Николай Берг

Ночная смена

Лагерь живых

Шестой день с начала Беды.

Из кабины здоровенного грузовика видно далеко окрест. Второй раз за сегодняшний мрачный мартовский денек из сплошного слоя туч выглядывает рахитичное питерское солнце, освещая куда как неприглядную картину разбившегося совсем рядом от кольцевой автодороги самолета. Заваленное горелыми кусками фюзеляжа, рваным мусором, в который превратились багаж, пассажиры и сложная начинка авиалайнера, ровное заснеженное поле выглядит как тошная помойка, и солнечный свет вовсе не придает этому зрелищу ничего хорошего. Да и весенний пейзаж с голыми кустарниками, подтаявшим серым снегом и почти лежащими на наших головах низкими серыми тучами — не радует.

 

Тем не менее, мы жадно смотрим вокруг — я с моим напарником, молодым пареньком Сашей — потому как наконец вырвались из Петропавловской крепости, где прокорячились все это время с того злосчастного момента, когда на город свалилась совершенно неожиданная Беда. Наш водитель — пожилой крепкий мужик Семен Семеныч — тоже провел время на удивление однообразно, проторчав до сегодняшнего дня в судебно — медицинском морге Петергофа, куда его загнала причудливая цепь событий и где среди нормальных мертвецов было можно укрыться от того бреда, что творился на улицах нашего города и в окрестностях.

Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно? Приятно щекотавшие нервы фантасмагорические страшилки про восставших мертвецов, про толпы беспощадных голодных зомби тем и были хороши, что, ужасаясь этому кошмару, который показывали в фильмах и описывали в книгах, каждый прекрасно понимал: все это невозможно. Да, катастрофы случались и могут случиться, но пришествие зомби было просто невероятным. Скорее уж что-нибудь менее экзотическое — вроде вулкана, цунами, ледникового периода или техногенного подарочка человечеству.

 

И вдруг происходит именно то, что менее всего ожидалось. И мы уже почти неделю живем в этом кошмаре, изменившем окружающий мир до невероятия. Все, чему меня учили в мединституте и потом — на работе, идет вразрез с тем, что видят глаза. Зомби — невозможны. Физически. Но, тем не менее — они стали реальностью, и очень опасной реальностью. Снимая на видеокамеру по приказу своего непосредственного руководства все, что представляет интерес для тех, кто пойдет по проложенному нашей разведгруппой маршруту, я только за сегодняшний выезд наснимал таковых невозможных вроде бы существ несколько сотен.

— Апатит твою Хибины! — скороговоркой выдает Семен Семеныч, резко взяв в сторону и вдарив по тормозам со всем усердием…

Мда, это надо снять…

 

Совсем рядом с капотом нашего грузовика стоят ноги. Голые человеческие ноги с тем самым, к чему они обычно прикрепляются — бледные, с синюшными трупными пятнами. Босые, но какие-то рваные тряпки внизу болтаются. А вот сверху… сверху — из таза торчит столб позвоночника с черепом наверху. Все, что было выше пояса, словно сорвано страшной силой, как и ткани с головы, только на макушке нелепый ежик из недогоревших волос. Все грязное, закопченное. И неподвижное.

Саша удивленно втягивает воздух:

— Прямо как в «Хищнике»… Только грязное и не до конца выдранное.

— Кто ж это так развлекался?

— Может, и впрямь весь катаклизм — инопланетного происхождения? — задает уже не меньше десятка раз слышанный вопрос Семен Семеныч.

— Ну, это уже бред. Чтобы катастрофа развивалась по идиотскому голливудскому сценарию? — возражает Саша, нервно тиская зажатую в руке рацию, названную им «Длинное Ухо».

— Так они столько всякого наснимали, почему бы и нет? «Близнецов»-то ведь точно как по-голливудски долбанули!

— «Близнецы» — это не инопланетяне. Сами амеры и долбанули…

«Длинное Ухо» спрашивает, что встали. Проще показать, чем объяснить.

Отъезжаем в сторону, чтобы следующему за нами в простреленном УАЗе Старшому было тоже видно.

Николаич присвистывает в рации.

— Интересное кино. Сняли?

— Снял.

— Чего стоим? Трупов не видали?

— Видали, но этот какой-то уж совсем наособицу.

— Вот на семинаре и разберетесь. Поехали, поехали!

Двигаемся дальше, смотрю в зеркало заднего вида — безглазый череп словно провожает мертвым взглядом наши машины…

 

Выкатываемся на развязку, здесь наша сбродная колонна из надыбанных за сегодняшний день разношерстных машин встает, и мне приходится снимать долго: станция Предпортовая, куча всяких промышленных предприятий, складов, мелькомбинат — короче говоря, ни черта я не понимаю, что где, но Семен Семеныч тут не раз бывал, и по старому принципу «не выпендривайся, пальцем покажи» целеуказует без проблем.

Вспомнив про конфуз моего приятеля-журналиста, который с башни Нарвского замка должен был отснять старейшее в республике Эстония промышленное здание, а вместо этого запечатлел синагогу, на что читатели указали уже после выхода газеты, все время показываю драйверу то, что снял.

Сразу вслед за этим снимаю по другую сторону — вроде как это окраины Авиагородка, какой-то склад топлива — Николаич велел. Склад внешне в полном порядке.

Съемку прерывает увесистый толчок в бок.

Саша одновременно кричит в «Длинное Ухо»:

— Колонна бронетехники! На встречной!

Видеокамера позволяет приблизить эту бронетехнику. Колонна — да, пожалуй, но далеко не вся — бронетехника. Спереди — БТР не то 70, не то 80 — не разбираюсь я в них совершенно; сразу за ним военный грузовик с кунгом, потом пара автобусов и замыкают все это два грузовика штатского вида и еще один БТР.

Колонна начинает притормаживать и встает, чуток не доезжая до нас.

Ствол дудки крупного калибра в башенке переднего БТР застенчиво поворачивается в нашу сторону.

Мило.

Николаич, не торопясь, проходит рядом с нашим грузовиком. Останавливается на полпути к бронетранспортеру.

— Вот ёж твою медь — отчетливо выговаривает Семен Семеныч. — Если начнут поливать, то и не рыпнемся.

— А спрыгнуть если с дороги?

— Ноги поломаешь — высоко тут…

Да, кольцевая трасса высоко поднята над землей, пропуская под собой железнодорожные пути. Этаж третий, пожалуй, а то и выше получается.

— Но на шашлык-то идти не хочется — грустно замечает Саша, и мы все трое передергиваемся, вспомнив недавнюю встречу с людоедами. Как бы и эти встречные не оказались такими же отвязными молодцами.

— Постарайся поскорее разлить желчь, пусть им горько будет…

Остается сидеть, ждать…

Ждем.

Прошло несколько веков, наверное, потом в головной БТР отваливается боковая дверца-ступенька и оттуда вылезает чувак в городском камуфляже и берете.

Не торопясь, идет к Николаичу.

Останавливается в паре шагов.

Небрежно козыряет.

Саша нервно хихикает:

— Ваши документики, гражданин!

Точно, это же мент, я-то смотрю — камуфляж знакомый.

