автордың кітабын онлайн тегін оқу  Два генерала

Дмитрий Григорович

 

 

(Романъ изъ современной жизни.)

ГЛАВА ПЕРВАЯ
знакомитъ съ помѣщикомъ Люлюковымъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, доказываетъ, что платформы желѣзныхъ дорогъ сущая находка для людей сообщительныхъ.

Годъ тому назадъ, въ іюнѣ мѣсяцѣ, не помню только какого числа, у платформы одной изъ промежуточныхъ станцій Московско-Петербургской желѣзной дороги, показался коротенькій, кругленькій господинъ лѣтъ подъ пятьдесятъ, но очень еще оживленнаго, бодраго и даже храбраго вида.

Если, какъ говорятъ, каждый человѣкъ болѣе или менѣе похожъ на какое-нибудь животное, то незнакомецъ ближе всего напоминалъ тѣхъ мелкихъ, но весьма задорныхъ пѣтушковъ, которые извѣстны подъ именемъ "корольковъ".

Глаза его, табачнаго цвѣта, безпрестанно моргали; носъ, довольно объемистый, если взять въ расчетъ незначительность роста, бросалъ тѣнь на его усы, въ которыхъ сильно уже пробивала сѣдина. Одѣтъ онъ былъ по-лѣтнему, весь въ парусинѣ; даже картузъ, выкроенный на манеръ тѣхъ, какіе носятъ африканскіе стрѣлки, и тотъ былъ изъ парусины. Животъ его, выставлявшійся наподобіе груши, приподнималъ верхнюю часть панталонъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, округлялъ жилетъ, который, въ свою очередь, выпучивался часами и табакеркой, запрятанными въ боковые карманы.

Вообще говоря, наружность этого господина рекомендовала себя самымъ пріятнымъ образомъ: добрякъ смотрѣлъ изъ нея во всѣ глаза. Можно было держать сто противъ одного, что незнакомецъ служилъ прежде въ военной службѣ; было даже что-то такое въ его пріемахъ и походкѣ, что невольно говорило въ пользу кавалеріи противъ пѣхоты. Онъ могъ бы, кажется, съ успѣхомъ примѣнить къ себѣ слова Булгарина, нимало не рискуя возбудить недовѣріе: "Когда я былъ молодъ и служилъ въ уланахъ, я былъ очень ловокъ и славно танцовалъ мазурку!.."

Незнакомецъ, очевидно, только что вышелъ изъ экипажа: за стрижеными акаціями и клумбами, украшавшими обѣ стороны станціи, виднѣлась объемистая, старомодная карета, запряженная четверней довольно, впрочемъ, не казистыхъ коней.

Осмотрѣвшись на обѣ стороны дороги, господинъ въ парусинѣ, въ которомъ самый близорукій изъ его знакомыхъ давно бы узналъ Сергѣя Львовича Люлюкова, сосѣдняго помѣщика, сладко понюхалъ изъ лукутинской табакерки съ изображеніемъ саней и тройки. Исполнивъ эту операцію съ видомъ человѣка, у котораго мысли текутъ невозмутимо, стройно и пріятно, онъ взглянулъ на часы; послѣ чего коротенькія его ножки пришли въ движеніе и внесли своего владѣльца по ступенькамъ платформы.

Вокругъ пустота была страшная,-- совершенная тундра; солнце палило невыносимо, освѣщая спереди обгорѣлый еловый лѣсъ; влѣво и вправо убѣгали въ неизмѣримое плоское пространство сверкавшія полосы желѣзной дороги. Подстриженныя акаціи, клумбы съ цвѣтами, крашеныя рѣшетки, красивое зданіе станціи и самая дорога представлялась посреди всего этого чѣмъ-то въ родѣ пестраго шелковаго лоскутка, нашитаго на сермяжное, обдерганное рубище. Платформа была почти пуста. На одномъ концѣ нѣсколько бабъ и мужиковъ, въ ожиданіи поѣзда, жевали хлѣбъ, лежа на своихъ мѣшкахъ, перевязанныхъ покромками. На другомъ концѣ, бѣлокурый, курносый малый, въ сюртукѣ, только что открывалъ прилавокъ съ навѣсомъ. Но въ первую минуту это послѣднее лицо не было замѣчено Сергѣемъ Львовичемъ: блескъ платформы ослѣпилъ его совершенно.

Проведя нѣсколько разъ ладонью по глазамъ, Сергѣй Львовичъ прямо направился къ прилавку, передняя часть котораго видимо заставлялась принадлежностями съѣстной торговли. Прибытіе поѣзда не могло замедлиться, если взять въ соображеніе чудеса расторопности, выказываемыя бѣлокурымъ малымъ; пальцы его, весьма похожіе на свиныя сосиски, съ изумительною быстротой переходили отъ водокъ яркихъ цвѣтовъ къ бутербродамъ пыльнаго и затасканнаго вида, отъ папиросъ къ бутылкамъ винъ съ иностранными ярлыками, отъ сухого миндальнаго пирожнаго къ кучкамъ мѣдныхъ денегъ. Въ ту минуту, какъ подходилъ къ нему Сергѣй Львовичъ, бѣлокурый малый выставлялъ впередъ тарелку съ слоеными пирожками, такъ искусно уложенными лицевою стороной кверху, что путешественникъ могъ убѣдиться въ совершенной ихъ негодности тогда только, когда пирожокъ попадалъ уже въ ротъ и деньги за него были отданы.

Сергѣй Львовичъ очень удивился, встрѣтивъ въ конторщикѣ незнакомое лицо,

-- Я, братецъ, прежде не видалъ тебя здѣсь, произнесъ онъ, посылая въ носъ новую порцію табаку. -- Ты видно недавно опредѣлился?

-- Третьяго дня поступилъ.

-- Откуда?

-- Съ Кокинской станціи...

Сергѣй Львовичъ пытливо оглянулъ приказчика моргающими глазами; мгновеніе спустя, лицо его оживилось игривою мыслью, отъ которой ноздри его задвигались, а носъ самодовольно поморщился и потянулъ воздухъ.

-- Что бы ты сказалъ, братецъ, проговорилъ онъ, ухмыляясь,-- если бъ я, напримѣръ, съѣлъ у тебя нѣсколько пирожковъ, и вдругъ оказалось бы, что я забылъ взять съ собою деньги... а?

-- Мы торгуемъ на чистыя.

-- Ты развѣ меня не знаешь? спросилъ помѣщикъ, бодрясь и прищуриваясь.

-- Никакъ нѣтъ-съ.

-- Эй! Тарасенко! Тарасенко! закричалъ Сергѣй Львовичъ, увидя всходившаго на платформу унтеръ-офицера,-- поди-ка, братъ, сюда!

Тарасенко, у котораго лицо совершенно почти заслонялось бакенами, усами и бровями, подбѣжалъ дробнымъ шагомъ.

-- Здравія желаю, ваше высокоблагородіе! сказалъ онъ, почтительно выпрямляясь.

-- Вотъ, братецъ, не хочетъ мнѣ въ долгъ повѣрить, а? Какъ это тебѣ кажется, а? вымолвилъ Сергѣй Львовичъ, подмигивая на приказчика и самодовольно ухмыляясь.

-- Всего третій день здѣсь, сударь; онъ, сударь, впервой васъ видитъ, сказалъ Тарасенко. -- Изволите вѣрно кого-нибудь, сударь, дожидаться? добавилъ онъ, между тѣмъ какъ Сергѣй Львовичъ послалъ бутербродъ въ ротъ, обмазавъ его горчицей.

-- Да, жду жену и дочь: онѣ ѣздили въ Старую-Руссу, пить воды...

-- Давно, сударь, изволили уѣхать?

-- Мѣсяцъ назадъ; а ты ужъ и забылъ! ты же и чемоданы вѣшалъ.

-- Такъ точно съ! спохватился Тарасенко.

Сергѣй Львовичъ бросилъ гривенникъ на прилавокъ, конторщикъ поспѣшилъ подать ему сдачу; но Сергѣй Львовичъ возвратилъ ее назадъ, сказавъ съ добродушною улыбкой:

-- Возьми, братецъ, себѣ! себѣ возьми!

Послѣ чего съ самымъ довольнымъ видомъ пошелъ онъ въ другую сторону, сопровождаемый Тарасенко, который поминутно наклонялъ впередъ голову, какъ бы опасаясь не подоспѣть вовремя, когда заговоритъ помѣщикъ.

Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, Сергѣй Львовичъ сунулъ руку въ карманъ жилета, вынулъ монету и какъ бы въ разсѣянности опустилъ ее въ руку Тарасенко.

-- Напрасно, сударь, изволите безпокоиться... замѣтилъ служивый, принимая даръ съ большимъ, однакожъ, удовольствіемъ.

-- Возьми, братецъ, возьми; ты честный человѣкъ; а я люблю честныхъ людей! сказалъ поощрительно Сергѣй Львовичъ и отвернулъ лицо; при чемъ можно было замѣтить, что ноздри его двигались сильнѣе обыкновеннаго, а въ моргавшихъ глазахъ показалась влага, какъ у внезапно расчувствовавшагося человѣка.

Противъ станціи, Тарасенко зачѣмъ-то позвали. Сергѣй Львовичъ пошелъ далѣе по направленію къ водоему; поровнявшись съ группою бабъ и мужиковъ, онъ остановился.

-- Откуда вы? спросилъ онъ.

-- Изъ Рожновки, отозвалась одна изъ бабъ.

-- Ба! это значитъ вы всего въ двадцати верстахъ отъ меня! Дудиловку знаете?

-- Какъ же, батюшка!

-- Ну... а меня знаете? спросилъ Сергѣй Львовичъ, потягивая носомъ воздухъ.

-- Нѣтъ, касатикъ... проговорила баба, разинула ротъ, выпучила глаза и стала подниматься; остальныя лица группы лѣниво и нехотя послѣдовали ея вримѣру.

-- Не надо! не надо; лежите!.. торопливо предупредилъ помѣщикъ,-- я такъ только спрашиваю; ложитесь, повторяю вамъ!

На этомъ самомъ мѣстѣ онъ внезапно былъ прерванъ отдаленнымъ свисткомъ локомотива; онъ живо обернулся назадъ и торопливо зашагалъ по платформѣ, не отрывая глазъ отъ дымнаго столба и черной точки, которые быстро приближались. Минуты двѣ спустя, уже можно было различить паровозъ и машиниста, который двигалъ локтями. Еще минута,-- паровозъ, шипя и фыркая, прокатилъ мимо, таща за собою нескончаемую цѣпь вагоновъ; раздался еще свистъ,-- и поѣздъ остановился.

Въ первую секунду, Сергѣй Львовичъ рѣшительно не зналъ, въ какую сторону направить шаги свои; его моргающіе глаза, казалось, разомъ хотѣли проникнуть во всѣ окна вагоновъ; публика, хлынувшая на платформу, окончательно привела его въ замѣшательство. Онъ ринулся вправо, потомъ влѣво, наскочилъ на двухъ худощавыхъ дамъ, которыя суетливо переходили платформу, бросая вокругъ безпокойные взгляды и какъ бы отыскивая чего-то,-- попалъ между двумя мужчинами, которые закуривали папироски у одной спички, чуть не сшибъ съ ногъ кадета съ яблоками въ рукахъ и, но всей вѣроятности, долго бы еще метался безъ успѣха, если бы неожиданно, въ сторонѣ, не послышался знакомый дѣтскій голосъ:

-- Папаша! напаша, мы здѣсь!

Вслѣдъ затѣмъ, хорошенькая бѣлокурая дѣвочка, веселая и рѣзвая какъ птичка, бросилась ему на шею.

-- Ба! Вѣрокъ! здравствуй, здравствуй, мой ангелочекъ!.. Всѣ здоровы? гдѣ же мамаша? гдѣ она? заговорилъ Сергѣй Лъвовичъ, нѣжно цѣлуя дочь, но въ то же время блуждая глазами во всѣ стороны.

-- Мамаша здѣсь... пойдемъ... она здѣсь! кричала дѣвочка, увлекая впередъ отца.

У одного изъ переднихъ вагоновъ стояла широкая дама, съ лицомъ круглымъ, какъ сайка, но однакожъ болѣзненнымъ, увядшимъ и совершенно лишеннымъ опредѣленнаго выраженія; тончайшій наблюдатель человѣческой физіономіи, и тотъ ничего бы не сказалъ, кромѣ того развѣ, что дама эта по всей вѣроятности жестоко устала и ее сильно клонитъ ко сну. Вялые глаза ея, цвѣта фіалки, крѣпко вываренной въ молокѣ, нехотя вращали мутные, луженые взгляды. При видѣ Сергѣя Львовича, она сдѣлала шагъ впередъ; но въ ту же секунду остановилась, задержанная одышкой и слезами; надъ глазами ея, вмѣсто бровей, показалисъ вдругъ два красныя пятна.

Не успѣла она поднести платокъ къ глазамъ, какъ уже Сергѣй Львовичъ дѣлалъ усилія, стараясь обхватить ея талію своими коротенькими руками.

-- Успокойся, Sophie... Дома всѣ здоровы! я здѣсь! видишь: я здѣсь! все благополучно! здравствуй, мой другъ, здравствуй! повторялъ онъ, устанавливаясь на цыпочки какъ танцоръ, чтобы достать губами до ея щекъ, которыя, какъ кисель, задрожали отъ его поцѣлуевъ.-- Но oôo всемъ этомъ поговоримъ послѣ, послѣ! продолжалъ онъ.-- Гдѣ Аннушка? въ другомъ отдѣленіи?.. Надо позаботиться, чтобы скорѣе вынули вещи изъ вагона.

-- Мамаша отдала багажные билеты кондуктору, живо вмѣшалась дѣвочка.

-- Прекрасно! ну, а мѣшки? твой рабочій ящикъ? суетливо подхватилъ Сергѣй Львовичъ,-- они еще въ вагонѣ?.. я сейчасъ... ты, Sophie, подожди пока здѣсь... сядь сюда на скамейву... здѣсь совершенно безопасно... я сейчасъ.

Сказавъ это, онъ юркнулъ съ дѣвочкой въ вагонъ и, минуту спустя, явился оттуда, отдуваясь подъ тяжестью узловъ и коробковъ.

-- Сидите здѣсь; сію минуту отыщу Аннушку; распоряжусь насчетъ чемодановъ, проговорилъ онъ, бросаясь въ толпу и, съ первыхъ шаговъ, снова наталкиваясь на двухъ худощавыхъ дамъ, которыя бѣжали теперь съ другой стороны, но съ прежнимъ безпокойствомъ продолжали бросать растерянные взгляды, какъ бы отыскивая чего-то. Нѣсколько далѣе, онъ встрѣтилъ Аннущку; она объявила, что чемоданы уже вынуты и она приставила къ нимъ солдата; Сергѣй Львовичъ велѣлъ ей итти къ вещамъ, а самъ поспѣшилъ возвратиться къ женѣ и дочери.

-- Вещи всѣ вынуты; при нихъ Аннушка и солдатъ, сказалъ онъ, заботливо наклоняясь къ женѣ. -- Ну что! какъ ты себя теперь чувствуешь, какъ твои нервы? Это главное!.. помогли воды?.. кажется, все благополучно!.. у насъ также все хорошо! Надо будетъ однако подождать отхода поѣзда; будетъ удобнѣе: суеты меньше... Ахъ, Боже мой! воскликнулъ вдругъ Сергѣй Львовичъ,-- подожди меня здѣсь одну секунду...

-- Куда ты, Serge?.. произнесла супруга кисло-слезливымъ голосомъ.

-- Я сейчасъ... только два слова... сію секунду! возразилъ супругъ, стремительно продираясь къ толпѣ, обступившей буфетъ, и усиливаясь протискаться къ высокому господину въ генеральской шинели.

Поровнявшись съ генераломъ, Сергѣй Львовичъ пріосанился, пожалъ плечами и кашлянулъ; онъ принялъ сначала видъ, какъ будто не замѣчаетъ сосѣда; черты его прыгали однакожъ отъ усилій сдержать нетерпѣніе. Цѣль его очевидно состояла въ томъ, чтобы попастъ въ лучъ зрѣнія сосѣда, но такъ однакожъ, чтобы послѣдній первый его замѣтилъ и первый къ нему обратился. Но такъ какъ это не удавалось, а съ другой стороны, съ минуты на минуту долженъ былъ послышаться звонокъ, Сергѣй Львовичъ сдѣлалъ еще шагъ впередъ и сталъ въ самый упоръ генералу. Тотъ только посторонился. Сергѣй Львовичъ, дорожившій каждою секундой времени, рѣшился тогда прямо приступить къ дѣлу.

-- Вы меня не узнаете, ваше превосходительство? произнесъ онъ, охорашиваясь.

-- Виноватъ... пробормоталъ генералъ, наклоняясь съ привѣтливою улыбкой.

-- Люлюковъ... Сергѣй Львовичъ... поспѣшилъ сказать помѣщикъ.

Но такъ какъ это, повидимому, ничего не объяснило генералу, Сергѣй Львовичъ прибавилъ:

-- Помните, ваше превосходительство, четыре года назадъ, мы вмѣстѣ обѣдали въ Петербургѣ у родственника моего, Помпея Николаевича Пыщина?

-- Ахъ, какъ же... очень пріятно... сказалъ генералъ, между тѣмъ какъ Сергѣй Львовичъ видимо захлебывался отъ внутренняго удовольствія, и ноздри его расширились и двигались...

-- Вы также ѣдете?.. Какъ же мы не встрѣтились? спросилъ генералъ.

-- Нѣтъ, я не ѣду, ваше превосходительство... Я ждалъ жену, которая ѣздила въ Старую Руссу на воды... У меня тутъ подлѣ имѣнье... Вы не можете себѣ представить, ваше превосходительство, какъ это удобно: сосѣдство съ желѣзною дорогой...

На этомъ мѣстѣ раздался звонокъ, и Сергѣй Львовичъ долженъ былъ заключить свою рѣчь торопливымъ пожатіемъ руки, которую подалъ ему генералъ, спѣшившій въ свой вагонъ. Чтобы не быть опрокинутымъ толпой, хлынувшею съ платформы, Сергѣй Львовичъ приблизился къ вагонамъ и снова увидѣлъ двухъ худощавыхъ дамъ, бѣгавшихъ съ растерянными глазами; лица ихъ выражали на этотъ разъ совершенное отчаяніе; Сергѣй Львовичъ явственно даже разслышалъ, какъ одна изъ нихъ шепнула другой: "Mon Dieu, qu'allons nous faire?!.." Въ другое время Люлюковъ, отличавшійся вообще большой услужливостью, не преминулъ бы тѣмъ или другимъ способомъ вывести ихъ изъ затруднительнаго положенія; но, во-первыхъ, онъ уже опоздалъ для этого; во-вторыхъ, обязанности супруга и отца давно призывали его на другой конецъ платформы.

-- Прекрасно! все уже здѣсь:-- и чемоданы, и Аннушка!.. заговорилъ онъ, подбѣгая къ женѣ и дочери, подлѣ которыхъ суетились: горничная, солдатъ Тарасенко и еще лакей въ синей, довольно потертой ливреѣ, съ красными выпушками.-- Берите вещи, пойдемте... теперь мы можемъ отправиться... Дай мнѣ руку, мой другъ... Вѣрокъ, ступай впередъ!.. Ты однакожъ прости меня, душа моя, что я оставилъ васъ однѣхъ, торопливо подхватилъ Сергѣй Львовичъ,-- я нисколько не виноватъ! Ты знаешь, у меня вездѣ столько знакомыхъ! Меня всѣ знаютъ! я и радъ бы... но это совершенно противъ моей воли... пойдемте скорѣе, чтобы снова кого-нибудь не встрѣтить... Вѣрокъ, ступай впередъ!..

Въ отвѣтъ на такія оправданія, Софья Алексѣевна (такъ звали Люлюкову) не произнесла ни слова; луженые глаза ея смотрѣли совсѣмъ въ другую сторону; повидимому, она не слыхала даже, что говорилъ Сергѣй Львовичъ.

Спустившись съ платформы и обогнувъ станцію, семейство вышло на площадку, гдѣ ожидала ихъ старомодная карета. Кучеръ, сидѣвшій на козлахъ съ вытянутыми вожжами, снялъ обѣими руками шляпу и поклонился. Минуту спустя, вещи были уложены и всѣ усѣлись. Лошади дружно рванули, карета двинулась и тутъ же повернула на пыльный проселокъ.

ГЛАВА ВТОРАЯ,
въ которой кротость семейныхъ сценъ омрачается столкновеніемъ несогласныхъ взглядовъ на вещи.

Говоря по справедливости, собственно теперь только надлежало судить о томъ, насколько Сергѣй Львовичъ обрадовался пріѣзду жены. До сихъ поръ радость, развлекаемая, какъ мы видѣли, то тѣмъ, то другимъ обстоятельствомъ, не имѣла положительно никакой возможности сосредоточиться; она, естественно, могла вполнѣ высказаться только на свободѣ. Такъ дѣйствительно и случилось.

Не взирая на большія неудобства, представляемыя толчками кареты, Сергѣй Львовичъ не переставалъ припадать къ рукѣ жены и цѣловалъ дочь со всею горячностью нѣжнѣйшаго отца; онъ въ то же время осыпалъ ихъ заботливыми разспросами о томъ, хорошо ли онѣ совершили путешествіе, гдѣ были, что видѣли, какая была погода, въ какихъ гостиницахъ останавливались, и проч.

Софья Алексѣевна, между тѣмъ, только разъ обратилась къ мужу: ей хотѣлось узнать, получилъ ли онъ въ ея отсутствіе письмо отъ сына.

-- Получилъ, возразилъ супругъ,-- но развѣ ты не видалась съ нимъ въ Петербургѣ?

-- Нѣтъ...

-- Стало-быть, онъ еще въ Дерптѣ; мудренаго нѣтъ: онъ только что кончилъ свою диссертацію; вѣроятно, это обстоятельство задержало его лишнее время. Онъ пишетъ, впрочемъ, что все благополучно, все такъ хорошо, какъ нельзя быть лучше... Онъ думаетъ навѣрно пріѣхать ко дню твоего рожденія... Но ты что-то не весела, мой другъ, замѣтилъ Сергѣй Львовичъ, неожиданно перебивая самого себя,-- лицо твое ясно говоритъ мнѣ объ этомъ... Если я не привезъ дѣтей встрѣчать тебя, такъ это потому, во-первыхъ, что они не умѣстились бы въ маленькомъ тарантасѣ; большой тарантасъ до сихъ поръ еще не возвращаетъ этотъ проклятый кузнецъ... во-вторыхъ, я отчасти сдѣлалъ это съ умысломъ: мнѣ хотѣ.тось раздѣлить радость встрѣчи; я такъ расчелъ: на станціи -- буду я; при въѣздѣ въ деревню -- дѣти!.. Тебѣ, однакожъ, кажется, не совсѣмъ-то удобно сидѣть?.. прислонись сюда... еще... еще немножко... вотъ такъ!.. Скажи-ка теперь, что дѣлается въ Петербургѣ? Ты, конечно, видѣла дядю Помпея Николаевича, заключилъ Сергѣй Львовичъ, нетерпѣливо моргая глазами.

-- Да, онъ былъ у меня; потомъ я къ нему поѣхада...

-- Ахъ, папаша, какъ хорошо у дядюшки! живо вмѣшалась Вѣрочка. -- Какая у него дача, какъ много цвѣтовъ! Онъ живетъ на Аптекарскомъ островѣ... такъ, мамаша?.. Мы тамъ вѣдь были! Какой великолѣпный садъ...

-- Ну, какъ вообще былъ съ тобою Помпей Николаевичъ?.. озабоченнымъ тономъ спросилъ Люлюковъ, трепля въ то же время щечку дочери.

-- Какъ всегда; онъ очень хорошо меня принялъ... возразила какъ бы черезъ силу Софья Алексѣевна.

-- Сегодня же напишу ему и буду благодарить его! съ чувствомъ проговорилъ Сергѣй Львовичъ.

Софья Алексѣевна хотѣла что-то еще прибавить, но въ эту самую минуту Вѣрочка, не перестававшая выглядывать на дорогу, закричала, что видна деревня; при этомъ Люлюкова замолкла и опустилась на подушки.

-- Мамаша, мамаша, кричала дѣвочка,-- посмотри, вотъ ужъ и садъ показался! Сейчасъ пріѣдемъ! сейчасъ! подхватила она, радостно подпрыгивая.-- Охъ, какъ мнѣ хочется скорѣе увидать Катю, Соню, Кокошу... тетю Зину... Ольгу Ивановну... всѣхъ, всѣхъ хочу видѣть!.. вотъ и садъ нашъ... мамаша! вотъ Катя и Соня!

При этомъ извѣстіи, пухлое лицо Софьи Алексѣевны окончательно раскисло, и она поспѣшила приложить къ нему платокъ. Сергѣй Львовичъ торопливо придвинулся къ женѣ, взялъ ея руку и также заморгалъ глазами; предстоящая сцена не могла не производить на него своего разслабляющаго дѣйствія; онъ самъ былъ очень слезливъ и нервенъ,-- особенно стало это замѣтно въ послѣдніе два года послѣ обнародованія эманципаціи...

Карета, миновавъ большую, сѣрую деревню, лѣпившуюся на берегу пруда, повернула вдругъ въ длинную березовую аллею. Въ глубинѣ ея показался домъ и уголъ стараго сада; минуту спустя, изъ сосѣднихъ кустовъ вышла на дорогу группа дѣтей въ бѣлыхъ платьяхъ.

-- Вотъ они! вотъ они! Я ихъ всѣхъ вижу! восторженно закричала Вѣрочка, хлопая въ ладоши.

Сергѣй Львовичъ поспѣшно высунулся изъ окна.

-- Скорѣй, скорѣй! крикнулъ онъ кучеру. -- Полно, другъ мой... присовокупилъ онъ, ныряя опять въ карету и приступая къ женѣ, которая начала всхлипывать. -- Нѣтъ, я вижу, твои нервы нисколько не поправились... Ты напрасно такъ распускаешься...

Сергѣй Львовичъ, самъ, повидимому, крѣпившійся черезъ силу, приказалъ кучеру остановиться, какъ только услышалъ дѣтскіе голоса.

Едва приказаніе было исполнено, онъ распахнулъ дверцы кареты, высадилъ сначала дочь, потомъ приступилъ къ высаживанію жены, соблюдая, чтобъ она отъ волненія и слезъ, застилавшихъ зрѣніе, не оступилась какъ-нибудь на подножкахъ.

Прежде еще, чѣмъ Софья Алексѣевна успѣла утвердиться на землѣ, мальчикъ лѣтъ шести и двѣ дѣвочки повисли на ея шеѣ. Сергѣй Львовичъ, желая облегчить жену, попробовалъ было приподнять дѣтей и придержать ихъ на вѣсу; но не осилилъ и ограничился тѣмъ, что ухватилъ жену подъ руку. На выручку, къ счастію, подоспѣла костлявая особа женскаго пола съ тощимъ лицомъ, украшеннымъ парою водянистыхъ глазъ на выкатѣ и римскимъ носомъ, въ значительной уже степени подсушеннымъ временемъ; тщательно гофрированныя бандо рѣденькихъ бѣлокурыхъ волосъ, сердоликовая брошка на груди и пудра на лицѣ служили яснымъ доказательствомъ заблужденій человѣческихъ касательно борьбы противъ силъ природы. Дама эта (слѣдовало бы сказать: дѣвица, потому что она не была еще замужемъ), имѣвшая въ общемъ своемъ ансамблѣ большое сходство съ подстрѣленною цаплей, доводилась Люлюковой дальнею родственницей; онѣ воспитывались въ одномъ институтѣ, и съ тѣхъ поръ никогда не разлучались.

