Оглавление

От Автора

Уважаемый читатель,

Прежде чем вы погрузитесь в этот мрачный мир, позвольте мне сделать два важных пояснения.

Во-первых, для избежания разночтений: главного героя этой истории зовут Артур, и ударение в его имени ставится на первый слог — Áртур.

Во-вторых, и это самое главное. Мир, который вы найдете на этих страницах, — это мир жестокости, насилия и морального падения, порожденных абсолютной властью и безумием. Я, как автор, решительно осуждаю все действия, идеи и философию, что совершают и проповедуют персонажи этой книги. Их поступки — не пример для подражания, а предупреждение о той бездне, в которую может скатиться человек.

Вся эта история, ее персонажи и события являются художественным вымыслом и не имеют цели оскорбить, шокировать или пропагандировать что-либо. Это притча, рожденная в темных уголках воображения, попытка исследовать самые мрачные грани человеческой природы, чтобы еще ярче увидеть ценность света.

Спасибо, что отважились заглянуть в эту бездну. Надеюсь, вы найдете в ней не только отчаяние, но и ту искру, которая заставляет ему противостоять.

С уважением, Автор.

Глава 1. Добро пожаловать в Лимбо

«Только те, кому вы доверяете, могут вас предать.» — Терри Гудкайнд

Голос в темноте был хриплым, шипящим, будто тление старой бумаги.

— Густав… Ты уже и молитвы читать начал? — раздался другой голос, резкий и полный презрения.

Молитва оборвалась. Послышался влажный, клокочущий смех.

— Хах-ха-хах! Амадей, ты никогда не блистал умом. Мое время истекает, придурок! Я и так уже почти нежилец! Часики тикают, малой. Скоро всех настигнет участь Э́лиашей! И ты будешь первым в очереди! А теперь сгинь с глаз! Дай пожрать спокойно.

Плевок громко шлепнулся о каменный пол. Амадей развернулся и удалился, высоко задрав подбородок. Гордость — вот все, что у него оставалось перед этим ничтожеством.

Я могу убить каждого, — пронеслось у него в голове. — И этого урода тоже.

Из-за угла, за грудой ящиков, выглянула пара детских глаз. Маленький Áртур затаился, подслушивая разговор отца с тем, кого он никогда не видел. Отец каждый день спускался в подвал — озираясь, крадучись, будто стыдился самого себя.

Подвал был сырым и промозглым. Воздух был густым и спертым, пахнул влажным камнем, чем-то кислым и сладковатым одновременно — Áртур еще не знал, что это вонь плесени, смешанная с запахом гниющего мяса. Стены, сложенные из грубого булыжника, сочились влагой. Мальчик бежал пальцами по холодным, скользким камням, и его знобило. Узкие проходы казались ему лабиринтами великана, а тусклый свет факелов, чадящих жирным черным дымом, рисовал на стенах пляшущие, уродливые тени.

В конце самого темного коридора стояла клетка. Массивная, железная, вся в ржавых подтеках.

Внутри копошилось что-то. Человек? Существо? Оно чавкало, громко и противно, поджаривая на свече куски чего-то темного. Мычало от удовольствия, бормоча бессвязные ругательства.

Случайный камушек, выбитый ногой Áртура, отскочил со звоном. Чавканье прекратилось.

Существо в клетке медленно повернулось. Пара глаз, налитых кровью так, что не видно было белка, уставилась на мальчика. Из-под спутанных седых патлов, больше похожих на выдерганную шерсть, сияла желтая, оскаленная улыбка.

— Привет, дружок, — просипело оно хриплым, прокуренным голосом. — Будешь кушать? У меня есть еда. Вкусная еда. Только что поймал. Жареная крыса — лучший деликатес в этом царстве. Пробуй, не стесняйся. Да подойди же ближе. И как звать-то тебя?

— Áртур… — выдавил мальчик, и голос его дрожал, но еще не был сломлен. — Ударение на первый слог. Вы с моим папой разговаривали. Я вас слушал. Он к вам каждый день ходит. А почему вы в клетке?

— А-артур, — с наслаждением протянул старик, будто пробуя имя на вкус. — А меня Густав зовут. Артур… Э́лиаш?

— Да, все верно. Вы с папой говорили про участь Элиашей? Что это значит? Я хочу знать.

— Ты слышал? — Густав обратился к пустоте в углу клетки, к воображаемому собеседнику. — Артур Элиаш! Как оно звучит! Слышишь? Да, он один из них. Один из тех, кто обречен. Совсем маленький еще Артур… ЛОВИ!

Кусок обгорелого мяса с мокрым шлепком ударил Артура в грудь. В следующее мгновение костлявая, грязная рука молнией выстрелила из клетки и впилась ему в горло. Когти впились в кожу.

— Ты никогда не будешь жить сладко, как другие! Ты сгниешь здесь! Умрешь и даже не узнаешь, какие муки готовит тебе этот мир! Проклятие Элиашей не обойдет тебя стороной, я обещаю!

Артур, задыхаясь, из последних сил рванулся, лягнув ногой в клетку. Послышался глухой удар и болезненный хрип. Мальчик отлетел к стене, ударившись затылком. В ушах зазвенело. Сделать вдох было невыносимо больно — горло сжали стальные тиски.

Старик в клетке что-то орал, беззвучно шевеля ртом, его глаза вылезали из орбит. По его подбородку текла струйка крови, он беззвучно кашлял, яростно тряся прутья.

— Я… п-пойду, — вежливо прошептал Артур.

Он не слышал ничего, кроме высокого звона в ушах и стука собственного сердца. Мир плыл. Опираясь на холодную стену, он выбрался из подвала и не возвращался туда долгие годы.

* * *

Спустя 15 лет

Артур проснулся от того, что на его кровати сидел Даниэль. Брат, на двенадцать лет младше, уткнулся в книгу, методично перелистывая страницы. Артур пытался его воспитывать — все попытки разбивались о каменную стену безразличия. Даниэль не поддавался. Не учился. Он только читал. Вечно читал.

— Там мама кричала, а ты спал. Как ты не проснулся? — спросил Даниэль, нарочито вздыхая. — Ты даже сейчас спишь, Артур!

— Не сплю! А если сплю, то Ярослав должен ухаживать за домом и мамой! — прошипел Артур сквозь зубы.

— Он в подвале… А еще не приближайся к нему.

Даниэль уперся взглядом в книгу и замер. Словно кто-то вырубил звук. Отключил микшер. Оглох.

Артур всегда считал, что брат болен — то ли аутизм, то ли ДЦП. Пока не перечитал кучу медицинских книг и не понял: братец просто ебнутый. С тех пор и начал пытаться вбить в него хоть каплю смысла.

Придурок мелкий, — промелькнуло в голове.

Несмотря ни на что, он любил брата. Или это ему так казалось.

Артур поднялся и вышел из комнаты. Он прошелся по дому, заглядывая в каждый угол. Зашел в столовую — пустота. Проверил гостиную — пустота. Даже спустился в подвал — ни хера. Только сырость да плесень. Вслушивался — тишина. Абсолютная. Пусто. Никого.

С полчаса он рыскал по комнатам. Дом не такой уж и большой. Его строил Амадей, отец Артура. Сначала построил слишком мелко — всем не угодил, пришлось сносить. Во второй раз вышло лучше — маме понравилось. Тогда Артура еще не было на свете. Порой казалось, что всем заправляла именно мать. А отец… у него будто вынули стержень. Сделали ничтожеством.

На бумаге батя — император. Все его уважают, все ценят. На деле же — больше половины города сидит в жопе, загнанные в угол, и пытаются выпросить у него хоть гроши. Его презирают. Ненавидят. Но — втихаря. Бунтов не устраивают — боятся. Рабы. Живут в грязи, в своих конурах, а то и в подсобках.

Артур решил вернуться к Даниэлю. Надо сказать ему, что в доме никого нет. Может, малец опять дурачится? Или это глюки?

Подниматься на второй этаж после этой беготни было тяжело. Ковры на лестнице так и манили поскользнуться.

Войдя в комнату, он почуял странный запах. И не увидел брата.

Вместо него перед Артуром висела его мать. Петля на шее, веревка уходила к люстре. Мерзость.

В этот момент он очнулся. Как всегда — сон обрывается на самом интересном. Как будто смотришь кино, а тебе в лицо лезет реклама. Твари.

Артур когда-то начал писать ее портрет. Еще до смерти. Показывал — она радовалась, называла его чудом. Именно она научила его читать и искать правду. Говорила, что все врут, что все нужно проверять. Ему врали. Постоянно. Он верил ей и научился видеть людей насквозь — по мимике, по взгляду. Она была воплощением добра и красоты. Вот только он не помнил ее лица. После смерти образ стерся. Портрет так и остался незаконченным. Он смотрел на него семь лет, пытаясь выцарапать из памяти хоть одну черту — тьма. Пустота.

Умылся. Вспомнил сон.

— Так оно и было, — прошептал Артур. — Именно так она и умерла.

— Только ушибов было много на теле, — сказала Ева.

Она стояла сзади, он ее не сразу заметил.

Темные густые волосы ниспадали до груди, светлые глаза ярко выделялись на чистом лице. Худая, белокожая, славянская внешность. Лет двадцать.

В столовой сидела вся семья. То, что от нее осталось: Амадей, Ярослав и Даниэль. Сидели и смотрели на Артура своими тупыми, маниакальными глазами.

— Ну, наконец-то! — крикнул отец. Даниэль вздрогнул. — Мы тебя ждем, присаживайся.

Императорский тон. Продавливающий, въедающийся в мозги. Таким он был не всегда. До смерти жены метался между паранойей и нерешительностью. А потом медленно, но верно съехал в тихий психоз. Теперь он — эпилептик и истеричка в одном флаконе.

Ярослав ухмыльнулся. Так сильно фыркнул, что сопли полетели. Сразу сделал серьезное лицо, вытер свое дерьмо. Придурок.

Они с Артуром никогда не ладили. Старший брат вел себя как последний инфантил: вечно соревновался, выпендривался, унижал других. Артуру всегда было плевать на него, но его бесила эта показуха. А Ярослав, в свою очередь, жаждал самоутвердиться за счет всех вокруг. Увы, получалось плохо. Ему двадцать четыре — а он все еще ребенок. Мог бы и книжку почитать для разнообразия.

Начали завтрак. Артур ковырялся в тарелке, смотря в окно. На частичку города.

Из книг по истории он мало что понял. Все они обрывались на девяностых годах двадцатого века. Вся информация — от отца, который и сам мало что знал. Ядерная война, политика, люди построили город из камня и дерева. И все. Город делился на две части: богатые и бедные. Высокие каменные стены, красиво и ровно. На окраинах — нищета, в центре — аристократы. Камень и дерево, пятьдесят на пятьдесят. Бедняки пашут, скот выращивают, лес рубают на дрова. Дерева мало, поэтому на отшибе есть угольная шахта. Есть и крематорий. Но там жгут только богатых. Остальных оставляют гнить на улице — пусть свои же и жрут. Хоть какая-то еда.

— Скоро один из вас займет мое место, — заявил Амадей. — Будет править городом и вершить суд. Карать неверующих и восхвалять благочестивых — его задача!

Он доел свою жирную порцию и ушел. Бросил на прощание: «Ждите меня здесь».

— Кто больше хочет на трон? — Ярослав важничающе прищурился и усмехнулся.

На кой черт мне это сдалось? — промелькнуло у Артура. Глупость. А этот урод так мечтает об этом. Жалкое тело, безмозглое подобие человека. Вот ты кто.

Он не заметил, как проговорил последние слова вслух, шепотом. Да, он годами копил ненависть к брату. Порой хотелось просто уничтожить его.

Жаль, не прибил, когда был шанс.

Отец вернулся с тканевым мешком. Тяжелым, провисающим.

— Подарок из этого мешка станет вашей ношей на всю жизнь. Поставите в рамку, будете хранить, может — детям передадите. Даниэль!

