Рассматривая глянцевые журналы, он всегда думал о том, что эти люди на снимках, держащиеся так беззаботно, смеющиеся так радостно, замершие в таких непринужденных позах, на самом деле просто растянули свои губы в мучительной улыбке, крепко сжали пальцы, чтобы не было видно дрожи, а фотограф нажал на кнопку.
«Ты здесь сидишь, потому что больше тебе некуда податься, – ответила она сама себе, – потому что твой муж отказался дать тебе денег на то, что ты считаешь нужным.
медленно спросила старушка. Тоня покачала головой. Та присела на стул, подперла щеку ладонью и покачала головой. – Ай, Виктор, Виктор… – непонятно протянула она. – Хоть бы жене рассказал… – Что рассказал? – Ничего. Захочет, сам расскажет, я тут тебе не помощница. Чужие это дела, меня не касаются. А вот про Антонину могу сказать, никакого секрету нет: ведьма она калиновская, Антонина-то. И теперь к ней тебе прямая дорога. Двадцать лет назад
Глашка шла по дороге, всхлипывая и размазывая сопли и слезы по лицу. Чертова бабка опять отлупила ее без всякой причины: подумаешь, посуду не вымыла! А что она, служанка, что ли? За всеми убирай: за бабкой, за папашей, когда он пьяный заявляется, за Васькой… И ни погулять нормально, ни с девчонками посидеть. Что за жизнь у нее?! От жалости к себе Глашка опять разревелась. На сей раз бабка обидела ее вообще ни за что: все равно ведь она ту несчастную посуду вымыла бы, хоть и не сразу. Так ведь хочется отдохнуть после обеда! Вот не вернусь сегодня домой, подумала Глашка, останусь в лесу ночевать, умру там от холода. И как вы без меня будете дальше жить, а? Она представила бабкино лицо, когда та увидит Глашкино тело, и ей стало легче. Да, бабулечка, вот тогда ты пожалеешь, что лупила меня просто так, а будет поздно. И Васька хорош – ни заступиться, ни пожалеть. Еще и ругается иногда, сволочь. Лучше бы у нее вообще старшего брата не было! Но Глашка прекрасно понимала, что если бы не было Васьки, ей приходилось бы делать еще больше, но представлять, что занудный братец, вечно твердивший: «Глаша, помоги! Глаша, помоги!», исчез, было очень приятно. Перед лицом девочки живо встало длинное, немного лошадиное лицо старшего брата, и она сама удивилась, насколько хорошо помнит каждую его черточку. Даже все его противные прыщи, которые появились с месяц назад, отложились в Глашкиной памяти, не говоря уже об ужасных черных точках на носу. Если бы Глашка умела рисовать, она смогла бы с точностью воспроизвести портрет брата, но рисовать она не умела. Припекало. Глашка так быстро выскочила из дому, что забыла надеть платок, просидела за домом на солнцепеке целый час, но только теперь, выйдя за деревню, ощутила, как палит голову июльское солнце. Все дома она уже прошла и теперь брела совершенно бесцельно. Она подумала, не спрятаться ли от жары в лесу, но лес она не любила и идти туда не хотела. «Вот блин, сейчас еще и башку напечет!» – со злостью подумала Глафира, искренне считая, что и в жарище нынешней виновата та же бабка. А голову ей действительно напекло. Перед глазами девочки то и дело мельтешили черные круги и все плыло, а в ушах при резком движении раздавался тихий, неприятный звон. Уставшая, наревевшаяся Глашка свернула с дороги, прошла через луг и, не соображая толком, что делает, перелезла через чью-то ограду. Двери сарая оказались открыты, в доме и во дворе было тихо. Она улеглась на какую-то тряпку, закрыла глаза и моментально провалилась то ли в сон, то ли в забытье. Когда очнулась, был уже вечер. Сначала Глашка д