Тутъ находилась еще гувернантка Люлюковыхъ,-- молоденькая, весьма не дурная собой брюнетка, съ волосами коротко остриженными и завитыми, какъ говорится, "въ крутую". Съ перваго взгляда можно было узнать въ ней образчикъ тѣхъ дѣвушекъ, которыхъ въ среднихъ провинціальныхъ кругахъ называютъ обыкновенно "барышнями-растрепе", а въ губернскихъ, уже болѣе утонченныхъ кругахъ, "барышнями съ растрепанными чувствами". Если только подобныя опредѣленія основываются въ наружныхъ свойствахъ, гувернантка Люлюковыхъ вполнѣ ихъ оправдывала. Кринолинъ ея, качавшійся какъ колоколъ, странно выпучивался какъ-то на одинъ бокъ; рубашка изъ краснаго кумача, обшитая бѣлыми шнурками, была весьма сомнительной свѣжести; колечки на рукахъ обращали вниманіе на ея пальцы съ объѣденными ногтями. Въ ея походкѣ, взглядѣ, было что-то невыразимо самоувѣренное, заносчивое, смѣлое и рѣшительное. Она казалась очень веселою; можно было думать,-- картина трогательной семейной встрѣчи пробуждала въ ней такое чувство.

-- Дѣти, тише, осторожнѣе; не бросайтесь такъ!.. говорилъ разнѣженный Сергѣй Львовичъ, удерживая особенно мальчика, который, повиснувъ на шеѣ матери, барабанилъ безъ милосердія ногами по ея животу,-- ну, довольно, полно!.. Вы довольно выказали вашу радость... Мамашенька вѣритъ, что вы радуетесь ея пріѣзду... мамашенька совершенно вѣритъ...

Тутъ хорошенькая гувернантка поспѣшила даже отвернуться и закашляться: смѣхъ душилъ ее.

Освобожденная отъ дѣтей, Люлюкова поступила въ объятія Зинаиды Львовны (такъ звали подругу дѣтства); послѣдняя съ какою-то пламенною восторженностью обвила Софью Алексѣевну руками и подняла даже при этомъ глаза къ небу. Послѣ этого Люлюкова, дѣйствительно очень уставшая отъ волненій и дороги, обратилась къ гувернанткѣ.

Та ограничилась пожатіемъ руки, и поклонилась съ какимъ-то вычурнымъ достоинствомъ.

-- Ну, mesdames, домой! Дѣти, маршъ впередъ! вмѣшался Сергѣй Львовичъ. -- Ба! да гдѣ же Коко! Коко? обратился онъ къ мальчику, который въ это время успѣлъ вскарабкаться на козлы кареты.-- Коко, что это значитъ? кто тебѣ позволилъ? И, наконецъ, какъ тебѣ, братецъ, не стыдно! мамаша только-что пріѣхала, а ты, вмѣсто того, чтобы быть съ ней, какъ сестры,-- ты взлѣзъ на козлы... Стыдись, братецъ, стыдись! Слѣзай скорѣй!

-- Николай Сергѣевичъ, пожалуйте къ паненькѣ, пробасилъ кучеръ.

Коко, взявшій уже одну вожжу въ руки, не тронулся съ мѣста; онъ только побагровѣлъ.

-- Николай Сергѣевичъ, пожалуйте, я васъ возьму на ручки... сказалъ въ свою очередь лакей въ потертой ливреѣ.

Но шестилѣтній Николай Сергѣевичъ, въ отвѣтъ на это, отвернулся и запищалъ тоненькимъ голоскомъ.

-- Коко, сію минуту домой! закричалъ Сергѣй Львовичъ, не обращая никакого вниманія на знаки, которые подавала ему Зинаида Львовна.

Зная вспыльчивый нравъ Сергѣя Львовича и предвидя сцену, Зинаида Львовна мигнула дѣтямъ, и, нѣжно взявъ подъ руку Люлюкову, повела ее скорѣе къ дому.

-- Сидоръ! энергически крикнулъ между тѣмъ Сергѣй Львовичъ, обратясь къ лакею.-- Сидоръ, сними съ козелъ Николая Сергѣевича и неси его въ домъ!

Распорядившись такимъ образомъ, Сергѣй Львовичъ зашагалъ, чтобы догнать жену, но былъ остановленъ гувернанткой.

-- Извините меня, сказала она, бойко поглядывая своими черными глазами,-- не могу я вамъ въ этомъ сочувствовать. Это... это совершенный деспотизмъ...

-- Въ чемъ сочувствовать? Какой деспотизмъ? нетерпѣливо спросилъ Люлюковъ, прислушиваясь съ видимымъ неудовольствіемъ къ воплямъ сына, который неистово бился на рукахъ Сидора.

-- Что за бѣда, что мальчику хотѣлось посидѣть на козлахъ?..

-- Помилуйте, Ольга Ивановна, горячо вступился Сергѣй Львовичъ,-- мать только-что пріѣхала, не успѣла поцѣловать его, какъ онъ уже шмыгъ на козлы... Что же это такое, въ самомъ дѣлѣ?.. Надо ему внушить... необходимо внушить...

-- Нѣтъ-съ, какъ хотите, это деспотизмъ, самый возмутительный деспотизмъ! заговорила въ свою очередь и такъ же горячо Ольга Ивановна,-- вы этимъ только насилуете въ ребенкѣ свободное проявленіе личности! Ему хочется обнять мать,-- прекрасно. Хочется вмѣсто того сѣсть на козлы,-- что за бѣда? Дайте ему волю располагать, по крайней мѣрѣ, своими чувствами! Заставляя его насильственно исполнять ваши желанія, вы подавляете въ немъ личное чувство и убиваете въ немъ всякую индивидуальность! продолжала Ольга Ивановна, не замѣчая, въ увлеченіи своемъ, насколько взглядъ ея касательно естественнаго развитія мальчиковъ расходился со взглядомъ на дѣвочекъ, которыхъ муштровала она самымъ крутымъиобразомъ, заставляя ихъ съ утра до вечера долбить такіе предметы, которые ей самой были и скучны, и не подъ силу.-- Да, Сергѣй Львовичъ, заключила Ольга Ивановна, потрясая своими локонами,-- дѣйствуя такимъ образомъ съ ребенкомъ, вы отнимаете у него всякую иниціативу, всякую самостоятельность!

-- О какой самостоятельности вы мнѣ говорите? Я право васъ не понимаю! воскликнулъ разгоряченный помѣщикъ.-- Какая самостоятельность въ шестилѣтнемъ мальчуганѣ? Я хочу, чтобы прежде всего онъ меня слушалъ: вотъ и вся тутъ иниціатива! Другой я не знаю,-- да-съ, и больше ничего!.. заключилъ онъ, поворачиваясь спиною и поспѣшая присоединиться къ семейству, которое подходило къ дому.

Пропустивъ Сергѣя Львовича и заклеймивъ его затылокъ презрительнымъ взглядомъ, Ольга Ивановна, къ великому удивленію, не выказала, однакожъ, никакого участія къ судьбѣ бѣднаго Коко, который тутъ же, въ двухъ шагахъ, продолжалъ биться и кричать на рукахъ Сидора. Она прошла мимо такъ же равнодушно, какъ бы его вовсе не было; бѣдный Коко не удостоился даже одной искры того огня, который пылалъ въ глазахъ Ольги Ивановны, когда она защищала его нравственную независимость.

Надо думать, назначеніе Ольги Иваповны состояло въ томъ, чтобы быть только проводникомъ идей извѣстнаго рода; горизонтъ ея дѣйствій ограничивался, вѣроятно, скорѣе распространеніемъ гуманитарныхъ и прогрессивныхъ началъ, чѣмъ примѣненіемъ ихъ къ практикѣ; послѣднимъ, какъ дѣломъ нѣкоторымъ образомъ уже матеріальнымъ, примѣнительнымъ и слѣдовательно второстепеннымъ, могли заниматься обыкновенныя личности -- трутни человѣчества.

Заклеймивъ удалявшагося ретрограда новымъ презрительнымъ взглядомъ, "отвлеченная" Ольга Ивановна направилась къ дому, который... Но нѣтъ, пусть лучше домъ будетъ въ слѣдующей главѣ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
"Ненасытный верзила", со включеніемъ и разныхъ домашнихъ обитоятельствъ и частныхъ соображеній.

Домъ въ Дудиловкѣ, если смотрѣть на него со стороны старой почтовой дороги, откуда виднѣлся онъ верстъ за восемь, рекомендовалъ себя какъ нельзя лучше: огромный, въ два этажа, съ мезонинами, надстройками и надворными флигелями, онъ издали принималъ величественный видъ замка и невольно поражалъ каждаго путешественника, одареннаго сколько-нибудь близорукостью. Вблизи было, однакожъ, совсѣмъ не то: вблизи величавость исчезала, какъ исчезаетъ часто величавость, когда начинаешь разсматривать ее на близкомъ разстояніи. Глазъ встрѣчалъ неуклюжее, изветшалое строеніе, Богъ вѣсть, какъ еще державшееся. Дѣло въ томъ, что это былъ одинъ изъ тѣхъ домовъ, которые строились, лѣтъ семьдесятъ назадъ, помѣщиками, имѣвшими тысячи полторы душъ. Доставаясь потомъ по наслѣдству сыну или внуку, которымъ пришлось получить по раздѣлу всего душъ триста, дома этого рода ставятъ послѣднихъ въ чрезвычайно критическое положеніе; положеніе доходитъ до трагическаго, когда наслѣдникъ въ триста душъ,-- какъ, напримѣръ, Сергѣй Львовичъ,-- считаетъ священнѣйшею своею обязанностью поддержать достойнымъ образомъ жилище своихъ предковъ. Уже одна починка крыши и возобновленіе рамъ во второмъ этажѣ до такой степени подрѣзали финансы Сергѣя Львовича, что онъ тутъ же заложилъ бы свои триста душъ, если бъ это не было уже сдѣлано его предшественникомъ. Словомъ сказать, домъ поглотилъ бы Сергѣя Львовича, какъ въ блаженныя времена китъ поглотилъ Іону; но встрѣтилось, къ счастью, обстоятельство, которое неожиданно его выручило.

Люлюковъ, посѣщавшій съ похвальнымъ рвеніемъ дворянскіе выборы и выбранный, наконецъ, въ дворянскіе предводители (съ этою цѣлью собственно и было предпринято возобновленіе дома), былъ на второе трехлѣтіе неожиданно забаллотированъ. Вотъ это какъ случилось. Сначала гг. дворяне, преисполненные чувствомъ сердечной признательности къ бывшему своему предводителю, неотступно просили его не оставлять своего поста и вновь баллотироваться. Сергѣй Львовичъ, какъ принято обыкновенно въ такихъ торжественныхъ случаяхъ, поблагодаривъ гг. дворянъ, началъ отказываться, приводя въ оправданіе домашнія свои обстоятельства (голосъ его былъ сильно растроганъ и онъ нѣсколько разъ прикладывалъ руку къ сердцу); просьбы гг. дворянъ были, однакожъ, такъ убѣдительны, въ ихъ голосѣ и взглядахъ проглядывало столько искренняго чувства, что Сергѣй Львовичъ не могъ бы не согласиться даже въ томъ случаѣ, если бы въ самомъ дѣлѣ питалъ жестокое намѣреніе отказаться.

Когда послѣ баллотировки сосчитаны были шары, открылось, что гг. дворяне единодушно забаллотировали Люлюкова, или, какъ выражаются въ провинціи: "чистоганомъ прокатили его на вороныхъ".

Случай, когда гг. дворяне убѣдительно просятъ кого-нибудь баллотироваться, и потомъ на чистоту забаллотировываютъ, хотя самъпо-себѣ не представляетъ ничего новаго, сдѣлалъ тѣмъ не менѣе сильное впечатлѣніе на Сергѣя Львовича. Отказавшись отъ предводительства и даже отъ сношеній съ дворянами своего уѣзда, Сергѣй Львовичъ объявилъ, что не станетъ давать ни копейки на поддержку "ненасытнаго верзилы",-- такъ называлъ онъ обыкновенно прадѣдовскій домъ. Въ то же время рѣшено было переселиться въ Москву, съ тѣмъ, чтобы пріѣзжать въ Дудиловку только на лѣтніе мѣсяцы.

Не случись, впрочемъ, баллотировки, Люлюковъ, все равно, рано или поздно, пришелъ бы къ тому же концу, относительно переѣзда въ столицу.

Уже доказано рядомъ самыхъ точныхъ изслѣдованій надъ природою человѣка, что какъ только финансы какого-нибудь смертнаго приходятъ въ колебаніе или упадокъ, первая забота такого смертнаго состоитъ не въ томъ, чтобъ ихъ поправить, но въ томъ, чтобы скрыть, что финансы поколебались.

Въ вровинціи всего труднѣе достигнуть такой цѣли. Главнымъ препятствіемъ служитъ здѣсь слишкомъ большая короткость отношеній между людьми; короткость эту обусловливаетъ патріархальность сельскихъ нравовъ. Скромнѣйшій гость, заживаясь нѣсколько дней сряду у сосѣда, поневолѣ поставленъ въ необходимость бросить нѣсколько взглядовъ въ бокъ и уловить нѣсколько чертъ изъ закулисной обстановки гостепріимнаго крова. Всего этого, конечно, не можетъ случиться въ городѣ; тамъ даже любознательный гость рѣдко найдетъ случай заглянуть дальше гостиной.

Въ деревнѣ, слѣдовательно, малѣйшая экономическая перемѣна, вынужденная вашими обстоятельствами (не говорю уже объ уменьшеніи слугъ и лошадей; но если, напримѣръ, въ прошломъ году за обѣдомъ на именинахъ жены подавалась спаржа, а въ нынѣшнемъ ее замѣнилъ шпинатъ съ крутыми яйцами), все это никакъ не ускользнетъ отъ проницательности сосѣда и неминуемо послужитъ ему комментаріемъ для опредѣленія грустнаго факта, что дѣла ваши въ значительной степени приходятъ въ упадокъ.

Изъ этого ясно слѣдуетъ, что какъ только провинціальнаго жителя, какъ говорится, "схватитъ поперекъ живота", первая его забота должна состоять въ томъ, чтобы какъ можно скорѣе перебраться въ столицу. Начать съ того: вѣсть о вашемъ отъѣздѣ не успѣетъ еще распространиться по уѣзду, какъ уже почувствуется поворотъ въ мнѣніяхъ касательно вашей особы; слухи о вашемъ разстройствѣ, подтверждаемые шпинатомъ съ крутыми яйцами, замѣнившими спаржу, и также другими не менѣе убѣдителышми доказательствами, тотчасъ же встрѣтятъ энергическій отпоръ въ самомъ фактѣ отъѣзда. Всѣ заговорятъ въ одинъ голосъ: "Г* уѣхалъ съ семействомъ на зиму въ столицу; гдѣ же, говорили, разстроенныя его дѣла? Все вздоръ, стало-быть, чепуха, нелѣпица и сплетни!" Возстановивъ себя такимъ образомъ до извѣстной степени въ глазахъ общества, вы извлекаете изъ вашей поѣздки ту еще выгоду, что самые эти толки неминуемо произведутъ благотворное дѣйствіе на ваше самолюбіе; послѣднее очень важно, если принять во вниманіе, что при разстроенныхъ обстоятельствахъ самолюбіе всегда болѣе или менѣе находится въ раздраженномъ состояніи. Но это еще не все: оторвавшись отъ деревни какъ коренной ея житель, пріѣзжая туда только на лѣто, а на зиму снова отправляясь въ столицу, вы можете смѣло поздравить себя съ разрѣшеніемъ труднѣйшаго жизненнаго вопроса: вы освободили себя разъ навсегда отъ роли домохозяина, которая (припомните сами!) служила вамъ всегда, при безденежьи, источникомъ самыхъ назойливыхъ огорченій. Принимая сосѣда лѣтомъ въ деревнѣ, вы сами теперь поспѣшите предупредить его относительно царствующаго вокругъ безпорядка; вы первый теперь обратите его вниманіе на треснувшую штукатурку, на бревенчатыя стѣны, на полинявшіе обои: "Мы здѣсь, какъ видите, ведемъ совершенно бивачную жизнь; главная наша квартира собственно въ Москвѣ, говорите вы, производя увеселительные жесты, приправленные добродушною улыбкой,-- согласитесь сами: для двухъ-трехъ мѣсяцевъ не стоитъ устраивать; къ тому же, лѣтомъ вездѣ хорошо. Былъ бы свѣжій воздухъ и садъ для дѣтей,-- это главное!"

Въ Москвѣ вы не перестаете жаловаться гостямъ на тѣсноту и неудобства помѣщенія: "Мы здѣсь какъ на бивакѣ, повторяете вы съ тѣми же увеселительными жестами и улыбками:-- ни гостиной порядочной, ни залы, гдѣ бы дѣти могли рѣзвиться свободно... какъ, напримѣръ, въ деревнѣ. Москва ваша,-- ужасъ! Не требуй этого воспитаніе дѣтей, мы никогда не разстались бы съ деревней; здѣсь не столько живешь, сколько, такъ-сказать, временно прозябаешь..." и т. д.

Короче, изъ всѣхъ способовъ, изобрѣтенныхъ въ послѣднее время помѣщиками, которые явно уже разстроились, но желаютъ еще поддержать свое достоинство, способъ переселенія на зиму въ столицу, подъ предлогомъ воспитанія дѣтей, самый удобный и вѣрный.

Отказавшись давать деньги на поддержку "верзилы", Сергѣй Львовичъ счелъ также необходимымъ отказаться отъ плановъ преобразованія внутри дома. Все осталось почти въ томъ же видѣ, какъ было въ старину. Зала, гостиная и кабинетъ, комнаты, гдѣ производится обыкновенно постоянная выставка домашнихъ сокровищъ, обставлены были стародавнею мебелью; подушки на ней были такъ жестки, что каждый, кто садился на нихъ съ необдуманною смѣлостью, разбивался вдребезги, какъ объ скалу. Улучшенія, сдѣланныя Сергѣемъ Львовичемъ, были самыя незначительныя; они почти ограничивались старымъ фамильнымъ портретомъ съ проткнутою щекой и косыми калмыцкими глазами.; Сергѣй Львовичъ велѣлъ снести его съ чердака, гдѣ заѣдали его мыши, и повѣсилъ въ залѣ, гдѣ нещадно засиживали его теперь мухи. Портретъ этотъ, полуфантастическаго свойства, принадлежалъ татарину Люлюку, родоначальнику фамиліи Люлюковыхъ,-- преданіе, особенно часто выставляемое на видъ приходскому священнику, отцу Леониду, успѣвшему также давно затвердить наизусть, что предки Софьи Алексѣевны были еще древнѣе и знаменитѣе: по отцу происходила она отъ древней чисто славянской фамиліи Золотухиныхъ, по матери доводилась родною племянницей Помпею Николаевичу Пыщину; послѣдній былъ человѣкъ нашего вѣка, но столь знаменитый и значительный, что каждый разъ, какъ произносилось громко его имя (а оно иначе никогда не произносилось въ Дудиловскомъ домѣ), отецъ Леонидъ робко привставалъ со стула.

Къ портрету Сергѣй Львовичъ прибавилъ только зеленыя шерстяныя занавѣски и портьеры, которыя каждую весну и осень сопровождали семейство изъ Москвы въ деревню и обратно; такою же матеріей обиты были диваны и стулья гостиной; послѣдніе возобновлялись каждыя пять-шесть лѣтъ, и всякій разъ по сюрпризу въ день рожденья Софьи Алексѣевны. Точность требуетъ еще присоединить къ числу нововведеній нѣсколько мѣдныхъ плевальницъ и двѣ зеленыя кадки съ плющемъ, который огибалъ дверь изъ залы въ гостиную. Такое украшеніе часто, впрочемъ, встрѣчается въ помѣщичьихъ домахъ; оно даже совершенно непонятно, если обсудить, что плющъ всегда является въ пересохнувшемъ видѣ и, вмѣстѣ съ плевальницами, почти исключительно интересуетъ только однѣхъ домашнихъ кошекъ.

Внѣшняя и внутренняя обстановка "ненасытнаго верзилы" пришла, впрочемъ, къ крайнему предѣлу своей скромности только въ эти послѣдніе два года; до того времени "верзила", съ своею подновленною крышей и новыми рамами, смотрѣлъ еще бодрымъ маститымъ старцемъ, которому внуки, въ день именинъ, надѣли новую ермолку и подвязали новый галстукъ. Воздвигнутый, какъ мы замѣтили, лѣтъ семьдесятъ назадъ, почти безъ жертвы со стороны прежняго своего владѣльца (рубили его даромъ крѣпостные дудиловскіе мужики и притомъ изъ не купленнаго дудиловскаго лѣса),-- "верзила", казалось, вѣрить не хотѣлъ въ несокрушимость того принципа и той силы, которые его соорудили. Самый приказъ Сергѣя Львовича -- не выдавать болѣе ни копейки на поддержку дома, встрѣченъ былъ послѣднимъ съ полнѣйшимъ равнодушіемъ. Дѣйствительно, пока еще не отъ чего было падать духомъ: года не проходило безъ того, чтобы закоренѣлыя старческія убѣжденія "верзилы" не встрѣчали краснорѣчиваго подтвержденія; въ стѣнахъ его то и дѣло раздавался голосъ Сергѣя Львовича: "эй, Софронъ, починить въ домѣ балконъ!" "Никаноръ, законопатить уголъ къ саду!" "Зензевѣй! обмазать глиной фундаментъ!" и т. д. Послѣ каждаго изъ этихъ приказаній, исполнявшихся безъ прекословія, "верзила", казалось, только прищуривался и говорилъ про себя: "не выдавай, пожалуй, на меня денегъ,-- мнѣ не хуже отъ этого; меня все-таки и чинятъ, и конопатятъ!"

Такъ продолжалось до той поры, когда разъ тѣ же стѣны "верзилы" потряслись извѣстіемъ, что Софронъ, Зензевѣй и Никаноръ ни за что уже не станутъ подновлять его, довольствуясь одними приказаніями Сергѣя Львовича, но потребуютъ еще въ придачу денежныхъ жертвъ со стороны владѣльца. Дѣло, очевидно, стало изъ рукъ вонъ плохо. Съ перваго же лѣта, "верзила", неподкрашенный и неподтыканный, пересталъ улыбаться; щеки его покрылись трещинами и морщинами, какъ у старой барыни, которая вдругъ перестала бѣлиться и румяниться. Единственнымъ утѣшеніемъ "верзилы" осталась многочисленная дворня, храпѣвшая во всѣхъ его углахъ и закоулкахъ, или сновавшая по всѣмъ направленіямъ обширнаго двора; въ этомъ грезилось ему напоминаніе минувшихъ дней золотого вѣка,-- вѣка его невозвратно протекшей юности. Но когда отняли у него и эту послѣднюю радость, когда, въ одно прекрасное утро, изъ сорока семи дворовыхъ людей, остались только подслѣповатый кучеръ Власъ, старая нянька Ульяна, да лакей Петръ Кондратьевичъ съ женою; когда, три дня сряду, кухня не огласилась звукомъ ножа, потому что бывшій поваръ заломилъ вдругъ такую цѣну, что Сергѣй Львовичъ приказалъ въ тотъ же мигъ вытолкать его взашей; когда на опустѣвшемъ барскомъ дворѣ изрѣдка стали показываться чужіе наемные люди, Петръ, Прохоръ и горничная Аннушка,-- тогда "верзила" окончательно уже опустился, пріунылъ и насупился.

Вмѣстѣ съ нимъ насупился и даже какъ будто похирѣлъ самъ Сергѣй Львовичъ. Хотя это произошло, какъ мы видѣли, не настолько, чтобы нельзя было заключить сразу о томъ, что въ молодости онъ былъ очень ловокъ и славно танцовалъ мазурку,-- ближніе его знакомые находили, однакожъ, что онъ "шибко опустился". Человѣкъ самаго веселаго нрава, безпечный и въ высшей степени снисходительный и добрый, онъ вдругъ началъ выказывать тѣ же симптомы раздражительности, какъ было послѣ измѣннической забаллотировки. Раздражительность возбуждалась теперь только другими причинами; тогда избѣгали говорить съ нимъ о дворянахъ; теперь не слѣдовало прикасаться къ крестьянамъ, "этимъ добрымъ дудиловскимъ мужичкамъ", какъ называлъ онъ ихъ прежде, и "этимъ неблагодарнымъ скотамъ", какъ сталъ онъ называть ихъ въ послѣднее время.

Но объ этомъ послѣ; намъ необходимо скорѣе присоединиться къ Сергѣю Львовичу, который старается догнать жену; прежде, чѣмъ она войдетъ въ домъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
состоящая изъ сюрпризовъ и короче знакомящая съ членами семейства.

Сергѣй Львовичъ настигнулъ жену уже въ прихожей; онъ вошелъ въ ту минуту, какъ она цѣловалась съ нянькой Ульяной, старушкой лѣтъ семидесяти, выняньчившей Сергѣя Львовича, потомъ поочередно всѣхъ его дѣтей. Шепнувъ что-то Зинаидѣ Львовнѣ, все еще державшей подъ руку свою подругу, Люлюковъ, къ которому успѣла возвратиться веселость, пригласилъ всѣхъ итти въ залу.

Тамъ былъ уже накрытъ столъ. Не считая двухъ пузатыхъ графиновъ съ квасомъ, на столѣ красовались: початая бутылка хересу противъ стула Сергѣя Львовича и большой букетъ цвѣтовъ противъ тарелки Софьи Алексѣевны. Голоса Кати, Сони, Маши и только что пріѣхавшей Вѣрочки звонко долетали изъ саду въ растворенныя окна.

Какъ бы случайно проведя жену мимо букета, Сергѣй Львовичъ пріостановился и кашлянулъ два раза. Невниманіе жены, которая такъ была поглощена Зинаидой Львовной, что не повела даже глазомъ, нѣсколько обидѣло супруга; но это продолжалось всего секунду; веселость и оживленіе въ тотъ же мигъ отразились на его щекахъ; въ немъ видимо играла какая-то мысль, подстрекавшая въ высшей степени его нетерпѣніе и не дававшая ему угомону. Мигая украдкой Зинаидѣ Львовнѣ, онъ взялъ жену подъ другую руку, и суетливо повелъ ихъ обѣихъ изъ залы въ коридоръ, оттуда вверхъ по лѣстницѣ во второй этажъ, гдѣ находились собственно жилыя комнаты; тутъ, между прочимъ, была и спальня Люлюковой.

Войдя въ нее и окинувъ глазами стѣны, только что оклеенныя новыми обоями и даже издававшія кислый запахъ клея, Софья Алексѣевна ограничилась тѣмъ лишь, что обмѣнялась съ подругой выразительнымъ пожатіемъ руки. Сергѣй Львовичъ не замѣтилъ этого движенія.

-- Я, Serge, очень тебѣ благодарна... но зачѣмъ все это?.. зачѣмъ?.. проговорила Софья Алексѣевна, обративъ къ мужу увлаженный взглядъ.

-- Душа моя, ты давно этого желала! воскликнулъ нѣсколько умиленный супругъ,-- я это зналъ! давно зналъ!..

Софья Алексѣевна отрицательно покачала головой.