Амадей подошел к младшему, засунул руку в мешок и вытащил рамку с тонким золотым слитком. Глянец отражал лицо Даниэля. Тот улыбался своему отражению, коротко стриженный и довольный. Кивал отцу, корчил рожи.

— Бог наградил тебя, ибо будешь богат, сын мой. Первые крупные деньги я вложил в эту пластину. Она приносила удачу мне и принесет тебе.

Ярославу достался кинжал. Короткий, золотистый. Артуру захотелось шлифануть его, сунуть в кислоту — убрать все дефекты. Что за хрень вообще придумал папаня? Санта-Клаус, блин. Старческий маразм. Можно было бы просто раздать, без мешков этих.

— Да, Ярослав, этим орудием я защищался долгие годы. Поздравляю! Именно ты станешь правителем! Этот кинжал воссоединит твою душу с душой императора!

Несешь чушь. Фанатик сраный. А еще меня пытался переделать под себя. Хотел, чтоб я таким же стал. Таким же гнилым овощем.

— Шкатулка, Артур, — усмехнулся отец. — Тебе достается она. Самая бесполезная вещь в доме. Мы с Лилит хранили в ней кое-что, но после ее смерти ключ пропал. Взломать? Не сможешь. Глупый вопрос — я бы уже давно взломал. Внутри взрывной механизм. Сунешь что-то не то — рванет. Останешься без рук, без лица, заживо сгоришь.

Все разошлись. Артур поставил «шкатулку» на стол. Большая для шкатулки. Но если внутри взрывчатка… Что же там такого, что потребовало такой защиты?

— Хмм, — Ева наклонила голову. — Интересная вещица, да, Артур?

— Насрать. Я к Серафиму.

Вышел на улицу, вдохнул «свежего» воздуха и рванул через весь город.

По богатым улицам было скучно — ничего не происходило. В бедных — могли и ограбить. Русская рулетка. Город был выдержан в стиле Ренессанса: широкие улицы, узкие переходы, дома-лебеди. Но часто попадались строения и готического стиля.

Шел, наступил на что-то мягкое. Труп. Артур понял сразу. Не опуская глаз, пошел дальше. Любопытство пересилило — обернулся. Мертвая кошка. Людей тут тоже не хоронят — или жгут, или едят, или сбрасывают в углы, где их доедают падальщики.

Открыл дверь в бар. Пахло деревом и перегаром. Подошел к стойке, уселся, разглядывая бутылки.

Спиртное делали самогонным способом — водку, пиво, вино. Дорогое удовольствие. Водка — дешевле, проще в изготовлении. Вино — сложнее, нужен виноград, нужно ждать. Артур предпочитал не дешевую водку, а что-то благороднее. Бурбон. Его и заказал.

Серафим принес полный стакан. Артур потягивал, наслаждаясь.

— Как дела? — спросил бармен.

— Отлично. Раз пришел — значит, все херово.

— Врать нехорошо. Знаю тебя. Вижу — что-то гнетет. Расскажешь — не сейчас, так потом.

А рассказывать было нечего. Отец ебнулся, раздает подарки, как на Новый год. Кому это интересно?

В баре пили дешевую водку. Артуру сначала было несладко — аристократа тут хотели прибить. Но он купил доверие информацией — стал своим.

Оставил чаевые, вышел. Голова кружилась, но ноги держали. Пошел в богатый район, увидел в переулке движение. Избивали кого-то. Выпивка разожгла азарт.

— Ну, сволочь?! Говори! — орал стражник.

Двое солдат отца избивали девушку. Светловолосая, грязная, глаза заплыли кровью. Красивая. Похожа на Еву.

Артур подошел ближе.

— В чем дело?

— Мразь долги не платит! Выбиваем. Да? Слышишь, тварь?!

— Отвалите от нее.

Оба повернулись. Взгляд злой, дикий. У одного губы дергались в улыбке. Совсем уже.

— Сейчас и тебя уложим, — один пошел на него.

* * *

В своей комнате всегда было спокойнее. Здесь пахло им, а не ими — пылью, красками, старым деревом и тлением мыслей. И бурбоном, да. Сегодня его было чуть больше обычного.

Рядом сидела Ева. Под алкоголем ее черты смягчались, становились почти привлекательными. Почти. Она втерлась в его жизнь давно, как настырный котенок, которого не вышвырнешь за дверь только потому, что он уже обжился. Она пыталась обниматься, искала точки прикосновения, а в ответ получала ледяную стену и очередной вариант посыла на хер. Он не воспринимал ее всерьез. Злиться на нее было… правильно. Как чистить оружие или проветривать комнату после трупного смрада.

— Опять напился? — ее голос врезался в тишину, как гвоздь в стекло.

— Угу, — его ответ был плоским и пустым, как взгляд мертвеца. — Я же говорил, что к Серафиму иду. Встретил по пути девчонку. Ее избивали за долги…

— Мне не так интересно про нее слышать, — отрезала Ева, и в ее голосе прозвучала та самая, знакомая до тошноты, нотка собственничества.

Артур повернулся к ней медленно, с трудом фокусируя взгляд. Его глаза были двумя щелями во льду.

— Ну и иди-ка ты к херам собачьим, окей? — выдохнул он без злобы, с констатацией факта.

Он развернулся к столу, к шкатулке. Дерево было темным, почти черным, без единой щели, без намека на замочную скважину. Древняя работа. Бесполезная. Он с силой поставил ее на стол, и снизу донесся тихий хруст — шкатулка встала прямо на портрет матери, на незаконченное лицо, которое он так и не смог вспомнить.

— Эй, ты видел? — Ева подскочила, и в ее голосе прозвучала детская удивленная радость, такая же неуместная здесь, как смех в морге.

Артур присмотрелся. Холст на портрете неестественно выпирал в одном месте, будто под ним что-то спрятано.

— Вот ты только не говори мне, что это ключ, Ева, — он провел рукой по холсту, ощущая под тканью твердый прямоугольник.

Он не стал церемониться. Разобрал рамку, разорвал холст — аккуратно, с какой-то странной, пьяной нежностью. В руках у него оказался ключ. Простой, металлический, с магнитом на конце.

— Я либо совсем ужрался когда-то настолько, что спрятал его туда, либо я не понимаю, — пробормотал он, вставляя ключ в едва заметное отверстие на торце шкатулки. Щелчок был тихим и четким. Крышка отъехала.

— Вот это да! — воскликнула Ева.

Внутри, в бархатных ложементах, лежало наследие. Небольшая книжка в кожаном переплете, с торчащей из корешка шелковой закладкой-веревкой. Рядом — черная металлическая ручка и сверток бумаги с кривой надписью: «Покорность». А под всем этим, тяжелый и холодный, лежал пистолет. Рядом — глушитель. Настоящий, довоенный, тот, что стреляет тихо и наверняка. Ни у кого в городе такого не было. Пятнадцать патронов в обойме. Большего и не нужно. Он взял его в руки — вес был твердым, успокаивающим, обещающим решение всех проблем.

Он открыл дневник.

* * *

— Ярослав! Убивают стражу, ты понимаешь, что это может значить? — голос отца резал воздух, как плеть. — Ты, мать твою, будущий правитель, думай! Их убивали и раньше, но сейчас это делают нагло! Раньше мы узнавали через день, а сейчас — через три часа! Три! По трупным пятнам определили, кретин!

— И что ты предлагаешь? — голос Ярослава был скучающим и раздраженным. — Да, убивают. Естественный отбор, пап. Пусть будут жестче.

— Я тебе этот естественный отбор запихну так глубоко, что ты от боли будешь стонать! Их убивали в нашем районе! В центре! Ты хоть каплю понимаешь, идиот? Наследник, блядь!

Артур прошел мимо, впитывая каждый звук. Ему было все понятно и без этого цирка.

— Эй, Артур! — окликнул его отец.

— А?

— Подслушивал, да?

— Я только домой с бара пришел. Ты о чем?

* * *

— Я — принц Артур Элиаш. И я требую, чтобы вы отпустили эту девушку. Вы меня поняли, бойцы?

Его голос прозвучал спокойно и властно. Почему бы и нет? Иногда можно и повеселиться. Стражники замешкались, поерзали, посмотрели друг на друга — и отступили. Извинились. Отдали девушку и растворились в переулке.

Артур приподнял ее подбородок. Она смотрела на него пустыми глазами, вся сжавшись от страха.

— Да что ты будешь делать, а? — спросил он, почти с нежностью.

Он достал из кармана перьевую ручку, ловким движением раскрутил ее и снял колпачок. Под ним оказалось лезвие, а на нем — тонкий слой желтоватого порошка. Он дунул им в лицо девушке. Она ахнула, пытаясь стереть порошок с глаз.

— Убивай стражу, — сказал Артур, вкладывая ручку в ее дрожащие пальцы.

Он засунул руки в карманы и пошел прочь, под слепящие лучи заходящего солнца.

* * *

Текст в дневнике был выведен тем самым вычурным, одинаковым для всей семьи почерком, но слова дышали ледяной, методичной жестокостью:

«Нож был лишним. Слишком грязно, слишком лично. Веревка — куда практичнее. Петля уже ждала ее в гостиной, аккуратно закинутая над балкой. Я вошел к ней. Первый удар молотка пришелся по затылку слабо — она вскрикнула и попыталась подняться. Второй — точнее, тверже — уложил ее. Тишина. Я волок ее за волосы по коридорам. Ее пятки чертили по полу две темные полосы. Петля легко легла на шею. Я дернул за конец веревки, чувствуя, как ее тело обретает новый, невесомый вес. Когда я уходил, она уже качалась в такт сквозняку, будто маятник, отсчитывающий секунды до конца всего».

Записи обрывались. Артур издал короткий, сухой звук, нечто среднее между вздохом и усмешкой. Его пальцы нашли рядом листок, испещренный другим, знакомым до боли почерком — легким, летящим, маминым. От мамы.

«Артур. Да. Это сделал он. И я знала. Я знала, что это случится, потому что сама подарила ему этот молоток год назад — для хозяйства, для защиты. Ирония, да? Все — спектакль. Его гротескный театр жестокости. Эти жалкие подарки вам — часть пьесы. Шкатулку он выбрал для тебя как символ твоей никчемности. Он не учел, что у меня тоже есть роль. Ты помнишь „Покорность“. Помнишь, что она может не только подчинять, но и стирать? Они стерли тебе сестру. Твою младшую сестру. Амадей вышвырнул ее, как мусор, потому что девочка не могла стать его копией, его наследником. Я искала ее годами. Теперь ищи ты. Он выбрал Ярослава за его удобную пустоту. Ты для него — угроза. Даниэль — просто фон. Он — раковая опухоль этого дома. Не верь никому. Проверяй всех. Даже себя. Эта правда — мое последнее оружие. Теперь оно твое. Распорядись им. Я люблю тебя».

Артур откинулся на спинку стула. В воздухе повисло тяжелое, горькое молчание.

— Ну и ну, — наконец произнес он тихо, почти с восхищением. — Все знала. Все предвидела. Ключ спрятала, письмо составила, карту раскрыла. Настоящий стратег. А себя — не спасла. Неужели один гребаный порошок нельзя было сунуть в его вечерний чай? Взять под контроль и заставить перерезать себе глотку? Что, сложно?

Он засмеялся, но смех вышел сухим и колючим.

— Сестра. У меня, оказывается, есть сестра. Представляешь, Ева? Выброшенная на улицу сестренка. «Найди ее, Артур». Как в дешевом романе для служанок. Идиотизм.

— Но дневник… — начала Ева, но он тут же взорвался, вскакивая с места.

— Дневник? Этот жалкий папин дневник? — его голос звенел от ярости. — Этот ублюдочный, выдрессированный почерк, который нам всем вдалбливали с детства? Ты хочешь сказать, что только он один может так писать? Да я, Даниэль, даже ты, блядь, после недели тренировок сможешь так выводить эти палочки и крючочки! Это доказывает только то, что кто-то хочет, чтобы я думал, что это он!