Николаич ведет себя спокойно: о том, что начнет вертеть башкой в опасной ситуации, оценивая расклад, и таким образом оповещая остальных, он не раз толковал. Значит, похоже на то, как говорит обычно наш пулеметчик Серега, — это тоже обычные выжившие. Но получше экипированные, что сразу видно.

К менту подходят еще двое мужчин — один в военном камуфляже и гражданский. Правда, у обоих за плечами «весла». Но вместо разгрузок — на солдатских ремнях с цинковыми пряжками древние подсумки из брезента.

Николаич машет рукой, подзывая к себе.

Подходим. Правда, остальные ребята из нашей группы, а также все примкнувшие к нам беженцы остаются в машинах.

Оказывается, это техника с учебного центра МВД в Молосковицах. Занимаются вывозом уцелевших — правда, в отличие от нас, берут не всех, а только тех, кто подходит по полу, возрасту и профессии.

Сильно удивляются тому, что Кронштадт устоял. Как-то упустили они мореманов из внимания — но по сухопутчикам дают несколько точек, где вояки удержались.

Не удержавшись, спрашиваю, а куда спихивают всех остальных.

Не моргнув глазом, мент отвечает: к воякам — те дальше по КАД находятся. Будем проезжать — не пропустим. В свою очередь, спрашивает, что мы такого хорошего видели.

Николаич хмыкает и предлагает поделиться информацией взаимно.

Мент задумывается. Я пока рассматриваю автомат у него на груди. Первый раз такой вижу — явно АК, но непривычного вида: по силуэту — калаш, только газоотводная трубка непривычно толстая. А все, что было в АК-74 из черного пластика, тут из какого-то серо-зеленого, да еще и цевье слито воедино с накладкой на газовую трубку.

Не могу не отметить, что дисциплинка у них на уровне — никто поперед батьки не лезет. Разве что военный спрашивает разрешения выпустить публику из автобусов «для оправиться».

Мент разрешает, и скоро на дороге уже сильно позабытая картинка: «мальчики направо, девочки налево».

По физиономии мента видно, что он парень-жох. Но и Николаич не в соломе найден. Оба это видят, и начинается этакий торг информацией, с попутным прощупыванием, кто чем может быть полезным.

У ментов — техника и оружие в неплохом наборе. Правда, с топливом и боеприпасами неважнец. Пока хватает, но хотелось бы и побольше. Делиться броней не рвутся.

Ответно Николаич соблазняет всякими благами выжившего города, каким сейчас получается Кронштадт, и среди благ больница занимает не последнее место.

На предложение мента присоединиться к ним Николаич вежливо отказывается, а на попытки запугать (мент никак не может не проверить и такое) отвечает, что все, что мы говорим — репетуется на Кронштадт. Немедленного ракетного удара за наши обиды он обещать не берется. Но отношения будут попорчены, а кому это сейчас надо?

Мент с этим соглашается, хотя у меня создается впечатление, что и угрожать он стал по привычке, без особой старательности.

Нам от этой встречи пользы ровно никакой, а молосковицкие узнают, зачем это мы сеткой стекла прикрыли. Морфов они не видели, шустрики только попадались. Экие счастливчики… Не уверен, что они в это поверили, но вроде как призадумались. Дополнительно пытались нам всучить семью театрального критика, но Николаич вежливо отказал, ссылаясь на загруженность транспорта…

Еще Старшой рассказывает про людоедов, что тоже воспринимается как байка. Ну да к Финскому заливу им выдвигаться пока без надобности, но если что — проверят, кто какие шашлычки жарит. У них пока все пучком — кушают только правильную еду.

В свою очередь, сообщают волну и позывные сидящих неподалеку от нас ОМОНовцев.

Тут к Николаичу подходит Дима-опер и говорит, что у одного из штатских обнаружил винтовочку, о которой давно мечтал.

Мент поднимает бровь.

Дима тычет пальцем в справившего свои нужды паренька лет шестнадцати.

У того на спине болтается странный агрегат — явно снайперская винтовка, причем впридачу еще и с глушителем, но какая-то очень короткоствольная, несерьезная, несмотря на сошки и прочие прибамбасы, положенные снайперке.

— Что дадите взамен? — спрашивает, немного оживившись, мент.

— «Клин» и две обоймы.

— Не смешите мои тапочки. У нас «Клинов» вагоны и фургоны. А это — штучный товар.

— Но ведь малопулька!

— Зато снайперская и бесшумная.

— Хорошо — тогда можем дать еду из ресторана.

— Китайского или корейского? Крысы и собаки? — ехидничает мент.

— МакДональдс. Пойдет?

— Черствые булки?

— Нет, все из холодильника. Двадцать килограмм полуфабрикатов под гамбургеры и чизбургеры. В комплектности. То есть булочки, мясо, сыр, шпинат.

— Там еще был лук.

— Лука нет. И помидоров нет. Дам двойной набор соленых огурчиков.

— Тогда это не ресторанная еда. И огурчики — какой дурак потратит на бигмаки!

— Ну, как хотите. Дима — придется тебе обойтись…

Николаич поворачивается и показывает спиной, что ждет ответного предложения. Типа, вот уже ухожу. Почти совсем весь ушел.

Мент хмыкает и говорит:

— Сорок килограмм. И я все взвешу.

— Тридцать!

— Тридцать пять. И еще пятьдесят пирожков с вишней.

— Тридцать три. И откуда вишня?

— Пятьдесят пирожков! И заберете семью театрального критика.

— Тридцать пирожков, если с семьей. К слову — семья большая?

— Он с женой.

— Жена красивая?

— Нет, она тоже критик.

— Да это шантаж и грабеж!

— Винтовка куда дороже стоит! И учти — сейчас таких уже не делают.

— Хочешь сказать, что только по доброте душевной?

— Точно так. Сам себе удивляюсь.

— Тогда тридцать пирожков.

— По рукам.

Далее мент и еще несколько человек тщательно принимают груз и оттаскивают его в грузовик. Мы взамен получаем куцую снайперку и пару пожилых, пришибленных судьбой супругов. Их сажаем на освободившееся в УАЗе после выгрузки пакетов с едой место.

 

В итоге желаем друг другу доброго пути, встречные рассаживаются по своим местам и катятся своей дорогой.

— Грузовичок такой я бы не прочь был получить — мечтательно замечает Николаич.

— Это который зеленый — военный?

— Получается так… Зилок 4334… Симпатичная вещь. Нам бы не помешал.

— А мне непонятно, почему они броней не выручают своих ОМОНовцев.

— А почему мореманы не выручают курсантеров из училища им. Фрунзе, не удивляет?

— Удивляет. А почему, кстати?

— Да потому. Высокая политика.

— Это как? — продолжаю тупить я.

— Получается так, что очень просто. В Дзержинке — парни самые что ни на есть демократические — из низов, тэк скэзэть. Максимум карьерного роста — каперанг, да и то сложно этого достичь: инженеры же, не командиры. Потому амбиции — низенькие. Да и в другом у них амбиции — зато могут починить реактор при помощи кирпича, куска проволоки и пары гвоздей. Стыдно такие вещи не знать — питерские девушки и то в курсе и потому женихи из Дзержинки как бы не очень котируются у невест — вечно в мазуте, масле, погоны жиденькие, денег мало и гордятся тем, что девушка и понять-то не сможет из-за сплошной технической терминологии.