-- Пожалуйста не скрывай! не думай, главное, чтобы кто-нибудь высказалъ мнѣ твою мысль, убѣдительнымъ тономъ подхватилъ Сергѣй Львовичъ,-- ни дѣти, ни Зиночка, никто не сказалъ ни слова!.. (Выразительное пожатіе руки было на этотъ разъ со стороны Зинаиды Львовны). Я нарочно ждалъ твоего отъѣзда, чтобы сдѣлать тебѣ этотъ маленькій сюрпризъ... Сущая бездѣлица: всего нѣсколько кусковъ обоевъ... конечно такъ; но посмотри, между тѣмъ, какую веселость эта бездѣлица придала твоей комнатѣ!.. добавилъ онъ, весело размахивая во всѣ стороны руками и стараясь этою оживленною пантомимой навести глаза жены на мебель и ширмы, обитыя новымъ ситцемъ.

Сергѣй Львовичъ, казалось, только и ждалъ этой минуты; восторгъ и радость неистово забушевали въ его моргающихъ глазахъ. Не давъ женѣ произнести слова, не давъ ей даже хорошенько осмотрѣться, онъ съ необычайнымъ проворствомъ схватилъ ее за талію, опустилъ въ ближайшее кресло, качнулъ ее раза два сверху внизъ, чтобы дать почувствовать эластичность новыхъ пружинъ, въ тотъ же мигъ приподнялъ ее опять на ноги, тутъ же погрузилъ на сосѣдній диванъ, и снова подвергнулъ испытанію новыя пружины. Склонный увлекаться и развеселяться такъ же скоро, какъ и падать духомъ, Сергѣй Львовичъ не остановился на этомъ. Бросивъ Зинаидѣ Львовнѣ взглядъ, который ясно говорилъ: "озадачивать, такъ озадачивать!" -- и вовсе не замѣчая, что глаза послѣдней магнетически устремлялись на Софью Алексѣевну, съ очевидною цѣлію поддержать въ ней нравственныя и физическія силы, онъ снова приподнялъ жену и повелъ ее за ширмы, но такъ, однакожъ, чтобы глазамъ ея представилась сначала одна кіота съ образами; послѣ этого онъ вдругъ повернулъ ее лицомъ къ постели, завѣшенной новымъ кисейнымъ пологомъ, прикрѣпленнымъ къ потолку розовымъ бантомъ.

-- Это тебѣ отъ мухъ!.. отъ мухъ!.. воскликнулъ Сергѣй Львовичъ, приходя неожиданно въ умильное состояніе.

Тутъ онъ обнялъ жену, стараясь отвернуть голову, частію чтобы свободно моргать увлаженными глазами, частію потому, что ребро лифа какъ разъ пришлось ему поперекъ носа.

Разсудивъ въ простотѣ своей безхитростной души, что все это можетъ черезчуръ уже потрясти и безъ того разстроенные нервы супруги, Сергѣй Львовичъ объявилъ наотрѣзъ, что сюрпризы кончены; во что бы ни стало, слѣдовало ему теперь какъ можно скорѣе развлечь, разсѣять и даже укрѣпить Софью Алексѣевну. На этомъ основаніи, онъ поспѣшилъ принять веселый, улыбающійся видъ,-- на что, впрочемъ, не потребовалось съ его стороны слишкомъ большихъ усилій.

-- Ты устала, я знаю, заговорилъ онъ,-- но сдѣлай надъ собой еще крошечное усиліе: не отдыхай до поры до времени! Во-первыхъ, ты испортишь себѣ ночь, во-вторыхъ, сейчасъ обѣдать, въ-третьихъ... но въ-третьихъ, я попросту самъ не допущу тебя до этого...

-- Но, Сергѣй Львовичъ... начала было супруга.

-- И не говори: -- не допущу, не допущу! кричалъ Сергѣй Львовичъ, размахивая руками.

-- Но, Сергѣй Львовичъ... вмѣшалась Зинаида Львовна.

-- Ничего не хочу слушать! -- ничего, рѣіиительно! продолжалъ Люлюковъ. -- Что же это такое, въ самомъ дѣлѣ: ждали цѣлый мѣсяцъ, сегодня пріѣхала и вдругѣ не увидишь тебя цѣлый день! Нѣтъ, ты просто и не имѣешь права лишить всѣхъ насъ удовольствія побыть съ тобою.

-- Я вовсе не о томъ, Serge... сказала Люлюкова разслабленнымъ голосомъ.

-- Она не о томъ вовсе, вмѣшалась опять Зинаида Львовна, начинавшая терять терпѣніе.

. -- Что-жъ такое? Въ чемъ же дѣло? спросилъ все болѣе и болѣе оживлявшійся Сергѣй Львовичъ.

-- Мнѣ бы хотѣлось сегодня отслужить молебенъ... проговорила какъ бы черезъ силу Софья Алексѣевна.

-- А, ну, это другое дѣло! Ты бы давно такъ сказала! Изволь, душа моя! сейчасъ же распоряжусь, чтобы священникъ былъ здѣсь часамъ къ пяти... проговорилъ Сергѣй Львовичъ, переходя къ снисходительному, отчасти даже серьезному тому, какъ и требовалъ предметъ разговора. -- Да будетъ однакожъ извѣстно вамъ обѣимъ, промолвилъ онъ,-- вамъ дается всего нѣсколько минутъ времени,-- ровно столько, чтобъ освѣжить себѣ лицо водою и поправить кринолины, которые, вѣроятно, шибко измялись въ дорогѣ... Чтобы вы не тратили попусту времени, велю между тѣмъ подавать супъ! Помните же, господа: всего нѣсколько минутъ!..

Сдѣлавъ такое заключеніе уже въ шутливомъ тонѣ, Сергѣй Львовичъ поспѣшно вышелъ изъ комнаты и застучалъ сапогами по лѣстницѣ.

Оставшись вдвоемъ, дамы сдѣлали такое движеніе, какъ актрисы въ живыхъ картинахъ, когда упавшая занавѣсь позволяетъ имъ перемѣнить трудную позу.

-- Господи! простонала Софья Алексѣевна.

-- Господи! повторила за нею Зинаида Львовна. Послѣ этого неожиданно простерли руки одна къ другой; простоявъ такимъ образомъ нѣсколько секундъ, и не то любуясь одна другою, не то прислушиваясь къ удалявшимся шагамъ Люлюкова, обѣ вдругъ ринулись впередъ и заключили другъ друга въ объятья.

-- Зинаида! проговорила Софья Алексѣевна, опуская лицо на шею подруги.

-- Sophie! подхватила Зинаида Львовна, томно закидывая голову и вперяя мокрые глаза въ потолокъ.

Надо сказать, однакожъ, что въ этой короткой, но выразительной сценѣ, Люлюкова показала себя несравненно холоднѣе своей подруги; у нея замѣтно не было столько огня, столько воодушевленія и экзальтаціи, какъ у послѣдней. Отчасти это понятно: Софьѣ Алексѣевнѣ было уже подъ сорокъ, тогда какъ Зинаида Львовна была моложе ея цѣлыми двумя годами!

Освободившись изъ объятій подруги, Софья Алексѣевна опустилась на диванъ, и снова вздохнула.

Зинаида Львовна съ живостью схватила ея руку.

-- Понимаю тебя! понимаю! произнесла она съ чувствомъ,-- между нами не нужно словъ; мы могли бы, кажется, быть нѣмыми и все-таки понимали бы другъ друга такъ же хорошо, какъ теперь понимаемъ!.. Но что же дѣлать? не всѣ созданы одинаково, и есть люди, которые... словомъ, я вполнѣ тебѣ сочувствую, вполнѣ тебя понимаю...

Зинаида Львовна не ошибалась. Проникая въ сокровеннѣйшіе изгибы души нодруги дѣтства, она очень хорошо знала, чего хотѣлось въ настоящую минуту Софьѣ Алексѣевнѣ и о чемъ она такъ глубоко вздыхала; Зинаида Львовна какъ нельзя болѣе сочувствовала желанію подруги, состоявшему въ томъ, чтобы остаться въ комнатѣ, провести нѣсколько благоговѣйныхъ минутъ передъ образами, потомъ скорѣе лечь въ ностель, накушаться чаю и предаться возстановительному отдыху, столь необходимому послѣ долгаго путешествія. Но что же дѣлать! какъ быть! Не въ томъ ли именно и заключается высокая роль женщины, чтобы всегда и во всемъ умѣть подавлять въ себѣ желанія и стремленія? Не въ томъ ли состоить ея назначеніе, чтобы, подобно сказочному пеликану, приносить всегда свои чувства, и, въ случаѣ надобности, даже печенки, въ жертву тому, что люди приняли называть долгомъ? Именно такъ! Ангельская покорность, выражавшаяся на лицѣ Софьи Алексѣевны въ то время, какъ она подымалась съ дивана (Богъ свидѣтель, однакожъ, какъ тяжело было ей это сдѣлать), не оставляла сомнѣнія, что сознаніе долга и высокое свойство самоотверженія управляли въ ея душѣ всѣми остальными чувствами. Зинаида Львовна, не перестававшая поддерживать энергію подруги, доказывала съ своей стороны, что чувства эти были ей также хорошо знакомы.-- "Онъ этого хочетъ! Онъ этого желаетъ! что жъ дѣлать! надо покориться его требованію!" повторяла она, стараясь вмѣстѣ съ тѣмъ внушить, какъ имъ необходимо торопиться, чтобы поспѣть къ приходу Сергѣя Львовича.

Легко также могло статься, что Зинаида Львовна имѣла при этомъ свою собственную, затаенную цѣль. Дѣйствительно, такъ оно и было. Затаенная цѣль Зинаиды Львовны не замедлила выступить во всемъ блескѣ своей невинности при первомъ взглядѣ Люлюковой на кусокъ розоваго мыла, купленный на собственныя деньги Зинаиды Львовны. Мыло лежало на холстяномъ квадратѣ, вышитомъ по краямъ краснымъ гарусомъ: поспѣшность, съ какою Зинаида Львовна принялась лить воду на руки подруги, не оставляла сомнѣнія, что она не придаетъ никакой цѣны этимъ маленькимъ знакамъ дружбы. Когда Софья Алексѣевна обратилась къ ней съ мокрымъ лицомъ и встрѣтила незнакомое полотенце съ шитыми концами (новый подарокъ), Зинаида Львовна и тутъ не дала ей выговорить слова; даже послѣ, когда вокругъ шеи Люлюковой обвился новый воротничокъ, а на рукахъ очутились новые рукавчики, Зинаида Львовна ограничилась тѣмъ только, что съ чувствомъ обняла ее, сказавъ: "что такъ какъ подарки эти не заключаютъ въ себѣ ничего внѣшняго, тщеславнаго (при этомъ она невольно обвела глазами новые обои стѣнъ, обивку мебели, кисейный пологъ и розовый бантъ), то деликатныя чувства Софьи Алексѣевны не только не могутъ оскорбиться ими, но она должна принять ихъ къ сердцу, такъ какъ сами они внушены чистѣйшими побужденіями нѣжнаго, любящаго сердца!"

Все это, весьма натурально, сильно тронуло Люлюкову и окончательно распустило ея нервы; такъ что, когда шаги Сергѣя Львовича послышались на лѣстницѣ, она не въ силахъ уже была владѣть своими чувствами: она тяжело опустилась на диванъ и произнесла изнемогающимъ голосомъ:

-- Если бы ты знала только, Зиночка, какъ я устала!..

-- Святая женщина! возразила на это Зинаида Львовна, съ какимъ-то дикимъ энтузіазмомъ въ глазахъ,-- но что же дѣлать! Жизнь женщины -- испытаніе! Нашъ удѣлъ: терпѣть, страдать и приносить себя въ жертву!..

-- Можно войти? весело крикнулъ Сергѣй Львовичъ, постукивая въ дверь.

-- Можно! отвѣтили обѣ женщины голосомъ, который доказывалъ, что секунды этой было имъ довольно, чтобы вполнѣ овладѣть собою и быть готовыми самоотверженно забыть себя въ пользу кого бы то ни было.

-- Ну, душа моя, за священникомъ послано! Онъ будетъ въ пять часовъ, заговорилъ Сергѣй Львовичъ, щедро угощая себя табакомъ. -- Ну что, какъ ты себя теперь чувствуешь? Ободрилась, а? Не правда ли, удивительно всегда дѣйствуетъ, когда умоешься послѣ дороги?.. Ну, и прекрасно! Пойдемте внизъ; обѣдъ давно готовъ и супъ на столѣ...

Дѣти, не исключая, конечно, и маленькаго Коко, давно ожидали въ залѣ своихъ родителей; недоставало только Ольги Ивановны: она, по обыкновенію, явилась въ ту минуту, какъ усаживались за столъ. Проходя мимо Коко, лицо котораго было еще красно отъ недавно пролитыхъ слезъ, Сергѣй Львовичъ принялъ вдругъ строгую осанку и показалъ видъ, что не замѣчаетъ сына; собственно, Сергѣй Львовичъ былъ очень веселъ. Подтвержденіемъ этого могло служить слѣдующее обстоятельство: усадивъ жену на стулъ, онъ ловко юркнулъ къ двери прихожей, полурастворилъ ее и комически подмигнулъ стоявшему тамъ старому, лысому лакею, который держалъ блюдо съ пирожками для супа. Послѣ этого, онъ такъ же проворно вернулся къ столу и занялъ свое мѣсто.

-- Знаешь ли, какая новость, Сонечка, очень прискорбная новость, мой другъ, началъ Сергѣй Львовичъ, когда всѣ усѣлись (Софья Алексѣевна сидѣла спиною къ двери, скрывавшей таинственную лысую личностъ),-- ты не пугайся, однакожъ, мой другъ; новость, конечно, весьма непріятная, и она жестоко тебя озадачитъ; но все-таки, она не такого рода, чтобы была неисправима; впрочемъ, если взять въ соображеніе то, что теперь совершается на бѣломъ свѣтѣ... или по крайней мѣрѣ въ нашемъ отечествѣ, надобно быть ко всему готовымъ...

Зинаида Львовна взглянула на Сергѣя Львовича, повела глазами по направленію къ Софьѣ Алексѣевнѣ и съ укоризной покачала головой.

-- Я уже предупредилъ Сонечку, чтобъ она не пугалась, сказалъ Сергѣй Львовичъ, выразительно кашлянувъ два раза.

При этомъ, изъ двери тихонько выплылъ таинственный незнакомецъ, представлявшій изъ себя пожилого двороваго человѣка съ широкимъ глянцевымъ лицомъ, приплюснутымъ кверху носомъ, толстымъ подбородромъ и маленькими свиными глазками, заплывшими отъ жира; лицо его отъ одного уха до другого, отъ подбородка до лысины, которая обнимала вокругъ голову, превращено было, казалось, въ одну умилительную улыбку. Ставъ за стуломъ барыни, онъ вопросительно взглянулъ на Сергѣя Львовича. Дѣти, заранѣе предупрежденныя отцомъ, поспѣшили уткнуть носъ въ тарелки, чтобы удержаться отъ смѣха.

-- Представь себѣ, душа моя, кого мы лишились! продолжалъ между тѣмъ Сергѣй Львовичъ,-- лишились мы, можно сказать, послѣдняго изъ нашихъ Могикановъ! Да, насъ оставилъ нашъ послѣдній вѣрный слуга: Петръ Кондратьевичъ!..

Софья Алексѣевна едва пошевелила красными пятнами, замѣнявшими ей брови. Очевидно, не стоило готовить ей сюрпризовъ; Сергѣй Львовичъ всякій разъ сознавался въ этомъ; но всякій разъ, увлекаясь какою-нибудь новою игривою мыслью, не могъ утерпѣть, чтобы не привести ее въ исполненіе. Такъ точно было и теперь.

-- Гм! гм! кашлянулъ онъ снова.

Петръ Кондратьевичъ выдвинулъ впередъ блюдо съ пирожками и умильно наклонился къ барынѣ.

-- Sophie, взгляни! взгляни же! крикнулъ Сергѣй Львовичъ, заставляя ее поднять глаза.

-- Петръ Кондратьевичъ! проговорила Люлюкова съ тѣмъ убійственнымъ равнодушіемъ, какое прикладывалось ею ко всѣмъ событіямъ жизни.

Но уже и этого было довольно. Сергѣй Львовичъ, а за нимъ дѣти, огласили залъ такимъ хохотомъ, что окна зазвенѣли. Сергѣй Львовичъ и Коко смѣялись, впрочемъ, громче другихъ.

Подъ конецъ улыбнулась даже сама Софья Алексѣевна.

ГЛАВА ПЯТАЯ,
уясняющая отчасти тенденціи Ольги Ивановны. Сергѣю Львовичу дѣлаютъ сюрпризъ, передъ которымъ блѣднѣютъ и меркнутъ его собственные сюрпризы.

Въ этомъ единодушномъ взрывѣ хохота, отъ котораго окна "верзилы" дрогнули, какъ отъ землетрясенія, одна Ольга Ивановна не приняла никакого участія. Мало того: когда дѣтскій крикъ и визгъ достигли крайняго своего предѣла, она вдругъ строго выпрямилась, нахмурила брови и обвела присутствующихъ олимпійскимъ, величественнымъ взглядомъ.

Изъ этого, само собою разумѣется, слѣдовало заключить, что Ольга Ивановна находится въ чрезвычайно раздраженномъ состояніи духа. Мы не ошибемся, кажется, если скажемъ, что виною всему было послѣднее ея объясненіе съ Сергѣемъ Львовичемъ.

Собственно говоря, объясненіе это не открыло ей ничего новаго; еще менѣе могло оно подѣйствовать во вредъ или въ пользу мнѣнія Ольги Ивановны относительно Люлюкова и вообще членовъ его семейства. Мнѣнія ея были слишкомъ основательны и тверды, чтобы могли колебаться отъ такихъ ничтожныхъ случайностей. Мнѣніе было составлено чуть ли еще не въ первый день поступленія ея въ домъ (она, между тѣмъ, жила уже здѣсь безъ малаго три мѣсяца). Ольгѣ Ивановнѣ довольно было, конечно, обмѣняться нѣсколькими словами съ Люлюковыми, чтобы понять ихъ въ совершенствѣ и горько убѣдиться (съ обще человѣческой точки зрѣнія, разумѣется), до какой степени могутъ иногда простираться человѣческая отсталость и тупоуміе. Она, можно сказать, съ перваго взгляда раскусила ихъ и съ перваго взгляда не ошиблась, назвавъ Софью Алексѣевну "безсмысленною лепешкой", Зинаиду Львовну "уксусною кислотой", а Сергѣя Львовича "дикимъ плантаторомъ и, сверхъ того, пошлымъ ретроградомъ". Но это собственно ничего не значило; она тутъ же сказала себѣ, что готова примириться съ кретинизмомъ, лишь бы кретинизмъ, съ своей стороны, держалъ себя въ отношеніи къ ней или къ просвѣщенію, что въ сущности было одно и то же, скромно, смиренно и почтительно.

Но бѣда въ томъ именно и заключалась, что она никакъ не могла достигнуть такой цѣли; лучшимъ подтвержденіемъ ея неуспѣха служило послѣднее столкновеніе съ Сергѣемъ Львовичемъ. Рѣзкій и явно неуважительный тонъ Люлюкова яснѣе дня доказывалъ, что Ольгѣ Ивановнѣ давали здѣсь не больше значенія, какъ простой гувернанткѣ. При этомъ вся кровь бросилась ей въ голову, и въ сердцѣ невольно начинали шевелиться враждебныя чувствованія. Гувернантка! -- одно это названіе напоминало что-то до такой степени подчиненное, рабское и, вмѣстѣ съ тѣмъ, обветшалое и отсталое, что, очевидно ни въ какомъ случаѣ не могло быть примѣнимо къ Ольгѣ Ивановнѣ; она и по принципу, и по тенденціямъ своимъ была существомъ слишкомъ свободнымъ, передовымъ и современнымъ. Не даромъ, съ перваго дня поступленія ея къ Люлюковымъ, одна изъ главныхъ заботъ ея состояла въ строгомъ наблюденіи за собой, чтобы какъ-нибудь нечаянно не коснуться роли гувернантки, столь несовмѣстной съ ея достоинствомъ. Ольга Ивановна ни разу не вошла въ спальню дѣтей, не присутствовала, когда дѣвочки ложились спать, вставали, одѣвались, умывались и причесывались; она не останавливала дѣтей, когда они шалили, не вмѣшивалась въ ихъ игры, не говорила имъ, за столомъ въ особенности: "держитесь прямѣе; опустите ваши плечи; не кладите пальца въ ротъ", и т. д.; все это, очень естественно, было до такой степени пошло и рутинно, что она положительно сочла бы себя компрометированною въ собственныхъ глазахъ, если бы когда-нибудь поступила такимъ образомъ. Она предоставляла заниматься такими мелочами кому угодно: отцу, матери, Зинаидѣ Львовнѣ; могли наконедъ для этого спеціально нанять какую-нибудь "блаженную тупицу", какъ обыкновенно выражалась Ольга Ивановна, говоря вообще о гувернанткахъ.

Дѣло, кажется, было ясно; роль Ольги Ивановны сама собою обрисовывалась; но, повидимому, и этого еще не довольно было для полнаго вразумленія Люлюковыхъ. Обращаясь къ ней то и дѣло съ глупѣйшими требованіями, какъ къ простой гувернанткѣ, они ясно доказывали, что не понимаютъ прямой, настоящей обязанности Ольги Ивановны. Оставалось только, какъ говорится, разжевать да въ ротъ положить. Ольга Ивановна такъ и сдѣлала. Воспользовавшись первымъ удобнымъ случаемъ, она напрямикъ объявила, что дѣло ея собственно -- "святое дѣло" -- такъ она выразилась -- "состоитъ исключительно въ томъ, чтобы пробуждать къ сознанію умъ дѣтей, умъ страшно запущенный отъ недостатка культуры; подвергнуть, потомъ, этотъ умъ постепенному развитію и, подготовивъ его такимъ образомъ, направить интеллигенцію къ уразумѣнію современной мысли!" Кажется, было ясно; но и тутъ-таки Ольга Ивановна положительно не уяснилась ни на волосъ въ глазахъ Люлюковыхъ.

Софья Алексѣевна и Зинаида Львовна слова не промолвили, ограничиваясь тупымъ, вопросителышмъ взглядомъ; Сергѣй Львовичъ, въ знакъ удивленія, необдуманно засадилъ себѣ въ носъ такую порцію табаку, что черепъ его рисковалъ бьггь взорваннымъ на воздухъ какъ пороховой погребъ. Онъ, съ своей стороны, также не нашелъ что отвѣтить; только развелъ руками и минуты двѣ стоялъ вытаращивъ глаза, какъ баранъ на гумно.

А между тѣмъ, говоря по справедливости, Ольга Ивановна выражалась о своихъ намѣреніяхъ не только ясно, но даже скромно. Такое свойство составляетъ, впрочемъ, какъ извѣстно, отличительную черту того поколѣнія и того круга молодыхъ учепыхъ, къ которому она принадлежала. Она готовила себя для поприща несравненно болѣе обширнаго, чѣмъ то, о которомъ говорила; прямымъ назгаченіемъ ея было проводить свѣжія борозды въ новыхъ, непочатыхъ еще дѣвственныхъ почвахъ, и сѣять въ нихъ сѣмена новыхъ взглядовъ, новаго міросозерцанія. Въ этомъ краснорѣчиво убѣждалъ ее, точно такъ же какъ и ея подругъ, учитель словесности Іерусалимскій, человѣкъ еще молодой, но уже столь самоотверженный и до того преданный дѣлу посѣва новаго слова и новой мысли, что нарочно съ этою цѣлью взялъ скромную должность учителя, тогда какъ, изъ его же словъ было видно, стоило ему захотѣть, чтобъ играть громкую роль въ исторіи отечества, или, какъ онь часто самъ говаривалъ: "стать во главѣ мірового событія!" Каждое слово самоотверженнаго Іерусалимскаго тѣмъ сильнѣе врѣзывалось въ сердца слушательницъ и превращалось тамъ въ несокрушимое убѣжденіе, что самыя эти сердца были умягчены до степени ваты пламенною любовью къ наставнику.

Послѣ всего сказаннаго, никто, конечно, не станетъ спорить, что Олма Ивановна, поступивъ въ семейство Люлюковыхъ, была положительно не на своемъ мѣстѣ. Сомнѣніе окончательно исчезнетъ, если мы скажемъ, что здѣсь, благодаря тупоумію и жалкой отсталости, не только не понимали Ольгу Ивановну, но даже во всемъ постоянно ей противорѣчили. Такъ, напримѣръ, на второй или на третій день ея поступленія, дѣти, явившись по обыкновенію утромъ здороваться съ Сергѣемъ Львовичемъ, остановились передъ нимъ и, неожиданно протянувъ ему правую руку, сказали: "здравствуй, отецъ!" Въ этомъ, каждый согласится, было, конечно, больше достоинства и естественности, чѣмъ броситься къ отцу на шею, обвить его руками и назвать его папашей, папенькой или папашенькой, какъ дѣлывали они въ прежнее время. Между тѣмъ, вотъ что вышло:

-- Это что значитъ? зарычалъ вдругъ Сергѣй Львовичъ дикимъ, совершенно звѣрскимъ какимъ-то голосомъ.

-- Ольга Ивановна такъ приказала!.. отвѣтили въ одинъ голосъ оторопѣвшія дѣти.

-- Ольга Ивановна! возразилъ Люлюковъ, страшно моргая глазами,-- ну пусть она себѣ тамъ какъ хочетъ, но только я вамъ приказываю здороваться со мною всегда такъ, какъ вы прежде это дѣлали!

Другой примѣръ.

Около того же времени, отецъ Леонидъ явился какъ-то въ домъ; дѣти, имѣвшія обыкновеніе бѣжать къ нему подъ благословеніе, на этотъ разъ остановились въ почтительномъ разстояніи и только присѣли.

-- Это что значитъ? завопилъ опять Сергѣй Львовичъ, воспламеняясь такимъ негодованіемъ, что даже отца Леонида бросило въ жаръ.

-- Ольга Ивановна такъ приказала! возразили перепуганныя дѣти.

-- А я вамъ приказываю дѣлать такъ, какъ всегда дѣлали! крикнулъ Сергѣй Львовичъ, не обративъ даже вниманія на то, что сама Ольга Ивановна тутъ присутствовала.

Такъ вотъ какія лица окружали Ольгу Ивановну и какъ ее здѣсь понимали!

Энергія ея, конечно, не ослабла отъ этого, и убѣжденіе не подалось ни на волосъ; но не естественно ли было ей потерять охоту дѣйствовать съ прежнею готовностью на развитіе дѣтей такихъ тупоумныхъ родителей? Это тѣмъ болѣе натурально, что сами дѣти, сама почва, доставшаяся Ольгѣ Ивановнѣ для перваго опыта (Люлюковы были первое семейство, открывшее поирище ея дѣятельности), сама почва туго какъ-то, неохотно поддавалась воздѣлыванію.

Ольга Ивавовна приписывала такое обстоятельство чисто вліянію запущенности; но мы скорѣе готовы видѣть въ этомъ вліяніе подмѣси въ славянскую люлюковскую почву татарскаго элемента, что, очевидно, должно было значительно ослабить первую и сдѣлать ее менѣе способною для принятій "заложеній".