— Но твоя мать… ее повесили! Ты же сам видел!

— Я видел ее труп! Я не видел, кто это сделал! И я сейчас не о том, кто натянул эту веревку! Я о том, почему она, такая всезнающая и всемогущая, не остановила это! Почему не превратила его в послушное говорящее дерьмо с помощью своей магии! В чем был план?!

— Не знаю, Артур… Может, она не успела? Может, не смогла?

— «Не знаю». «Может быть». — Он с силой сжал виски пальцами. — Ладно. Хорошо. Неважно. Мы сейчас не об этом.

Он глубоко вдохнул, и весь его гнев внезапно ушел, сменившись леденящей, абсолютной ясностью. Он посмотрел на Еву, и в его глазах не осталось ничего, кроме холодной стали.

— Мы сейчас о том, что у меня появилась новая цель. О том, что я теперь кое-что знаю. И мы это проверим. Мы все это проверим.

В этот момент родилось не желание. Родилась уверенность. Твердая, как камень, и острая, как лезвие. Желание отомстить не просто за смерть. За ложь. За украденную сестру. За всю эту прогнившую, театральную хуйню под названием «семья».

Глава 2. Метаморфоза

«Перемены — это то, что люди делают, когда у них не остается выбора.» — Холли Блэк

7 лет назад

— Это, — отец протянул Ярославу небольшой холщовый мешочек, — твой главный союзник и оружие. «Покорность». Ничто в этом мире не дает такой абсолютной власти над другим человеком. Подсыпь в питье, смешай с едой, распыли в воздухе — мельчайшие частицы попадут на слизистую, и воля станет твоей. Они будут подчиняться. Даже если не захотят.

Ярослав ухмыльнулся, сжимая мешочек в руке. Отец ответил ему такой же ухмылкой. Оба выглядели как карикатурные злодеи из дешевой пьесы — все атрибуты зла были на месте, не хватало только глубины и ума.

— Не смей никому проболтаться, — Амадей пригрозил пальцем, и в его глазах мелькнула искорка настоящего, не наигранного безумия. — Иначе в мире настанет тьма… В том, что от него осталось.

Артур, притаившийся в колючих кустах сирени, уже с полчаса наблюдал за сценой. В голове он называл порошок не «Покорностью», а «штукой» — первоначальное название казалось ему идиотским. Кто вообще дает такие пафосные имена порошку для контроля над мозгами?

За время слежки он выяснил главное: «штуку» хранят в подвале, в дубовых бочках. Он обязательно спустится туда. Но сначала — к матери. Она знала о таких вещах больше, чем кто-либо. Еще он узнал, что порошок не портится. Хранить можно вечно, главное — не мочить, а то растворится, и придется выпаривать, что было муторно и долго.

* * *

— Его создали давно. Еще в последние дни войны пытались применять, — голос матери прерывал сухой, лающий кашель. Иногда на платке оставались алые пятна. Артур списывал это на вечный стресс, на отца-тирана, на невозможность дышать свободно в этом доме. Она болела и не лечилась — ее выбор. Жить или умереть — личное дело каждого. Но не у всех есть роскошь выбора. — Военные эксперименты дали невероятные результаты… Только отцу об этом — ни слова. Пусть будет нашей тайной.

Артур стащил маленький мешочек, спустился в подвал и набрал порошка. Желтоватый, невзрачный. Так и хотелось лизнуть или вдохнуть понюшку — проверить, как оно работает.

Мать в это время разглядывала свой портрет — тот, что Артур только начал. Ее пальцы скользнули по рамке, задели холст, и она резко, почти испуганно, отдернула руку. Рамка с треском сломалась.

Она долго извинялась, виновато улыбаясь, и пообещала принести новую. Это было ее последнее обещание, которое она сдержала.

Он смотрел, как она нервно поправляет волосы, пряча смущение, и чувствовал, как в груди закипает тревога. Он понимал, что ей тяжело, но не мог отделаться от ощущения, что она что-то скрывает. Что-то важное.

— Мам, — сказал он, стараясь звучать уверенно, — не переживай из-за рамки. Я помогу.

Она молча вышла. Вместо того чтобы пойти за ней, он подошел к портрету и продолжил работать над ним, вкладывая в каждый мазок всю свою досаду. А она тем временем пошла к Амадею.

— Ты выбрал преемника? — спросила она.

Ответа не последовало. Амадей копался в своих вещах, разглядывая тот самый кинжал — будущий «подарок» Ярославу.

— Не помню, откуда он у меня. То ли отец дал, то ли в кладовке нашел. Черт, Лилит?

— Ты забыл, любимый, — она обняла его, прижалась к груди. — Совсем забыл? Ты всегда был таким неуклюжим и добрым… Именно за это я тебя и полюбила. Этот клинок ты получил от меня. Для защиты.

— Вспомнил! — воскликнул он. — «С незапамятных времен златой кинжал передается новому императору»! Да, помню… Да будет правителем мой сын Ярослав! Я готовил его, учил. Пусть правит. Придет время — вручу ему реликвию. А остальным… подарю бесполезные безделушки. — Амадей повернулся, взгляд его уперся в пустоту за спиной Лилит. — Эту шкатулку — Артуру. Выброшу ключ, чтобы не смог открыть. А если взломает — останется без рук, без лица. Или чего похуже.

Он ушел. Лилит осталась одна. Она откашлялась, вытерла кровь с губ белым платком и с почти болезненным наслаждением посмотрела на свои страдания. Подошла к шкатулке, заглянула в дневник и коротко хмыкнула. Она знала. Знала, что умрет. Даже не дрогнула. Вырвала страницу с надписью «Я убью Лилит». Оставила ту, где все уже было свершившимся фактом. Написала записку для Артура, положила сверток с «Покорностью», взглянула на пистолет.

— Вот это да… — прошептала она.

Закрыла шкатулку. Теперь ее не откроет никто, кроме Артура.

Лилит стояла в полумраке, окруженная тенями собственных мыслей. Комната, когда-то полная света, теперь была холодной и пустой. Она знала — время уходит.

Тишину нарушало лишь ее собственное дыхание. Она снова посмотрела на шкатулку, и сердце забилось чаще. Символ ее власти и падения.

— Артур, — выдохнула она, — только ты сможешь закончить то, что начала я.

На следующее утро он нашел ее тело, висящее в гостиной. Пришли люди, провели формальный допрос. По закону должны были вынести вердикт: «Причина смерти». В деле Лилит вердикта не было.

Тогда Артур ушел — ему нужно было отвлечься. И тогда он впервые встретил Еву.

* * *

Настоящее

Почему ты не спаслась? — крутилось у него в голове. — Почему не использовала этот гребаный порошок? Почему ты умерла? Ты же сама этого хотела, да?

— ДА?! — Артур ударил кулаком по столу.

— Тише! Вот, выпей, — Ева подтолкнула к нему бутылку.

Он залпом выпил половину. Мир поплыл перед глазами.

— Твою ж мать…

— Разве ты не хочешь проучить отца за это? Арти?

Ева расплывалась и снова появлялась. Артур закашлялся. Галлюцинации накрыли его — будто он выпил не вино, а какую-то дрянь. Комната кружилась, а Ева телепортировалась по углам — странное ощущение, не похожее на обычное опьянение.

— А неплохо ты гуляешь! — с насмешкой бросил Артур. — Хочу так же. Сначала тут, потом там. А, насрать. Есть дела поважнее.

Он вышел на первый этаж. Его особняк. Скоро он станет его по-настоящему, а пока это все еще «особняк отца Артура». Конечно, желание сделать этот дом своей игрушкой глодало его изнутри, но ждать пришлось долго.

— Мы уезжаем, — заявил отец. — С Ярославом. Даниэля и дом оставляем на тебя. Кэтрин поможет. Не обосрешься, а?

Артур всегда относился к ней с подозрением. Почему? Может, он видел людей насквозь? Или просто читал их мысли?

— Поселяемся в центре. Ты знаешь!

Знает, конечно. И считает их идиотами. Амадей пытается убежать от убийцы, режущего гвардию, но не понимает, что попасть в его дворец — раз плюнуть. По крайней мере, для Артура.

Забавно, что они забрали с собой несколько бочек «Покорности». Артуру не сказали, но он и сам все понял — он же воровал эту «волшебную» дрянь когда-то.

Артур направился к Серафиму. Опьянение не проходило — вино было крепким. Красное, сухое, как полагается. В носу защекотало.

— Короче, эта тварь переезжает в центр. С Яриком. Почему «тварь»?

Пришлось пересказывать Серафиму всю подноготную семьи Элиаш. Нудно, но в своем роде забавно.

Серафим кивал и поддакивал. Друг. Настоящий. Хотя кто он такой? Бармен. Все они поддакивают клиентам, чтобы те оставляли больше денег. Серафим умен, но не настолько, как Артур.

— Слушай, а как тебе идея прикончить тиранию папаши? Почему он губит народ? Возьму и отниму у него все. Все средства у меня есть! Могу поднять всех на восстание! Как тебе?

И правда — Артур мог. Но было одно «но»: «Покорности» у него было мало. Да и та была нелегальной.

Как остановить смерть? Его мать умерла из-за фанатика. Люди в городе мрут просто так. Кто поверит ему без «Покорности»? Только она может заставить людей слушаться. А он сам? Сможет ли он кем-то управлять? Хоть одним человеком? Нужно использовать каждого, чтобы разрушить правление отца. Но нельзя забывать, что найдутся те, кто захочет его сменить. Ярослав? Сможешь ли ты править?

Поговорив с Серафимом, Артур пошел домой — выспаться.

Как не поспать после такой пьянки? Голова гудела, но уже слабее. Похмелье потихоньку отпускало. А если отпускает, нужно выпить еще — чтобы голова потом не болела. К черту похмелье.

Артур шел по узким улочкам. Тусклый свет фонарей отражался в лужах, которые, скорее всего, были чьей-то мочой — дождь не шел. В голове вертелись мысли о перевороте.

На главной улице бедняков горел дом. Вокруг столпились люди. Кто-то кричал о вещах, кто-то жаловался на жизнь, один мужик показывал огню средний палец. А какой-то парень рванул прямо в пламя, не выбежал обратно — сразу ясно, что с ним.

Такое бывало часто. Все уже привыкли. Но как смириться с тем, что сгорит твой дом? Нельзя. Никто не хочет думать, что его жилье уничтожат. Глупо, да?

До войны было электричество. Теперь люди используют химические реакции для света. Гальванические элементы снова в моде. Сначала было тяжело, но справились. Потомки выживших химиков и физиков додумались до света. До ламп накаливания тоже дошли, иначе все эти химикаты были бесполезны. Аккумуляторы слабоваты, но работают. Иногда их меняют — что поделать? Батарейки садятся. Проблема одна — цена. Мало кто может позволить себе электричество. Но это не помешало освещать богатые улицы и роскошные дома.

Стража выволокла из дома какого-то старика.

— Публичная казнь! — орал один стражник. — За сокрытие государственных документов! По приказу императора Амадея!

Приказ папаши. Забавно. — Что за документы?

— Все это ложь! — кричал старик, которого тащили стражники. — Граждане, слушайте! Все здесь ненастоящее! ВСЕ! Амадей врет! Это он все создал! Он губит вас ради своей выгоды! Настоящей власти нет, все это иллюзия!

Не успел он договорить — его казнили. Просто перерезали горло. Голова покатилась по песку, кровь хлестала фонтанчиком. Лицо скривилось в ужасной гримасе — одновременно спокойной и мучительной. Алая жижа продолжала течь. Артуру показалось, что лицо еще пытается что-то сказать.

Казни в Лимбо — обычное дело. Все привыкли. Иногда вешают десятками. Жизнь ничего не стоит.

— Артур Элиаш, — обратился он к стражнику. — Где документы? Что в них? Отвечай!

— Простите, не узнали! Документы уничтожаем. Как видите, — он указал на горящий дом, — очень вовремя. Информация конфиденциальна и подлежит уничтожению.

— Я спросил: что в них?

