А это и было гениально! Перов, может быть, сам тогда еще не догадывался, что он прокладывает новую широкую дорогу. В искусстве это называется «стиль» или «направление» — тоже напоминает о дороге, правда? Ты знаешь названия каких-нибудь стилей?

— Нет…

— Это красивые, часто иностранные слова, например, барокко, рококо, модерн… А можешь сказать, как называется, дорога, которую открыл Перов?

— Не знаю, — пожал плечами Кира. Может, «правда»?

— Почти угадал, — засмеялась мама. — Это направление называется «реализм». Да… А сейчас я покажу тебе еще одну, тоже очень печальную картину Перова. Она словно продолжает рассказ о судьбе этой семьи. Называется эта картина «Тройка». Знаешь, что это такое?

— Да. Так называют трех лошадей, которые… вместе бегут.

— Если они в одной упряжке. Как Гоголь написал — «Птица-тройка!» Для русских людей это слово было связано с радостью. Тройка — это звон бубенцов и колокольчиков, быстрый стук копыт, яркая упряжь лошадей… Это слово было связано с праздниками — свадьбой, ярмаркой, масленицей. А здесь, посмотри…

— Ничего себе! Они же еще дети!

— Да, тогда часто так бывало, что родители в деревнях не могли прокормить зимой своих детей и отдавали их в город, подмастерья, или «ученики». Там их ничему, конечно, не учили. Они были просто маленькими рабами. Видишь, какой холод, ветер, метель, крик ворон… И три подростка из последних сил тащат в горку огромную бочку воды. Бледные, оборванные и совершенно беззащитные…

— Мне даже глядеть не хочется… — посмотрел Кирилл на маму. Неужели так правда было?

— Да, было. Я понимаю, конечно, эту картину тяжело смотреть… Но Перов так и хотел… Чтобы у каждого сжалось сердце… Чтобы люди не проходили мимо… Посмотри, кто-то сзади подталкивает бочку, пытается помочь ребятам. Наверное, Перов написал этого человека не случайно… Как ты думаешь?

— Да… Он, наверное, хотел подсказать, что каждый может помочь…

— Мне тоже так кажется. И знаешь, что? Сейчас мы увидим совсем другого Перова! И это удивительно! После того, как он написал свои главные картины, вдруг оказалось, что он умеет и посмеяться, и просто порадоваться красоте жизни. Вот «Охотники на привале». Это всем почти известная работа. Видел когда-нибудь репродукции?

— Да… Но она такая большая, оказывается!