Познакомясь, такимъ образомъ, съ ходомъ дѣла, каждый человѣкъ, обладающій самолюбіемъ и сколько-нибудь знакомый съ чувствомъ достоинства, легко согласится, что Ольга Ивановна, сверхъ своихъ качествъ, должна еще была владѣть значительною долей терпѣнія, чтобы, послѣ объясненія съ Люлюковымъ, ограничиваться молчаніемъ и кусаніемъ собственныхъ ногтей. Даже послѣ, за вторымъ или третьимъ блюдомъ, когда Софья Алексѣевна обратилась къ ней съ вопросомъ: довольна ли она дѣтьми и чѣмъ занимались они въ ея отсутствіе, Ольга Ивановна умѣла настолько владѣть собою, чтобъ отвѣтить ей спокойно и безъ явнаго раздраженія:

-- Да... я ими довольна... они подвинулись впередъ... Мы прочли изъ журнала нѣсколько очерковъ римскихъ женщинъ по Тациту... Къ сожалѣнію, я должна сказать: у нихъ вообще мало любознательности къ серьезнымъ предметамъ...

Не къ чему, кажется, тутъ было придраться. Каждый отецъ, безъ сомнѣнія, пришелъ бы въ неописанный восторгъ отъ мысли, что дѣти его еще на десятомъ году читаютъ Тацита; Сергѣй Львовичъ не такъ, однакожъ, понялъ дѣло; упустивъ изъ виду главное, онъ придрался къ мелочи; именно: онъ оскорбился, что въ дѣтяхъ его не нашли никакой любознательности.

-- Гм! Не знаю... проговорилъ онъ обиженнымъ тономъ,-- если Катя и Соня не отличаются большою любознательностью, нельзя сказать этого, по крайней мѣрѣ, о Вѣрочкѣ. Она такъ хорошо описала мнѣ ботаническій садъ, подлѣ котораго живетъ дядя Помпей Николаевичъ; въ такихъ живыхъ краскахъ представила мнѣ его дачу, ея внутреннее устройство, комнаты дяди, его вещи, что, очевидно, ничто не ускользнуло отъ ея вниманія... Впрочемъ, и то сказать надо, примолвилъ онъ,-- и, вѣроятно, съ тѣмъ намѣреніемъ, чтобы отстранить споръ, который непремѣнно бы возникъ съ Ольгой Ивановной вслѣдствіе такого противорѣчія,-- обстановка дяди Помпея Николаевича такого рода, что поневолѣ можетъ возбудить любопытство и любознательность... Кстати, душа моя, обратился онъ къ женѣ,-- ты должна еще разсказать мнѣ во всѣхъ подробностяхъ о томъ, что говорилъ тебѣ дядя, какъ онъ вообще... въ какомъ расположеніи... и прочее... Мнѣ необходимо это знать прежде чѣмъ приступлю къ письму... Я намѣренъ писать ему сегодня же...

-- Это будетъ совершенно лишнее... флегматически возразила Софья Алексѣевна.

-- Какъ? Почему?..

-- Ты, Serge, не далъ мнѣ договорить, когда мы ѣхали въ каретѣ...

-- Что жъ такое? нетерпѣливо спроеилъ Сергѣй Львовичъ.

-- Дядя самъ сюда ѣдетъ; онъ будетъ у насъ черезъ четыре дня.

-- Какъ?.. могъ только произнести Сергѣй Львовичъ, раскрывая удивленные глаза.

Онъ откинулся назадъ, покраснѣлъ до корня волосъ и страшно заморгалъ.

-- Очень просто, спокойно продолжала Софья Алексѣевна,-- я застала дядю на отъѣздѣ въ деревню. Ты знаешь, онъ давно туда собирается; ему надо ѣхать мимо насъ; онъ узналъ, что въ воскресенъе день моего рожденія, и далъ слово непремѣнно къ намъ заѣхать.

Если бы могло случиться, что Софья Алексѣевна, вставъ передъ тѣмъ изъ-за стола, неожиданно сдѣлала антраша или вдругъ произнесла рѣчь на японскомъ языкѣ,-- изумленіе Сергѣя Львовича не могло бы возрасти въ большей степени, какъ въ настоящую минуту.

Казалось, онъ ошалѣлъ совершенно,-- ошалѣлъ какъ человѣкъ, котораго противъ всякаго ожиданія стукнули въ голову обухомъ.

Все это, впрочемъ, совершенно въ порядкѣ вещей; надо разсудить только, что Сергѣй Львовичъ, въ продолженіе своей двадцатипятилѣтней супружеской карьеры, не могъ простоять съ кѣмъ-нибудь пяти минутъ безъ того, чтобы не намекнуть, что женатъ на родной племянницѣ Помпея Николаевича Пыщина. Онъ иногда чувствовалъ даже, что поступаетъ не совсѣмъ ловко, чувствовалъ свою безтактность; но что жъ дѣлать! желаніе высказаться все-таки перевѣшивало его волю. Принимая во вниманіе общественное положеніе и мѣсто, которое занималъ нѣсколько лѣтъ назадъ Помпей Николаевичъ Пыщинъ, не многіе, впрочемъ, находясь въ родствѣ съ нимъ, рѣшились бы скромно умолчать о такомъ предметѣ. Съ нѣкоторыхъ поръ слава Помпея Николаевича начинала нѣсколько меркнуть; при всемъ томъ, если бы пошло на сравненіе, его даже и теперь не иначе можно бы сравнить, какъ съ солнцемъ, которое, хотя и клонится къ горизонту, но, тѣмъ не менѣе, въ силѣ еще ослѣпить кого угодно.

Въ провинціи, гдѣ все немилосердно запаздываетъ, не считая модъ и журналовъ, гдѣ больше живутъ прошедшимъ, чѣмъ будущимъ и даже настоящимъ,-- пріѣздъ такого лица, какъ Помпей Николаевичъ, долженъ былъ произвести потрясающее дѣйствіе. Такая мысль прежде всего пришла въ голову Сергѣю Львовичу. Потрясающее дѣйствіе, какъ могутъ думать, не сопрягалось въ душѣ его съ практическими соображеніями уѣздной дипломатіи; пріѣздъ дяди уже самъ по себѣ, какъ фактъ, съ избыткомъ упитывалъ его тщеславіе, чтобъ оставить въ немъ мѣсто для другихъ желаній или цѣлей. Въ продолженіе двадцати пяти лѣтъ своей женитьбы, Сергѣй Львовичъ всего два раза позволилъ себѣ мечтать о томъ, что было бы, если бы дядя Пыщинъ вдругъ нагрянулъ въ Дудиловку!

"Боже праведный, какъ взбудоражился бы тогда весь уѣздъ, вся губернія!" Первый разъ онъ далъ волю мечтамъ своимъ въ избыткѣ радости, когда выбрали его предводителемъ уѣзда; но второй разъ, въ припадкѣ самолюбиваго огорченія, когда его такъ измѣннически забаллотировали. И вдругъ что же? Несбыточныя эти мечты осуществились! Сонъ превращается въ дѣйствительность.

-- Я совершенно пораженъ тѣмъ, что ты мнѣ сказала... именно пораженъ! другого выраженія не могу пріискать... произнесъ Сергѣй Львовичъ, приходя въ себя,-- но, Боже мой, какъ же ты, мой другъ, ничего не сказала мнѣ прежде объ этомъ... Я просто ничего не понимаю...

-- Я хотѣла сказать, но ты не далъ мнѣ договорить.

-- Да, помню... помню... тогда, въ каретѣ!.. Охъ, Боже мой, Боже мой! заговорилъ опять Сергѣй Львовичъ, потирая ладонью раскраснѣвшійся лобъ и щеки,-- ну, признаюсь, вотъ сюрпризъ такъ ужъ сюриризъ! Можно сказать!.. Ты, однако, послушай, мой другъ: не обманулась ли ты какъ-нибудь... не нослышалось ли тебѣ?

-- Нисколько, возразила супруга,-- онъ положительно будетъ къ намъ или въ пятницу, или въ субботу.

-- Сегодня вторникъ! разъ... два... три, стало-быть черезъ три дня! воскликнулъ Люлюковъ, приходи въ движеніе до послѣдняго суставчика.

"Все это прекрасно", пронеслось въ то же время молніей въ его головѣ, "надо подумать теперь, какъ принять его, какъ устроить все надлежащимъ образомъ, какъ все уладить въ домѣ, чтобы пріемъ соотвѣтствовалъ положенію, наконецъ, привычкамъ Помпея Николаевича..."

Попавъ разъ въ эту колею, мысли Сергѣя Львовича пришли въ такое же безпокойное движеніе, какъ пчелы, когда растревожатъ улей. Онъ противъ всякаго ожиданія поднялся съ мѣста, окинулъ залу растерянными глазами, и также, противъ всякаго ожиданія, сѣлъ опять на свое мѣсто. Старанія его овладѣть собою и сохранить сколько-нибудь спокойствія въ глазахъ присутствующихъ, сдѣлались къ концу обѣда окончательно безполезными. Онъ положительно не могъ дать себѣ отчета въ томъ даже, какія подавались блюда и пробовалъ онъ ихъ или нѣтъ. Полное сознаніе возвратилось не прежде, какъ раздался шумъ стульевъ, возвѣстившій конецъ обѣда.

-- Ну, господа, торопливо началъ Сергѣй Львовичъ, вскакивая со стула и въ разсѣянности запрятывая салфетку въ карманъ,-- какъ видите, я въ восхищеньи! Видѣть у себя дядю Помпея Николаевича было всегда моею мечтой! Это такой человѣкъ, такая личность, которая... Но что говорить! вы сами это увидите!.. Жена не могла сдѣлать мнѣ болѣе неожиданнаго, болѣе пріятнаго сюрприза!..

Тутъ онъ остановился, подбѣжалъ къ Софьѣ Алексѣевнѣ, поцѣловалъ ее въ лобъ, потрепалъ щеку первой подвернувшейся дочери, пожалъ мимоходомъ руку Зинаидѣ Львовнѣ и снова заговорилъ съ прежнимъ увлеченіемъ:

-- Теперь надо подумать, какъ бы устроить все какъ слѣдуетъ къ его пріѣзду; прежде всего, какія отведемъ мы ему комнаты? подхватилъ онъ, блуждая вокругъ глазами,-- надо ихъ устроить такъ, чтобы... словомъ, надо похлопотать! Теперь не то, что прежде, когда, бывало, подъ рукою полсотни дворовыхъ и вся Дудиловка въ полномъ распоряженіи:-- Эй, Власъ, Ретрушка, сдѣлать то и то, и тотчасъ все закипитъ и все готово... Теперь предстоитъ самимъ похлопотать.

-- Только кромѣ Sophie, горячо вступилась Зинаида Львовна,-- вы знаете какъ она устала... Я буду вдвойнѣ помогать вамъ.

-- Нѣтъ, отчего же... я готова... вымолвила Софья Алексѣевна, у которой слипались глаза.

-- Спасибо, душа моя, спасибо; я всегда былъ въ тебѣ увѣренъ... всегда зналъ, что ты... Петръ Кондратьевичъ! обратился неожиданно Сергѣй Львовичъ къ лысому лакею,-- не отходи отъ меня ни на шагъ: ты нуженъ мнѣ каждую секунду!.. И такъ, за дѣло, друзья мои, за дѣло!.. Ахъ, Боже мой, я въ разсѣянности захватилъ салфетку!.. Петръ Кондратьевичъ, возьми ее... или нѣтъ, останься здѣсь, ты мнѣ нуженъ. Коко, возьми салфетку!.. Ну, пойдемте! заключилъ Люлюковъ, порываясь изъ залы съ такою силой, какъ будто въ сосѣдней комнатѣ засѣли разбойники и ему предстояло вступить съ ними въ ожесточенный бой.

Дѣло пріисканія достойнаго помѣщенія именитому гостю, по важности своей, требовало присутствія всего семейства.

-- Въ иныхъ случаяхъ, сказалъ Сергѣй Львовичъ,-- ребенокъ можетъ то замѣтить, что намъ, взрослымъ, не придетъ въ голову.

Обзоръ нижняго этажа показалъ, что гостиная и кабинетъ достойнѣе другихъ комнатъ вмѣщать въ стѣнахъ своихъ дядю Пыщина; но ихъ нельзя было, однакожъ, употребить въ дѣло. Начать съ того, надо было также подумать о помѣщеніи гостей, которыхъ Сергѣй Львовичъ намѣревался позвать столько же ко дню рожденія жены, сколько для приличной обстановки почетнаго дяди; во-вторыхъ, гостиная и кабинетъ, разсматриваемые какъ особое жилое помѣщеніе, представляли еще то важное неудобство, что при нихъ не было... (тутъ Сергѣй Львовичъ наклонился къ женѣ и пошепталъ ей что-то на-ухо, при чемъ Зинаида Львовна потупила глаза и покраснѣла). Софья Алексѣевна предложила было свою вновь отдѣланную комнату; но Сергѣй Львовичъ рѣзко отвергъ такую мысль,-- обстоятельство, въ которомъ Зинаида Львовна увидѣла съ одной стороны лишній фактъ самоотверженія своей подруги, съ другой, извлекла новый фактъ, касательно загрубѣлости чувствъ нѣкоторыхъ мужей.

-- Не понимаю, отчего предложеніе Sophie отвергается вами... проговорила она кисленькимъ голосомъ. -- Не говорю о другихъ удобствахъ, но во второмъ этажѣ превосходные виды...

-- Виды хороши, спора нѣтъ, очень хороши! перебилъ Люлюковъ,-- но вы забыли лѣстницу! Надо взять также въ соображеніе лѣта дяди: шутка подниматься каждый разъ!.. И наконецъ это просто нейдетъ какъ-то... положительно нейдетъ... Вы сами увидите: это такой человѣкъ, одинъ видъ котораго укрѣпляетъ какъ-то, возвышаетъ невольно нравственную сторону каждаго, кто на него смотритъ! подхватилъ онъ восторженно. -- Но это мимоходомъ; главное: на первомъ планѣ должны стоять удобство и спокойствіе! Комнаты Sophie нейдутъ къ дѣлу. Что-жъ касается видовъ, ты, Зиночка, подала мнѣ прекрасную мысль; виды дѣйствительно очень важная статья, и надо объ этомъ подумать... Обойдемте-ка еще разъ всѣ комнаты; можетъ быть, можно будетъ сладить какъ-нибудь съ видомъ...

Послѣ долгихъ колебаній и преній, въ которыхъ принимали участіе всѣ члены семейства, рѣшено было остановиться на трехъ комнатахъ, имѣвшихъ сообщеніе съ заднимъ крыльцомъ. Только нельзя было, конечно, оставить ихъ въ настоящемъ видѣ; слѣдовало наложить тутъ сильную руку и перевернуть все вверхъ дномъ.

-- Просто, голова кругомъ идетъ! сказалъ Сергѣй Львовичъ, внезапно останавливаясь. Страшный напоръ мыслей по поводу перемѣнъ и преобразованій окончательно его озадачилъ.

Положеніе его въ настоящую минуту было весьма схоже съ положеніемъ человѣка, неожиданно попавшаго въ водоворотъ, который завертѣлъ свою жертву прежде чѣмъ та успѣла опомниться.

Сергѣй Львовичъ чувствовалъ очень хорошо, что подлѣ него, на берегу, сидѣла жена и дочь, которыя только что пріѣхали; чувствовалъ, что требовалось, хоть для виду, отдать имъ себя на этотъ вечеръ; чувствовалъ, что на берегу находились также другія дѣти со включеніемъ постороннихъ лицъ, которыя смотрѣли на него вопросительно,-- и между тѣмъ, не могъ преодолѣть силы водоворота, увлекавшаго его все глубже и глубже на самое дно, гдѣ, въ видѣ какого-то морского божества, возсѣдалъ дядя Помпей Николаевичъ Пыщинъ. Можно было судить по лицу и глазамъ Сергѣя Львовича, какъ бился онъ иногда, стараясь вынырнуть и показать присутствующимъ нормальное состояніе духа; но это продолжалось всего секунду; въ то же мгновеніе рука дяди Пыщина какъ бы высовывалась изъ водоворота, хватала его за голову и снова увлекала на самое дно пучины.

-- Уфъ! произнесъ Сергѣй Львовичъ, овладѣвая собою на минуту,-- друзья мои, вижу: изъ этого ничего однакожъ не выйдетъ! Мы никогда ничего этакъ не кончимъ!.. Я позвалъ васъ сюда, просилъ помочь мнѣ... но вижу: такъ дѣло не пойдетъ! Та совѣтуетъ одно, другая -- другое, дѣти болтаютъ немилосердно, Коко какъ-то сопитъ... Я положительно теряю голову! Чувствую, что столбнякъ находитъ!.. Нѣтъ ужъ, Бога ради, оставьте меня на минуту одного, дайте мнѣ обдумать все это на свободѣ... Я лучше послѣ зайду къ вамъ и потолкую съ вами... но теперь... Петръ Кондратьевичъ, не отходи ни на шагъ; я могу позвать тебя съ минуты на минуту...

Заключивъ такимъ образомъ, Сергѣй Львовичъ понюхалъ въ нѣсколько пріемовъ, какъ бы стараясь сосредоточить и привести въ порядокъ свои мысли, и поспѣшно зашагалъ въ кабинетъ.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
доказывающая, что человѣкъ можетъ проходить черезъ всѣ испытанія, можетъ проходить сквозь огонь, воду и мѣдныя трубы и все-таки остаться цѣлымъ и невредимымъ.

Сергѣй Львовичъ жестоко однакожъ ошибся, разсчитывая на тишину и уединеніе своего кабинета. Онъ, правда, усѣлся въ кресло, прислонилъ голову къ спинкѣ и даже крѣпко зажмурилъ глаза. Но это нисколько не подѣйствовало въ пользу сосредоточенія мыслей. Напротивъ, не стѣсняемыя теперь посторонними сужденіями, чувствуя себя вполнѣ на свободѣ, онѣ пришли въ самое неукротимое броженіе. Пущенныя сильно въ ходъ извѣстіемъ о пріѣздѣ дяди и подстрекаемыя тѣмъ сильнѣе, что срокъ пріѣзда былъ такъ коротокъ,-- онѣ поднялись, какъ рой, и задвигались во всѣ стороны, перегоняя другъ дружку. Мысль объ оклейкѣ комнатъ новыми обоями не успѣвала установиться, какъ уже отлетала въ сторону, смѣняясь мыслью о скорѣйшемъ перенесеніи сюрпризной мебели изъ комнаты жены въ комнаты, предназначенныя именитому дядѣ; послѣдняя неожиданно вытѣснялась необходимостью вырубить передъ окномъ четыре акаціи и нѣсколько кустовъ бузины, заслонявшіе видъ на главную аллею сада. Воображеніе Сергѣя Львовича, углубляясь въ садовую аллею, которую требовалось посыпать пескомъ, хватало на лету заднее крыльцо, и въ то же время остановилось на крапивѣ, которую слѣдовало скосить подъ окнами; отъ крапивы Сергѣя Львовича бросало вдругъ совсѣмъ въ другую сторону: потребовалось вдругъ достать во что бы то ни стало печатный портретъ дяди и повѣсить его въ залѣ или поставить въ кабинетѣ на самомъ видномъ мѣстѣ. Нельзя же: портретъ дяди существуетъ, находится у постороннихъ, а они родственники -- и не имѣютъ его! Очевидно, не ловко. Сергѣй Львовичъ не понималъ даже, какъ прежде такая мысль была упущена изъ виду. Отъ портрета воображеніе такъ же быстро перелетѣло къ лакею Петру, котораго немедленно надо было послать въ городъ за покупками.

Вопросъ о покупкахъ такъ усложнилъ и безъ того уже спутанный ходъ мыслей, что даже потъ выступилъ на лбу Сергѣя Львовича.

Положеніе его тѣмъ болѣе возбуждало участіе, что всѣ эти хлопоты падали собственно только на его шею. Онъ зналъ это очень хорошо, и приглашая жену къ совѣту, дѣйствовалъ столько же потому, что въ первую минуту рѣшительно растерялся, сколько изъ внутренняго, деликатнаго побужденія. Единственное занятіе Софьи Алексѣевны состояло въ томъ, чтобы производить дѣтей; но даже и это занятіе кончилось съ появленіемъ на свѣтъ Коко. Время свое она раздѣляла между кіотомъ и кузиной Зиночкою. Вся обуза хлопотъ и по хозяйству, и по дому была предоставлена Сергѣю Львовичу: онъ заказывалъ обѣдъ, покупалъ провизію, даже покупалъ оборочки, кисею и башмаки дочерямъ,-- занятіе, въ которомъ пріобрѣлъ онъ впрочемъ большую опытность. Несмотря на многочисленность семейства, Сергѣй Львовичъ, въ строгомъ смыслѣ слова, былъ болѣе даже предоставленъ самому себѣ, чѣмъ извѣстный Робинзонъ Крузе, если вспомнить, что у послѣдняго былъ помощникъ Пятница. На двадцатитрехлѣтняго сына своего, Петра Сергѣевича, отецъ, конечно, могъ разсчитывать; но подожди, когда-то онъ еще пріѣдетъ!

Единственная надежда почтеннаго семьянина могла основываться въ настоящую тяжелую минуту на одномъ развѣ Петрѣ Кондратьевичѣ.

Виски и пухлые свиные глазки Петра Кондратьевича были окружены множествомъ дугообразныхъ морщинъ. Когда баринъ смотрѣлъ на престарѣлаго вѣрнаго слугу,-- морщины эти мгновенно собирались, и лицо послѣдняго принимало выраженіе глубочайшей преданности; когда же, повинуясь какому-то внутреннему механизму, которымъ произвольно располагалъ Петръ Кондратьевичъ, морщины расходились, лицо мгновенно принимало выраженіе ворчливо-недовольнаго состоянія духа и какъ бы говорило -- "а чортъ бы тебя взялъ; надоѣлъ ты мнѣ пуще горькой рѣдьки!.."

Такое странное противорѣчіе физіономіи и мыслей объяснялось отчасти фальшивымъ положеніемъ, въ которое поставленъ былъ почтенный служитель, послѣдній изъ Могиканъ, или просто "лысакъ", какъ называлъ его иногда помѣщикъ, когда былъ въ хорошемъ расположеніи духа.

Сергѣй Львовичъ, расчувствовавшись преданностью Петра Кондратьевича, который одинъ изъ многочисленной дворни вызвался служить своему барину,-- тутъ же подарилъ ему три десятины земли. Петръ Кондратьевичъ воздвигъ на ней избу, перетащилъ туда жену, дѣтей и все хозяйство; онъ бы и самъ туда перебрался, если бъ не остановило его неодолимое желаніе пріобрѣсти еще лужокъ, находившійся непосредственно за его усадьбой, но принадлежавшій помѣщику. Оживляемый постоянной надеждой примкнуть лужокъ къ своимъ владѣніямъ, и для этой цѣли собственно оставшись вѣрнымъ помѣщику (чорта было бы ему иначе тормошиться),-- преданный Петръ Кондратьевичъ усугублялъ подобострастныя улыбки, лѣзъ изъ кожи отъ рвенія, но въ то же время сильно раздражался противъ судьбы, которая заставляла его тянуть лямку, тогда какъ онъ давно уже могъ быть собственникомъ и лежать на боку, ничего не дѣлая!

Но это мимоходомъ. Пока лужокъ не былъ еще собственностью "лысака", Сергѣй Львовичъ могъ разсчитывать на него, какъ на каменную стѣну.

Сергѣй Львовичъ, конечно, ничего этого не подозрѣвалъ. Не подозрѣвалъ онъ также другой черты Могикана, состоявшей въ томъ, чтобы подкрадываться тихомолкомъ ко всѣмъ дверямъ, припадать ухомъ къ замкамъ и скважинамъ и подслушивать, что говорили господа. Такое свойство управляло Петромъ Кондратьевичемъ, казалось, даже противъ его воли; оно влекло его подслушивать даже въ тѣхъ случаяхъ, когда баринъ одинъ сидѣлъ въ кабинетѣ. Мудренаго нѣтъ, слѣдовательно, что стоило Сергѣю Львовичу прикоснуться къ звонку, чтобы Петръ Кондратьевичъ явился налицо въ одно мгновеніе ока.

-- Ну, братъ, Петръ Кондратьевичъ, вижу: придется намъ съ тобою похлопотать; шибко похлопотать придется! смотри же: не зѣвай! сослужи службу, старина! сказалъ Сергѣй Львовичъ.

Онъ подошелъ къ нему, и съ добродушною улыбкой нѣсколько разъ потрепалъ его по плечу.

Петръ Кондратьевичъ вполнѣ заслуживалъ такой фамильярности, почти дружескаго обращенія: дугообразныя морщинки вокругъ свиныхъ глазъ, сузившись до крайне-возможной степени, выражали столько усердія, преданности и покорности, что Сергѣй Львовичъ нимало бы не уронилъ своего помѣщичьяго достоинства, если бы даже облобызалъ въ эту минуту Петра Кондратьевича.

Сергѣй Львовичъ тутъ же передалъ ему во всѣхъ подробностяхъ планы свои касательно, перемѣнъ и преобразованій, долженствовавшихъ изготовиться къ пріѣзду дяди.

-- Теперь вотъ въ чемъ дѣло, пойми ты меня хорошенько, пойми и вникни! присовокупилъ онъ. -- Главное въ томъ, что на все это у насъ имѣется всего какихъ-нибудь три дня... Распорядись такъ, чтобы завтра же чѣмъ свѣтъ всѣ мужики и бабы, даже дѣвчонки и мальчишки,-- послѣдніе будутъ полоть траву, расчищать дорожки, клумбы и выносить соръ,-- словомъ, чтобы весь народъ былъ здѣсь налицо... Ты, кажется, хочешь что-то сказать?.. заключилъ онъ, видя, что лицо стараго слуги странно какъ-то повело на сторону.

-- Осмѣлюсь доложить, сударь, насчетъ то-есть... времени.. время такое...

-- Какое время?

-- Покосъ, сударь...

-- Знаю, братецъ: ну такъ что жъ?

-- Ничегосъ... а такъ только... то-есть къ примѣру сказать... возразилъ Петръ Кондратьевичъ, кашляя въ рукавъ съ видомъ глубокой покорности.

-- Объ чемъ же стало-быть рѣчь?

-- Больше насчетъ того, сударь, прохрипѣлъ слуга,-- не соберешь никакъ... всѣ въ лугахъ, какъ есть!

-- Вотъ вздоръ какой! Неужто такъ ужъ приспичило, что оторваться нельзя на время. Время, слава Богу, не дождливое, успѣютъ собрать сѣно... И наконецъ случай такой, что, кажется, можно все бросить и побезпокоиться!.. Ты хорошенько все это объясни имъ, втолкуй!.. Впрочемъ, даже и этого не нужно; просто скажи: баринъ проситъ дескать подсобить! Они надѣлали мнѣ въ этотъ годъ столько всякихъ пакостей, что авось хоть разъ возьметъ совѣсть... Скажи имъ: баринъ ни въ чемъ никогда не утруждалъ васъ; пришелъ такой случай: докажите ему хоть разъ, что вы помните всѣ его благодѣянія!.. Самъ видишь, дѣло какое: не ждалъ не гадалъ, что такой дорогой гость ѣдетъ!.. Ну, такъ ступай же скорѣй и дѣлай такъ, какъ я сказалъ; я вполнѣ надѣюсь на твое усердіе и расторопность; какъ только переговоришь и все уладишь, приходи тотчасъ же доложить...

Оставшись одинъ, Сергѣй Львовичъ прошелся нѣсколько разъ по кабинету съ закинутыми назадъ руками и вертя между пальцами табакерку.

-- Да, да, проговорилъ онъ голосомъ человѣка, сдѣлавшаго надъ собою усиліе,-- вотъ до чего дожили! Оказывается, намъ надо теперь въ упросъ просить; мы ихъ покорные слуги, а не они наши!.. Да, да, все это такъ, все это безподобно; но я всегда говорилъ и всегда скажу: посмотримъ еще, что изъ всего изъ этого выйдетъ. По-моему: это умаколоврата и ничего больше, именно умаколоврата.