— Не можем сказать, господин Артур, — вступил другой.

Все стало ясно — их обработали. Дали порошку или подмешали куда-то. Обычная практика власти. Артур и сам пользовался этим — это доставляло какое-то удовольствие. Распылил «Покорность» — и все. Человек твой. Делай что хочешь. На то она и «Покорность». Хотя название идиотское.

Стражники стояли у входа в горящий дом. Раскаленный воздух душил их, черный дым валил изнутри. Искры летели красиво — Артур вспомнил картины ада и мук. Но огонь — еще и символ божественного очищения.

— Святой Дух возродился, — начал Артур, двигаясь к ним. — Он очистит вас от греха. Огонь — знак того, что Бог рядом. Его гнев.

Артур встал на колено.

— Простите, принц Артур? О чем вы? Что вы делаете? Встаньте, прошу…

— Что я делаю?.. — он поднял голову и улыбнулся. — Притворяюсь, чтобы подойти ближе, дегенераты.

Они попытались что-то сказать, но успели только ахнуть. Артур резко ударил первого по ногам, повалил его, второго ударил в челюсть, подскочив с земли. Оба лежали. Довольный Артур вошел в горящий дом, на ходу натягивая тканевую маску.

Внутри было жарко. Глаза слезились, будто в них выжали лимон.

— С-сука, — выругался Артур. — Как тут вообще можно?

На полу лежал обгоревший мужчина — тот, что вбежал в дом. Огонь сожрал его полностью, не оставив шанса.

Ну и зачем ты сдох? Что этим добился, придурок? Гори в аду, умник.

Вокруг валялись бумажки с надписью «ВАЖНО». Большинство сгорело, кое-что уцелело. Он собрал что мог и сунул в сумку.

Жар и дым не давали дышать. Дом был деревянным, сгорит быстро. Дождей не было давно, так что времени мало. Но разве он может ошибиться в расчетах?

Он рванул к выходу, и тут рухнула балка — чуть не прибило. Этого он не ожидал. План — к черту, нужна импровизация.

Он бежал так быстро, что поскользнулся и грохнулся в грязь. Лежал и смотрел на небо. Оно было красивым: пепел витал в воздухе, дым образовывал маленькие черные тучи; все вокруг полыхало красным и оранжевым.

Артур закашлялся, снял маску, но не перестал глазеть наверх.

— Ты совсем идиот? — спросила Ева. — Зачем ты их побил? А если узнают? Что с тобой будет? Отец прибьет! Ты думал вообще?

— Не ори! Все по плану. Видишь — они отдыхают. Не люблю, когда режут головы просто так. И потом… что это за «Приказ императора»? — Артур положил ногу на ногу. — Бесит меня это. Секретничают — надо наказать. Но убивать не буду — нечего мне делать.

— Пьянь ты…

— Пошла ты! Голову не забивай! Пью — и умнею, в отличие от тебя! Ты же предложила вино. Полбутылки выпил. Зато о тебе меньше думаю.

В этот момент Артур подошел к стражникам и сунул каждому в нос руку со словами: «Вы ничего не видели последние полчаса».

И пошел домой.

* * *

10 лет назад

Артуру вот-вот исполнилось двенадцать лет. Он прогуливался по городу и смотрел на охранников своего отца. Все были такими нарядными для него в тот момент: блестящие небольшие каски на головах, красноватая одежда, неудобные ботинки — красиво же. Сверлил взглядом всех, а все — сверлили взглядом его самого. Так и хотелось им высказаться: «Малой, свали отсюда!», но не могли — сын императора все-таки — неприкосновенность.

Он подошел к неизведанному для него зданию с красным крестом на входе. Это была аптека. Никаких подписей, просто красный крестик на входе. Жаль, не как раньше — светящиеся, неоновые надписи и вывески. И все же для Артура это казалось чем-то необычным, чем-то забавляющим. Но это только из-за его волнительности. А она его мысленно убивала, но только до определенного момента. Волновался он из-за страшно выглядящей аптеки. Уж слишком она была темной и покрывала всю улицу мертвым мраком снаружи.

Некоторые улицы были чересчур узкими для прохода, будто проектировщик города влюбился в древние времена и создал подобное. Артур уже знал, что Лимбо похож на европейские города, особенно на Париж или на Венецию. Даже развешивали сушиться вещи на улице: протягивали веревку между двумя домами — готово. Они это делали даже со второго, а то и с третьего этажа.

Кстати говоря, название «Лимбо» придумал не кто иной, как император.

Все-таки зашел Артур в аптеку из-за своего любопытства. Внутри все было таким светлым, совсем не вписывалось в представление. Как так может быть? Снаружи страх, а внутри спокойствие. Везде дерево, но не простое, а обработанное и обожженное, осталось только лаком покрыть. Колбочки какие-то стоят на прилавке. С травами, наверняка — химия не так хорошо развита сейчас. Хоть и хреново все с лекарствами, но потихоньку вся промышленность ради этого и развивается, однако, это происходит подпольно. На стене висит рамка, в которой листок с надписью: «Врач — Федор Васильевич». А Фамилию, видимо, забыли.

Русский, — понял Артур.

Он постоянно учил разные языки, но русский давался с особой тяжестью. Но как-никак справлялся.

Кто-то заорал из коридора. Причем этот «кто-то» орал совсем неспроста — его как будто резали. И это был не одинарный крик: он постоянно продолжался, раз за разом, как только казалось, что заткнулся — опять надрыв.

И тут послышался голос:

— Стой!

Побежал кто-то, прямо в сторону Артура. Это был мужчина, с кровавым лицом. Будто показывал, что отсюда нужно немедленно уходить. Это место несет некую опасность. Мужик не добежал до выхода — споткнулся и упал. А счастье было близко. К нему подошел старик в белой одежде и халате

— Ну, извиняйте! Анестезию у нас еще не придумали: могу предложить только водки выпить и лепестки мяты сунуть в рану.

— Да идите на-а хееер! — прокричал больной мужчина.

И тут врач заметил Артура и удивился:

— Мальчишка? Что это ты тут? Ладно, поможешь мне заодно! Надо тут зуб вырвать этому парню, подержишь немного лезвие у горла, чтобы не дергался.

Вот так здравствуйте, Федор Васильевич. Раскомандовался. Даже отказать не дает.

Долго уговаривать пришлось, да и вырывать тоже. Но маленькому Артуру понравилось держать человека в неком плену. А доктору понравилось причинять этому же человеку некую боль. Все были довольны. Правда пациент гневно орал, клялся прирезать Артура и Федора Васильевича.

Один пинок по ногам решил всю проблему: озлобленный и беззубый человек убежал в обиде.

— Ну, спасибо, парень, — выдохнул старик в окровавленном халате. — Как звать-то? Артур? Хорошее имя. У тебя неплохо получается держать людей. Может, станешь ассистентом? Прошлый мой умер… к сожалению. Занозу в пятку загнал. Вытащил я ее… но он мне только через пару дней сказал. В общем, загноилось. Перестал ходить на работу. Я к нему домой пришел — а он мертвый. Лежит в странной позе, лицо перекошено. Слушаешь, Артур? Тебе сколько, двенадцать? Ты же ничего не понял.

Но Артуру было интересно слушать, и он отнекивался как мог. Хотелось все больше узнать. У старых людей всегда интересно красть какую-либо информацию, чтобы в будущем ее использовать.

— Вы так и не представились, — сказал Артур.

— Думаешь я не замечаю твой постоянные взор на ту накаляканную писанину в рамке? Ха. Ты все правильно понял. Да, Федор Васильевич. Фамилию тебе не дам, не заслужил.

Они вместе посмеялись и пожали друг другу руки. Теперь Артур работает вместе с врачом. Удобно в каком-то смысле — можно обучиться навыкам и лечить самого себя.

— Ассистент Артур Элиаш… — проговаривал важным тоном про себя он.

— Чего? — высказался старик. — Элиаш? Ты сын императора?

Испуг прошел по всему телу. Взять на работу сына императора… кто такое еще сможет учудить? Как так может сложиться удача, чтобы именно в твою лавку зашла такая личность? Личность с богатой кровью…

Но Федор Васильевич успокоился. Он и так был мирным человеком без какого-либо стресса, он всегда находил компромисс. Никакого страдания от депрессии.

— Да, Элиаш. Артур Элиаш.

— Ладно, Артур Элиаш. А если быть точнее, то ты мой партнер. Верно, партнер?

Артур стоял, все еще потрясенный происходящим. Он не ожидал, что его день в аптеке превратится в такую бурю эмоций. С одной стороны, он чувствовал себя взрослым — он помогал врачу, который, казалось, был настоящим мастером своего дела. С другой стороны, страх и смятение от крика пациента оставили на душе неприятный осадок, но ему нравился этот осадок.

— Ты неплохо справился, — сказал Федор Васильевич, утирая пот со лба и поправляя свои очки, которые постоянно съезжали на кончик носа. — Но не забывай, что это не игра. Здесь, в Лимбо, боль и страдания — это часть жизни.

Артур кивнул, пытаясь осознать слова. Он чувствовал себя как будто на грани между детством и взрослостью. В этот момент он заметил на столе несколько старинных медицинских инструментов, которые выглядели так, будто их использовали еще до того, как мир погрузился в хаос.

— А что это? — спросил он, указывая на один из инструментов.

— О, это? — Федор Васильевич подошел ближе и с интересом взял инструмент в руки. — Это старый хирургический скальпель. Временами я использую его для своих экспериментов.

— Экспериментов? — Артур почувствовал, как его любопытство разгорается еще сильнее.

— Да, — ответил врач с загадочной улыбкой. — Иногда я пытаюсь создавать новые лекарства из местных трав. Но это дело опасное и требует знаний.

Артур вдруг вспомнил о том, что слышал о подпольной фармацевтике в Лимбо. Говорили, что некоторые аптеки занимаются чем-то более зловещим, чем просто лечение. Он посмотрел на врача с недоверием.

— Вы не делаете ничего нелегального, правда?

Федор Васильевич рассмеялся, но в его смехе звучала нотка тревоги.

— Нелегального? Здесь это слово не имеет смысла. Мы выживаем. Если хочешь знать правду о Лимбо, будь готов к ее темной стороне.

В этот момент Артур ощутил, как холодок пробежал по спине. Он понимал, что его интерес к этому месту может привести к серьезным последствиям. Но его любопытство было сильнее страха.

— Я хочу узнать больше! — произнес он решительно.

Федор Васильевич посмотрел на него с одобрением.

— Тогда следуй за мной. Но помни — знание может быть опасным.

Они прошли через заднюю дверь аптеки и оказались в узком коридоре, где стены были обвешаны странными травами и сушеными растениями. Запах был резким и пряным. Артур почувствовал, как его сердце забилось быстрее — он был готов к приключениям.

— Здесь мы… я храню мои секреты, — сказал врач, открывая дверь в маленькую лабораторию. На столе лежали различные колбы и флаконы с яркими жидкостями.

— Это что? — спросил Артур, указывая на одну из колб.

— Это жидкость для успокоения боли, — ответил Федор Васильевич. Но она также может вызвать галлюцинации. Я использую ее только в крайних случаях.

Азарт охватил Артура. Он попал в новый мир.

— Я хочу помочь вам! — произнес он с решимостью.

Федор Васильевич задумался на мгновение.

— Партнер? Если ты готов взять на себя ответственность за свои действия, то я постараюсь взять ответственность за твое обучение.

Артур кивнул, полон решимости. Он не знал, куда приведет его этот путь, но одно было ясно: он не собирался останавливаться на достигнутом. Впереди его ждала настоящая жизнь — полная тайн и опасностей. Хотя, это всего-навсего детские желания.

* * *

Настоящее

По дороге он увидел старуху, орущую на всю улицу:

— Я работала на вас! С вами! На правительство! А теперь что? Выбросите меня? Госслужащую?

— Верно, — бросил стражник.