А во Фрунзе — учатся многие родственники весьма высокого полета птиц, элита морская потомственная, амбиции у фрунзаков — как у молодого Цезаря, карьеру могут сделать — ого-го какую. И у невест фрунзаки — самая желанная добыча.

Вот и представьте, Доктор, кто коменданту Кронштадта больше нужен: несколько сотен инженеров по разным коммуникациям и без амбиций — или несколько сотен Цезарей начинающих. Ну да, они могут провести флот через три океана по звездам, но вот копаться в говне и мазуте и чинить коммуникации их хрен заставишь — они ж все во сне видят, как по «Розе ветров» пройдут…

— Это как?

— В актовом зале училища в самом центре паркет в виде розы ветров выложен. По традиции прямо через нее может идти чин не ниже адмирала. И только. Остальные же права такого по традиции не имеют, потому обходят. Странно, что вы такого не знаете — вроде ж даже ленинградец…

И что еще сказывается — начальство во Фрунзе повыше рангом, чем каперанг Змиев. Потому выручать он их станет, когда они совсем в ничтожество впадут и сами поймут, насколько их облагодетельствовали. Не раньше.

— Вон оно как!

— Получается так. Ну, по коням.

 

Двигаемся дальше.

Честно признаться — уже умотался. Потому снимаю указанные объекты на полуавтомате… Магазины, склады, предприятия, которые чем-то могут быть интересны. Еще делаем проскок на паре УАЗов по Пулковскому шоссе — ближе к городу у комплекса магазинов оказывается весьма густая толпа неупокоенных, а в сторону аэродрома кто-то уже уселся на складах и предупредительно пострелял в воздух, когда мы приблизились. Хорошо хоть, не по нам…

— А знаете, Доктор — вот вы толковали о руководстве… — поднимает брошенную было тему водитель.

— Ну, толковал…

— И с чего это вы посчитали, что оно могло за рубеж рвануть?

— А почему — нет?

— Так вроде оно же наше?

— Ну, так оно же очень неоднородно. Вон бывший предсовбеза сидит в Лондоне и призывает устроить крестовый поход на недемократическую Россию. Или вон Илларионова уволили — а он сразу дернул в США и давай там, опять же, требовать санкций. А ведь не член собачий — советник Президента как-никак. Гостайны знает наверняка — а рванул в Штаты. Вот можете себе представить, что Кондолиза эта после отставки в Россию рванет и будет тут требовать, чтоб США наказали за ее отставку?

— Не, не получается.

— Вот видите. Потому как ее хозяева — в США. Ну, и у Илларионовых хозяева — тоже там. Или в Лондоне. Помните, как наших руководителей легко сажали: раз — и Адамов в тюрьме, раз — и Бородин… И ничего так…

— Мда… Ладно, я лучше песню спою. А то вы еще тут гадостей наговорите… Лучше слушайте:

Жил-был знаменитый писатель —
Лев Николаич Толстой,
Ни рыбы, ни мяса не кушал,
Ходил по аллеям босой.

Жена его Софья Толстая,
Напротив, любила поесть.
Она босиком не ходила,
Спасая семейную честь.

Из этого в ихнем семействе
Был вечный и тяжкий разлад:
Его упрекали в злодействе —
Он не был ни в чем виноват.

Имел он с правительством тренья
И был он народу кумир
За роман свой «Анна Каренна»
И обратно «Войну да и мир».

Как спомню его сочиненья,
По коже дирает мороз,
А роман его «Воскресенье»
Читать невозможно без слез.

В деревне той, Ясной Поляне,
Ужасно любили гостей.
К нему приезжали славяне
И негры различных мастей.

Однажды покойная мама
К нему в сеновал забрела.
Случилась ужасная драма,
И мама меня родила.

В деревне той, Ясной Поляне
Теперь никого, ничего…
Подайте ж, подайте, граждане,
Я сын незаконный его.

— Ну как, понравилась песня? — горделиво спрашивает Семен Семеныч.

— Отлично! Просто замечательно. Только вот, наверное, надо было бы снять слева — там же Мясокомбинат и Институт Крылова были?

— Нечего там снимать — полностью демократизированы.

— Что, вот прямо полностью?

— Ага. На всем мясокомбинате работал, может, один цех — колбасу делали, а остальное — либо в забросе, либо в аренде. Дружок мой Валерка оттуда кондитерские изделия возил…

На Московский проспект соваться неохота — в районе Шушар немыслимая свалка машин, дороги не видно. Дальше подкатываем к ТЭЦ.

 

Мне приходится побегать, чтобы выбрать лучший ракурс для съемки: оказывается, тут, в Купчино, здоровенная овощебаза и куча всяких складов. Что интересно, живые здесь явно есть; мало того — вижу, как туда заворачивают несколько грузовиков. Да и дорога изрядно почищена — все брошенные машины стоят на обочинах. На ТЭЦ такой яркой жизни не видно, но Семен Семеныч говорит, что видел нормальных людей на территории… Ну да, тут же и вооруженная охрана была, и режимный объект опять же…

Но вот зомби я видел куда больше и куда чаще, чем живых…

 

Потом сплошной чередой — склады, терминалы, предприятия — и так до Невы. Красавец вантовый мост дает возможность сделать подробную панораму. А дальше опять те же гаражи. Предприятия и склады. Сроду бы не подумал, что их так много, а мы еще и половину дороги не проехали. Как-то не обращал раньше внимания, какой громадный город, в котором я прожил всю свою жизнь…

Ну, не всю жизнь еще… Надеюсь, еще поживу…

 

Кусок трассы, на котором нет ничего особенного, и можно перевести дух, откровенно радует. Зато очень скоро встаем на трассе, и долго снимаю комплекс магазинов — тут и ИКЕА, и МЕГА, и еще что-то. Прямо при нас от магазинов выруливают пять грузовиков и катят к нам. Я не заметил, откуда они взялись, но что на площадках магазинов машин немного, я и отсюда вижу. Стоячих зомби нет, зато с краю явно валяется пара десятков тел.

Грузовики выезжают на КАД и скоро останавливаются рядом с нами.

Оттуда вылезают мужики в камуфляже, но камуфляж разношерстный и по виду и по цвету. Двое так вообще в черном да еще и в касках. Настроены настороженно, но стрельбы не открывают, хотя все оборужны — вижу у них калаши со складными прикладами, ну да в кабине такие — в самый раз.

Снимаю, но по возможности незаметно, не из положенной позиции, а положив камеру на торпеду в кабине.

К подъехавшим подходят Николаич с Димой. Один из черных кивает и, по-моему, даже делает движение рукой к козырьку. Но удерживается. Не стал козырять.

Разговор идет совершенно спокойно, потом черный достает блокнотик и начинает что-то черкать, как усердный школьник на диктанте, а Николаич всей своей фигурой изображает смирение и терпение школьного учителя, в тысячный раз повторяющего свое исконное «Мама мыла папу рамой».