Разсудивъ очень основательно, что не время теперь предаваться тревожнымъ мыслямъ будущаго, Сергѣй Львовичъ вышелъ изъ кабинета съ намѣреніемъ освѣжить голову воздухомъ.

Въ прихожей встрѣтился онъ съ отцомъ Леонидомъ, маленькимъ старичкомъ, такого же невиннаго вида, какъ послѣдній младенецъ, котораго онъ окрестилъ. При немъ была попадья, пріѣхавшая поздравить Софью Алексѣевну съ благополучнымъ возвращеніемъ; послѣдняя представляла изъ себя особу съ черными зубами, особу такого объема и роста, и столь мужественную, что вчужѣ забиралъ страхъ при мысли, какъ рисковалъ отецъ Леонидъ, допуская ее парить себя въ банѣ вѣникомъ. Тутъ же выступалъ отецъ дьяконъ, человѣкъ коренастый, съ лицомъ выдавшимся впередъ, какъ наскоро отесанный клинъ, и глазами вытаращенными, какъ у рака; главная достопримѣчательная сторона отца дьякона состояла въ томъ, что жена его четыре года къ ряду рожала ему двойни, такъ что въ семь лѣтъ супружества, семейство оказалось въ прибыли на восемь человѣкъ, которыхъ, хотя безъ намѣренія, но совершенно основательно, отецъ дьяконъ называлъ всегда "червями". Дѣйствительно, они нѣсколькими мѣсяцами раньше поѣдали всегда все, что доводилось отцу пріобрѣтать отъ паствы во время Рождества и Святой недѣли.

-- Батюшка и матушка, здравствуйте! Здравствуйте, отецъ дьяконъ! проговорилъ не безъ торжественности Сергѣй Львовичъ,-- вы видите меня въ ужаснѣйшихъ хлопотахъ: жена пріѣхала!

-- Имѣемъ уже извѣщеніе. Вотъ также и матушка моя собрались и пріѣхали поздравить, смиренно сказалъ отецъ Леовидъ.

-- Честь имѣемъ поздравить, глухо, какъ бы сквозь перину, сказала попадья.

-- Имѣемъ честь поздравить съ возвращеніемъ! буркнулъ въ свою очередь отецъ дьяконъ, какъ изъ бочки.

-- Спасибо, спасибо; я еще потому въ хлопотахъ, поспѣшилъ прибавить Люлюковъ,-- что жена привезла извѣстіе: къ намъ будетъ на-дняхъ дорогой гость; представьте, кто къ намъ будетъ: дядюшка Помпей Николаевичъ!

При этомъ имени, Сергѣй Львовичъ невольно пріосанился и повелъ плечами. Отецъ Леонидъ поклонился; глаза отца дьякона окончательно приготовились выскочить изъ впадинъ; одна попадья не вполнѣ, казалось, поняла въ чемъ дѣло и сохранила прежнюю свою неподвижность.

-- Изволили сказывать, Сергѣй Львовичъ, дяденька давно обѣщались посѣтить васъ, проговорилъ наконецъ священникъ.

-- Да, обѣщалъ, а теперь,-- бухъ, и ѣдетъ! Вы, батюшка, раснорядитесь уже сами пожалуйста насчетъ молебна; не ждите меня. Такъ и скажите Софьѣ Алексѣевнѣ; я приду, если позволитъ время. Вотъ кстати и Петръ Кондратьевичъ!

Давъ ему время подставить лысину подъ благословеніе и облобызать руку отца Леонида, Сергѣй Львовичъ, не теряя секунды, повелъ его въ кабинетъ.

-- Ну, что? спросилъ онъ.

Прежде еще чѣмъ Петръ Кондратьевичъ собрался съ отвѣтомъ, въ сердцѣ Люлюкова шевельнулось безпокойство: лицо вѣрнаго слуги не предвѣщало ничего добраго; онъ явно переминался и затруднялся приступить къ дѣлу.

-- Ну? нетерпѣливо повторилъ Сергѣй Львовичъ.

-- Ничего, сударь, не сообразишь, никакого, то-есть, толку. Ужъ это и Богъ знаетъ, что такое! проговорилъ Петръ Кондратьевичъ. -- Прихожу, тамъ сходка, я всѣ ваши слова, какія сказывать изволили, всѣ слова передалъ...

-- Ну? произнесъ Сергѣй Львовичъ, судорожно сжимая табакерку.

-- Ничего, сударь, не сдѣлаешь, словно оголтѣлые какіе! Никакимъ, то-есть, манеромъ не сообразишь: всѣ въ одномъ стоятъ.

-- Что жъ они говорятъ?

-- Говорятъ: съ сѣномъ запоздали, косить надо!

Сергѣй Львовичъ началъ дышать такимъ ускореннымъ тактомъ и такъ тяжело, что Петръ Кондратьевичъ невольно остановился.

-- Но объяснялъ ли ты этимъ канальямъ причину? спросилъ онъ, дѣлая неимовѣрныя усилія, чтобы преодолѣть свои чувства. -- Сказалъ ли имъ, что мнѣ теперь каждый часъ дорогъ?

-- Сказывалъ, сударь; упорствуютъ все единственно; главное потому больше: узнали теперь, въ нихъ надобность есть.

-- Негодяи! перебилъ Сергѣй Львовичъ, вспыхивая -- какъ быть однакожъ? Дѣлать нечего; нельзя же такъ... Ступай, спроси: сколько хотятъ они за работу? Я готовъ заплатить этимъ мерзавцамъ!

-- Я ужъ говорилъ, сударь.

-- Ну!

-- Такую цѣну ломятъ, ни съ чѣмъ не сообразную; просятъ въ день по полтиннику съ души, бабы по четвертаку, ребятишки -- и тѣ нейдутъ меньше гривенника.

Сергѣй Львовичъ затрепеталъ весь отъ головы до пятокъ.

-- Когда такъ: не надо, не надо! крикнулъ онъ такъ яростно, что сидѣвшіе въ залѣ отецъ Леонидъ, дьяконъ и попадья вздрогнули,-- не надо, когда такъ! Сейчасъ же отправляйся въ Сусловку и найми тамъ народу, бабъ и мужиковъ; не хотятъ дудиловскіе, сусловскіе будутъ работать! Отправляйся сію минуту; всего двѣ версты; не теряй времени, поѣзжай верхомъ! Главное: скорѣй отвѣтъ!

Каждый, кому привелось бы встрѣтить Петра Кондратьевича въ кабинетѣ и который бы увидѣлъ его въ ту минуту, какъ онъ затворялъ за собою дверь кабинета, глазамъ бы своимъ не повѣрилъ, что передъ нимъ одинъ и тотъ же человѣкъ. Правда, лысина, свиные глазки, вся фигура и самый нанковый сюртукъ на крючкахъ, были все тѣ же; но выраженіе до такой степени измѣняло физіономію Петра Кондратьевича, что не было уже никакой возможности узнать въ ней прежняго вѣрнаго и преданнаго кабинетнаго Калеба. Слѣпой, для котораго черты лица сокрыты, и тотъ не могъ бы обмануться; стоило прислушаться: "А, чортъ бы тебя дралъ!" ворчалъ хриплый голосъ, не имѣвшій ничего общаго съ подобострастнымъ голосомъ кабинетнаго Петра Кондратьевича,-- "экъ его тормошится!.. Эхъ ты, лахота, быкъ тебя забодай, дьяволъ тебя занеси, прости Господи!"

Проходя черезъ залу и заслышавъ страшный трескъ въ кабинетѣ, точно стулъ грохнулся объ полъ, Петръ Кондратьевичъ махнулъ только рукою и поспѣшилъ въ прихожую.

-- Ну, теперь пошелъ швырять чѣмъ ни попало! проговорилъ онъ, выходя на крыльцо.

Трескъ упавшаго стула повторился, между тѣмъ, второй и третій разъ. Священникъ, отецъ дьяконъ и попадья подумали, что начались уже приготовленія и перестановка мебели къ пріѣзду сановника-дяди; но Софья Алексѣевна и Зинаида Львовна, спускавшіяся въ это время внизъ вмѣстѣ съ дѣтьми, не могли, конечно, обмануться въ значеніи шума.

-- Что-нибудь случилось. Его вѣрно чѣмъ-нибудь растревожили, пролепетала Зинаида Львовна.

-- Вѣроятно, проговорила со вздохомъ Софья Алексѣевна.

Пожавъ другъ другу руку и обмѣнявшисъ выразительнымъ взглядомъ, обѣ спустились съ лѣстницы и боковою дверью вошли въ кабинетъ. Въ ту же секунду вбѣжали за ними Катя, Соня и Вѣрочка.

Два стула лежали на полу, одинъ въ одномъ углу, другой въ другомъ. Сергѣй Львовичъ, сидѣвшій въ креслахъ, держалъ себя обѣими руками за голову; лицо его отливало багровымъ блескомь, а въ моргающихъ глазахъ проступали ясные слѣды сильнѣйшаго раздраженія.

-- Что случилось? спросили въ одинъ голосъ Софья Алексѣевна и Зинаида Львовна.

-- Sophie, или Зиночка, или все равно кто-нибудь изъ дѣтей, сказалъ надорваннымъ голосомъ Сергѣй Львовичъ,-- скажите нянькѣ Ульянѣ, чтобъ она намочила въ уксусѣ полотенце и принесла его сюда.

Катя, Соня и Вѣрочка взапуски выбѣжали изъ кабинета.

Сергѣй Львовичъ, въ короткихъ, но выразительныхъ словахъ, передалъ присутствующимъ о всемъ случившемся.

-- Эхъ, батюшка, Сергѣй Львовичъ, захотѣлъ ты отъ нихъ! проговорила нянька Ульяна, обвязывая ему полотенцемъ голову,-- словно право ты мужиковъ-то и не видывалъ; впервой узналъ ихъ! Плюнь ты на нихъ! Вотъ теперь головка разболѣлась, ну, что хорошаго?.. э, право!

-- Да-съ, да-съ,-- вѣкъ живи, вѣкъ учись! Именно такъ! сказалъ Люлюковъ, когда нянька удалилась,-- видѣли вы: стоило имъ понять, что я въ нихъ нуждаюсь, сейчасъ пошли прижимки, сейчасъ же торговаться и набивать цѣну! И такъ поступать со мною! Со мною! подхватилъ онъ, начиная снова горячиться.

-- Что жъ вы хотите?.. другого нельзя ожидать... замѣтила кузина.

-- Ты зналъ ихъ, мой другъ... сказала ея подруга.

-- Зналъ? Нѣтъ, я не зналъ ихъ! я прожилъ съ ними всю жизнь,-- и не зналъ ихъ! Я тогда только ихъ поняль, тогда только раскусилъ вполнѣ, когда обстоятельства послѣднихъ этихъ годовъ поставили меня въ горькую необходимость имѣть съ ними лично дѣло. Тутъ только они вполнѣ себя показали!.. Да, такъ поступаетъ со мною тотъ самый народъ, который я всю мою жизнь осыпалъ благодѣяніями! примолвилъ онъ вдругъ съ такою силой, что уксусная повязка слетѣла съ головы и шлепнулась на полъ, произведя звукъ пощечины. Зинаида Львовна поспѣшила поднять ее.

-- Да, это тотъ самый мужикъ, котораго я не переставалъ осыпать благодѣяніями! продолжалъ Сергѣй Львовичъ, придерживая рукою повязку на лбу, между тѣмъ, какъ Зинаида Львовна, граціозно изгибая станъ, перевязывала концы на его затылкѣ,-- тотъ самый народъ, которому дѣлалъ я всевозможныя снисхожденія, котораго я, первый во всемъ уѣздѣ, отпустилъ на оброкъ! Вы помните: даже послѣ уставной грамоты, послѣ того, какъ они поступили со мною совершенными скотами, не я ли имѣлъ еще слабость уступить всѣмъ ихъ просьбамъ? Не я ли отдалъ имъ всю оставшуюся отъ надѣла землю по два цѣлковыхъ на десятину, тогда какъ она,-- это всѣ говорятъ, спросите кого угодно,-- она стоитъ три рубля и три съ полтиной! Нѣтъ, больно! Воля ваша, очень больно! Это просто не люди, нѣтъ, это неблагодарные звѣри... Какое? звѣрь -- тотъ лучше; тотъ по крайней мѣрѣ чувствуетъ благодарность...

-- Мамаша! крикнула Катя, неожиданно вбѣгая въ кабинетъ,-- священникъ спрашиваетъ, не начинать ли молебенъ?

-- Идите! идите! воскликнулъ Сергѣй Львовичъ, падая въ кресло и махая имъ всѣмъ рукою къ двери.

Оставшись снова одинъ, Люлюковъ испустилъ продолжительный тяжкій вздохъ, который доказывалъ убѣдительнѣйшимъ образомъ, какъ истинно и глубоко было его душевное разстройство.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
служащая продолженіемъ предшествующей.

Что до насъ касается, мы всегда отдавали полную справедливость высокимъ качествамъ души и сердца Сергѣя Львовича. При всемъ томъ, если бы пришлось изречь судебный приговоръ и рѣшить, кого надо винить въ настоящемъ случаѣ: Сергѣя ли Львовича, или крестьянъ его,-- мы, не задумавшись секунды, оправдали бы кругомъ послѣднихъ. Вовсе даже не нужно было бы для этого восходить на судейское мѣсто, ослѣплять себѣ глаза блескомъ зерцала, прикладывать руку къ сердцу и надсаживать себѣ горло. Еще менѣе нуждались бы мы при этомъ въ подкупѣ краснорѣчія тѣхъ ораторовъ, которые кричатъ о доблестяхъ народа, и въ доказательство, какъ близко уже подошли къ этимъ доблестямъ, нализываются до положенія ризъ съ утра и до вечера. Здѣсь дѣло совершенно чисто и факты говорятъ сами за себя.

Въ настоящемъ случаѣ поведеніе дудиловцевъ можетъ только служить самымъ неоспоримымъ фактомъ ихъ практичности и глубокаго здраваго смысла. Была ли возможность иначе поступать съ помѣщикомъ, который самъ сознавался, что былъ для нихъ какъ чужой до послѣдняго времени? Такъ по крайней мѣрѣ смотрѣли на этотъ предметъ дудиловцы, и, съ своей точки зрѣнія, они были совершенно вравы. Что въ самомъ дѣлѣ было имъ беречь Сергѣя Львовича и входить такъ сильно въ его интересы, когда самъ онъ нимало объ этомъ не заботился! Случалось ли когда-нибудь, чтобы дудиловцы ослушались въ чемъ-нибудь Сергѣя Львовича? Никогда не случалось! Выѣзжая каждую весну съ семействомъ въ деревню, Сергѣй Львовичъ очень любилъ, чтобы мужики и бабы торжественно встрѣчали его у околицы. Зная такое желаніе своего помѣщика, дудиловцы всегда были на мѣстѣ и даже подносили ему хлѣбъ-соль. Звалъ ли ихъ Сергѣй Львовичъ на обѣдъ въ день приходскаго праздника,-- обѣдъ, устраиваемый обыкновенно на барскомъ дворѣ и отличавшійся обиліемъ баранины, солонины, пироговъ, пряниковъ, вина и браги,-- не было еще примѣра, чтобы дудиловцы отказывались когда-нибудь отъ приглашенія. Трогательно даже было видѣть при этомъ случаѣ, какъ самыя малыя дѣти, соревнуя своимъ родителямъ, лѣзли другъ на друга и давились кусками пирога, желая доказать свое усердіе. Сергѣй Львовичъ любилъ иногда пріѣзжать въ поле на работу,-- что дѣлалъ всегда въ сопровожденіи семьи и въ видѣ partie de plaisir; пріѣзжалъ онъ съ тѣмъ обыкновенно, чтобы тотчасъ же распустить народъ по домамъ. И что жъ? Запомнитъ-ли кто-нибудь, чтобы дудиловцы не исполнили мгновенно воли своего барина? Виноваты ли они, что Сергѣй Львовичъ ничего больше отъ нихъ не желалъ? Конечно не виноваты. "Люблю вокругъ себя веселыя лица! Люблю, чтобы вокругъ меня всѣ улыбались и были довольны!" говорилъ всегда Люлюковъ. Прекрасно питать въ душѣ такія благородныя чувства -- спора нѣтъ. Но съ другой стороны, согласитесь сами, справедливо ли было, живя въ деревнѣ, гдѣ, къ сожалѣнію, всегда меньше веселыхъ физіономій, чѣмъ недовольныхъ, и меньше благопріятныхъ случаевъ, чѣмъ неблагопріятныхъ,-- справедливо ли было избѣгать послѣднихъ такъ тщательно, какъ дѣлалъ это Сергѣй Львовичъ? Не естественно ли, что, дѣйствуя въ такомъ исключительномъ духѣ, онъ имѣлъ на своей сторонѣ только смѣхуновъ, весельчаковъ, и положительно отдалялъ отъ себя недовольныхъ, которые, какъ уже сказано, всегда составляютъ большинство. Показывая себя гражданамъ Дудиловки только въ торжественныхъ случаяхъ и скрывая себя отъ ихъ взоровъ тамъ именно, гдѣ бы чаще всего они должны были его видѣть, Сергѣй Львовичъ никакимъ образомъ не могъ сдѣлаться вполнѣ популярнымъ. Именно онъ удалялъ отъ себя дудиловцевъ. Вотъ въ какой формѣ происходило обыкновенно это отдаленіе. Встрѣчалъ ли. напримѣръ, Сергѣй Львовичъ въ собственномъ лѣсу почтеннаго гражданина, практиковавшагося въ рубкѣ дерева,-- онъ никогда не шелъ къ нему прямо, никогда не нападалъ врасплохъ. Оправдываясь передъ домашними и знакомыми тѣмъ, что боится въ этихъ случаяхъ первой своей вспышки, боится самого себя, Сергѣй Львовичъ только лукаво себя обманывалъ; причина была совсѣмъ другого рода: по обыкновенію тѣхъ натуръ, которыхъ на офиціальномъ языкѣ называютъ слабыми или "слабцами", но въ домашнемъ, приватномъ нарѣчіи принято называть "черносливными натурами",-- онъ попросту терялъ энергію, какъ только подходилъ критическій случай. Энергія въ немъ не держалась. Кипятясь отъ гнѣва и пыхтя, какъ паровой котелъ, отъ сдержанныхъ въ сердцѣ ощущеній, Сергѣй Львовичъ быстро удалялся, заботясь прежде всего укрыться отъ взоровъ дудиловскаго гражданина (бѣда, если въ эти минуты попадалась ему курица, копавшая клумбы: онъ яростно пускалъ въ нее чѣмъ ни попало); онъ давалъ полную волю своему негодованію тогда только, какъ достигалъ дома и запирался на ключъ въ своемъ кабинетѣ.

"Трахъ! трахъ!.." раздавалось тогда по всѣмъ комнатамъ. "Ну пошелъ опять стулья швырять! знать чѣмъ-нибудь раздосадовали!" говорили люди. Послѣ того онъ выходилъ всегда очень разстроеннымъ, съ головною болью, и требовалъ, чтобы нянька Ульяна обвернула ему голову полотенцемъ въ уксусѣ.

Отдаленіе Сергѣя Львовича отъ крестьянъ совершалось иногда въ другой формѣ. Такъ бывало, когда не самъ онъ наскакивалъ на неблагопріятный случай, но когда докладывали ему о проступкѣ какого-нибудь дудиловца. Тутъ уже Сергѣй Львовичъ просто былъ страшенъ; всѣ отъ него бѣжали куда ни попало. Расхаживая большими шагами по залѣ, размахивая руками, онъ гремѣлъ на весь домъ угрозами:

"-- Разобью вдребезги! засѣку до смерти! разбойникъ! каналья! Не прощу тебя! ни за что не прощу!.. (Хотя домашніе знали, что въ залѣ никого не было, кромѣ Сергѣя Львовича, всѣ, однакоже, вздрагивали: такъ грозенъ былъ его голосъ).-- Не помилую тебя, негодяя! хоть сто лѣтъ валяйся въ ногахъ. Не помилую!" кричалъ онъ, топая каблуками и посылая въ воздухъ удары кулакомъ. Когда же приводили ему виновника, онъ мгновенно утихалъ, быстро уходилъ въ кабинетъ и приказывалъ сказать, что не хочетъ видѣть негодяя; чтобы съ этой минуты не смѣлъ онъ ему на глаза попадаться, и т. д.

Дѣло имѣло, впрочемъ, къ концу одинаковый результатъ: страшно разболится голова и снова идетъ нянька Ульяна примачивать ее уксусомъ. Видя такое явное отчужденіе отъ себя своего помѣщика, дудиловцы чуть ли не рѣшили наконецъ, что у нихъ вовсе не было помѣщика. На всѣ попреки сосѣдей, у Сергѣя Львовича былъ одинъ отвѣтъ:-- "Знаю, знаю, что страхъ ихъ балую; но знаю и то также,-- и это, признаться, вознаграждаетъ меня за все,-- знаю, что они по крайней мѣрѣ любятъ меня и преданы мнѣ отъ перваго до послѣдняго! Вотъ какъ -- скажи я: Софронъ, бросься въ рѣку,-- онъ это сдѣлаетъ; да-съ, сдѣлаетъ, я вамъ за это ручаюсь!.." -- "Попробуйте!" говорили сосѣди. -- "Да что пробовать! Придетъ случай: я вамъ докажу это!.."

Случай пришелъ, наконецъ,

Хотя дѣло было не въ рѣчкѣ, куда надо было броситься, а въ уставной грамотѣ, которую надо было подписывать,-- все равно: пришелъ часъ испытанія.

Люлювовъ началъ съ того, что произнесъ рѣчь (онъ трудился надъ ней цѣлую недѣлю), рѣчь, въ которой ясно выразилъ мысль, что все здѣсь основано на взаимномъ довѣріи. "Мы должны вѣрить другъ другу сказалъ онъ.-- Вы докажете тѣмъ ваше ко мнѣ довѣріе, что, не въ примѣръ вашимъ сосѣдямъ, подпишете уставную грамоту. Не забудьте, ребята (на этомъ мѣстѣ кто-то громко икнулъ въ толпѣ, и Сергѣй Львовичъ остановился),-- не забудьте, ребята, подхватилъ онъ, возвышая голосъ,-- грамота въ Дудиловкѣ будетъ первая подписанная грамота во всемъ нашемъ уѣздѣ!.. И вамъ будетъ лестно,-- и мнѣ также".

Выслушавъ рѣчь до конца и назвавъ единодушно своего помѣщика отцомъ и благодѣтелемъ, дудиловцы согласились подписать уставную грамоту въ томъ только случаѣ, когда Сергѣй Львовичъ уступитъ имъ выгонъ за мельницей. Сергѣй Львовичъ, надававшій въ видахъ миролюбія и безъ того уже много, пришелъ въ справедливое негодованіе, но далъ, однакоже, и выгонъ. Пришло дѣло къ подписи. Дудиловцы не трогались съ мѣста. Препятствіемъ было теперь болото, безъ котораго, по словамъ ихъ, не было никакой возможности согласиться. Сергѣй Львовичъ вышелъ изъ себя, но далъ болото. Дудиловцы повалились въ ноги и такъ слезно благодарили помѣщика, что тотъ не зналъ уже какъ отъ нихъ отдѣлаться. Грамота тѣмъ не менѣе все-таки не подписывалась. "Какого же еще рожна надо этимъ живодерамъ?" вскричалъ Люлюковъ, отказавшійся уже лично присутствовать при подписи и предоставившій все мировому посреднику. Дудиловцы въ одинъ голосъ отказывались подписываться, если Сергѣй Львовичъ не отрѣжетъ имъ еще семь десятинъ кустарнику.

Но главный источникъ огорченій заключался не столько въ пожертвованіяхъ, не столько въ томъ даже, какъ много обманулся онъ въ мужичкахъ своихъ, сколько въ томъ, что крестьяне сосѣда его, Бабаева, человѣка весьма суроваго, безпрекословно подписали грамоту и согласились на всѣ его условія. Не обидно ли было въ самомъ дѣлѣ! Не самъ ли онъ постояннно стращалъ Бабаева этою уставною грамотой; не самъ ли сколько разъ хвасталъ, что не встрѣтитъ съ этой стороны никакого препятствія; и между тѣмъ, самъ первый такъ горько опростоволосился.

Скорбно также уязвленъ былъ потомъ Сергѣй Львовичъ тѣмъ, что у Бабаева полевое хозяйство пошло отлично, между тѣмъ какъ у него все тотчасъ же пошло къ окончательному разрушенію и безпорядку: сегодня запустили скотъ въ его луга, тамъ нарубили дровъ въ его рощѣ, а объ оброкѣ и говорить нечего: просто совсѣмъ о немъ забыли; такъ что, если бы не посредникъ, Люлюковъ не зналъ бы, на что купить чаю и сахару.

Не малую долю огорченій и разочарованій принялъ онъ также съ дворовыми людьми. Здѣсь, какъ въ первомъ случаѣ, всего сильнѣе задѣло за сердце сравненіе съ сосѣдомъ; не странно ли, что дворовые Бабаева, человѣка, какъ уже извѣстно, суроваго, остались всѣ до единаго въ домѣ, тогда такъ у Сергѣя Львовича, который баловалъ ихъ какъ отецъ, всѣ одинъ передъ другимъ заломили вдругъ страшно-безобразную цѣну, и когда онъ отказалъ имъ, всѣ оставили его тотчасъ же, не выразивъ даже при этомъ ни тѣни сожалѣнія, ни тѣни раскаянія.

Вотъ съ этихъ то поръ собственно перемѣнилъ онъ окончательно мнѣніе свое касательно новой реформы и не могъ говорить о ней равнодушно. Въ первое время онъ думалъ о ней совсѣмъ иначе. Когда прошелъ первый слухъ объ уничтоженіи крѣпостного права, онъ такъ даже обрадовался, что навлекъ на себя въ уѣздѣ названіе "краснаго" и былъ причисленъ къ партіи самыхъ ярыхъ либераловъ. Сергѣй Львовичъ былъ въ этомъ совершенно искрененъ. Онъ находилъ только, что такая перемѣна была совершенно лишнею для дудиловскихъ крестьянъ, которые и безъ того были свободны.

-- Дѣло все въ томъ, изволите ли видѣть, такъ выражался онъ въ послѣднее время,-- освобожденіе, не касаясь уже того, конечно, что оно нарушило патріархальныя отношенія, которыя связывали крестьянъ съ помѣщиками и составляли, можно сказать, всю прелесть сельской жизни, не считая этого, освобожденіе, главное, сильно подѣйствовало, и вдругъ, знаете-ли, какъ-то, вдругъ подѣйствовало во вредъ нравственности народа; оно убило въ немъ чувство признательности и благодарности; сдѣлало его грубымъ, непочтительнымъ, словомъ, испортило его окончательно!.. А жаль, жаль, потому что прежде были залоги!.."

Такъ и теперь отчасти размышлялъ Сергѣй Львовичъ, сидя въ своемъ кабинетѣ и невольно содрогаясь всякій разъ, когда посреди молебна отецъ дьяконъ возвышалъ голосъ, звучавшій какъ труба второго пришествія.