Артур сжал кулак, но ничего не сделал — руки были заняты бумагами, голова гудела. Не время для драк. Он старался не смотреть на место казни, но слышал все — удар, звук падающей головы.

Как интересно течет кровь, — заметил Артур. — Разливается и красит песок. Хлещет. Да, Федор Васильевич?

Он побежал дальше.

Разложил бумаги на полу в комнате.

Ничего интересного, — пробормотал он.

Забыл умыться — лицо чесалось. Расчесал грязь — стало легче.

— Смотри, — шептал Артур, тыкая в документ. — Есть другие города. Ипсилон, Зита, Тау, Пси. А наш — Лимбо. Значит, название не народное. Вот дата: «1990 год». А здесь — карта.

Пять городов. Лимбо в центре, остальные вокруг. Как бензольное кольцо, но вместо атомов — люди.

— В сердце — император. Вокруг — мэры.

Артур замолк. Пять человек правят всеми. Один здесь, остальные — за стенами.

Из города не выпускали. Ворота всегда закрыты или заблокированы стражей. «Гвардия» — любят пафос.

Артур встал и начал ходить по комнате, пытаясь собрать мысли. Он снова посмотрел на карту.

— Пять городов… и никуда не уйти. Что там, за стенами?

Он нашел старую газету. На первой полосе — портрет императора. Заголовок: «Новый порядок в Лимбо.»

«Согласно указу императора, перемещение между городами строго регламентировано. Выезд — только по специальному разрешению. Граждане должны оставаться в Лимбо до дальнейших распоряжений.»

Печатный станок работал, но только для богатых.

— Смешно, — усмехнулся Артур. — Весело живем.

Он подошел к окну. За грязным стеклом виднелись стены. Тюрьма. Он знал, что любая попытка бежать будет наказана. Но жизнь без свободы — не жизнь.

— Ладно, отложим на потом.

Внутри него горела решимость. Он знал — чтобы изменить судьбу, нужно искать правду.

— Вот оно, — прошептал он. — Карта тоннелей Лимбо. И вход в катакомбы — где бы вы думали?

Ева смотрела на него с ухмылкой.

— Верно, под нашим домом. Совпадение? Я исследовал их в детстве, но карта — подарок. Пойдем в подвал. Покажу фамильные драгоценности.

В доме было тихо. Артур знал, что Даниэль здесь — где-то притаился и слушает.

В подвале он показал на маленький рычаг за винными стеллажами.

— Вот он, — глубоко вдохнул Артур. — Виновник торжества.

Ева улыбалась. Впервые он пускал ее в свои тайны. Тьма подвала, вонь плесени — странно притягательно.

— Раньше рычага не было. Появился недавно. Отец закрывал проход шкафами. Сквозняки дули, воняло гнилью, зато дыр не было. Практично. Ты не знаешь, что там…

Артур нажал на рычаг. Раздался скрежет — древний механизм. Словно в замке. Двери отщелкнулись. Сердце Артура билось в такт.

— Вроде не воняет.

— А должно?

— Возможно.

Они спустились ниже. Запахло. Зажгли фонарь — обожгли пальцы. Тоннели разветвлялись. Артур повел направо.

Он знал эти ходы с детства, но теперь они казались зловещими. В стороне стояла клетка — неуместно, будто чья-то больная фантазия. Метра два на два — для человека.

Он подошел к двери. Ржавчина, старый ключ в замке. Дверь скрипнула. Внутри — тьма, крысиные гнезда. Мусор, кости — человеческие, обглоданные.

— Вот откуда вонь, — пробормотал он.

Крысиные гнезда кишели. Испражнения, которые сразу же съедались. Где-то рядом — человеческие кости. Артур вспомнил рассказы о экспериментах над грызунами. Что-то шептало: здесь было нечто большее. Он почувствовал взгляд из темноты.

В лицо ударил запах гнили и дерьма.

— Экскурсия окончена.

* * *

7 лет назад

Лилит разжала руку и дунула. Пыль «Покорности» окутала лицо Амадея.

— Ты забыл, любимый, — обняла его. — Совсем забыл? Ты был таким неуклюжим и добрым… Я за это тебя и выбрала. Этот клинок — от меня. Для защиты. «С незапамятных времен златой кинжал передается новому императору». Сначала отдашь Ярославу, потом Артуру — шкатулку…

— Вспомнил…

Глава 3. Уборка

«Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы он при этом не стал чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.» — Фридрих Ницше

Артур, с выражением невозмутимого спокойствия на лице, медленно повел Кэтрин к клетке, словно предвосхищая неизбежность того, что должно будет произойти.

— Заходи, — произнес он, его голос прозвучал как приговор.

Она послушно ступила внутрь, и в тот же миг замок щелкнул, запирая ее в этом зловещем пространстве. Ее взгляд, полон недоумения и растерянности, метнулся к Артуру, как будто искал в его глазах ответ на вопрос, который она не могла сформулировать словами. Внутри нее разразилась буря эмоций: «Как же так?». А сам Артур, отстраненно прижавшись к стене, скрестил руки на груди и злобно уставился на нее, его лицо выражало смесь удивления и удовлетворения.

— Вот почему ты не спасла ее? — спросил он, его голос напоминал тихий шепот ветра, но в нем звучал явный оттенок замешательства. — Ведь все могло сложиться иначе… Кэтрин?

* * *

Позавтракав, он нарочито громко разбивает тарелку. Звук был таким оглушительным и резким, что его эхо разнеслось по всей усадьбе, вызывая тревогу.

Издалека послышались шаги. Прибежала Кэтрин, вздыхая и задыхаясь, с выражением паники на лице, изможденная от волнения. Ее глаза, полные страха и непонимания, обратились к множеству осколков, разбросанных по полу, прежде чем встретиться с холодным взглядом Артура.

— Рот прикрой от шока, — произнес он с презрением. — И убери это. Будь покорна.

Кэтрин поняла, что другого выбора у нее нет; она подчинялась, собирая мелкие осколки с пола, в то время как Артур наблюдал за ней сверху вниз, с высокомерной улыбкой на губах.

Когда она наконец закончила, он подошел ближе и, не колеблясь, ткнул самым крупным и ненайденным осколком ей в руку, заставив ее пискнуть от боли. Только вот рот он ей прикрыл, чтобы молчала.

— Видишь? Ты невнимательна к деталям. Совсем не замечаешь очевидное. Вот и поплатилась за свою беспечность.

Он сунул ей в рот тряпку и жестко потянул вниз, в темные недра подвала, словно ведя ее на встречу с Дьяволом.

* * *

Прогуливаясь по площади, он стал свидетелем эмоционально насыщенного зрелища, где каждый индивид проявлял свои чувства по-разному: кто-то был охвачен слезами, кто-то не сдерживал крик. Оказывается, кого-то просто хотели казнить.

Артур, являясь пассивным наблюдателем, участвовал в коллективной перцепции данного события, находясь среди других присутствующих на площади.

На плахе, под безмолвным взором толпы, стояли двое, издавая неразборчивые звуки, напоминающие хриплые попытки общения. Взгляды зрителей полны недоумения и ироничного осуждения: «Что за ебанаты?» — мелькало в мыслях. Их разговор не имеет ничего общего ни с польским, ни с русским языком; они ведут беседу на каком-то непонятном, уникальном наречии, они словно создавали собственный мир, недоступный для понимания окружающих.

И тут один из них начал:

А теперь второй продолжил:

В этот момент к ним присоединилась толпа, подхватив:

E se io muoio da partigiano…

Однако, в кульминационный момент, палач, приведя в действие механизм казни, прервал их выступление, и оба смертника завершили свои жизни, сломав позвоночник.

Артур не понимал смысл данного пения, но понимал, что это что-то очень важное для народа.

Люди продолжали петь, как будто радуясь смерти, повторяя одни и те же строки вновь и вновь.

* * *

Артур еще раз провел пальцами по шершавому краю карты, ощущая подушечками пыль веков и чью-то засохшую, бурую кровь. Пять городов. Пять точек на карте этого ада. Лимбо в центре, как паук в паутине, высасывающий соки из всего, что посмело шевельнуться на его пути. Ипсилон, Зита, Тау, Пси… Звучало как имена уродов из цирка-шапито, а не названия мест, где люди якобы живут.

Живут, — хмыкнул он про себя, сгребая бумаги в беспорядочную стопку. — Сдохнуть не могут, как все нормальные люди.

Мысль о матери, о ее записке, гвоздем засела в мозгу. Сестра. Еще один несчастный Элиаш, выброшенный на помойку по прихоти царственного идиота. Какая ирония. Весь город корчится в грязи, а они тут, в своем каменном мешке, решают, кому жить, а кого — в подвал. Роскошный пиздец.

Он резко сунул все документы в глубокий ящик стола, забросал сверху какими-то чертежами и хламом, чтобы не мозолили глаза. Захлопнул с таким лязгом, что по всей комнате прошелся короткий, злой эхо-удар. Пусть полежит. Пусть гниет там, как и все остальное в этом доме.

Спускаясь по лестнице, он уже чувствовал во рту привкус бурбона — единственное, что могло пробить эту похмельную вату в голове и тошнотворную тяжесть в груди. Но на первом этаже его шаги замерли.

В полумраке зала, у самого окна, затянутого грязноватой тюлью, стояла Кэтрин. Не мыла пол, не вытирала пыль с дурацких ваз. Она стояла, вцепившись взглядом в манекен. На том самом манекене висело платье. То самое. Шелковое, цвета увядшей вишни, с дурацкими кружевами на рукавах и высоким воротником-стойкой. Платье императрицы. Платье Лилит.

Артур замер в дверном проеме, слившись с тенью. Он не дышал.

Кэтрин не шевелилась. Она смотрела на платье так, будто пыталась сжечь его взглядом. Пальцы ее, красные от работы, сжались в комок у самого подола. Плечи были напряжены. И сквозь гул в собственной голове Артур услышал ее голос. Тихий, сиплый, пропитанный такой ненавистью, что по коже пробежали мурашки.

— Надо было убить тебя раньше…

Слова повисли в спертом воздухе, смешавшись с пылью. Они прозвучали не как сожаление. Как констатация. Как факт, о котором она горько сожалела — что не сделала этого вовремя.

Артур не пошевелился. Мозг, еще минуту назад затуманенный вином и усталостью, заработал с лязгом и скрежетом, как старый механизм в подвале. «Надо было убить тебя раньше». Кого? Манекен? Платье? Нет. Это не к платью. Это сказано так, как говорят с человеком. С мертвым человеком.

Кэтрин. Тихая, услужливая, вечно потупленная взглядом Кэтрин. Та самая, которую отец с барского плеча оставил «помочь» с домом и Даниэлем. «Не обосрешься? А?»

Она вдруг вздрогнула, словно очнувшись, резко обернулась. Ее глаза метнулись по пустому залу и на секунду зацепились за тень в проеме. Артур не стал прятаться. Он сделал шаг вперед, и его лицо осветилось тусклым светом из окна.

— Господин Артур! — ее голос дрогнул, она судорожно отпрянула от манекена, будто обожглась. — Я… я просто прибиралась здесь. Пыль…

— Я вижу, — его собственный голос прозвучал глухо и ровно, без единой эмоции. — Пыль очень опасна. Может убить, если вовремя не убрать. Ты ведь знаешь об этом, да, Кэтрин?

Она сглотнула, кивнула, глаза бегали по сторонам, ища спасения. Он прошел мимо нее, нарочито медленно, плечом чуть не задев ненавистное платье. Не оглядываясь, бросил:

— Подавай еду. Я в столовой.

В столовой пахло воском и остывшим пеплом из камина. Он уселся во главе стола, на месте отца. Стул заскрипел под ним жалобно. Он положил ладони на холодный полированный дуб и уставился в окно, где медленно ползли серые, низкие облака.

В голове крутилась одна-единственная фраза, навязчивая, как барабанная дробь: «Надо было убить тебя раньше».

Отец. Он убил ее. Это ясно как божий день. Он это написал в своем дневнике. Но Кэтрин… Что она знает? Что она видела? Была ли просто свидетельницей? Или… больше?