Стоящий за спиной черного долговязый парень в камуфляже, очень сильно напоминающем мне эсэсовский пятнистый времен войны, заглядывая через плечо пишущего черного, быстро перекатывает информацию к себе на какую-то бумажку.

— Ишь, двоечник — шепчет Саша, глядящий туда же.

При этом небрежно лежащий автомат Саши смотрит дулом как раз на группку встреченных.

Николаич подносит к голове коробочку «Длинного Уха». Зуммерит у нас в кабине.

Саша дисциплинированно откликается. Оказывается, мы можем выйти размять ноги. Про охранение — не забываем.

Вылезаем из кабины. Снимаю на камеру встречу, при этом заметивший мои действия второй черный тут же решительно двигается в мою сторону, громко и грозно вопрошая:

— Кто дал разрешение на съемку?

И решительно тянется рукой к видеокамере.

Семен Семеныч ловко втискивается между нами. Саша передвигается вбок, открывая для себя директрису стрельбы, но тут оторвавшийся от записей пишущий начальник поднимает башку в зеленом шлеме (именно шлеме, а не обычной армейской каске) морщится и громко останавливает напарника:

— Леша! Это не журналисты, а мы не на задании. Уймись.

Леша унимается. Похоже, что спонтанно при виде камеры сработали вколоченные рефлексы.

— Закурить не найдется, мужики? — дружелюбно спрашивает он.

— Да вся команда некурящая собралась… — отвечает ему вежливый Саша.

— Здоровье бережете?

— Ага. Вот — Доктор не разрешает. И, к слову, у тебя в кармане неплохие сигареты.

— Чужие вкуснее, — откровенно лыбится Леша.

— Да-а ла-адно, как говорит Канделаки, скажи уж лучше, что так привычнее разговор начинать.

— И это тоже. Вы что, и впрямь из Кронштадта?

— Ага. Как в фильме, — замечает наш водитель.

— Каком фильме?

— Вот, уже молодежь подросла… Известно в каком: «Мы из Кронштадта».

— Не слыхал.

— Ясен день, не кунг-фу же…

— Да-а ла-адно, как ты сам сказал…

 

Пока они треплются, я доснимаю сцену встречи. Зачем — не знаю, но вдруг пригодится.

Немного прохожу вдоль ограждения трассы — хочется взять вид этой группы гипермаркетов получше. В операторском раже немного забываю про то, что на дороге может быть не вполне безопасно — что мне и выговаривает Сергей, стоящий на страже.

Наши найденыши тоже повылезали из своих машин, но разбрестись им не дали. Кучкуются, не отходя далеко. Объясняю Сереге, что неплохо бы пройти метров 50 — так будет и боковина видна этого комплекса, и фасады тоже.

Серега окликает мужиков-беженцев, чтоб смотрели по сторонам, и провожает меня, аккуратно и грамотно прикрывая. С его дудкой рядом мне становится куда спокойнее, и работать уже проще.

Замечаю то, что то ли упустил впопыхах, то ли только сейчас открылось с нового ракурса: на ветках деревьев у парковки трепыхаются несколько зомбаков, подвешенных как на гравюрах Колло, но при этом трепыхающихся… Дистанция невелика — видно в деталях. Ну, трепыхаются — сильно сказано. Скорее, шевелятся.

Кроме этой детали, замечаю еще будки на крышах. Сделаны, по моему разумению, из подвернувшихся под руку материалов, из двух дымок валит — печки, наверное, внутри.

Но это не самое важное — важнее то, что я точно вижу стволы как минимум трех пулеметов. Конечно, от современного противника — зомби — ДОТ не обязательно делать из бетона. И караулки на крышах поставлены грамотно: под прострелом и фас, и дорога, на которой мы стоим, и подъезды к магазинам. И сидеть внутри достаточно комфортно — это не под открытым небом за мешками с песком. Хотя какую-то защиту они там должны были бы поставить — мало ли кто с дороги пульнет…

 

Когда возвращаюсь обратно, группки уже расходятся — встреченные рассаживаются по своим грузовикам, наши тоже лезут по машинам. Грузовики берут резкий старт и быстро уходят от нас прочь. Мы придерживаемся прежней своей скорости — ну, типа, чтоб отснять все подробно, но я-то, посидев в УАЗе с вынесенными стеклами, понимаю, что на скорости не то что попугаи, подаренные нам так неожиданно, простынут, а и наши компаньоны заледенеют.

Саша рассказывает, что это сборная селянка из Медвежьего стана. (Вот уж имечко для поселка!) Там в куче оказались и заводские с предприятия, делающего взрыватели, и инженеры из соответственного НИИ, и полицейские (мы как раз с ними и разговаривали), учебка там для наркоконтролеров оказалась очень кстати, да плюс, конечно, местные, беженцы из Питера и все, кто живым добрался.

Вот вся эта орда подмяла под себя эту группу магазинов и худо-бедно их контролирует. Спрашиваю насчет того, кто тут висел. Вроде как, со слов этих полицейских, были стычки с несколькими группами не то бандитов, не то просто беспредельщиков.

— Чушь. Обычные пьяные мудаки, устраивавшие погромы в магазинах. На рупь выпил, на сто разбил и на тыщу нагадил…

— И что, за это сразу вешать? — несколько удивляется Саша.

— А почему бы и нет? — хмыкает Семен Семеныч. — Вот Доктор, небось, это и обосновать может легко.

— С чего бы это мне обосновывать?

— Интеллигентный человек, — Семен Семеныч хитро косит глазами в мою сторону — всегда с легкостью найдет оправдание любой мерзости. Неужели не сможете найти исторических примеров пользы жестокости?

— Это-то легко. Недалеко ходить — цивилизованные англичане несколько сотен лет вешали за все подряд — и за бродяжничество, и за мелкое воровство, и за все остальное…

И за дебош в лавке с нанесением ущерба — тоже вполне повесили бы…

— На это положено отвечать, — хихикает Саша, — что когда одних воришек вешали, другие тырили по карманам у зевак и, дескать, эта жестокость бесполезна — любимая отмаза либеральная в инете была. Причем не смущались тем, что это в точности соответствует их любимой фразе об английском газоне, который триста лет стричь надо, чтоб хорошим был.

— А на это положено отвечать, что потом вешали и этих воришек, и тех воришек, которые уже на их казни крали, — тоже вешали… Так что за сотни лет воспитали законопослушную публику. А незаконопослушную — банально повесили. И в Германии ровно то же было, и во Франции… Только в Англии это было пожесточе. Сиживали в инете, сиживали!

— Вот! — торжествует наш водитель. — Я же говорил — интеллигентный человек может оправдать все, что угодно!

А ведь подловил он меня, ехидина…

 

Дорога идет по неинтересным в плане выживаемости местам. Единственное, на что обращают мое внимание — какой-то хладокомбинат, стоящий в километре от дороги.

Да эти промышленные коробки уже осточертели до сблева… Да их же сотни!

Но я понимаю, что потом все эти видеоматериалы не один раз отсмотрят штабники в Кронштадте, и очень может быть, что по нашим следам пойдут группы для взятия под контроль жизненно важных предприятий, участков дороги или поселков.