Само собою разумѣется, ни эти мысли о крестьянахъ, ни голосъ отца, дьякона, ни даже головная боль, не мѣшали Сергѣю Львовичу заниматься дѣломъ. Онъ успѣлъ въ это время просмотрѣть отъ начала до конца печатный каталогъ изъ магазина Андреева, успѣлъ отмѣтить въ немъ всѣ предметы, необходимые для пышныхъ завтраковъ и обѣдовъ, долженствовавшихъ упитывать именитаго дядю. Обыкновенно, Сергѣй Львовичъ самъ всегда ѣздилъ въ магазинъ Андреева и лично дѣлалъ свои покупки, при чемъ вступалъ всегда въ нескончаемыя бесѣды съ приказчиками; на этотъ разъ онъ рѣшился послать въ Москву лакея Петра. Можно было замѣтить также, при этомъ, измѣненіе обычнаго правила. Дѣлая свои покупки, Люлюковъ придерживался обыкновенно системы общеупотребительной въ провинціальныхъ домахъ, гдѣ страсть къ гостямъ и угощеньямъ, часто превышая средства хозяевъ, заставляетъ послѣднихъ покупать припасы пудами, но всегда третьяго сорта; такъ ужъ всегда отмѣчается въ спискѣ закупокъ: рису одинъ пудъ, третьяго сорта; макаронъ 20 фунтовъ, третьяго сорта; сладкаго горошка,-- 15 фунтовъ, третьяго сорта, и т. д. Система основана, главное, на томъ, чтобы всего было въ волю, въ изобиліи; чтобы гости не успѣвали очнуться отъ разнообразія угощеній; чтобы кофе слѣдовалъ за чаемъ, шоколадъ за кофе, конфеты за фруктами, мороженое за вареньемъ и т. д.

Правда, угощенія этого рода часто становятся гостю поперекъ горла; но не всѣ такъ взыскательны; для большинства, радушіе тогда вѣдь только и достигаетъ вполнѣ своей цѣли, тогда только и прославляется по уѣзду, когда гость наѣдается у сосѣда до вторыхъ и до третьихъ коликъ.

Сергѣй Львовичъ, какъ радушный хозяинъ и хлѣбосолъ, зналъ очень хорошо, къ чему приводитъ система изобилія; справедливо опасаясь ея вліянія на столичный желудокъ именитаго дяди, онъ на этотъ разъ вездѣ отмѣтилъ въ каталогѣ Андреева "первый сортъ".

Стараясь обставить дядю столько же комфортомъ, сколько и почетомъ, онъ составилъ также списокъ сосѣдямъ и главнымъ сановникамъ уѣзда, которыхъ хотѣлъ пригласить на воскресенье, день рожденія Софьи Алексѣевны. Такъ какъ времени оставалось очень мало, онъ рѣшился отправиться съ визитами нынче же вечеромъ.

Оставалось только подождать возвращенія Петра Кондратьевича, получить отвѣтъ его и повторить ему тѣ перемѣны и преобразованія, которыя предположено было исполнить.

Въ ожиданіи этого Люлюковъ снова вышелъ въ залу, чтобъ освѣжиться.

Молебенъ давно уже кончился; семейство пило чай, за исключеніемъ хозяйки дома, которая тотчасъ же послѣ службы поднялась къ себѣ наверхъ. Священникъ, попадья и дьяконъ сидѣли передъ блюдечками съ опрокинутыми чашками; они ждали Сергѣя Львовича, чтобы встать и проститься.

-- Сергѣй Львовичь, сказала Зинаида Львовна, дѣлая ему знакъ и вызывая въ гостиную,-- бѣдняжка Sophie, которая такъ устала, что едва могла достоять службу, поручила мнѣ сказать: не прилично ли будетъ также пригласить священника къ пріѣзду дяди...

-- Я, душа моя, уже думалъ объ этомъ, отвѣтилъ Сергѣй Львовичъ,-- только вотъ бѣда: у него подрясникъ очень плохъ. Если бъ обѣ вы объ этомъ позаботились, не худо бы было. Въ два дня успѣете ему сшить новый... А то, право, неловко какъ-то... Вотъ еще что: подумайте-ка вдвоемъ, не нужно ли чего-нибудь вамъ въ Москвѣ по части туалета: я нарочно посылаю Петра сегодня же вечеромъ съ послѣднимъ поѣздомъ; я бы самъ поѣхалъ, но невозможно; необходимо сдѣлать тьму тьмущую визитовъ... я сейчасъ же отправляюсь...

-- Какъ... сегодня? сегодня?..

Зинаида Львовна остановилась, вперяя въ него взоръ укоризны.

-- Знаю! знаю! но что-жъ прикажешь дѣлать, душа моя! возразилъ Люлюковъ съ очевидною неловкостью,-- сама ты разсуди: сегодня вторникъ; онъ будетъ въ субботу, можетъ-быть даже въ пятницу!.. Объясни все это хорошенько Sophie... Скажи ей, между прочимъ: я душевно радъ исполнить ея желаніе и приглашу священника... впрочемъ, я зайду еще къ вамъ проститься передъ отъѣздомъ!..

Передавъ священнику приглашеніе отъ имени жены,-- но такъ, однакожъ, чтобы не могъ этого слышать отедъ дьяконъ, Сергѣй Львовичъ распорядился, чтобы не медля ни минуты закладывали ему тарантасъ. Послѣ того онъ кликнулъ Петра, приказавъ ему снаряжаться въ путь, но прежде вызвалъ его въ кабинетъ для полученія инструкцій и для того также, чтобъ онъ помогъ ему одѣться.

Туалетъ приближался къ концу, когда дверь кабинета скрипнула и пропустила лысину Петра Кондратьевича.

-- Ну, что? съ живостью спросилъ Люлюковъ.

-- Говорилъ, сударь, съ сусловскими мужиками, троихъ привелъ съ собою; говорятъ: готовы служить...

-- Ну, и прекрасно; очень радъ! сказалъ мгновенно повеселѣвшій помѣщикъ. -- Я сейчасъ одѣнусь, обойду вмѣстѣ съ вами дворъ и садъ и укажу, что надо будетъ дѣлать...

-- Осмѣлюсь доложить, сударь, наши лѣзутъ! промолвилъ Петръ Кондратьевичъ,-- какъ проходилъ по деревнѣ, всѣ пристали, говорятъ: чѣмъ чужихъ звать, мы лучше станемъ работать...

-- Ни одного чтобы не было! крикнулъ Сергѣй Львовичъ, мгновенно вспыхивая,-- слышишь, ни одного! Сначала отказались негодяи, начали даже со мной торговаться; а теперь какъ увидѣли, что дѣло безъ нихъ обойдется, давай соглашаться; -- ни за что! Вонъ гони ихъ! Даромъ станутъ работать -- не возьму ни одного. Слышь, Петръ Кондратьевичъ: чтобы ни одинъ дудиловскій каналья не смѣлъ здѣсь быть!..

Негодованіе, закипѣвшее въ груди Сергѣя Львовича, ограничилось на этотъ разъ только вспышкой. Оно прошло, какъ только вышелъ онъ на крыльцо и увидѣлъ сусловскихъ мужиковъ.

Сусловцы представляли съ дудиловцами такое же разительное сходство, какъ мѣдные пятаки похожи на мѣдные пятаки, вычеканенные въ Сестербекѣ въ одно и то же время. Зная, что безъ нихъ дѣло не обойдется теперь никакимъ манеромъ, они заломили тройную цѣну, прежде еще чѣмъ было имъ извѣстно, въ чемъ состоитъ работа и что отъ нихъ потребуется. Сергѣй Львовичъ на все согласился: то, что казалось возмутительнымъ со стороны дудиловцевъ, было очень естественно со стороны сусловцевъ, не связанныхъ съ Сергѣемъ Львовичемъ ни чувствомъ благодарности, ни чувствомъ преданности.

Приказавъ имъ завтра же чѣмъ свѣтъ явиться на работу, онъ торопливо поднялся на верхъ проститься съ женою.

-- Душа моя, ты видишь меня въ отчаяніи. Я долженъ отправиться въ тотъ самый день, какъ ты пріѣхала!.. сказалъ Сергѣй Львовичъ, цѣлуя жену въ лобъ,-- но я обдумалъ: иначе сдѣлать нѣтъ никакой возможности. Зиночка передала тебѣ причину; необходимо мнѣ самому сдѣлать кой-какія приглашенія... Кстати, припомните пожалуйста: не встрѣчали ли у кого-нибудь изъ сосѣдей печатнаго портрета дяди? Не слыхали ли, по крайней мѣрѣ, что онъ у кого-нибудь существуетъ? примолвилъ онъ озабоченнымъ тономъ.

Зинаида Львовна и Софья Алексѣевна отвѣчали отрицательно.

-- Ужасно досадно! Достать его, между тѣмъ, необходимо. Портретъ существуетъ, а мы, родные, не имѣемъ его!.. Неловко, воля ваша... Вотъ еще что: если вамъ нужно что-нибудь по части туалета для себя или для дѣтей,-- я полагаю, не лишнимъ будетъ обратить вниманіе на дѣтскій туалетъ,-- составьте поскорѣй списокь и отдайте его Петру, я посылаю его нынче съ послѣднимъ поѣздомъ въ Москву... Ну, прощайте, друзья мои... поцѣлуйте за меня дѣтей; проходя черезъ коридоръ, я слышалъ, они укладываются уже спать... Сегодня вторникъ; я вернусь домой въ четвергъ и все обдѣлаю... Надѣюсь, ты поняла, мой другъ, что одна только крайняя необходимость заставляетъ меня ѣхать въ такой день; въ противномъ случаѣ, я бы... но ты, конечно, поняла меня и не будешь сердиться...

Такое объясненіе было совершенно лишнимъ, если припомнить, что Софья Алексѣевна съ утра еще такъ ясно выражала желаніе предаться уединенію и отдыху. Просить у нея извиненія въ отъѣздѣ не значило ли почти то же, въ настоящую минуту, что извиняться въ томъ, что не наступаешь сосѣду на ногу. Сергѣй Львовичъ зналъ все это очень хорошо; но дѣйствовалъ единственно въ силу мягкоты своей,-- мягкоты слишкомъ, впрочемъ, уже извѣстной, чтобы слѣдовало ее краснорѣчиво доказывать.

Зинаидѣ Львовнѣ также очень хорошо было извѣстно, какое дѣйствіе можетъ произвести отъѣздъ Сергѣя Львовича на нервы обожаемой подруги; дѣло было ясно, какъ день. Но сердце ея имѣло, видно, свойство проливать свой собственный свѣтъ, передъ которымъ ясность дня и самая очевидность факта равнялись густѣйшимъ потемкамъ. Отъѣздъ Сергѣя Львовича и поспѣшность его при прощаньи съ женой послужили для Зинаиды Львовны новымъ доказательствомъ непостижимой загрубѣлости чувствъ мужчинъ вообще и мужей въ частности. Уѣхать! Уѣхать какъ нарочно въ самый день пріѣзда жены; въ такой день, которымъ именно слѣдовало бы воспользоваться, чтобы выразить женѣ все свое вниманіе! Неожиданное прибытіе дяди, такъ взбудоражившее Сергѣя Львовича, ничего не значило. Всѣмъ слѣдовало пожертвовать, всѣмъ рѣшительно! Сердце не принимаетъ никакихъ отговорокъ. Положимъ, Софья Алексѣевна очень равнодушно приняла вѣсть объ отъѣздѣ мужа; положимъ, она не сказала слова, продолжала лежать на диванѣ и тотчасъ послѣ ухода мужа зажмурила глаза (въ комнатѣ такъ уже сгустились сумерки, что нельзя было различать, заснула ли она или нѣтъ); но что слѣдовало изъ всего этого? Не убѣдительно ли говорило все это въ пользу неисчерпаемой кротости характера и ангельской терпимости Софьи Алексѣевны?..

Зинаида Львовна не высказывала, однакожъ, высокихъ чувствъ своихъ по этому предмету. Быть-можетъ, они такъ бы и остались сокрытыми въ тайной сокровищницѣ ея сердца; но въ эту самую минуту, какъ нарочно, послышался шумъ тарантаса, который увозилъ Сергѣя Львовича... При этомъ, она сама не понимала, что съ ней сдѣлалось (такъ послѣ открылось изъ собственныхъ ея словъ), она не могла долѣе приневоливать порывовъ своего сердца. Она быстро подошла къ открытому окну, прищурила глаза по ваправленію къ удалявшемуся экипажу и произнесла голосомъ глубоко оскорбленнаго и взволнованнаго чувства:

-- О, эгоистъ! эгоистъ! эгоистъ!!..

Энергическое восклицаніе Зинаиды Львовны, пробудивъ внезапно Софью Алексѣевну, послужило поводомъ къ весьма интересному разговору.

Чувствуя неодолимую потребность передать его скорѣе читателю, мы думаемъ, однакожъ, не лишнимъ будетъ прежде познакомить его короче съ тѣми отношеніями, которыя связывали двухъ подругъ.

Такъ какъ нѣтъ никакой возможности исполнить это однимъ взмахомъ пера и притомъ въ одну секунду, мы, подумавъ хорошенько, рѣшились отложить дѣло до слѣдующей главы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Исторія двухъ подругъ и повѣсть сердца глубоко потрясеннаго и вдребезги разбитаго.

Извѣстно уже, что нѣжная дружеская связь двухъ подругъ началась съ дѣтства, и притомъ въ институтѣ. Зинаида Львовна поступила въ институтъ двумя годами позже; стремленіе другъ къ другу началось съ перваго же мѣсяца. Иниціатива принадлежала, впрочемъ, Зинаидѣ Лъвовпѣ. Объ этомъ можно судить по прилагаемому здѣсь отрывку ея журнала, который до сихъ поръ свято хранится въ маленькой шкатулкѣ вмѣстѣ съ письмами, переложенными цвѣточными листочками,-- увы! уже давно, давно увядшими,-- и другими сувенирами трогательнаго свойства, напоминающими нѣжное дѣтство и поэтическую юность. Отрывокъ этотъ начертанъ тѣмъ неуловимо тонкимъ почеркомъ, который называютъ бисеромъ; одно имя Sophie вырисовано вездѣ большими буквами съ маленькими незабудками на хвостикахъ. Вотъ что гласитъ отрывокъ:

"Съ перваго мая я начала обожать, подъ названіемъ "groseille", ангела, чудесную, восхитительную, небесную, божественную, очаровательную красавицу Sophie Золотухину. Я дала себѣ слово любить ее вѣчно, не измѣнять до гроба, любить пламенно, безконечно, всѣмъ сердцемъ, всею душою, любить какъ жизнь, и эту любовь буду высказывать не холодными восклицаніями: люблю ее! люблю ее! нѣтъ! я ее люблю тихо, безмолвно, не словами, но всѣмъ бытіемъ моимъ!! Ахъ, если бы только она знала, какъ много, какъ пламенно я люблю ее! тогда она вѣрно и меня бы полюбила!.. Но нѣтъ! я еще не достойна ея любви!.. Въ продолженіе этой недѣли не было ничего замѣчательнаго, кромѣ одного дня... Блаженный день, котораго я никогда не забуду! тѣмъ болѣе, что онъ былъ первый, когда я такъ долго пробыла съ "тою", которую люблю больше своего земного существованія... Это было шестого мая, въ четвергъ, въ дежурство m-lle Фукъ; мы весь день гуляли въ саду, потому что былъ праздникъ. Мнѣ было очень весело,-- особенно вечеромъ. Въ семь часовъ, или немного позже, я пошла ходить по коридору съ Варенькой Лупандиной; мы сдѣлали не болѣе двухъ туровъ; вдругъ къ намъ подходитъ ангелъ, чудесная Sophie, и мы съ ней продолжали ходить; черезъ нѣсколько минутъ "она" сказала: "пойдемте въ залу!" Мы пошли: тамъ было довольно темно, потому что не было огня; но впрочемъ было такъ пріятно любоваться луной, которая была очень хорошо видна изъ оконъ и такъ ярко освѣщала залу. Въ ней было только одно четвертое отдѣленіе и еще двѣ-три дѣвицы изъ большого класса. Варенька Лупандина довольно скоро ушла, и я осталась одна съ божественною Sophie!! Мы продолжали ходить; она мнѣ очень много говорила про "блаженный изумрудъ"; я слушала ея слова и думала: кто эта особа, которая такъ счастлива?.. Къ ней нѣсколько разъ подходили двѣ дѣвицы изъ четвертаго отдѣленія, которыхъ она очень любитъ. Она одну крѣпко поцѣловала и сказала мнѣ: совѣтую ее поцѣловать, у ней такія мягкія губы. Но я этого не исполнила. Потомъ ангелъ, чудесная Sophie, пошла къ послѣднему окну и стояла довольно задумчиво, я смотрѣла на нее, и у меня сердце такъ сильно билось отъ любви къ этому неземному ангелу... Но звонъ колокольчика раздался, и я должна была съ нею разстаться!.. Ахъ, если бы кто-нибудь зналъ, какъ мнѣ больно было! Я никакъ не могла заснуть, долго переносилась мечтами въ залу, съ воспоминаніемъ каждаго слова, каждаго взгляда чудесной, дивной Sophie; мнѣ дѣлалось скучнѣе и скучнѣе... Боже, какъ я много страдаю!.."

Продолженіе свидѣтельствуетъ, что любовь юной страдалицы не замедлила увѣнчаться самымъ блистательнымъ успѣхомъ. "Блаженный изумрудъ" былъ преданъ забвенію, и, несмотря на потоки слезъ, пролитые послѣднимъ, божественная Sophie отдала навѣки свое сердце и душу кузинѣ своей Зиночкѣ Зюзюкиной. Надо думать, не было ли уже въ самой природѣ двухъ барышень чего-то родственнаго, водготовившаго въ сильнѣйшей мѣрѣ мистическое сліяніе ихъ душъ.

Съ этого времени, нѣжная любовь между "булкой" (такъ звали въ институтѣ Sophie Золотухину),-- и "спаржей" (такимъ прозвищемъ пользовалась Зиночка Зюзюкина),-- ничѣмъ уже не омрачалась. ихъ не разъединило даже то обстоятельство, что обѣ находились въ разныхъ классахъ и были надѣлены природой совершенно противоположными способностями.

Sophie была особенно сильна въ математикѣ, физикѣ, исторіи, статистикѣ и проч.; она безошибочно и безостановочно исчисляла на экзаменѣ всѣ года достопамятныхъ историческихъ событій, не ошибалась въ родословной удѣльныхъ князей, перечисляла какъ разъ-два-три,-- всѣ города земного шара, прямо писала на доскѣ выводъ труднѣйшихъ математическихъ задачъ, никогда не ошибалась въ составныхъ частяхъ воды и воздуха,-- такъ что, на публичныхъ экзаменахъ, всегда приводила въ справедливое изумленіе тѣхъ почетныхъ лицъ, которыя не дремали.

У Зиночки Зюзюкиной, напротивъ, не было никакой памяти; она путалась въ собственныхъ именахъ и числахъ какъ въ дремучемъ лѣсу. Публичные экзамены особенно имѣли свойство приводить ее въ замѣшательство. При первомъ вопросѣ, она смущалась, краснѣла, потупляла глаза и забывала окончательно все, что такъ усердно вытверживала наизусть. Вы слышали, конечно, извѣстный анекдотъ съ дѣвицей, которую спросили на экзаменѣ, изъ чего состоитъ россійскій гербъ и которая такъ смутилась, что отвѣтила "орелъ" тогда только, какъ ей подсказали. "Ну, а дальше что?.." спросилъ экзаменаторъ,-- "что у орла въ лапахъ?" -- Дѣвица стала втупикъ. "Скипетръ... скипетръ..." подсказалъ кто-то шопотомъ. "Скрипка!" отвѣчала дѣвица. Если бъ эта исторія не была анекдотомъ, она, безъ всякаго сомнѣнія, могла бы случиться съ робкою Зинаидой Львовной.

Природныя способности влекли ее больше къ предметамъ изящнымъ и поэтическимъ; никто съ такимъ чувствомъ не читалъ стиховъ; никто особенно не переписывалъ ихъ въ тетрадкахъ такимъ изящнымъ почеркомъ. Тогда какъ Софья Алексѣевна блистала въ точныхъ, положительныхъ наукахъ, Зинаида Львовна считалась первою ученицей рисовальнаго учителя. Дѣти бывшей инспектрисы и теперь еще сохраняютъ два образчика, свидѣтельствующіе объ изящныхъ наклонностяхъ дѣвицы Зюзюкиной. Они заключаются въ двухъ кружкахъ ватманской бумаги величиною съ пятачокъ; одинъ изображаетъ соборъ Петра въ Римѣ, исполненный въ перспективѣ и однѣми точками; на другомъ написанъ весь Прощальный гимнъ, пѣтый дѣвицами при выходѣ ихъ изъ института; имя автора гимна такъ мелко, что разобрать его можно не иначе, какъ съ помощью большого увеличительнаго стекла. Наконецъ, въ домѣ рисовальнаго учителя или, вѣрнѣе, его наслѣдниковъ, потому что самъ онъ давно уже умеръ,-- можно видѣть голову Аполлона Бельведерскаго, рисованную Зинаидой Львовной и точно такъ же выполненную однимъ пунктиромъ.

Несмотря на свою память, Софья Алексѣевна и тогда еще выказывала большую склонность ко сну и аппетиту; классныя дамы никогда не могли ея добудиться и нѣсколько разъ подвергали ее наказанію за дремоту во время классовъ. Зинаида Львовна, напротивъ, кушала какъ птичка и спала очень мало, предпочитая мечтать о своей любви или сидѣть у окна, любоваться луною и прислушиваться къ тихому шелесту вѣтра въ институтскомъ саду. Чувство безкорыстія и самоотверженія поэтической души ея и тогда уже высказывалось во всей яркости. Булки свои она постоянно отдавала обожаемой подругѣ. Софья Алексѣевна играла на фортепіано съ изумительною вѣрностію; пухлые ея пальчики быстро бѣгали по клавишамъ и никогда не ошибались; но она играла какъ машина. Мечтательная Зинаида Львовна, напротивъ, ошибалась безпрерывно, но зато каждая нота ея проникнута была глубокимъ чувствомъ и выраженіемъ: душа слышалась! Когда, на выпускныхъ экзаменахъ, воспитанницы танцовали "pas de chale" въ общемъ кордебалетѣ, Софьго Алексѣевну ставили всегда въ заднихъ рядахъ, между тѣмъ какъ ея подруга постоянно отличалась въ первыхъ парахъ. "Зюзюкина не хорошенькая, говорила инспектриса, но въ ней есть что-то интересное... и притомъ она очень граціозна!.."

Но разница способностей и вкусовъ, казалось, скрѣпляла только союзъ дружбы. Послѣ выхода изъ института, Зинаида Львовна не могла поселиться подъ одною кровлей съ обожаемою подругой. Сколько ни упрашивала объ этомъ Софья Алексѣевна свою тетку и опекуна дядю, сколько ни старалась склонить ихъ на свою сторону, выставляя имъ на видъ родственную связь съ кузиной, круглое сиротство послѣдней и ихъ дѣтскую привязанность, она ничего не могла сдѣлать.

Дѣло въ томъ, что сама Софья Алексѣевна ничего не имѣла и была, какъ говорятъ, безприданницей. Единственное достояніе ея заключалось въ томъ, можно сказать, что она происходила отъ древней славянской фамиліи Золотухиныхъ. Ставьте, пожалуй, ни въ грошъ такое обстоятельство и смѣйтесь надъ нимъ сколько хотите; дѣло въ томъ, однакожъ, чта Софья Алексѣевна вышла скоро замужъ, потому именно, что носила фамилію Золотухиныхъ, а не другую.

Сергѣй Львовичъ, только что вышедшій тогда изъ улановъ и получившій наслѣдство, предложилъ Софьѣ Алексѣевнѣ руку и сердце. Если бы не то обстоятельство, о которомъ мы говорили, то, согласитесь, съ чего сталъ бы онъ въ день рѣшенія своей участи обнимать всѣхъ и каждаго и повторять голосомъ, упоеннымъ отъ счастія: "Я сталъ о себѣ теперь лучшаго мнѣнія! Я теперь горжусь самимъ собою!.." Не даромъ, наконецъ, до сихъ поръ еще не могъ онъ забыть связи своей съ Золотухиными и сообщалъ о томъ такъ часто даже отцу Леониду.

Въ первые дни супружества обыкновенно ни въ чемъ не отказываютъ женѣ; нечего говорить, слѣдовательно, что Сергѣй Льновичъ восторженно согласился пригласить Зинаиду Львовну въ Дудиловку и предложить ей поселиться подъ однимъ кровомъ съ ея другомъ. Онъ не замедлилъ, конечно, очень скоро убѣдиться, какое сокровище души, сердца и дивнаго самоотверженія пріобрѣлъ онъ въ лицѣ дальней родствепницы жены своей. Съ перваго же года, при поправкѣ "верзилы", оказался недочетъ въ тысячѣ рублей, которыя тотчасъ же предложила Зинаида Львовна. Деньги эти составляли, между тѣмъ, ровно третью часть ея маленькаго капитала. Софья Алексѣевна и особенно Сергѣй Львовичъ пришли сначала въ ужасъ отъ такого предложенія; они ничего не хотѣли слушать; но Зинаида Львовна такъ искренно обидѣлась, такъ горячо плакала, такъ энергически объявила, что въ случаѣ отказа ни минуты не останется подъ ихъ кровомъ,-- что не было уже положительно никакой возможности отказать ей. На слѣдующій годъ повторилась точь-въ-точь такая же сцена и по поводу тѣхъ же обстоятельствъ,-- съ тою разницею, однако, что Сергѣй Львовичъ началъ отказываться еще рѣшительнѣе, а Зинаида Львовна принялась уже собираться въ дорогу и укладываться,-- отчего поперемѣнно то съ Софьей Алексѣевной, то съ Зинаидой Львовной дѣлались такіе страшные истерическіе припадки, что Сергѣй Львовичъ сейчасъ же на все согласился. Онъ едва могъ убѣдить Зинаиду Львовну считать эти двѣ тысячи, какъ священный залогъ, врученный ему на сохраненіе, и согласиться получать съ нихъ ежегодно небольшіе проценты.

Долго послѣ того, Сергѣй Львовичъ не могъ говорить безъ слезъ о кузинѣ жены своей. Зная его, вы легко повѣрите, что онъ говорилъ о ней совершенно безпристрастно. Стоило самому быть сколько-нибудь чувствительнымъ и слабонервнымъ, чтобы прослезиться отъ его разсказовъ; самое черствое, самое невпечатлительное сердце не могло оставаться равнодушнымъ. Слушая добраго Сергѣя Львовича, воображеніе въ тотъ же мигъ рисовало нравственный образъ молодой дѣвушки, которая, имѣя независимое состояньице, имѣя возможность вести столичную жизнь и пользоваться всѣми удовольствіями, столь свойственными молодости; имѣя, наконецъ, возможность сдѣлать самую скорую, самую выгодную партію, отказалась между тѣмъ отъ всего этого, зарылась въ глушь, въ деревню,-- словомъ, принесла себя въ жертву, и все это ради того только, чтобы не разлучаться съ подругой дѣтскихъ лѣтъ своихъ. Личность поэтической институтки, которая, по словамъ Сергѣя Львовича, представляла сочетаніе совершеннѣйшихъ душевныхъ качествъ, невольно настраивала каждаго холостяка къ мечтательности.