Вспомнилось ее лицо в тот миг, когда она поняла, что ее подслушали. Не вина. Не смущение. Страх. Животный, липкий страх.

Он не слышал, как она вошла с подносом. Появилась бесшумно, как призрак. Поставила перед ним тарелку. Какая-то сероватая похлебка, кусок черствого хлеба. Выглядело так, будто это уже кто-то разжевал и выплюнул.

— Это что? — спросил он, не глядя на еду.

— Завтрак, господин, — ее голос дрожал лишь чуть-чуть, почти идеально подобранная маска покорности.

— Я вижу, что завтрак. Я спрашиваю, что это за дерьмо в моей тарелке? Это то, чем ты кормила Даниэля все эти годы, пока я не видел?

— Нет! Нет, господин… Просто… припасы на исходе. После отъезда императора…

— Император свалил, — перебил он ее, наконец подняв на нее глаза. — Здесь теперь я. И если я еще раз увижу на своей тарелке такое говно, твоя голова окажется в ней вместо хлеба. Ясно?

Она побледнела еще сильнее, кивнула, сжав губы.

— Ясно, господин Артур.

Он взял ложку, поковырялся в похлебке, поднял ко рту. Остановился. Посмотрел на нее. Она замерла, наблюдая за ним.

— Кэтрин, — сказал он сладким, ядовитым тоном. — А ты помнишь мою мать?

Девушка вздрогнула, будто ее хлестанули по лицу.

— Я… да, конечно, господин. Она была прекрасной женщиной.

— Была, — Артур уронил ложку в тарелку с противным чпоком. — А теперь ее нет. Странно, да? Однажды вечером она ужинала, а на утро уже болталась на люстре, как украшение. Как думаешь, почему так вышло?

Кэтрин отшатнулась, будто он плюнул в нее.

— Я… я не знаю, господин. Я не могу думать об этом…

— Можешь, — он перегнулся через стол, его голос упал до опасного шепота. — Ты же многое можешь, Кэтрин. Убирать, готовить… говорить с платьями. Они тебе отвечают? Рассказывают секреты? Может, это платье тебе нашептало, кто помогал моему дорогому папаше затянуть петлю?

Он видел, как у нее подкашиваются ноги. Как зрачки расширяются от чистого, немого ужаса. Она молчала, застыв в ступоре.

Артур откинулся на спинку стула, сделав вид, что передумал.

— Ладно. Иди. И принеси нормальной еды.

Она развернулась и почти побежала к выходу, спотыкаясь о собственные ноги.

— И, Кэтрин! — крикнул он ей вслед.

Та замерла в дверях, не оборачиваясь.

— Это платье… сними с манекена. Отнеси в мою комнату. Я… хочу его получше рассмотреть.

Он видел, как напряглась ее спина. Медленный, почти незаметный кивок. И она исчезла.

Артур снова взял ложку. Зачерпнул мерзкой жижи и медленно, с отвращением, отправил ее в рот. Холодная, безвкусная, противная.

Но на душе стало чуть теплее. Появилась цель. Не абстрактная месть призраку отца где-то там, в центре. А что-то конкретное. Осязаемое. Плоть и кровь.

Он будет ковыряться в этой ране. Будет сыпать соль. Будет наблюдать, как она корчится и пытается вывернуться.

А потом он загонит ее в тот самый подвал. К Густаву. В ту клетку с крысами, что нашел в катакомбах. Посмотрим, сколько секретов можно выжать из тихой, услужливой горничной, которая сожалеет, что не убила императрицу вовремя.

Он доел похлебку до последней капли. Надо было подкрепиться. Предстояла работа.

* * *

Артур не спускал с нее глаз. Он стоял, прислонившись к холодным прутьям клетки, скрестив руки на груди. В правой руке он небрежно вращал флакон с желтоватым порошком — «Покорность». Свинцовая тишина подвала давила на уши, прерываемая лишь прерывистым, хриплым дыханием Кэтрин и потрескиванием единственного факела, вбитого в стену. Его свет метался по клетке, выхватывая то бледное, искаженное страхом лицо горничной, то ржавые пятна на полу, то темные углы, где копилась тьма.

— Ну что, Кэтрин? — его голос прозвучал глухо, словно доносился из-под земли. — Говори. Пока я даю тебе эту возможность. Пока я не решил, что крысы — более благодарные слушатели.

Она сглотнула комок в горле, ее пальцы судорожно сжали прутья.

— Она… она не была святой, твоя мать, — выдохнула она, и слова полились, срываясь, путаясь, пропитанные ненавистью и страхом. — Она знала. Знала все. Про «Покорность», про планы твоего отца… про все. Играла в свою игру. Она издевалась над ним, над Амадеем! Постоянно напоминала ему, что он никто без нее, что она сделала его императором. Он сходил с ума от этого. В тот день… он не планировал. Это был приступ ярости. Она снова начала… говорила, что Ярослав — слабак, что он погубит империю, что только она знает, как надо… Он не выдержал. Избил ее. Не с первого удара… она сопротивлялась, царапалась…

Кэтрин замолчала, закашлялась, будто давясь воспоминаниями.

— А ты где была в это время? — голос Артура был ледяным. В нем не было ни гнева, ни удивления. Лишь холодная, мертвая констатация.

— Он… он велел мне увести детей. Ярослава, Даниэля… и тебя. Гулять. Чтобы вы ничего не видели. Не слышали. — Она замолчала, уставившись в пол. — Мы гуляли. Я слышала крики из окон… но я делала вид, что не слышу. Я думала… он ее просто изобьет, как обычно. Успокоится. Но когда мы вернулись… в доме была тишина. Мертвая тишина. Он встретил нас в прихожей. Бледный, трясущимися руками. Сказал, что мама ушла. А потом… потом ночью я увидела, как он тащит ее тело по коридору. Веревку… Он повесил ее в твоей комнате. Сказал, что так «естественнее» будет. Что все подумают, что она не вынесла унижений… А мне приказал молчать. Грозил… грозил мне и моей семье…

Она разрыдалась, глухими, надсадными рыданиями. Слезы оставляли грязные борозды на ее запыленных щеках.

— Артур, прошу тебя… отпусти меня. Я все сказала! Я лишь служанка! Я боялась! Он бы убил меня! Он бы…

— Он бы убил, а я — нет? — Артур перебил ее, и в его голосе впервые прозвучала улыбка. Зловещая, хищная. — Интересная логика. Ты боялась его, а меня — нет. Напрасно.

Он сделал шаг вперед, его лицо оказалось в сантиметрах от прутьев. Глаза, холодные и пустые, впились в нее.

— Ты знаешь, что я делал в этом подвале в детстве? Кормил их. Местных жителей. — Он кивнул в темноту, откуда доносилось едва слышное шуршание и писк. — Приносил килограмм свежего говяжьего мяса. Целый килограмм. Они его съедали за час. Обгладывали до блеска. А знаешь, что будет, если они учуют запах твоего пота? Твоего страха? Они озвереют. Они не будут просто есть. Они будут откусывать лакомые кусочки живого тела. Начнут с пальцев. С век. С языка. Будут грызть, пока не доберутся до кишок.

Кэтрин в ужасе отпрянула к дальней стенке клетки, прижимаясь к холодному камню.

— Нет… нет, Артур, прошу…

— Ты что-то недоговорила, Кэтрин, — его голос снова стал тихим и мертвым. — Я чувствую. В твоих глазах читаю. Как будто в моей голове были другие воспоминания. Последний шанс. Пока я не развернулся и не ушел.

Она замотала головой, рыдая.

— Я все! Я все сказала! Клянусь!

— Не клянись. Ты плохо это делаешь. — Он помолчал. — Отвечай на вопрос. Она болела? Мать.

Кэтрин замерла. Слезы внезапно иссякли. Ее взгляд стал каким-то остекленевшим, отрешенным.

— «Покорность»… — прошептала она. — Она… она не просто контролирует. Она медленно убивает. Разъедает разум. Тело. Твоя мать… она принимала ее слишком долго и слишком много. Пыталась сама научиться контролировать ее, искать противоядие. У нее выработался иммунитет к эффекту контроля… но не к яду. Она бы все равно умерла. Скоро. Очень скоро. Она кашляла кровью… ты должен помнить. Она сгнила бы изнутри заживо. Твой отец… он просто ускорил процесс.

Артур не двигался. Казалось, он даже не дышит. В подвале повисла звенящая тишина, нарушаемая лишь учащенным дыханием Кэтрин и навязчивым шуршанием где-то в углах.

— Отец знает об этом? О свойстве «Покорности»? — спросил он наконец, и его голос был чуждым, металлическим.

— Нет, — выдохнула Кэтрин. — Нет… она скрывала это от всех. Думала, сможет обратить это в свою пользу. Использовать против него. Не успела.

Артур медленно кивнул. Он отступил от клетки, повернулся к ящику с инструментами, стоявшему у стены. Достал оттуда небольшую деревянную шкатулку. Открыл ее. Внутри лежал еще один флакон и тонкий, похожий на куриную косточку, аппликатор.

— Ты знаешь, что сейчас будет, да, Кэтрин? — он говорил, не оборачиваясь. — Мы проверим твою правду. Старый добрый способ. Если ты врешь… я уйду. И не вернусь. А они вернутся. Всегда возвращаются к тому, что пахнет страхом.

Он насыпал щепотку желтого порошка на аппликатор.

— Нет… — простонала Кэтрин. — Артур, нет… не надо… Я сказала правду! Всю правду!

— Тогда тебе нечего бояться. Возможно легкое головокружение. И непреодолимое желание говорить. Только правду.

Он развернулся. Его движения были выверенными, почти медицинскими. Резким движением он вдул порошок ей в лицо. Кэтрин ахнула, попыталась отшатнуться, но было поздно. Мелкие частицы окутали ее, попали в нос, в рот, прилипли к влажной от слез коже. Она закашлялась, пытаясь выплюнуть горьковатый привкус. Чихнула.

Прошло несколько секунд. Она стояла, тяжело дыша, ожидая… чего? Потери воли? Но ничего не происходило. Лишь горький привкус во рту.

Артур наблюдал за ней с холодным, безразличным любопытством.

— Ну? — спросил он. — Готова подтвердить свою историю? Вся ли это правда?

Кэтрин смотрела на него. И вдруг ее лицо исказилось не страхом, а чистейшей, беспримесной ненавистью. Той самой, что он видел у манекена.

— Я не вру, ублюдок! — ее голос сорвался на визгливый крик, эхо которого било по стенам подвала. — Это правда! Вся правда! Но ты… ты не хотел ее слышать! Ты хотел оправдание! Повод для своей мести! Ты — воплощение зла! Зла и гнева! Твоя мать сгнила изнутри, и ты такой же! Ты умрешь! Слышишь?! Ты умрешь из-за своих же пороков! Ты…

Артур развернулся и пошел к выходу. Спокойно, не спеша.

— Артур! — закричала она ему вслед, яростно тряся прутья клетки. — АРТУР! ВЕРНИСЬ! Я ВСЕ СКАЗАЛА! ТЫ ОБЕЩАЛ! АРТУУУР!

Его силуэт уже растворялся в темноте коридора.

— Ты лживая тварь и конспиратор, Кэтрин, — бросил он через плечо, не оборачиваясь. — И плохая актриса. «Покорность»… я вдул тебе обычную пыль с полки. Настоящую я приберегу для кого-то более важного.

Дверь в подвал с грохотом захлопнулась. Щелкнул тяжелый замок.

Крики Кэтрин превратились в немое, отчаянное рыдание. Она билась о прутья, пока ее плечи не покрылись синяками. Потом рухнула на пол, всхлипывая. В клетке воцарилась тишина, которую теперь нарушал только треск факела.

И тут из небольшого отверстия в полу, в самом темном углу клетки, показался розовый, голый нос. Пара блестящих бусинок-глаз. Крыса. Небольшая, серая. Она вылезла полностью, села на задние лапки, учуивая воздух.