Потому — снимаю и снимаю…

— О, сейчас, наконец, армейские должны быть, — замечает водитель.

— А что тут?

— Ржевский полигон имени соответствующего поручика. Самая здоровая пушка СССР тут стоит. Так и называется — Главный калибр Советского Союза! Только хрен доберешься — все под охраной.

— А вы откуда узнали? — поддерживает разговор Саша.

— Был в Финляндии — ездил на экскурсию на Мокрый остров, там такие же стояли. Финны хвастались, что их пушки в отличном состоянии, а вот наша, дескать — ржавая до визга.

— Это что, финны такие же пушки сделали, как СССР?

— Ага, как же… И та, и те — российские. И у финнов все-таки, думаю, калибром пушечки-то поменьше… Не уникумы.

— А, вон оно как… так тут и сейчас полигон?

— Не знаю. Но военные тут были точно. Хотя их сейчас куда меньше стало: вон казармы — так там сейчас страйк-бол. Типа пейнтбола, только для честных.

— Это как?

— Ну, в пейнтболе если попало — так сразу по краске видно, а в страйке — нет. Саша, сообщи Старшому — пикет впереди.

— Где? Дорога пустая же?

— У моста справа — явно блокпост. Дорогу перегораживать не стали, а вот расстрелять тех, кто прорываться попробует — раз плюнуть.

— Наблюдаю блокпост и патруль еще один.

— Где?

— Над КАД поперек — путепровод. Вот они на нем.

Ого! Серьезно у них тут все: на путепроводе стоит БТР, смотрит дудкой вниз, чуток подалее, за бетонными блоками, приземистая БМП и рядом с мостом — еще одна.

Только танков не хватает.

Мда, Ржевский полигон.

Сильно похоже, что нас тут ждали — на обочине довольно спокойно стоит группка вооруженных АК-74 людей. Явно вояки. Один из них машет рукой.

Послушно тормозим.

Николаич подходит к стоящим.

Видно, что здороваются.

Нам Старшой никаких знаков не подает, ведет себя спокойно.

Беседуют.

Незаметненько снимаю, что тут и как. Саша замечает еще пару БМП, обеспечивающих круговую оборону. Дорога тут под прицелом. Я тем временем обнаруживаю будки за машинами — ну точно, блокпосты.

Дорогу могут перекрыть на счет раз.

Николаич подходит к нам, открывает дверь.

— Вояки предлагают нам взять с собой десяток раненых и спрашивают: на семинар их медики могут прибыть?

— Что за раненые?

— Не знаю. Но получается так, что тяжелые.

— Ну, я так не против.

— Ага. Я уже согласился — нам броник придадут для усиления.

— С чего они про семинар узнали? Им что, звонили?

— Звонили — те мужички, что с нами пообщались у ИКЕИ. Языками…

— Что-то мне говорит, что особо нам выбора и не оставили?

— Не без того. Полностью добровольно… И отчасти принудительно…

— Ждать долго придется?

— Нет, у них уже все готово…

— Что-то не очень верится…

И действительно, минут пятнадцать ждем. Разговаривать под прицелом как минимум трех серьезных огнестрельных приспособлений не тянет, да и вояки выглядят уставшими — тоже не очень общительны.

Что странно — справа и слева у дороги разнесенные вдрызг пятиэтажки. Бои у них тут, что ли, были?

Наконец, выкатываются две машины — медицинская обшарпанная «таблетка» и фургончик. Следом катит БТР–70. Техники тут у них… Но коптит БТР изрядно, старенький уже, видно.

Вылезаю из кабины под снежок, иду к новоприбывшим. В кабине таблетки — двое.

Шофер нормален, а вот пассажир выглядит паршиво. Стучу в стекло со стороны пассажира. Чуток стекло опускается.

— Вы сопровождающий?

Шофер машет рукой — дескать, отсюда подходи.

Подхожу.

— Это больной — медиков с собой не брали, у них работы и так до дури, не оторваться.

— Больных много?

Шофер мнется.

— Слушай! Нам выбирать нечего под всеми этими дудками и под конвоем БТР. Все равно едем в больницу, так мне знать надо, что везем.

— А ты кто?

— Дед Пихто! Врач я.

— Че, серьезно? А что ты тогда не в больнице?

— Забыл тебя спросить. Что за больные?

— Да я без понятия. Во второй машине санитар — его и спрашивай. Вот этот рядом — кашляет. Это заразно?

— Нет… наверное.

Санитар во второй машине — сухонький мужичок под пятьдесят. Но, в отличие от шофера, замечает сумку у меня на заднице и потому не хорохорится. Всего больных — дюжина. Тяжелых — трое: у одного газовая гангрена, которую не удалось подавить, а ногу ампутировать он не дает — здоровый мужик, да и родственников у него полно, потом не расхлебаешь; девушка после аппендэктомии, но удаление прошло как-то не очень удачно, хотя вроде бы любой врач аппендицит удалить обязан уметь, а сейчас, вероятно, перитонит завязался; еще один — с явным столбняком, диагноз поставили с трудом — такого давно никто в глаза не видал. Остальные — вперемешку с обострениями хрони своей и прочими мирными и привычными бедами, тут в момент ставшими совершенно непереносимыми.

— Инфекционные болезни есть?

— Нет, все с этими хворями — вон, на поле. (Тычет пальцем в табор из палаток и вагончиков на пустыре).

— Решительно тут у вас.

— А что еще остается? Да, и не раздражайте командира БТР.

— С ним что?

— Зубы болят. Вторую ночь не спит. А стоматологов у нас нет.

— Мда… Подарочек… Учтите, если тащим укушенных или инфекционных больных, а вы меня не предупредили, будет очень плохо сначала мне, потом еще хуже — вам. Нет возможности кому-то из пациентов обратиться и перекусать остальных?

— Да не должны — на всех платки надеты, чтобы рта не открыть было. Ну, и присматривают друг за другом, разумеется.

— Жидковатая защита.

— А они вооружены. Частью. Кто повменяемее. В основном, кто вменяемые. И этот, с гангреной, сразу предупрежу — тоже с пистолетом… Но он пока тоже немного вменяем…

— Подарочек…

Из люка БТР высовывается злющая распухшая рожа, обмотанная какими-то тряпками, отчего похожа на футбольный мяч.

— Эй, ты, выкидыш свиной! Долго еще задерживать будешь?

— Я врач. Мне нужно, чтоб все пациенты доехали живыми. Это вы две ночи не спали?

— А то, твою мать, ты сам не видишь! Глаз нет, придурок?

— Вы пока тряпки эти смотайте с себя. Там компресс?

— Да ты очумел, живодер! Я же застужу еще хуже!

— Там у вас компресс?

— Ну да, со спиртом, чтоб грело!

— Нельзя греть снаружи. Только хуже будет. Снимайте все. А насчет хуже — вы считаете, что может быть хуже? По-моему, хуже некуда. Снимайте, снимайте!

— Отвечаешь? — недоверчиво спрашивает бедолага и испытующе таращит на меня запухшие глаза.

— Отвечаю. И пошлите кого-нибудь за горячим чаем в термосе. И лучше не сладким.

— Что, пить захотелось?

