Маргиналы — это те возможные связи с миром и те возможности, те непроторенные тропинки, которые могут пригодиться, если выбранная обществом дорога окажется ошибочной, если придется резко менять маршрут или если устоявшийся способ жизни больше не будет работать.
Меня гнал из Москвы к далеким горизонтам стыд, могущественная и малообсуждаемая эмоция. Я с трудом выносил себя в толпе прохожих на улицах городов и совершенно свободно чувствовал себя среди обступивших меня деревьев, с удовольствием ощущал на себе взгляды обитателей леса. Змея, медведь или падающее дерево, конечно, могут доставить неприятности человеку, но они при всем своем желании не могли бы сказать мне, что я какой-то неудавшийся. Это было главным для меня в то время. Кабаны, утки или олени серьезно и уважительно воспринимали меня и старались побыстрее скрыться при встречах, гнус жалил не менее сильно, чем остальных людей, мороз исправно морозил, дождь мочил. Все это убеждало меня, что я ничем не хуже других. Природа щедро помогает таким, как я, давая место для жизни и нисколько не оценивая.
Покорять малолюдные пространства оказалось очень легко — конкурентов в ненаселенной местности гораздо меньше, чем в человеческих ульях, да и люди это по большей части добрые, охотно раскрывающие секреты по покорению своих пространств, гостеприимно делящиеся самими пространствами.
Эти встречи с теми, кто независимо от тебя и одновременно с тобой живет в этом мире, делают и тебя более «чутким обитателем своего внутреннего леса», по словам поэта Жюля Сюпервьеля.
Еще в начале 90-х последние дети Советского Союза, свежие и недоученные, начитавшись Кастанеды и Блаватской поверх Джека Лондона, Арсеньева и Куваева, наслушавшись «Пинк Флойд» и бормоча Визбора, надевали рюкзаки и ехали искать свои Беловодье, Шамбалу или Территорию.
Озеро и реку разделяет небольшой перешеек, всего несколько метров суши. Здесь пересекаются две звериные тропки — одна ведет из реки в озеро (ее протоптали водоплавающие звери), другая проходит между озером и рекой (ею пользуются сухопутные животные). Этот перекресток нечеловеческих дорог находится в зарослях ивняка и крапивы, куда мало кто из людей захочет лезть по доброй воле. Там, в относительной безопасности я оставляю настороженную фотоловушку, она записывает короткие видео по двадцать секунд, если улавливает движение чего-нибудь теплого в окружающем пространстве.
Потом на экране я вижу тех, кто соседствует с моей хасиендой, но чей мир так не похож на мой. Я, конечно, пытаюсь хоть немного очеловечить эти другие миры, мне так проще любоваться ими.
Вообще на поля в нашей культуре принято смотреть с любовью и душевным волнением. Мы — тонкие колоски в мифе русского поля. Считается, что поле нас кормит, что в нас сидит мирный земледелец, что дай нам возможность — мы оставим все дела и примемся пахать землю и бросать в нее живительное семя. Однако большинство жителей нашего района при первой же возможности избавляются от подобной работы (как и от скотины-кормилицы), меняют эти тяжелые и нерентабельные занятия на работу в городе, которая действительно может кормить человека.
«Дерево всегда посередине всего, что его окружает», — писал Рильке. И в этом приятное преимущество моей растительной деревенской жизни. Я залил фундамент и пустил корни, определил для себя центр мира, теперь меня не пугает моя ничтожность, когда я задираю голову к звездам или читаю новости в интернете.
чуть дальше под толстыми осокорями видны развалины печки сгоревшего дома Коли Родионова по прозвищу Сука Поганая. Хороший, говорят, человек был — спокойный, безвредный такой, трактористом работал.
в эту поездку мы даже мало болтали. Девять лет уже не виделись, надо сначала хорошенько намолчаться вместе, привыкнуть. Какой смысл вываливать на друга все события, которые происходили в эти девять лет, или мелочно перебирать старые воспоминания? Гораздо лучше вместе усесться на склоне долины и смотреть на противоположный склон, выглядывая в бинокль зверя.