Кэтрин замерла. Слезы мгновенно высохли. Она смотрела на тварь с омерзением и страхом. Затем, движимая внезапным порывом ярости и отчаяния, она рванулась вперед и со всей силы придавила крысу башмаком. Раздался противный, хрустящий звук и короткий, тонный писк, такой громкий в тишине, что он, казалось, навсегда впечатался в стены.

Писк замолк. Кэтрин, тяжело дыша, отняла ногу. Подошва была липкой от крови и чего-то темного.

Тишина снова стала абсолютной. Но ненадолго.

Из того же отверстия медленно вылезла другая крыса. Потом еще одна. И еще. Они не спешили. Они просто появлялись, одна за другой, их глаза отражали огонь факела, как крошечные угольки. Они заполнили пол клетки, сплошным, шевелящимся серым ковром. Они молча смотрели на нее.

Кэтрин с визгом запрыгнула на узкую лавку, прикрепленную к стене клетки. Потом, цепляясь за ржавые прутья, она забралась на самый верх, к потолку, повиснув над этим морем голода и меха.

Крысы не двигались. Они просто смотрели вверх.

Первая прыгнула. Невысоко, царапнула когтями по ее юбке и упала обратно. Потом прыгнула другая. Третья. Это было похоже на начало дождя — отдельные капли, а потом ливень. Они прыгали, цеплялись за грубую ткань ее платья, впивались когтями, карабкались вверх.

Кэтрин била по ним руками, сбрасывала, кричала, но ее крики тонули в тихом, мерзком шуршании десятков тел. Они забрались под платье, острые когти рвали кожу на ногах, на бедрах. Она чувствовала их холодные, голые хвосты, скользящие по ее телу.

Одна из них впилась ей в руку. Боль, острая и жгучая, заставила ее разжать пальцы. Она сорвалась и рухнула вниз, прямо в самую гущу серой массы.

Крика не было слышно. Его заглушил звук — низкий, влажный, чавкающий гул десятков жвал. Тело Кэтрин дергалось, билось в конвульсиях, залитое кровью, покрытое грызунами, как живым одеялом. Они вгрызались в мягкие части — в живот, в грудь, в ягодицы. Одна, более крупная, взобралась ей на лицо и выгрызла глаз, с хрустом разрезав роговицу острыми резцами. Второй глаз исчез через секунду.

Ее рука судорожно дернулась, попыталась оттолкнуть тварей, но на нее тут же взобрались несколько новых, перегрызая сухожилия на запястье.

Прошел час.

Факел догорал, его свет стал тусклым и алым. В клетке ничего не двигалось. Крысы, сытые и ленивые, медленно расползались обратно в свои норы, унося в зубах куски окровавленной ткани.

На полу лежало то, что еще недавно было Кэтрин. Окровавленный остов, ободранный до костей в некоторых местах, с выпотрошенной брюшной полостью.

Из ее полуоткрытого, искаженного в безмолвном крике рта выползла одна, последняя крыса. Она была медлительной, с раздутым от еды брюхом. Она облизнула окровавленную морду и неспешно побрела к выходу из клетки, исчезнув в щели.

Около входа в эту каменную гробницу, у самой двери, присел еще один грызун, помельче. Он не был похож на других — его шерсть была чуть светлее, а движения более игривыми. Он бережно толкал перед собой лапкой круглый, влажный шарик с синим отливом. Он аккуратно подталкивал его, ловил, снова катал по пыльному полу, словно котенок с клубком. Синий глаз Кэтрин смотрел в пустоту, отражая угасающий свет факела, пока крыска нежно и преданно с ним играла.

* * *

Комната Артура поглотила тишину, став его единственной союзницей. Воздух, густой и спертый, пах пылью, старой бумагой и едва уловимым, сладковатым душком разложения, который, казалось, просачивался сквозь каменные стены из самого сердца дома. На столе, рядом со шкатулкой и пистолетом, лежал простой, потрепанный блокнот в кожаном переплете. Не дневник отца — тот был спрятан обратно, в темноту, на дно ящика. Это был его собственный. Чистый лист, на котором он собирался писать новую историю. Версию, которую все должны были принять.

Он взял перо. Тяжелое, холодное, отцовское перо. Обмакнул его в чернильницу, давая черной жиже как следует пропитать перо. Затем, сделав глубокий вдох, он начал выводить на бумаге ровные, бездушные строки. Он не писал. Он копировал. Он вызывал из глубин памяти мучительные часы детства, потраченные на тренировки. Учителя, бившие по пальцам линейкой за малейшую ошибку в наклоне буквы. «Сын императора должен быть безупречен во всем. Даже в почерке. Особенно в почерке». Он ненавидел эти уроки. Теперь же этот навык становился его самым острым кинжалом.

Буквы ложились на бумагу уверенно, с тем самым характерным нажимом и размашистостью, что были присущи Амадею. Это был не просто похожий почерк. Это был его почерк. Искаженный, конечно. Прошедший через призму ненависти и холодной ярости Артура. Но снаружи — идеальная копия.

«Сегодня я был вынужден ликвидировать горничную Кэтрин. Совершенно бессмысленная дура. Слишком много позволяла себе, забыв о своем месте. Развела антисанитарию в покоях покойной императрицы, оскверняя память о ней. Найдена была в состоянии, несовместимом с дальнейшей службой в этом доме. Ее некомпетентность и глупость стали последней каплей. Труп утилизирован. Проблема решена. Никаких сожалений. Империя не терпит слабости, даже в мелочах».

Он откинулся на спинку стула, рассматривая свою работу. Идеально. Цинично, холодно, по-деловому. Прямо как любил папенька. Если кто-то и найдет эту запись, в ней не будет ни капли Артура. Только безликая, жестокая воля императора, решающего бытовые вопросы. Он аккуратно промокнул чернила, закрыл блокнот и убрал его в тот же ящик, что и дневник отца. Пусть лежат рядышком, две ядовитые змеи в одном гнезде.

Теперь нужно было решить вопрос с Даниэлем. Мелкий наверняка уже заскучал без своей няньки.

Артур поднялся на второй этаж и без стука вошел в комнату брата. Воздух здесь был другим — пахло воском, деревом и чем-то сладковатым, детским. Даниэль сидел посреди огромного, пушистого ковра, усыпанного кусочками пазла. Картина была сложной, какой-то идиотский пейзаж с замками и единорогами. Малый был одет в чистую, дорогую пижаму, его светлые волосы аккуратно зачесаны. Он не выглядел аутистом или больным ДЦП. Он выглядел просто… пустым. Как красиво упакованная коробка с сеном внутри.

Артур молча уселся рядом на пол, поджав под себя ноги. Он не смотрел на брата, уставившись в окно, где медленно угасал серый день. Даниэль какое-то время игнорировал его присутствие, водружая кусочек неба на нужное место своими тонкими, белыми пальцами. Потом, не поднимая головы, спросил тонким, безэмоциональным голоском:

— Где Кэтрин?

Артур продолжал смотреть в окно. В городе где-то горел дом. Столб черного дыма медленно полз в небо, как жирная, грязная змея.

— Уехала, — ответил он так же бесстрастно.

Даниэль на секунду замер, его пальцы замерли над очередным кусочком пазла.

— Куда уехала?

— В отпуск. — Артур повернул голову и уставился на брата. Тот наконец поднял на него свои глаза. Большие, светлые, абсолютно чистые и абсолютно пустые. В них не было ни любопытства, ни тревоги. Лишь тихий, отстраненный интерес. «Безмозглое человеческое подобие», — пронеслось в голове Артура.

— Надолго? — поинтересовался Даниэль.

— Надолго. Очень надолго. — Артур улыбнулся уголком губ. Улыбка не дошла до глаз. — Возвращаться не планирует. Надоело тут, наверное. Убирать за долбоебами, которые пазлы собирают целыми днями.

Даниэль не отреагировал на оскорбление. Он просто обработал информацию.

— Кто будет готовить еду? — спросил он после паузы, возвращаясь к своему пазлу. Еда была для него более важной темой, чем исчезновение человека.

— Я найду кого-нибудь. Не переживай. Не помрешь с голоду. Хотя… — Артур прищурился. — С твоими-то мозгами ты даже не поймешь, что помираешь. Просто уснешь и не проснешься. Как мышка.

— Мне не нравится, когда готовит кто-то новый, — заметил Даниэль, водружая на место кусок с единорогом. — У нового человека руки пахнут по-другому. Еда будет пахнуть чужими руками.

Артур фыркнул. Вот ведь засранец. Зато нюх, как у собаки.

— Привыкнешь. Или сдохнешь. Как повезет. — Он помолчал, наблюдая, как брат с механической точностью подбирает кусочки. — Вообще, Кэтрин была дрянь какой горничной. Все разводила, нос везде совала, не на своем месте. Нам нужен не уборщик. Нам нужен дворецкий. Человек с мозгами. Который будет следить за всем этим цирком. Чтобы все было чинно. Благородно. Как при… — он чуть не сорвался, но поймал себя. — Как должно быть в доме императора.

Даниэль наконец оторвался от пазла и уставился на Артура своим чистым, пустым взглядом.

— Ты теперь император?

Вопрос прозвучал так прямо и так наивно, что Артура на секунду смутило. В нем не было ни вызова, ни подобострастия. Просто констатация факта, как если бы он спросил «а трава зеленая?».

— Нет, — резко ответил Артур. — Император — наш отец. Он просто… уехал. Решать важные дела. А я здесь за главного. Пока он не вернется. Если вернется.

— А если не вернется? — с тем же непробиваемым спокойствием поинтересовался Даниэль.

— Тогда, — Артур встал, отряхивая штаны, — тогда, братец, нам придется туго. Потому что этот дом, этот город… они сожрут таких, как ты, заживо. Не заметив даже. Как крысы сожрали… — он запнулся. — Короче, собирай свой дурацкий пазл. И не отсвечивай.

Он вышел из комнаты, оставив Даниэля наедине с его единорогами и замками. Малый даже не обернулся. Щелк. Еще один кусочек встал на свое место.

Спускаясь вниз, Артур ловил себя на мысли, что этот разговор был странно исцеляющим. Даниэль своей пустотой и прямолинейностью вытягивал из него всю ту ядовитую пену, что копилась внутри. С ним не нужно было играть в игры, лукавить или скрывать эмоции. Он все равно ничего не понимал. Он был идеальным слушателем — безмозглым и безразличным.

В прихожей Артур остановился перед огромным зеркалом в позолоченной раме. Он посмотрел на свое отражение. Бледное лицо, темные круги под глазами, сжатые в тонкую ниточку губы. В глазах стояла та же пустота, что и у Даниэля. Только его пустота была не от рождения. Она была выжжена. Выскоблена дочиста ненавистью, предательством и необходимостью становиться тем, кого он всю жизнь презирал.

Он поправил воротник рубашки.

— Дворецкий, — произнес он вслух, и эхо слабо отозвалось в пустом зале. — Да. Нужен дворецкий.

Человек, который будет следить за порядком. Который будет беспрекословно подчиняться. Который не будет задавать лишних вопросов о прежней горничной.

Он подошел к манекену с платьем матери. Долго смотрел на него. Затем медленно, почти нежно, провел пальцем по грубой шелковой ткани.

— Надо было убить тебя раньше… — прошептал он, повторяя слова Кэтрин. Но теперь они звучали иначе. Не как угроза. Как сожаление. Как понимание того, что все могло бы быть иначе, если бы кто-то нашел в себе смелость сделать это вовремя.

Он развернулся и пошел на улицу. Пришло время искать человека, который согласится служить в доме, где горничные бесследно исчезают в «отпуск», а из подвала доносится тихий, чавкающий звук.

* * *

Бар «У Серафима» тонул в привычных сумерках, пахших самогоном, древесной смолой и немытой толпой. Артур вошел, не глядя по сторонам, отсекая своим видом любые попытки знакомых козлов к общению. Он прошел к стойке, где Серафим, как всегда, лениво полировал бокал тряпкой, на которую было страшно смотреть.