— Нет, это вам — рот полоскать, пока едем. Лучше бы шалфеем, или корой дуба заваренной, или водой с солью и содой, но и чай пойдет — главное, чтоб горячий.

— Ты что, серьезно? — всерьез удивляется новоиспеченный пациент.

— Совершенно серьезно. А сейчас я тебе таблеток дам.

— Уже давали. Пару горстей, бнах!

— Ничего, я правильные дам.

Что ж дать-то ему? А вот «найз» и дам. И пару темпалгина. А вообще-то, если б не кой-какой опыт — впору было бы в штаны наложить. Пациент, съехавший с катушек, способен наворотить черт знает чего — во время боевых действий раненые, бывало, и стреляли в медиков, а потом объяснить не могли, почему это делали…

А тут у пациента и автомат на плече, и крупнокалиберный пулемет…

Таблетки взял. Съел без запивки. Судя по слезящимся глазам и выражению лица, готов на что угодно, лишь бы чуток отпустило. Пару ночей ходить по стенкам — это воодушевляет сильно.

Посланный за чаем паренек оборачивается быстро:

— Во! Лучше, чем чай! Кофе с молоком! Сказал, что для больных!

— Мудило! Я ж тебе внятно сказал — чай! В жопу тебе кофе! — ревет командир БТР.

Влезаю в беседу, пока до смертоубийства не дошло:

— Нормально, кофе тоже годится! Горячий?

— Кипячий! — это паренек говорит.

— Тогда полощите рот, только не ошпарьте слизистые. Чтоб горячо, насколько терпимо. Но без ожога.

Мужик с перекошенной мордой — а раздуло его качественно, что особенно заметно после того, как он тряпки с головы смотал, — смотрит подозрительно:

— А ты точно врач?

— В чем сомненья?

— Да тебе один хрен — что чай, что кофе… Чтоб кофеем рот полоскать…

— Не один. Я вам внятно говорил: заварка шалфея или коры дуба — лучше. У вас есть заварка с шалфеем?

— Глумишься? Откуда тут шалфей?

— Ну вот. Принцип простой: снаружи греть больные зубы нельзя — лицо еще больше отечет, и боли будут интенсивнее. Греть надо изнутри — ополаскивая больную десну. Горячей жидкостью. Постоянно. Кофе — жидкость?

— Ну, жидкость.

— Вот и полощите. Приедем — найдем и шалфей, и стоматолога. Хотя зуб придется драть: бессонная ночь — прямое показание.

— А если не драть?

— Потом придется операцию делать на челюсти, потеряете пару-тройку зубов. И давайте закончим разговор — вам полоскать и полоскать…

Болезный улезает в люк. Подмигиваю пареньку и возвращаюсь к санитару.

— Это кто ж тут у вас?

— Да всякие разные, — и санитар перечисляет пару десятков предприятий, ВОХР, подразделения с Ржевского полигона и так далее…

Все-таки вернуться обратно в кабину — приятно. Трогаемся — ну, если не гора с плеч, то такой курганчик…

— А кроме вояк, тут кто еще? — интересуется мой напарник.

— Да всякой твари по паре: и ВОХР с завода, и заводские, и химики, и местные. Беженцев набрали еще… Монолитовцы тож…

Саша подпрыгивает:

— Какие монолитовцы?

— Гаражный кооператив здоровенный так называется. От них тут отряд самообороны. А что ты подпрыгнул?

— Не, так, ничего…

Прыскаю про себя с серьезной физиономией — явно Саша в «Сталкера» рубился…

Тем временем нам дают отмашку, трогаемся дальше.

На пустыре за блокпостами табор: яркие туристические палатки, строительные вагончики, автомобили. Пара вышек с силуэтами на них. В ту сторону как раз санитар показывал.

— Это что такое за цыганский лагерь?

— Беженцы, наверное. Санитар толковал, что тут у них инфекционные больные.

— Дык тут домов полно. Разместили бы в тепле.

— Ну, это типа карантина. А может, в домах места нет или опасно. Хотя если тут дизентерийные — лучше их в чисто поле.

Прокатываемся уже разросшейся колонной по Беляевскому мосту.

Тут меня дергают снять какую-то нефтебазу в полукилометре от дороги.

Встряхиваюсь. Чего-то замотался. Спать хочется сильно. Саша откровенно зевает.

— Эй, вы, кончайте зевать, — буркает Семен Семеныч. — Глядя на вас, и меня в сон потянуло! Хотите уехать в кювет? Не хотите — тогда давайте общаться. «Грачи» вы или кто?

Раз едете пассажирами — извольте увеселять водителя. А зевать да спать — себе могилу копать.

— А вот что вы так презрительно про «Жип Широкий» отозвались? Вроде бы «Чероки» получше УАЗа будет? — продолжает Саша уже вовсе забытую тему.

— Дык а как о нем отзываться? У джипа — и несущий кузов! Курам на смех. Далее — зеркала очень быстро начинают портиться. Все шильдики ржавеют за год. Ну, и с электрикой беда. Вот остановимся — спросите у Нади, что сейчас джип ведет: подогрев сидения работает или нет. Готов на рупь поспорить — не работает. А самое главное — коробка автомат для джипа. Если его по нашим дрищам гонять — выходит из строя на раз. Ну и получается: джип — девок в казино возить. А для этого джип не нужен. Это — понты. Самое смешное, что целая куча этих самых чероков — заднеприводные. Вот это уже понтее понтов. На брюхе — шелк, а в брюхе — щелк.

— О, а я вдруг подумал: можно же у Нади, кроме электроподогрева, и про подарки женщинам в больнице спросить! Она и женщина, и медик.

— Спохватились! Уже спросили. Она меня при всех в галошу посадила и плавать отправила.

— Когда это вы успели-то?

— Пока вы в «Макдональде» шарились. Мне эта мысль в голову тоже пришла. Я ее спросту и спросил.

— А она?

— А она глянула так и спрашивает: «Вы же вроде говорили, что женаты?»

Ага, говорю, уже двадцать шесть лет.

Она так картинно удивилась и заявляет: «И что, ваша супруга никогда колготок не носила?»

Ну и все. И сказать нечего. Конечно, колготки… Умыла девчонка, как маленького…

— Ловко! Действительно, все гениальное просто. И что будем делать?

— Есть у меня наколка на карте, где колгот куча.

— Сейчас приберем?

— Нет, сейчас не получится.

— А где колготы-то?

— Будете ржать — высажу.

— Не будем.

— В кузове моей фуры. На том же предприятии, откуда этот грузовик с бананами брали. Рядом с американцем этим как раз стояла.

— Семен Семеныч, при всем уважении — Бугага!

— Вот так и знал, что заржете.

— А что еще остается?

— Ржать внутренне. Про себя, с соответствующим выражением лица.

— Извините, но реакцию надо было обозначить, чтоб показать свое участие в беседе. Вот представьте — вы сказали, где колготы. А мы сидим с индифферентными мордами. Как-то не по-человечески… — приходится оправдываться мне.

— Ладно, проехали, — великодушно прощает нас шофер.

— А что вы про пушки рассказывали — интересуетесь вопросом?

— Нет, это так. По детским впечатлениям, — улыбается Семен Семеныч.