Въ домѣ Люлюковыхъ начали появляться одинъ за другимъ молодые и старые сосѣди, не успѣвшіе еще отыскать идеальной подруги жизни. Въ продолженіе своихъ визитовъ, они выказывали самыя чистыя побужденія, говорили больше о счастіи семейной жизни и ея тихихъ радостяхъ; новые ихъ галстуки, напомаженныя половы и взгляды, обращенные преимущественно къ Зинаидѣ Львовнѣ, служили несомнѣннымъ знакомъ ихъ благородныхъ намѣреній. Въ эти дни Зинаида Львовна была всегда особенно интересна; причесанная и одѣтая Софьей Алексѣевной, она входила въ гостиную обыкновенно съ цвѣткомъ въ рукѣ и всегда съ такимъ видомъ, какъ будто вовсе не ожидала тамъ встрѣтить посторонняго; лицо ея мгновенно покрывалось румянцемъ, и вся фигура выражала наивное смущеніе и невинную застѣнчивость. Во время обѣда, чая или завтрака, она ни къ чему не прикасалась; взоры ея оставались потупленными и если приподнимались, то развѣ для того только, чтобъ устремиться на небо, на Софью Алексѣевну, на цвѣтокъ или на бабочку. Если встрѣчаласъ ей необходимость занять гостя, она обыкновенно робко приступала всегда къ разсказу о томъ, какъ однажды въ Петербургѣ, въ Духовъ день, украденъ былъ въ Лѣтнемъ саду ребенокъ. Исторія эта случилась очень давно; Зинаида Львовна ни въ какомъ случаѣ не могла быть свидѣтельницей трагическаго происшествія: но все равно, она передавала его съ такимъ неподражаемымъ чувствомъ, высказывала столько участія къ судьбѣ невиннаго малютки, что можно было тотчасъ заключить о нѣжныхъ свойствахъ ея чувствительнаго и добраго сердца.

Какъ только гость уѣзжалъ, Зинаида Львовна поспѣшно поднималась въ свою комнату и впадала въ мечтательность, которую, съ одной стороны, поддерживала Софья Алексѣевна выразительными пожатіями руки и не менѣе выразительными взглядами, съ другой стороны, Сергѣй Львовичъ. Послѣдній шумно всегда вбѣгалъ на верхъ, билъ въ ладоши, поздравлялъ "кого-то" съ побѣдой и говорилъ, что надѣется скоро всѣхъ удивить, ловкостью, съ какою пройдетъ мазурку съ "кѣмъ-то", одѣтымъ въ бѣлое платье и съ вѣнкомъ флеръ-д'оранжъ на головѣ... Послѣ вторичнаго визита сосѣда, возбудившаго такія романтическія предположенія,-- дѣло принимало уже болѣе серьезный характеръ. Сергѣй Львовичъ не переставалъ о чемъ-то шопотомъ совѣщаться съ женой; откуда ни возьмись, въ домѣ появлялись куски миткаля и полотна; дворовыя дѣвки дѣятельно усаживались за работу. Софья Алексѣевна просиживала по цѣлымъ часамъ, не выпуская руки Зинаиды Львовны; обрубая батистовые носовые платки, подруги дѣтства часто плакали и, опуская поперемѣнно другъ другу голову на плечо, просиживали въ такомъ положеніи вплоть до глубокихъ сумерекъ. Если деревня гостя лежала къ сѣверу отъ Дудиловки,-- Зинаида Львовна замѣтно начинала просиживать часть ночи на окнѣ сѣверной стороны дома; если гость обиталъ къ югу,-- она замѣтно отдавала преимущество окнамъ юга.

Не странно ли, однакожъ, что бдѣніе по ночамъ, сопровождаемое взглядами, полными томительнаго ожиданія и направленными въ ту или другую сторону Дудиловки, никогда не служило началомъ, но всегда концомъ въ романахъ изъ жизни Зинаиды Львовны! Проводила ли она безсонныя ночи на окнахъ юга, востока, сѣвера и занада,-- результатъ былъ постоянно одинъ и тотъ же: сосѣдъ не повторялъ болѣе своихъ визитовъ. проходилъ мѣсяцъ, другой; о сосѣдѣ не было ни слуху, ни духу: онъ точно вдругъ въ воду канулъ. Въ одинъ прекрасный день, Сергѣй Львовичъ неожиданно поднималъ страшный шумъ, объявлялъ наотрѣзъ, что послѣ "свинскаго" поступка такого-то, онъ вытолкаетъ его вонъ, если увидитъ когда-нибудь на порогѣ своего дома! Въ случаѣ, если бы сосѣдъ вздумалъ оправдаться и привелъ въ доказательство своей невинности, что онъ рѣшительно не понимаетъ о какомъ поступкѣ идетъ рѣчь, что весь поступокъ состоитъ въ томъ, что онъ надѣлъ новый галстукъ, напомадился и бросилъ нѣсколько взглядовъ на Зинаиду Львовну, говоря о счастіи и прелестяхъ супружеской жизни,-- Сергѣй Львовичъ не удовольствовался бы этимъ. Онъ твердилъ только одно: что не позволитъ шутить съ собою и, тѣмъ меньше, не позволитъ шутить сердцемъ дѣвушки ему близкой; служи онъ прежде въ статской службѣ, дѣло, можетъ-быть, обошлось бы такъ или иначе; но такъ какъ онъ служилъ въ военной,-- дѣло пахнетъ совсѣмъ не тѣмъ, и шутка подобнаго рода можетъ повести къ извѣстному концу весьма короткаго свойства!

Самымъ покорнымъ и кроткимъ существомъ въ этихъ случаяхъ являлась обыкновенно сама Зинаида Львовна; она не только не бранила, но, напротивъ, вступалась всегда за сосѣда противъ Люлюкова, который стоялъ на томъ, что сосѣдъ не что другое, какъ негодяй, невѣжда и притомъ человѣкъ, лишенный всякихъ нравственныхъ правилъ. Зинаида Львовна не понимала даже причины, возбуждавшей въ такой степени гнѣвъ Сергѣя Львовича; развѣ не зналъ онъ,-- что Зинаида Львовна дала обѣтъ никогда не выходить замужъ? Предположивъ даже, что сосѣдъ былъ одаренъ всѣми достоинствами и качествами, она и тогда осталась бы непреклонною въ своемъ намѣреніи, и тогда отвергла бы его предложеніе! Объясненія эти кончались обыкновенно тѣмъ, что Зинаида Львовна припадала къ груди Софьи Алексѣевны и, облегчая на ней свою собственную грудь истерическими рыданіями, сообщала утѣшительную для человѣчества мысль,-- что вся жизнь ея посвящена безъ раздѣла подругѣ юности и ея дѣтямъ.

Наблюдая Зинаиду Львовну послѣ каждаго изъ такихъ приключеній (ихъ было четыре въ первыя десять лѣтъ ея жизни въ Дудиловкѣ), и видя, какъ она съ каждымъ разомъ болѣе и болѣе худѣла и обильнѣе орошала слезами подоконники на окнахъ юга, востока, сѣвера и запада, можно было заключить безошибочно, что исторіи эти разрушительно дѣйствовали на ея дѣвственную натуру. По всей вѣроятности, такъ гибельно дѣйствовало не столько горькое сознаніе, что она лично обманулась четыре раза сряду,-- о нѣтъ, вовсе нѣтъ! Чего ей было обманываться? Она никогда не мечтала выходить замужъ: никогда! никогда! Ее сушилъ и заставлялъ проливать слезы скорѣе самый фактъ обмана въ примѣненіи его вообще къ судьбѣ беззащитной жеищины!.. Боже мой! На кого положиться? Кому довѣриться?.. Мужчины въ глазахъ Зинаиды Львовны были не что иное, какъ созданія безъ сердца, созданія, движимыя однимъ грубымъ, ничѣмъ не сокрушимымъ эгоизмомъ. Взглядъ этотъ не допускалъ исключеній. Кого исключить? Не Сергѣя ли Львовича? Этого только недоставало! Сергѣй Львовичъ былъ, если хотите, добрякъ въ своемъ родѣ, существо, въ которомъ не совсѣмъ еще угасло человѣческое чувство, но что жъ изъ этого? Не принадлежалъ ли онъ все равно къ своему полу, не былъ ли все-таки мужчиной? Доказательства такой неоспоримой истины были передъ глазами какъ Зинаиды Львовны, такъ и Софьи Алексѣевны. Не ясно ли онѣ видѣли, что стоило Сергѣю Львовичу прожить три года съ женою,-- три года только, чтобы мужская природа его успѣла вполнѣ восторжествовать и высказаться во всей грубой наготѣ своей.

Онъ говорилъ, что любитъ жену, но кто жъ ему вѣрилъ? Развѣ такъ любятъ? Куда же дѣвались эти ласки, нѣжность и предупредительность, сопровождавшія первые мѣсяцы супружества?.. Три года! -- боже милостивый! три года,-- и все прошло, оставивъ послѣ себя одну жизненную сухую прозу! Но этого мало. Вслѣдствіе чудовищнаго своего охлажденія (иначе нельзя было объяснить себѣ его поступки), онъ на четвертый годъ дошелъ до того, что позволилъ себѣ замѣтить... Что бы вы думали?.. Позволилъ себѣ сказать, что жена его день-денской ничего не дѣлаетъ!.. Чѣмъ же еще хотѣлъ онъ, чтобъ занялась Софья Алексѣевна, женщина, которая въ эти первые три года супружества носила три раза подъ сердцемъ залогъ любви, и подарила мужу трехъ восхитительныхъ дѣтей?

Но и этого мало...

Встрѣчая запутанные счеты въ расходахъ по хозяйству, и часто недовольный столомъ, когда бывали гости, Сергѣй Львовичъ явно началъ придираться къ Софьѣ Алексѣевнѣ. Забывъ всякое чувство уваженія и деликатности, онъ началъ вдругъ подтрунивать, дѣлая разные косвенные намеки на женъ, которыя нерадѣютъ по хозяйству, которыя только сами кушаютъ, не заботясь нисколько, повидимому, о томъ, что будутъ кушать другіе и проч., и проч.Онъ иронически называлъ такихъ женъ "барынями"; и надо было видѣть выраженіе лица его, когда вдругъ послѣ этого, ни съ того, ни съ сего, начиналъ онъ сѣтовать на недостатокъ средствъ и вообще на разстроенныя свои обстоятельства. О послѣднемъ онъ распространялся, быть-можетъ, безъ всякаго намѣренія; но все равно, деликатно ли было касаться такого предмета при Софьѣ Алексѣевнѣ, которая, какъ извѣстно, не принесла ему никакого состоянія? Сбросивъ съ себя разъ навсегда лицемѣрную маску, которую надѣваютъ мужчины, когда ухаживаютъ за женщиной, и которую бросаютъ, какъ только достигли своей цѣли, Сергѣй Львовичъ,-- да, этотъ самый добродушный Сергѣй Львовичъ,-- пошелъ еще далѣе...

Онъ сталъ то и дѣло твердить о вредѣ, который неминуемо долженъ отразиться на дѣтяхъ, если мать, въ отношеніи къ нимъ, ограничивается только ласками и поцѣлуями, а въ остальномъ предоставляетъ ихъ совершенно попеченію кормилицъ, нянекъ и мамокъ. Обо всемъ этомъ говорилось, конечно, опять-таки не прямо;-- еще бы! Приступая къ такимъ объясненіямъ, Сергѣй Львовичъ выказывалъ нерѣшительность, мялся, пріискивалъ выраженія; но, благодаря Бога, Софья Алексѣевна и Зинаида Львовна надѣлены были слишкомъ тонкимъ инстинктомъ, чтобы тотчасъ же понять, о комъ идетъ здѣсь рѣчь и къ кому относятся эти намеки!

Спрашивается: чего жъ хотѣлъ въ самомъ дѣлѣ Сергѣй Львовичъ отъ бѣдной жены своей? Боже праведный, чего хотѣлъ этотъ человѣкъ отъ женщины, которая, можно сказать, принесла ему въ жертву судьбу свою, закабаливъ себя вмѣстѣ съ нимъ въ скучную деревню? Взвѣсилъ ли онъ хоть разъ въ жизни то обстоятельство, что ежегодно ставилъ ее въ интересное положеніе и подвергалъ ее слѣдовательно адскимъ мукамъ родовъ? Понялъ ли онъ, что всѣ эти косвенные намеки и грубыя требованія относились къ женщинѣ, получившей утонченное образованіе? къ женщинѣ,-- въ дѣтствѣ еще поражавшей всѣхъ необыкновенными успѣхами въ физикѣ, статистикѣ и знаніи иностранныхъ языковъ? Все было забыто, или, вѣрнѣе, должно было быть принесено въ жертву безпощадному эгоизму! Да, эгоизму, потому что, не имѣя средствъ окружить такую женщину обстановкой, для которой она была, такъ сказать, спеціально и даже исключительно приготовлена,-- Сергѣй Львовичъ не долженъ былъ позволить себѣ на ней жениться! Грубыя свойства его природы заглушали въ немъ, повидимому, даже сознаніе самыхъ простыхъ вещей. Справедливо гордясь всегда своею связью съ отраслью Золотухиныхъ, онъ требовалъ между тѣмъ отъ этой отрасли того же, что могъ бы требовать отъ жены темнаго происхожденія, всосавшей съ молокомъ мѣщанскія привычки и мѣщанскія наклонности. Не ясно ли послѣ всего сказаннаго, что Сергѣй Львовичъ не въ состояніи былъ оцѣнить сокровище, которое судьба такъ безпощадно бросила въ его объятія. Можно было спросить у всего свѣта: понялъ ли Сергѣй Львовичъ то возвышенное существо, которое,-- увы! -- носило его имя? и весь свѣтъ, несмотря на свою холодность и равнодушіе, весь свѣтъ, конечно, отозвался бы въ одинъ голосъ: не понялъ! не понялъ! не понялъ!..

Но свѣтъ хранилъ упорное молчанье; свѣтъ ничего не зналъ объ этомъ. Объ этомъ знали только двѣ женщины, двѣ подруги дѣтства, связанныя мистическимъ союзомъ душъ. Свѣтъ ихъ ограничивался узкимъ горизонтомъ Дудиловки, мрачными стѣнами "верзилы" и двумя небольшими комнатами верхняго этажа, гдѣ обѣ женщины особенно любили проводить печальную жизнь свою. Однѣ эти комнаты, единственные свидѣтели того, какъ обѣ подруги просиживали ночи, тихо бесѣдуя другъ подлѣ друга, какъ часто проливали онѣ слезы и вздыхали, однѣ эти комнаты въ состояніи были передать грустную повѣсть о томъ, какъ горько чувствовать себя существомъ возвышеннымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ не понятымъ и не оцѣненнымъ!..

Взглядъ Зинаиды Львовны на свѣтъ и на мужчинъ въ особенности не вдругъ получилъ характеръ полной своей безналежности; къ этому приведена была она однимъ происшествіемъ. Оно занимаетъ такую важную роль въ ея жизни, что я упрекалъ бы себя до гробовой доски, если бы позабылъ когда-нибудь довести его до свѣдѣнія читателя.

Все это случилось въ той самой Дудиловкѣ, ровно пять лѣтъ до настоящаго времени. Зинаида Львовна была слѣдовательно уже въ томъ возрастѣ, когда поэты сравниваютъ дѣвушку съ поблекшимъ цвѣткомъ, забытымъ на клумбѣ въ концѣ сентября.

Весною какъ-то въ Дудиловку явился сослуживецъ Сергѣя Львовича, бывшій эскадронный командиръ его и давно уже вышедшій въ отставку. Звали его Александръ Карловичъ Ластъ.

Ротмистръ Ластъ, человѣкъ лѣтъ около пятидесяти, принадлежалъ къ числу самыхъ молчаливыхъ холостяковъ, когда-либо украшавшихъ россійскіе полки и даже человѣчество. Даже въ молодости, въ полку, онъ отличался такимъ свойствомъ; единственная рѣчь, съ какою онъ обращался къ товарищамъ, проводившимъ у него иногда день, заключалась въ слѣдующемъ: "будемъ чай пить!" или: "будемъ обѣдать!" или: "будемъ ужинать!" Больше онъ ничего не говорилъ. Проведя послѣ отставки нѣсколько лѣтъ уединенной жизни въ курляндской деревнѣ, ротмистръ Ластъ сдѣлался еще несообщительнѣе. Надо было быть такимъ человѣкомъ, какъ Сергѣй Львовичъ, чтобъ изловчиться залучить къ себѣ такого человѣка, какъ Ластъ, уговорить его пріѣхать въ домъ, гдѣ были дамы. Дѣло въ томъ, что Ластъ пріѣхалъ.

Когда Сергѣй Львовичъ рекомендовалъ его женѣ и Зинаидѣ Львовнѣ, Ластъ низко кланялся, при чемъ лицо его принимало всякій разъ выраженіе какой-то притупленной задумчивости. Во время обѣда, присутствующіе разъ только услышали его голосъ; это было послѣ того, какъ Люлюковъ перебралъ всѣ полковыя воспоминанія, потрепалъ Ласта по плечу и сказалъ:

-- Да, братъ, веселое было времечко!

Ластъ отвѣтилъ:

-- Было весело!

Вставая изъ за стола, Зинаида Львовна, сидѣвшая подлѣ гостя, случайно уронила платокъ. Ластъ, несмотря на очевидную свою неповоротливость (онъ сидѣлъ и держался такъ прямо, что можно было думать, ему не было никакой возможности согнуться), ротмистръ Ластъ поспѣшилъ однакожъ поднять илатокъ; подавая его Зинаидѣ Львовнѣ, онъ снова отвѣсилъ одинъ изъ своихъ задумчивыхъ поклоновъ.

Этимъ заключилось все, чѣмъ ознаменовалъ себя гость въ первый день своего пріѣзда. Тѣмъ не менѣе Софья Алексѣевна и Зинаида Львовна, удаляясь въ свои комнаты, вынесли самое выгодное впечатлѣніе о гостѣ. Онъ былъ молчаливъ, это правда; но не всегда ли недостатокъ внѣшняго блеска говоритъ въ пользу внутреннихъ качествъ? Молчаливость Ласта, сопровождавшаяся какою-то задумчивостію, не была ли слѣдствіемъ горькихъ испытаній, быть-можетъ, даже трагическихъ сердечныхъ потрясеній?.. Обѣ удивлялись и искренно сожалѣли, какъ могъ онъ до сихъ поръ остаться холостякомъ? Принимая во вниманіе его скромность и спокойствіе нрава, онѣ рѣшили, что Ластъ представляетъ именно тотъ рѣдкій образчикъ мужчины, изъ котораго выходятъ хорошіе мужья и добрые отцы семейства. проведя второй день съ ротмистромъ подъ одною кровлей, дамы окончательно укрѣпились въ своихъ убѣжденіяхъ.

Случилось, однакожъ, что въ этотъ второй день ротмистръ Ластъ, отличавшійся, между всѣми своими качествами, несокрушимымъ здоровьемъ (онъ точно отлитъ былъ весь изъ чугуна), почувствовалъ вдругъ къ вечеру страшную головную боль. На третій день боль такъ усилилась, что принуждены были уложить его въ постель, нарочно приготовленную въ комнатѣ, примыкавшей къ кабинету Люлюкова. На четвертый день у ротмистра открылась горячка; такъ по крайней мѣрѣ объявилъ уѣздный докторъ.

Какъ водится обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ, всѣ въ домѣ начали ломать голову, стараясь объяснить себѣ причину внезапной болѣзни гостя. Какъ это обыкновенно также бываетъ, мнѣнія отличались страшнымъ противорѣчіемъ и никто ровно ничего не рѣшилъ. Сергѣй Львовичъ сваливалъ всю вину на блюдо грибовъ за ужиномъ; онъ самъ чувствовалъ, что его послѣ того часто бросало въ жаръ. Зинаида Львовна приписывала бѣдствіе тому, что ротмистръ, выпивъ одинъ за другимъ шесть стакаловъ чая,-- она помнила очень хорошо, потому что сама ему наливала,-- имѣлъ послѣ этого неосторожность просидѣть весь вечеръ у отвореннаго окна. Софья Алексѣевна стояла на томъ, что ротмистръ, гуляя по саду съ ея мужемъ, вѣроятно жестоко промочилъ себѣ ноги и не замѣтилъ этого, и т. д. Послѣднее предположеніе ближе всего впрочемъ подходило къ истинѣ: ротмистръ Ластъ, оконтуженный во время первой польской кампаніи въ правый глазъ и видя ясно только лѣвымъ, дѣйствительно легко могъ ступить въ лужу и не замѣтить этого. Какъ бы то ни было, болѣзнь гостя приняла вскорѣ самый опасный характеръ. Она повергла хозяевъ дома въ совершенное отчаяніе.

-- Не знаю, что дѣлать! говорилъ Сергѣй Львовичъ, поднимаясь на верхъ въ женскую половину,-- бѣднаго Ласта положительно нельзя такъ оставить!.. Онъ постоянно въ бреду; не перестаетъ бредить и метаться... Формально не знаю, что дѣлать! Эти дуры, наши горничныя, и даже старая нянька, испугались Богъ знаетъ чего, всѣ боятся не только сидѣть ночь подлѣ больного, но даже боятся войти въ его комнату!..

При этомъ, лицо Зинаиды Львовны неожиданно покрывалось яркимъ румянцемъ. Софья Алексѣевна крѣпко схватила ее за руку.-- Что съ тобою, Зиночка? спросила она.

Но смущеніе Зинаиды Львовны было такъ велико, что въ первую минуту она ничего не могла выговорить. Дрожащимъ, взволнованнымъ голосомъ объявила она наконецъ, что готова ходить за больнымъ...

Сергѣй Львовичъ бросился обнимать ее; Софья Алексѣевна ограничилась только новымъ выразительнымъ пожатіемъ руки; она слишкомъ хорошо понимала свою подругу, чтобъ удивляться въ ней такой чертѣ великодушія.

Въ тотъ же вечеръ, Зинаида Львовна приняла на себя многотрудную должность сестры милосердія. Первый разъ, какъ она приблизилась къ комнатѣ больного, ноги едва держали ее; сердце рвалось и вздрагивало, какъ бы приготовляясь выпрыгнуть; казалось, вся стыдливость, вся застѣнчивость, всѣ дѣвическія свойства, скоплявшіяся тридцать-пять лѣтъ въ груди ея, разомъ воспрянули и заговорили.

Мало-по-малу она привыкла однакожъ и вся отдалась великодушной своей роли.

Больной замѣтно сталъ поправляться. По прошествіи шести недѣль, онъ могъ уже выходить на свѣжій воздухъ, къ великой радости Сергѣя Львовича и Софьи Алексѣевны. Иной разъ, стоя у окна и видя, какъ Зинаида Львовна водила подъ руку выздоравливающаго, супруги едва могли удержаться отъ слезъ. Такая картина хоть кого бы впрочемъ тронула! Любуясь ею, супруги невольно пришли къ убѣжденію, что пріѣздъ добряка Ласта и самая болѣзнь его не нарочно ли устроены премудрымъ Провидѣніемъ съ тѣмъ, чтобъ опредѣлить наконецъ судьбу Зинаиды Львовны...

Кто изъ нихъ первый подалъ такую мысль, кто пустилъ ее въ ходъ, кто возвелъ на степень несомнѣннаго факта -- положительно не извѣстно. Извѣстно только, что во все время болѣзни и потомъ, въ часы прогулокъ, между ротмистромъ Ластомъ и Зинаидой Львовной не было положительно произнесено ни одного слова. Ластъ ограничился тѣмъ, что разъ выразилъ свои чувства Сергѣю Львовичу касательно Зинаиды Львовны. Онъ сказалъ ему: "Прекрасная дѣвица; чувствительно благодаренъ!"

Тѣмъ не менѣе, какъ только Ласть выздоровѣлъ и уѣхалъ, въ домѣ появилось больше чѣмъ когда нибудь кусковъ полотна и миткаля; дворовыя дѣвушки тотчасъ же усажены были за работу. Даже Софья Алексѣевна пробудилась отъ апатіи; она дѣятельно занялась обрубкою батистовыхъ платковъ; Зинаида Львовна между тѣмъ, сидя подлѣ своей подруги, задумчиво выводила на углахъ платковъ готическія вензеля З. и Л. Что жъ касается Сергѣя Львовича, ему просто не сидѣлось на мѣстѣ; онъ бѣгалъ по всему дому, билъ въ ладоши и даже подпрыгивалъ; разъ по двадцати по крайней мѣрѣ въ сутки назначалъ онъ даже день, когда пройдется мазурку съ "кѣмъ-то", одѣтымъ въ бѣлое платье и съ вѣнкомъ померанцевыхъ цвѣтовъ на головѣ. Никто не сомнѣвался, что Ластъ уѣхалъ такъ скоро единственно съ тою мыслію, чтобы сдѣлать необходимыя распоряженія въ своей курляндской деревнѣ и по дорогѣ заказать приданое въ Петербургѣ.

Такъ думала, повидимому, даже сама Зинаида Львовна. Съ перваго дня, какъ уѣхалъ Ластъ, Софья Алексѣевна едва могла оторвать ее отъ окна, смотрѣвшаго на сѣверъ. Увѣренность въ будущемъ счастіи ясно проступала въ чертахъ ея; самыя неудачи прошлыхъ лѣтъ, казалось, изгладились изъ ея памяти. (Если помнитъ читатель, она вообще имѣла слабую память.) Короче сказать, Зинаида Львовна отъ головы до ногъ сіяла довольствомъ и счастіемъ. Она краснѣла, потупляла глаза и хмурила брови въ тѣхъ только случаяхъ, когда развеселившійся Сергѣй Львовичъ начиналъ вдругъ приставать, описывая при всѣхъ картину, какъ Зинаида Львовна будетъ кормить своихъ дѣтей. Сергѣй Львовичъ былъ всегда впрочемъ неумѣренъ, какъ въ радости, такъ и въ горести.

Юбокъ, чепцовъ и кофтъ, не считая другихъ сокровенныхъ принадлежностей женскаго туалета, нашито было множество. Обрубка платковъ подошла къ концу. Сергѣй Львовичъ съѣздилъ разъ въ Москву и привезъ въ подарокъ Зинаидѣ Львовнѣ три платья, изъ которыхъ одно было изъ бѣлаго муаръ съ кружевной отдѣлкой.

Ластъ, между тѣмъ, не подавалъ о себѣ слуха. Прошелъ мѣсяцъ, другой,-- Ластъ продолжалъ молчать. Прошелъ еще мѣсяцъ...

-- Странно! Непостижимо!.. Ужъ не заболѣлъ ли онъ опять?.. повторялъ Сергѣй Львовичъ.

Наконецъ, съ почты получены повѣстки на страховое письмо и посылку изъ Петербурга.

Сердце Зинаиды Львовны такъ вдругъ забилось, и она почувствовала такую дрожь въ ногахъ, что едва ли бы устояла на мѣстѣ безъ поддержки Софьи Алексѣевны.

Въ тотъ же мигъ повѣстки были подписаны и отправлены съ нарочнымъ въ городъ.

Письмо получено; получена также посылка.

Послѣдняя заранѣе всѣхъ поражаетъ малымъ своимъ объемомъ; неужели здѣсь часть приданаго?.. быть не можетъ!..

Сергѣй Львовичъ читаетъ письмо; оно адресовано на его имя. Внезапно глаза его начинаютъ моргать самымъ зловѣщимъ образомъ, краска бросается въ лицо, дыханіе становится неровнымъ.

Софья Алексѣевна и Зинаида Львовна, томимыя предчувствіемъ, судорожно схватываютъ другъ друга за руку.

-- Что случилось? спрашиваютъ онѣ въ одинъ голосъ.

-- Это такъ не пройдетъ! возражаетъ Сергѣй Львовичъ.

-- Боже мой! Что случилось? повторяютъ несчастныя женщины, цѣпенѣя отъ ужаса.