Артур уперся руками в стойку, заставив ту перекоситься. Серафим поднял на него взгляд. Спокойный, усталый, ничего не выражающий.

— Мне нужна помощь, — выдохнул Артур, опуская глаза. Сказать это было невыносимо сложно. Признать, что он не справляется в одиночку. Что этот проклятый дом, этот город, эта наследственная хрень — слишком много для одного.

Серафим перестал тереть бокал. Он отложил его и тряпку, сложил руки на животе. Молчал. Ждал. Его молчание было красноречивее любых слов. За все их годы знакомства Артур никогда ни о чем не просил. Только требовал, приказывал, покупал. Просьба звучала из его уст дико и неестественно.

— Мне нужен дворецкий, — выдавил Артур, с ненавистью глотая это пафосное, ублюдочное слово. — Человек, который будет следить за всем этим дерьмом. За домом. За моим братом-овощем. Который не будет совать нос куда не надо и задавать лишних вопросов.

Серафим медленно кивнул, почесал щетину на щеке.

— Дворецкий… — протянул он, растягивая слово, пробуя его на вкус. — Ну, я не знаю, Артур. У меня тут свое дело. Бар. Его не на попечение же оставить. Клиенты разбегутся, сожрут все, что не приколочено. А что приколочено — оторвут и унесут.

— Ты будешь работать на меня, — перебил его Артур, его голос снова стал жестким, волевым. В просьбе он уже не нуждался. Переходил к привычным рельсам. — И бар будет твоим. Официально. Я оформлю на тебя бумаги. Ты будешь здесь хозяином. А ко мне приходить… по расписанию. Следить за порядком. Платить я буду в три раза больше, чем ты выручаешь здесь за месяц.

Серафим задумался. Его взгляд скользнул по захудалому заведению, по потрескавшимся стенам, по пьяницам у стойки. Он посмотрел на свои руки — грубые, в царапинах и пятнах от спирта.

— Дворецкий, блядь, — хрипло рассмеялся он вдруг. — Ну ладно, Артур. Режь правду-матку — дела у меня хреново. Давно уже. Буду твоим дворецким. Только костюм мне купи, а то в этом, — он ткнул пальцем в свою засаленную жилетку, — на дворецкого не сильно похож.

— Уже договорились, — кивнул Артур. Впервые за сегодняшний день в его груди что-то кольнуло — не радость, не облегчение. Скорее, удовлетворение от удачно заключенной сделки. — Пошли. Закрывай эту помойку.

Они вышли на улицу, когда солнце уже начало клониться к стенам города, окрашивая камень в кровавые тона. Артур повел его не прямо домой, а свернул в сторону центра, в ту самую «дорогую» часть города, где на улицах не валялись трупы и не горели дома, а пахло дорогим деревом и едой.

Магазин одежды был маленьким, но пафосным. Колокольчик звякнул над их головами вычурно и противно. Продавец, тощий мужик в идеально отутюженном фраке, посмотрел на них сверху вниз, явно оценивая Серафима и его поношенную одежду. Оценка была неутешительной.

— Нам костюм, — бросил Артур, не удостоив продавца взглядом. — Для него. Дворецкий. Что-нибудь строгое. Черное. Чтобы не выделялся.

— Конечно, молодой господин, — продавец ядовито улыбнулся. — У нас есть отличные модели из шерсти…

— Не еби мозг, — перебил его Артур. — Вот этот. — Он ткнул пальцем в первый попавшийся строгий костюм на вешалке. — Ему подойдет. Мерить не будем. Завернешь. Быстро.

Пока продавец, бормоча что-то под нос, заворачивал покупку, Артур расплатился, швырнув на прилавок несколько монет. Он переплатил втридорога, но ему было плевать. Главное — поскорее убраться из этой душной лавки.

Они вышли на улицу, и тут же на них обрушился шум. Крики. Гул толпы. Они свернули за угол и уперлись в стену людей. На главной площади снова была казнь.

На импровизированном эшафоте стояли трое. Не стражники, не заговорщики. Простые люди. Мужик в рваной рубахе, женщина с испуганным, осунувшимся лицом, подросток, который постоянно всхлипывал. Городской глашатай, откашлявшись, зачитал приговор.

— …за уклонение от уплаты налогов в пользу империи! Наказание — смертная казнь через повешение! Да послужит это уроком для всех неверных!

Толпа гудела. Кто-то кричал одобрение, кто-то — оскорбления в адрес осужденных. Большинство просто молча наблюдало, с тупым, отрешенным любопытством.

Артур замер. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Он видел, как на шеи несчастным набрасывают петли. Видел, как женщина пытается что-то сказать, но у нее перехватывает дыхание. Видел слезы на щеках подростка.

Он сделал шаг вперед. Один. Единственный. Серафим схватил его за локоть, грубо и резко.

— Куда ты? — прошипел он. — С ума сошел? Их трое. А нас — двое. И вокруг — полсотни стражников. Ты что, хочешь к ним присоединиться?

— Но… — начал Артур.

— Нет никаких «но»! — Серафим сжал его локоть так, что кости затрещали. — Ты сейчас не сынок императора. Ты — просто богатый ублюдок из центра. Для них ты — никто. Твои связи здесь не работают. Они тебя просто прирежут, как щенка, и скажут, что ты напал на стражу. И все. Твоя месть на хуй никому не сдалась. Идиотизм.

В этот момент палач дернул за рычаг. Люк под ногами осужденных с грохотом открылся. Три тела резко дернулись вниз. Раздался тот самый, знакомый Артуру до тошноты, звук — короткий, сухой хруст. Тела закачались в воздухе, безвольно поворачиваясь.

Артур выдохнул. Вся ярость, все желание вмешаться ушли, сменившись ледяной, мертвой пустотой. Серафим был прав. Он был бессилен. Бессилен против этой машины, которую построил его отец. Он мог отомстить за одного человека. Но не мог остановить это.

— Пошли, — буркнул он, разворачиваясь и отталкиваясь от липкой от пота спины какого-то зеваки. — Здесь делать больше нечего.

Они шли до дома молча. Давление города, его уродство и жестокость, висели на них тяжелым, невидимым плащом. Серафим нес сверток с костюмом, как мешок с картошкой.

Дом встретил их гробовой тишиной. Артур щелкнул выключателем — гальванические лампы замигали, а потом загорелись тусклым, желтоватым светом, отбрасывая длинные тени на стены.

— Вот твой дворец, — мрачно пошутил Артур. — Пока что в нем нет никого, кроме моего братца наверху и… ну, в общем, пока что нас.

Он указал на одну из дверей в коридоре.

— Вон там гардеробная. Иди, переодевайся. Надень это пафосное говно. Я хочу видеть, на что похож мой новый дворецкий.

Серафим молча кивнул и скрылся за дверью. Артур прошелся по залу, его шаги гулко отдавались в пустоте. Он подошел к бутылке бурбона, налил себе полстакана, выпил залпом. Жжение в горле немного приглушило тошнотворное чувство бессилия.

Через пятнадцать минут дверь гардеробной открылась. Вышел Серафим. Он был неузнаваем. Черный, строгий костюм сидел на нем удивительно хорошо, подчеркивая широкие плечи. Белая рубашка, галстук. Он стоял, немного ссутулившись, словно ему было тесно в этой новой коже. Он потер ладонью подбородок, нервно поправил галстук.

— Ну и? — хрипло спросил он. — Похож?

— Похож на жопу в пальто, — фыркнул Артур, но в его голосе не было насмешки. Было удовлетворение. Серафим выглядел… правильно. Так, как должно. — Ладно. Теперь пошли. Первое задание.

Он повел его по коридору к той самой, знакомой ему до тошноты двери в подвал.

— Там, внизу, кое-что нужно убрать, — сказал Артур, его голос стал низким, безэмоциональным. Он отпер дверь, и на них пахнуло знакомым смрадом — плесень, сырость и что-то еще, сладкое и тяжелое. — Там беспорядок. Крысы похозяйничали. Приберись. Чтобы пахло… чтобы пахло чистотой. И чтобы ничего не напоминало о том, что там было.

Он отступил на шаг, давая Серафиму пройти.

— Добро пожаловать на службу, дворецкий.

Глава 4. Призраки власти

«Власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно.» — Джон Дальберг-Актон

Особняк поглотила гробовая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающих поленьев в камине. Воздух в библиотеке, где они сидели, был густым и спертым, пахнул старыми книгами, дорогим коньяком и чем-то еще — сладковатым и тяжелым, словно сюда доносился отголосок смрада из подвала.

Артур развалился в кресле своего отца, протянув ноги к огню. В руке он крутил массивный хрустальный бокал с остатками бурбона. Серафим сидел напротив, скованно, словно его новый, идеально сидящий костюм вдруг стал ему тесен. Он отказался убирать запах дерьма в подвале, Артур прекрасно это понимал.

— Так что да, — голос Артура был ровным, почти ленивым, будто он рассказывал о вчерашней погоде. — Наша дружная семейка окончательно едет кукухой. Отец играет в Санта-Клауса и сбегает в свой новый дворец, братишка упорно складывает свой дурацкий пазл, а я… я навожу порядок. По-своему. Начиная с прислуги.

— С Кэтрин? — уточнил Серафим. Его голос прозвучал хрипло. Он отхлебнул коньяку, но напиток, казалось, не сморил ком в горле. — Что с ней? Где она?

Артур медленно повернул к нему голову. В его глазах отражались язычки пламени — холодные и пустые.

— А тебе правда интересно? — он приподнял бровь. — Уверен? Мне кажется, тебе это не понравится.

— Артур, что ты сделал? — в голосе Серафима прозвучал не вопрос, а констатация. Он уже знал ответ. Но должен был услышать.

В ответ Артур молча поднялся и жестом показал следовать за собой. Они вышли из библиотеки и двинулись по длинному, слабо освещенному коридору вглубь дома. С каждой секундой знакомый запах — сладковатый, гнилостный — становился все сильнее.

Он привел его в ту самую комнату с клеткой. Дверь была уже распахнута. Факел догорал, отбрасывая неровные, пляшущие тени на стены, усеянные кровавыми брызгами.

То, что осталось от Кэтрин, еще немного шевелилось. Не все крысы ушли. Несколько особо наглых грызунов, не успевших насытиться ранее, расположились на груди и в районе живота и продолжали свое пиршество. Они громко чавкали и рычали, отгоняя сородичей. От женщины осталась окровавленная, обглоданная масса, едва напоминающая человеческое тело. Пол клетки был залит липкой, темной жидкостью.

Серафим замер на пороге. Его рука инстинктивно потянулась ко рту. Лицо побелело. Он сделал шаг назад, уперся взглядом в Артура.

— Как… как ты мог? — выдохнул он, и в его голосе было не столько осуждение, сколько животный, первобытный ужас. — Это же… Она же человек!

Артур стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на это зрелище с холодным, почти научным интересом.

— Человек? — переспросил он безразлично. — Нет. Сообщник. Помощник. Та, кто знала и молчала. Та, кто стояла и смотрела, как вешают мою мать, а потом притворялась, что ничего не произошло. В этом есть необходимость, Серафим. Жестокая, железная необходимость. Она помогла убить императрицу. Ее смерть — не месть. Это… гигиена.

Серафим молчал, пытаясь перевести дыхание. Он отвернулся, не в силах больше смотреть.

— Пойдем, — бросил Артур, разворачиваясь и уходя из комнаты. — Здесь больше нечего делать.

Они спустились в другую часть подвала — в маленькую, сырую комнатушку, которую Артур в шутку называл своим «кабинетом». Здесь пахло только плесенью и пылью. Он зажег масляную лампу, и свет выхватил из мрака грубый деревянный стол, заваленный бумагами, и два простых табурета.

— Садись, — Артур указал на один из них, сам устроившись за столом. — Теперь о главном. Мой отец. Император. Его нужно свергнуть. И убить. Окончательно и бесповоротно.