— А что за детские впечатления?

— Я перед армией в ДОСААФе на водителя учился. А положено было еще и работать: школу закончил, а до армии еще время оставалось — пока восемнадцать лет стукнет. Ну, и поработал некоторое время, пока прав не было, еще в Артиллерийском музее. Вот там пришлось пушки покатать.

— С чего это так? Там же они навечно поставлены?

— А как раз была реконструкция пятого зала.

— Это который про начало Великой Отечественной?

— Он самый. Там уже подиумы старые стали ломаться — пушку же для хранения вывешивать надо, а если она на колесах стоять будет, то наполнитель резиновый — гуcматик — деформируется, и катить такую пушку будет нельзя.

— Точно, я видал: у нас маневры были, так в артполку треть гаубиц накрылась после небольшого марша в сто километров — от колес аж ошметья летели… — вспоминаю я свою не очень давнюю службу в армии.

— Вот-вот. Пушки со старых подиумов скатили, и они в зале стояли вполне себе на полу. А со старыми подиумами распрощались — разобрали и вынесли. Новые же задержались. Ну, и так вышло, что я участвовал сначала в снимании пушек с подиумов, потом в расставлении их по залу, ну и на новые подииумы ставил тоже. Не один, конечно. Но как молодой — здоровый участие принимал с остальными стариканами.

— Так что есть опыт артиллерийский?

— Скорее, транспортный — по профессии. Сам себе тягач, называется. По работе это было необходимо — разбирались старые подиумы, орудия откатывались в сторону, потом ставились на новые подиумы. Поэтому опыт есть. Кроме того, пришлось принимать участие в перекатывании во дворе Артмузея более тяжелых систем. Вот это действительно тяжело пришлось. Там тоже в тот год перестановки делались. Вроде бы как раз ставился этот атомный миномет «Ока».

— Это такая жуткая дура вроде Большой Берты?

— Нет, Берта — пушка, нарезная. И атомными минами стрелять не может. А минометик — не нарезной. Зато может вдуть атомным зарядом на 45 километров.

Так что артиллеристом назвать меня нельзя. Работу танковых орудий и артсистем наблюдал в армии на полигоне только.

— Что-то вы улыбаетесь хитро? — подмечает глазастый Саша.

— Из молодеческой дури часть пушек катал сам. В одиночку. Стыдно признаваться, но дурил много; было достаточно свободного времени — столяры задержали поставку подиумов — и меня забыли нагрузить работой. От безделья спал в кабине «Катюши» — ну самые мерзкие ощущения: как там люди ездили — кабина «Шишиги» после «Катюши» — прямо роскошный лимузин, а уж про «Шишигу» ругани у шоферов было много, очень уж там сидеть неудобно: и сиденье не регулируется, и кабина тесная.

— А у нас трое во время маневров влезали в кабину, — вспоминаю я.

— Зимой, небось?

— Ага. В Сальских степях — неподалеку от Волгограда.

— Знаю эти места — там зимой за тридцать градусов мороз, да с ветерком…

— Точно! Но я вас перебил.

— Да, и кроме того, я там охотился с пушками за бабкой-уборщицей — она была слепая и глухая, возраста такого, что Мафусаил по сравнению с ней мальчонка пестрожопый, поэтому мои экзерциции она не замечала. Зал здоровеный — выкатываешь пушку на прямую наводку, наводишь, потом открываешь замок и смотришь в ствол — попал, аль нет. Азартное занятие.

Самое теплое ощущение — от 37 мм немецкой «армейской колотушки». Ее еще немцы после знакомства с нашими танками стали называть «Дверной молоток».

Не пушка, а песня — бегом катать можно было. ДШК на станке в разы тяжелее. Утюг утюгом… Даже наша 45 мм легче. Очень хороша на ходу 76 мм полковушка — на станке от 45 мм.

— А другие пушки как?

— Далее идет 76 мм наша, грабинская, но там куда лучше, когда кто — нибудь на стволе повиснет, а так все-таки станины поднимать тяжело: центр тяжести у нее смещен назад. Ну, потом наша 57 мм и, наконец, немецкая 50 мм. Эта при перекатывании вызывала грыженосные чуйства. Также легко было катать зенитки 37 мм. 85 мм — не пошла вовсе. Зато на зенитках — сядешь в кресло наводчика по горизонтали, крутишь рукоятку наводки, и такая карусель получается — куда там Луна-парку: крутишься с площадкой ажник со свистом.

— А 88 мм немецкую противотанковую не таскали? — подначиваю я водителя.

— Шутишь! Она, во-первых, в соседнем зале стояла, а там реконструкции не было, а во-вторых, вес у нее — трактором не сдвинешь.

— А закатывали эти пушки наверх на третий этаж как?

— Так по пандусу в вестибюле и закатывали — там же пандус с двух сторон как раз для этого и сделан. В одно время со мной там два таких же молодых балбеса перед армией прохлаждались, так вот у них было любимое развлечение — гонки по пандусам устраивать. Понедельник-вторник выходные, посетителей нет, вот эти балбесы заберутся наверх — и бегом с гиканьем по пандусам вниз — кто первый добежит. А там еще такие барьерчики стояли, так они на бегу через них прыгали. Хранитель там был — спец по стрелковому оружию, Нацваладзе звали — так один его чуть не убил — налетел со всей дури. Дальше вместе по пандусу катились, чудом ничего не поломали.

— А вы с ними не бегали?

— Да ну, я был положительный, а они — шелапуты какие-то. То сперли у художников репродукцию плаката с Великой Отечественной: там такой парень-сибиряк со снайперской винтовкой показывает шесть гильз на ладони, а за его спиной — шесть березовых крестов с немецкими касками и такая подпись нетолерантная: «Бей так: что ни патрон — то немец!» и прилепили к автобусу с немецкими туристами, которые в этот момент из Петропавловки возвращались. Ну, скандал, Бульба извинялся. Другой раз их за досками послали — на нашей музейной «Шишиге». Ну, а им скучно сидеть было. Так сообразили: там в кузове валялся какой-то ватник — грязнее грязи. Весь в мазуте и прочем говнище. А за нашей музейной таратайкой на светофоре встала какая-то расфуфыренная иномарка — кадиллак. А тогда иномарок в городе было по пальцам пересчитать. Вот они в знак пролетарского протеста, когда зажегся зеленый, этот ватник за рукава взяли и на лобовое стекло иномарки кинули. Хорошо лег, плашмя. И рукавами обхватил. Иномарка так тормознула, что задние колеса от асфальта оторвались.

Оказалось, это американский консул ехал. Когда им на ветровое стекло такое прилетело, чуть от испуга не помер — думал, человека сбили. Потом его расфуфыренный водитель двумя пальчиками ватник стянул… А сквозь стекло по-прежнему не видно ни хрена: ну, мазут с грязью от ватника-то остался… Ровным слоем.

Опять скандал, на этот раз — дипломатический, опять Бульба извинялся.

— А Бульба — это кто?

— Директор музея тогда был. Полковник Бульба. Хороший мужик, но что-то ему не везло.

— А что с ним еще такого случилось?