-- Скотъ! вскрикиваетъ Сергѣй Львовичъ.

-- Что случилось?... повторяютъ снова обѣ женщины, едва переводя духъ.

Сергѣй Львовичъ читаетъ письмо. Въ немъ всего нѣсколько строкъ. Ротмистръ Ластъ чувствительно благодаритъ всѣхъ за попеченія и проситъ Зинаиду Львовну принять на память небольшой подарокъ...

Вскрываютъ посылку: она заключаетъ въ себѣ кожаный рабочій баульчикъ со всѣми принадлежностями шитья и вышиванья, сдѣланными, впрочемъ, очень искусно подъ аплике.

Но уже Зинаида Львовна не видитъ этого предмета. Она лежитъ безъ чувствъ на диванѣ. Пользуясь этою минутой, Софья Алексѣевна умоляетъ мужа скорѣе спрятать баульчикъ, чтобъ онъ не попался какъ-нибудь на глаза несчастной подруги въ ту минуту, какъ она снова придетъ въ чувство. Сергѣй Львовичъ горячится и весь пѣнится отъ негодованія. Въ этотъ день онъ несчетное число разъ принимается писать Ласту; но каждый разъ, написавъ только: "Милостивый Государь..." бросаетъ листъ въ сторону и бьетъ кулакомъ въ столъ. Юбки, чепцы, кофты, платки, съ готическими вензеллми З. и Л., поспѣшно запрятаны на дно сундуковъ; приняты всѣ предосторожности, чтобы ничто не напоминало Зинаидѣ Львовнѣ горе, такъ нежданно, такъ глубоко ее поразившее. Ее принуждены были облить нѣсколько разъ водою, чтобы привести въ чувство.

Первымъ дѣломъ ея было успокоить присутствующихъ касательно ея участи. Она говоритъ, что все это ничего... что не знаетъ даже, изъ чего такъ горячится Сергѣй Львовичъ?.. Развѣ не знаетъ онъ, Боже мой, развѣ онъ не знаетъ, что если бы могло даже осуществиться то, что предполагалось, она, все равно, отказала бы въ своей рукѣ... кто жъ не знаетъ, что жизнь ея давно отдана безъ раздѣла Софьѣ Алексѣевнѣ и ея дѣтямъ...

Въ голосѣ ея слышится, однакожъ, вопль и дребезжаніе разбитаго вдребезги сердца; вопль этотъ не можетъ обмануть Софью Алексѣевну. Послѣдняя такъ долго не выпускаетъ руку подруги изъ своей руки, что часто засыпаетъ въ этомъ положеніи. Только Люлюкова и еще одинъ изъ подоконниковъ сѣверной стороны "верзилы" могутъ сказать, чего стоилъ Зинаидѣ Львовнѣ этотъ послѣдній ударъ, нанесенный въ самую чувствительную сторону ея дѣвственнаго, но, увы! слишкомъ пылкаго и довѣрчиваго сердца.

Собственно только послѣ этого злополучнаго событія взглядъ Зинаиды Львовны относительно свѣта и людей получилъ свой послѣдній, глубоко безотрадный характеръ. Софья Алексѣевна не могла, конечно, не раздѣлять тѣхъ же убѣжденій; это ужъ само собою разумѣется. Въ мысляхъ двухъ подругъ, представлявшихъ трогательное сочетаніе сіамскихъ близнецовъ въ нравственномъ смыслѣ, не могло быть разногласія; онѣ столько лѣтъ жили одною жизнію, дышали однимъ воздухомъ, питались вздохами и несчастіями другъ друга! Надо отнести, однакоже, къ чести Зинаиды Львовны: душа ея не совсѣмъ еще зачерствѣла; остался въ ней уголокъ для симпатіи къ человѣчеству; она глядѣла на свѣтъ и на людей не столько съ горечью, сколько съ глубокимъ чувствомъ сердечнаго соболѣзнованія. Ей "жаль было человѣка", какъ она говорила. Съ истинно-ангельскою терпимостью относилась она къ слабостямъ человѣческимъ; мало того, сама даже дѣлала этимъ слабостямъ значительныя уступки; такъ, напримѣръ, продолжала осыпать себя пудрой и даже часто подрумянивала себѣ щеки ломтиками изъ свеклы. Все это имѣло, разумѣется, только внѣшнее значеніе. Въ самомъ же дѣлѣ, она положительно отказалась отъ свѣта и обратилась къ небесамъ, отыскивая въ нихъ единственное счастье. Не такъ ли оно и слѣдовало! Одна безпредѣльность могла отвѣчать безпредѣльности ея чувствъ и возвышенныхъ стремленій.

Оставалось сожалѣть, что небо получило только клочокъ ея сердца и незначительную уже долю душевнаго жара, такъ безплодно растраченнаго на землѣ; но такъ, впрочемъ, всегда почти бываетъ!

Съ этого времени пальцы ея, столь искусные въ дѣлѣ изображенія на канвѣ махровыхъ розъ, собачекъ и пастушковъ съ пастушками, исключительно занялись вышиваньемъ рясъ, воздуховъ и проч.

Съ того же времени, не только въ постъ, но даже по середамъ и пятницамъ, передъ Зинаидой Львовной и Софьей Алексѣевной неизмѣнно стало появляться грибное кушанье. Въ Великій постъ онѣ совсѣмъ даже отказались отъ пищи; обѣ питались однимъ чаемъ, въ который не клали даже сахару; его замѣняла ложка меду; рѣдкая недѣля стала обходиться безъ молебна и акаѳиста.

Новое настроеніе двухъ подругъ, весьма натурально, долженствовало окончательно отдалить ихъ отъ Сергѣя Львовича.

Понастоящему давно пора было это сдѣлать!

Мы уже видѣли, какъ, еще въ первые годы своего супружества, приложилъ онъ старанія, чтобы раскрыть бездну между собою и своею добродѣтельною женой. Послѣдній поступокъ, когда онъ принялъ на себя исключительное обязательство заботиться о дѣтяхъ и даже покупать имъ башмаки, довершилъ отчужденіе отъ него двухъ кроткихъ существъ, именуемыхъ Софьей Алексѣевной и Зинаидой Львовной. Оправдывая свои дѣйствія тѣмъ, что желаетъ избавить жену отъ лишнихъ хлопотъ и заботъ, и самъ не замѣчая, какъ лжетъ немилосердно, потому что Софья Алексѣевна въ жизнь свою ничѣмъ не занималась и ни о чемъ не хлопотала, онъ доказалъ только, какъ далеко простиралась его деспотическая и всепоглощающая природа.

Съ тѣхъ поръ онъ шагу не сдѣлалъ для примиренія.

Снисхожденіе его (снисхожденіе?!.) относительно новаго настроенія жены и кузины ровно ничего не доказывало. Начать съ того, что въ первое время онъ явно даже высказалъ имъ свое неудовольствіе; сколько разъ потомъ позволялъ онъ себѣ трунить надъ ними. Не онъ ли, наконецъ, тая въ сердцѣ безсильную досаду, не онъ ли разсказалъ по секрету, что оставляетъ въ покоѣ жену и кузину потому собственно, что самъ видитъ: всѣ замѣчанія его ведутъ лишь къ тому, чтобъ усилить фанатизмъ "дудиловскихъ кликушъ!" Да, это было его собственное выраженіе!

Послѣ этого все уже было кончено; чаша оскорбленій переполнилась! Сергѣй Львовичъ могъ сколько угодно ухаживать за женой, могъ дѣлать ей сюрпризы, могъ посылать ее въ Старую Руссу на воды, могъ сколько угодно говорить, что "Софьѣ Алексѣевнѣ недостаетъ только истинныхъ огорченій, чтобы перестать считать себя несчастною!.." Ничѣмъ уже нельзя было исправить дѣла, никогда уже не суждено было закрыться той пропасти, которая, простирая свою зіяющую пасть, раздѣляла Софью Алексѣевну отъ деспотическаго, холоднаго супруга.

Теперь мы можемъ съ чистою совѣстью перейти къ разговору, который происходилъ между подругами послѣ отъѣзда Сергѣя Львовича.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
передаетъ разговоръ, вызывающій на размышленіе.

Не лишнимъ будетъ замѣтить, что разговоръ происходилъ не въ спальнѣ Люлюковой, но въ комнатѣ Зинаиды Львовны. Послѣдняя увела туда подругу, какъ только дѣти простились съ матерью и ушли спать.

Софьѣ Алексѣевнѣ, безъ всякаго сомнѣнія, покойнѣе было лежать у себя въ постели; отъ этого, надо думать, самая сладость бесѣды получила бы для нея больше прелести. Но въ настоящемъ случаѣ все зависѣло отъ Зинаиды Львовны, и она рѣшила иначе. Она нашла, что бесѣда съ подругой утратитъ свою сладость, если будетъ происходить въ ея "собственной" комнатѣ. Назовите это пожалуй слабостью, мелочностью, сентиментальничаньемъ съ ея стороны,-- назовите чѣмъ угодно! Согласитесь только, что слабости этого рода, какъ исключительная принадлежность нѣжныхъ и любящихъ сердецъ, заслуживаютъ нашего полнаго уваженія.

Можно предположить, наконецъ, что комната Зинаиды Львовны особенно располагала къ дружескимъ, интимнымъ изліяніямъ.

Дѣйствительно, мирная эта келья не наводила свѣтскихъ, тщеславныхъ мыслей; стѣны ея и предметы, ихъ обставлявшіе, ничего бы не сказали холодному наблюдателю. Что могъ бы онъ извлечь, напримѣръ, при видѣ стараго комода, покрытаго вязаною салфеткой, комода, уставленнаго зеркаломъ и десяткомъ самыхъ невинныхъ бездѣлушекъ, между которыми главную роль играла стеклянная птичка для духовъ съ пробочкой вмѣсто хвоста? Комодъ могъ имѣть значеніе только для Зинаиды Львовны и Софьи Алексѣевны; только онѣ знали, что въ немъ хранится шкатулочка съ записочками и сувенирами ихъ драгоцѣннаго, невиннаго дѣтства! То же самое слѣдуетъ сказать о трехъ портретахъ, повѣшенныхъ рядомъ и изображавшихъ господина съ владимірскимъ крестомъ, даму въ наколкѣ и, между ними, грудного ребенка съ голубыми глазами, занимавшими половину головы; портреты принадлежали лицамъ, давно покинувшимъ жизнь, давно отдыхавшимъ подъ холодною плитою могилы; то были: двоюродная сестра Зинаиды Львовны, урожденная также Зюзюкина, ея мужъ и единственный ихъ ребенокъ. Какое значеніе могли имѣть эти изображенія для посторонняго? Они ничего не говорили даже Сергѣю Львовичу. Мало того: онъ утверждалъ всегда, что ими не можетъ особенно интересоваться даже Зинаида Львовна, если взять въ расчетъ, что въ жизнь свою не видала въ глаза этихъ родственниковъ и знала о нихъ только по наслышкѣ. Онъ никогда не входилъ въ комнату Зинаиды Львовны безъ того, чтобы не улыбнуться при видѣ лоскутка чернаго крепа, которымъ задрапированы были внизу портреты, а также безъ того, чтобы не подмигнуть саркастически на каллиграфическую надпись: "увы, ихъ больше нѣтъ!" которую Зинаида Львовна наклеила подъ среднею рамкой... Мы, съ своей стороны, видимъ во всемъ этомъ честные, естественные порывы души нѣжной, чистой и глубоко-чувствительной! Но что говорить о предметахъ, которые доступны только избраннымъ. Перейдемъ лучше къ разговору.

-- О, эгоистъ! эгоистъ! эгоистъ! повторяла съ наиряженнымъ чувствомъ Зинаида Львовна, какъ только тарантасъ, уносившій Сергѣя Львовича, выѣхалъ за ворота.

При послѣднемъ восклицаніи, на кушеткѣ, гдѣ покоилась Софья Алексѣевна, послышался вздохъ.

Зинаида Львовна, чувствуя, что зашла, можетъ-быть, слишкомъ уже далеко, оставила окно, подбѣжала къ кушеткѣ и, ставъ на колѣни, напечатлѣла нѣсколько поцѣлуевъ на утомленныхъ глазахъ подруги.

-- Ты на него слишкомъ уже нападаешь... слабо проговорила Софья Алексѣевна.

-- Ты ангелъ! ангелъ!..

-- Онъ право не виноватъ...

-- Божественная женщина!..

-- Ты слишкомъ ко мнѣ снисходительна... Боже мой, когда подумаю: какіе вы всѣ для меня добрые...

-- Святое существо...

-- Не говори этого, Зиночка; тебя увлекаетъ дружба и привязанность.

-- Нѣтъ, мой другъ, я не увлекаюсь; я счастлива, но покойна. Да, я покойна!.. Уже одно то, что ты называешь насъ "всѣхъ" добрыми, доказываетъ неизмѣримую доброту твоего собственнаго сердца, твоего драгоцѣннаго, золотого сердца! съ чувствомъ прибавила Зинаида Львовна. -- Гдѣ же наша доброта? подхватила она, минуту спустя, съ горькою, задумчивою усмѣшкой,-- въ чемъ ты видишь ее?.. Не въ тѣхъ ли ничтожныхъ бездѣлушкахъ, которыми мы встрѣтили тебя сегодня?

-- Нѣтъ... Но все-таки, не доказываютъ ли онѣ...

-- Ничего не доказываютъ! перебила Зинаида Львовна съ энергіей, которой никакъ нельзя было ожидать отъ такой чувствительной особы.

-- Во всемъ этомъ одно меня огорчаетъ, продолжала Софья Алексѣевна,-- онъ въ самомъ дѣлѣ думалъ, что я желала всего этого... Мнѣ тяжело думать, какъ онъ хлопоталъ для меня, суетился, тратилъ деньги...

-- Я это предчувствовала! вымолвила Зинаида Львовна, сдѣлавъ выразительный жестъ,-- прошу тебя, Sophie, ради самого неба, не огорчай себя такими мыслями! Во-первыхъ, повѣрь мнѣ, ты, наконецъ, сама слишкомъ хорошо его знаешь, чтобы не понятъ этого; повѣрь мнѣ, онъ дѣлалъ все это для самого себя, для того больше, чтобы чѣмъ-нибудь занять свою безпокойную дѣятельность!.. Я не хочу сказать, чтобъ онъ о тебѣ не думалъ... О нѣтъ! нѣтъ!.. Но, какъ всѣ мужья, Serge эгоистъ, страшный эгоистъ! Устраивая всѣ эти сюрпризы, какъ онъ ихъ называетъ, и тратя на нихъ деньги, онъ имѣлъ, конечно, больше въ виду стюе собственное удовольствіе... Нѣтъ, Sophie, нѣтъ, ты напрасно ажитируешь себя такими мыслями. Твоя женская гордость, твое достоинство не должны возмущаться; они могутъ быть покойны! И наконецъ, что жъ такое? Что жъ такое, въ самомъ дѣлѣ?.. Проживши съ нимъ двадцать-пять лѣтъ, проживши такъ, какъ ты жила, ты, кажется, заслуживаешь, чтобы для тебя сколько-нибудь безпокоились...

-- Я не должна забывать: я всѣмъ ему обязана... Ты знаешь, какъ тяжело думать...

-- Не знаю, но чувствую и вполнѣ тебѣ симпатизирую, подхватила Зинаида Львовна, горячо пожимая руку подруги,-- когда я думаю объ этомъ, мнѣ всегда кажется: я бы, по крайней мѣрѣ, скорѣй согласилась умереть, чѣмъ выйти замужъ за человѣка, который былъ бы меня богаче... хотя бы даже одною копейкой! Жить и каждый часъ, каждый мигъ страдать отъ мысли, что я всѣмъ ему обязана, а между тѣмъ сама не могу отплатить ему тѣмъ же... О, я понимаю, какъ должно страдать при этомъ благородное сердце. женщины!.. Но ты, Sophie, ты, другъ мой, другое дѣло; ты искупила своею жизнію всѣ эти страданія! Въ эти двадцать-пять лѣтъ супружества ты тринадцать разъ носила подъ сердцемъ священный залогъ и, слѣдовательно, тринадцать разъ подвергала себя всѣмъ ужасамъ мученій и даже смерти!..

-- О, я не сержусь на него, произнесла Софья Алексѣевна съ истинно-ангельскою кротостью,-- нѣтъ, напротивъ, я очень ему благодарна. Только зачѣмъ все это? Къ чему? Все это такая мелочь, такое ничтожество!..

-- Ну, разумѣется!.. Но подумай съ другой стороны: всѣ ли могутъ понимать вещи, какъ мы ихъ понимаемъ? Много ли людей на свѣтѣ, у которыхъ чувства возвышены и тонки? Сердце твое слишкомъ благородно; оно не должно оскорбляться мелочами, которыя тебл окружаютъ... Я впрочемъ предвидѣла, что всѣ эти приготовленія скорѣе огорчатъ тебя, чѣмъ обрадуютъ. Но что будешь съ нимъ дѣлать? Ты знаешь, какъ онъ упрямъ и настойчивъ!.. Возьми, напримѣръ, хоть сегодняшнюю его выходку, продолжала Зинаида Львовна голосомъ, въ которомъ замѣтно теперь проглянуло больше грусти, чѣмъ увлеченія,-- я очень понимаю, что пріѣздъ дяди Помпея Николаевича долженъ былъ сдѣлать на него большое впечатлѣніе; ты передала ему это извѣстіе такъ неожиданно; онъ такъ давно мечталъ увидѣть дядю въ своемъ домѣ:-- все это очень понятно... О, я все это понимаю,-- все рѣшительно! Но, съ другой стороны, во всемъ должны быть границы; гдѣ же эти границы? Я не требую невозможнаго; я слишкомъ хорошо знаю всѣ его слабости, чтобы требовать больше того, сколько можно ожидать; но согласись, мы имѣемъ, кажется, полное право требовать, чтобъ онъ, по крайней мѣрѣ, выказывалъ тебѣ уваженіе и внимательность!.. Помилуй, душа моя, ты была цѣлый мѣсяцъ въ разлукѣ съ нимъ,-- пріѣзжаешь,-- и что же?.. Онъ въ этотъ самый день, какъ ни въ чемъ не бывало, спокойно себѣ отправляется дѣлать визиты!.. Его не удержало даже чувство приличія и деликатности; не удержала мысль, что тебя можетъ огорчить такая выходка!.. Онъ не прдумалъ даже, что такой поступокъ можетъ дурно подѣйствовать на дѣтей... Въ самомъ дѣлѣ: что послѣ этого остается думать дѣтямъ? Какой примѣръ? Что можетъ подумать эта молоденькая гувернантка? Люди наконецъ!.. Нѣтъ, это не благородно! -- не благородно!..

Тутъ Зинаида Львовна остановилась и приготовилась взять носовой платокъ столько же для себя собственно, сколько для того, чтобъ утереть имъ глаза Софьи Алексѣевны, которые, какъ ей казалось, должны были въ эту минуту переполняться слезами. Нагнувшись къ обожаемой подругѣ, она замѣтила, что глаза ея были закрыты.

Зинаида Львовна поднялась съ мѣста, переставила свѣчку такъ, чтобы пламя не раздражало зрѣнія обожаемой подруги, придвинула стулъ къ кушеткѣ и расположилась на немъ; скрестивъ руки и вытянувъ ноги, она снова обратила умиленный взоръ на лицо Софьи Алексѣевны.

Глаза послѣдней попрежнему оставались закрытыми.

Не знаю, отчего это случилось: вѣтеръ ли сильнѣе пахнулъ въ окно, или Зинаида Львовна прежде еще чувствовала щекотанъе въ горлѣ -- только она вдругъ громко закашлялась, не успѣвъ даже приложить руку къ губамъ своимъ.

-- Гм! гм! гм!

-- Да... это ужасно... дядюшка... это ужасно!.. внезапно пролепетала Софья Алексѣевна, раскрывая глаза.

Зинаида Львовна поспѣшила взять ея руку, нагнулась и нѣжно поцѣловала ее въ лобъ.

Послѣднія слова Софьи Алексѣевны ясно доказывали, что впечатлѣнія бывшаго разговора слишкомъ сильно подѣйствовали на ея нервы; они преслѣдовали ее даже во снѣ. Само собою разумѣется, забота Зинаиды Львовны должна была состоять теперь въ томъ, чтобы какъ можно скорѣе перемѣнить предметъ разговора и по возможности стараться развлечь, разсѣять грустныя мысли подруги.

-- Кстати, о дядѣ... сказала она, игриво перебирая пухлые пальцы Люлюковой,-- я столько лѣтъ слышу о немъ отъ твоего мужа... Въ самомъ же дѣлѣ, знаю только, что онъ очень важный генералъ и больше ничего!.. Ты, Sophie, никогда не говорила мнѣ о немъ, какъ о человѣкѣ... Скажи, пожалуйста, въ этомъ отношеніи, какъ онъ: интересный старичокъ?..

-- Онъ еще не совсѣмъ старикъ... промолвила Люлюкова.

-- Однакожъ?

-- Ему, я думаю, лѣтъ пятьдесятъ... или около этого...

-- Не странно ли это? оживленно заговорила Зинаида Львовна, усиливаясь разсѣять окончательно грустныя впечатлѣнія подруги, и съ этою цѣлью принимаясь теперь нѣжно похлопывать ея ладонями одну о другую,-- не странно ли это?.. Я не могу дать себѣ отчета, но сколько ни припоминаю, дядя твой всегда представлялся мнѣ дряхлымъ какимъ-то старичкомъ; не слыша о немъ очень давно,-- твой мужъ никогда не удостоиваетъ меня говорить о немъ; онъ бережетъ видно разсказы о дядѣ для своихъ пріятелей,-- я, признаюсь, подумала даже: -- не умеръ ли онъ?.. При этомъ мнѣ приходило даже въ голову: какъ хорошо, что Помпей Николаевичъ не былъ женатъ, по крайней мѣрѣ, не останется послѣ него опечаленнаго семейства, плачущей жены, рыдающихъ дѣтей... Ты, Sophie, просто меня удивила; принимая въ соображеніе высокое положеніе Помпея Николаевича, его долгую служебную карьеру, я всегда воображала встрѣтить въ немъ стараго, старенькаго старичка...

Зинаида Львовна очень хорошо знала Помпея Николаевича,-- насколько можно знать человѣка по слухамъ; но дѣло было не въ этомъ: какъ мы уже сказали, дѣло состояло въ томъ, чтобы повернуть разговоръ и развлечь, разсѣять грустныя мысли подруги. Тѣмъ не менѣе, она съ большимъ любопытствомъ начала прислушиваться, когда заговорила подруга.

-- Вовсе нѣтъ; я увѣрена, тебя удивитъ даже его наружность, сказала Софья Алексѣевна, растягивая слова,-- я не видала его теперь ровно пятнадцать лѣтъ; онъ въ это время почти не перемѣнился: такой же свѣжій, статный мужчина, какимъ былъ прежде... немножко только больше посѣдѣлъ. Я увѣрена, если бъ онъ захотѣлъ, онъ могъ бы даже жениться... онъ такъ еще свѣжъ, такъ бодръ; я сама удивилась...

Вообще дъ этотъ вечеръ Зинаида Львовна чувствовала себя очень нервною и впечатлительною; быть-можетъ, къ этому особенно располагалъ теплый воздухъ іюльской ночи и лунный свѣтъ, проходившій голубоватыми, серебристыми лучами въ отворенное окно; во всякомъ случаѣ, слова подруги замѣтно оживляли ее, пробуждая въ ней ту милую егозливость, которая не оставляетъ дѣнушекъ даже въ той порѣ, когда, пры болѣе благопріятныхъ обстоятельствахъ, онѣ могли бы имѣть кучу взрослыхъ дѣтей.

-- Одно мнѣ не понятно въ отношеніи къ Помпею Николаевичу, сказала Зинаида Львовна, произнося его имя съ особенною какою-то мягкостью; -- что за мысль оставить Петербургъ, оставить великолѣпную дачу и ѣхать въ деревню...

-- Онъ теперь уже въ отставкѣ...

-- Какъ? вымолвила Зинаида Львовна съ живѣйшимъ участіемъ. Послѣдняго обстоятельства она, дѣйствительно, не знала.

-- Онъ говорилъ мнѣ, что ему надоѣлъ Петербургъ, прискучила служба, продолжала Люлюкова... Онъ вообще показался мнѣ очень недовольнымъ; я замѣтила, онъ положительно даже скучаетъ.

-- Быть-можетъ, какая-нибудь тайная, сердечная страсть... промолвила Зинаида Львовна, чувствуя, что и у нея при этомъ болѣзненно сжалось сердце.

-- О, нѣтъ, подхватила Люлюкова,-- онъ просто уѣзжаетъ въ деревню съ тѣмъ, чтобы пожить въ тишинѣ, успокоить себя послѣ городского шума, устроить въ деревнѣ домъ... такъ, по крайней мѣрѣ, онъ самъ сказилъ мнѣ.

Лицо Зинаиды Львовны покрылось румянцемъ;-- въ комнатѣ было душно, даже жарко.

-- Изъ того, что ты говоришь о немъ, я заключаю, что у него должна быть добрая, кроткая натура... Да, кроткая, и добрая!.. заключила Зинаида Льновна послѣ паузы, въ продолженіе которой сидѣла она, склонивъ голову набокъ и вперяя задумчивые глаза въ ночной полусвѣтъ, посеребренный мѣсяцемъ.

Софья Алексѣевна ничего не отвѣчала. Обративъ къ ней лицо свое, Зинаида Львовна замѣтила, что глаза подруги снова сомкнулись.

-- Боже, что жъ это я дѣлаю!.. воскликнула она, торопливо вставая со стула,-- сижу здѣсь и болтаю безъ умолку, забывая, что давно пора тебѣ успокоиться, давно пора лечь въ постель... Ангелъ мой, прости меня! подхватила она, принимаясь цѣловать Софью Алексѣевну съ какою-то восторженною экзальтаціей,-- я такъ обрадовалась, что снова ты здѣсь, снова держу твою руку въ своей рукѣ, и обѣ мы сидимъ въ моей комнатѣ, что сама себя не помню!.. Дай мнѣ поднять тебя... Вотъ такъ... еще... облокотись сильнѣе... ты такъ устала, бѣдняжка, что едва держишься на ногахъ!..

Крѣпко обнявъ совсѣмъ почти заснувшую подругу, она повела ее въ спальню, не переставая удивляться, до чего можетъ довести радость встрѣчи и не переставая во всю дорогу называть себя эгоисткой.

Десять минутъ спустя, когда въ комнатѣ Люлюковой стало совсѣмъ темно, Зинаида Львовна быстро вбѣжала къ себѣ, взяла листокъ бумаги и, придвинувъ къ нему свѣчку, начертила нѣсколько строкъ; тщательно свернувъ записку, она спустилась виизъ, спросила у Аннушки: "не уѣхалъ ли Петръ на желѣзную дорогу?" и нолучивъ отрицательный отвѣтъ, велѣла передать ему скорѣе записку, содержавшую, какъ она сказала, списокъ необходимѣйшихъ покупокъ, которыя поручала ему сдѣлать въ Москвѣ.

Лакей Петръ, прибывъ на станцію желѣзной дороги около часу ночи и желая сообразить, какого рода покупки поручали ему сдѣлать, началъ приводить въ порядокъ три-четыре списка, сложенные въ его карманѣ; развернувъ записку Зинаиды Львовны, онъ прочелъ слѣдующее:

"Коробку лучшей пудры (рисовой) у Вуиса на Кузнецкомъ мосту; тамъ же: розовой губной покады и кольдкрему".