— Собака ему живот погрызла. Причем он сам же настоял, чтоб собаками усилили охрану Артмузея. Тож инцидент был из ряда вон…

— Да рассказывайте, не тяните!

— Так и не тяну. Он как пришел — так и понеслось. Идет по коридору, а там сотрудницы перед фотографом рассаживаются — групповой снимок делать. И его позвали. Он в цветник этот залез, а в Артмузее женщин много: в художественном отделе, экскурсоводы, бухгалтера, причем и молодые — их всех сфотографировали.

Через пару дней — Восьмое марта. В коридоре — стенгазета на эту тему. В центре тот самый снимок с подписью: «Наши милые женщины». И полковник в цветнике улыбается…

Так как-то и шло. Вроде и пустячки, а неприятно.

А потом двое сукиных детей — шпана лет по 12 — спрятались в экспозиции, дождались окончания работы музея, дождались прохождения патруля и, побив витрины, потырили кучу всего: автомат немецкий, несколько пистолетов, гранаты (холощеные, но с виду-то не скажешь), награды разные — и по веревке из окна третьего этажа спустились в парк.

Добрались до «Горьковской», а в метро их и повязали — как раз в тот день начал действовать «комендантский час для детей» — Романов распорядился, что после 22 часов дети без взрослых должны задерживаться милицией и доставляться в отделения.

Везли их в грузовичке-фургончике — ну вот, в «Операции Ы» как раз в таком Феде на стройку обед с сиреной везут — вместе с какими-то пьянющими синяками. Мальцы перепугались, и пока синяки дрыхли, им засунули в карманы гранаты, пистолеты, а автомат и остальное высыпали под лавку.

Приехали. Открыли менты дверь, говорят: выходите. Дети эти чертовы выпорхнули, а синяки проснулися, стали вылезать, да и упал первый-то. И граната покатилась.

Менты аж подпрыгнули: брали ханурика пьяного, а у него и граната, оказывается! Заломали ему руки — пистолет в кармане! Тогда террористов и в помине не было — ну, разве что в Москве дашнаки пару взрывов состряпали. Да и как-то это не прошумело. Другого синяка шмонать — еще пистолет! О, банду взяли! «Черная кошка»!

А в фургончике — автомат, еще пистолеты, ордена на полу. В общем — атас! Потом разобрались.

Вот после этого Бульба и выпросил в придачу к милиционерам еще и сторожевых собак — чтоб унюхивали нарушителей. И первым под раздачу попал: засиделся в библиотеке, пошел к себе в кабинет — а тут как раз обход. Ну и покусали его… За живот…

Потом, правда, оказалось, что собак правильно ввели: постоянно кто-то прятался, благо есть куда. Но уже старались, чтоб собачки сами по себе не бегали — неровен час, опять директор в библиотеке засидится…

— А что, воровали все время? Даже тогда?

— Конечно! Наган Чапаева — раз пять тырили. Эсэсовский кинжал в пятом зале украли. Но тут нюанс: тогда все находили почему-то и возвращали.

При мне было — мужик из закрытой зоны старинную мортиру украл. Красивая такая, бронзовая. Маленькая — кило на сорок весом. А ее еще и отпидорасили до этого для съемки асидолом — сверкала, как золотая. Мужик взял лодку в прокате и по протоке заплыл. Того не учел, что хоть и октябрь был, а солнечный денек выдался. Вот по сиянию от мортиры его менты и засекли: подошли к берегу и смотрят, как он внизу веслами ворочает. Он ментов увидал — и хренак мортиру за борт. А она, начищенная, лежит на дне и сияет. Пришлось дураку лезть одетым в холодную воду, доставать — там глубина в метр где-то была.

Вот что мне непонятно: этот, на БТР который — он едет или помер? Мы ж сдохнем так тащиться, а оторваться — чревато, как бы не догнал из своей пулялки, — прерывает не лишенный интересности рассказ Семен Семеныч и внимательно смотрит в боковое зеркальце заднего обзора.

— Может, тормознем? Да я схожу, гляну. Я ему посоветовал зубы полоскать — видно, у него что-то не заладилось, — предлагаю я.

— Я бы лучше по радио запросил. Меньше риска: ну, сгрызет он рацию в крайнем случае — все не те потери. А то мы вон — крематорий проехали с колумбарием… Навевает осторожность… Саша, свяжись с Николаичем, а?

Саша, не кобенясь, берется бубнить в «Длинное Ухо». Сидим, ждем…

— Кстати, о крематории: кто знает, что в трудовой книжке у тех написано, кто непосредственно трупы жжет? — подкидываю я вопросец своим спутникам.

— Сжигатель жира? И мяса?

— Не, «оператор крем-цеха».

— Серьезно?

— Совершенно. Такой тортик-мастер, знаете…

— Во, жгут так жгут…

Рядом бахает пара выстрелов. Кто-то из наших — звук от ППС уже хорошо знаком.

Семен Семеныч смотрит в окно.

— Тетка какая-то загуляла — в ночнушке и босиком…

— Откуда, тут же поля сплошь?

— Поди, знай…

Неожиданно, громко взрыкнув движками, подъезжает БТР. Из люка высовывается измученная вспухшая морда.

— Эй, помощник смерти! Можно глотать, или надо сплевывать?

С трудом подавив рвущееся с губ: «Ты не девушка и не минет делаешь, чтоб такие вопросы задавать!» отвечаю сдержанно, как подобает врачу, говорящему с измученным пациентом:

— Разумеется, можно. Если кофе вкусный.

— Так я микробов наглотаюсь!

— Последние пару дней вы этим и так занимаетесь, так что ничего нового не проглотите. А пить вам надо побольше — интоксикация уменьшится. И полощите не горло, а именно зуб.

— Глумишься? Думаешь, я такой тупой?

— Нет, просто бывали пациенты, которые путали. (А про себя: «Ну да, именно тупой!»)

— Тогда поехали.

Двигаемся с места. Навстречу бойко катят старые знакомые — те самые грузовики. Мигают фарами, приветственно бибикают и рулят дальше. Видимо, у них это круглосуточная доставка, а в комплексе гипермаркетов сидят грузчики и стрелки…

— Быстро их, однако, разгрузили, — замечает Семен Семеныч.

— Так не вручную, наверное. Там погрузчиками. Тут погрузчиками.

— Скорее всего. И коробами же и нагружают. Ловкачи!

На развязке встречаемся с людьми из «Поиска» — эти, которые из Медвежьего стана. Стоят инкассаторский броневичок, УАЗ, пара джипов и автобус. Уже сразу замечаем черных — из наркоконтроля. Есть и МЧС-ники. Военные. Вооружены кто чем, но, в основном, серьезные дудки — ружей охотничьих не заметно. Серьезные-то серьезные, но очень уж разношерстные. Хотя таких раритетов, как наши ППС, ни у кого нет. Калаши разных видов и пистолеты-пулеметы, которые тоже похожи на калаш, но меньше «ксюх», и магазины неширокие.

Опять останавливаемся. Старая песня: нам доверяют жизни еще полутора десятков раненых и сопровождающих их лиц: парня в знакомой куртке МЧС, двух гражданских, капитана-связиста и пожилого мужика в камуфляже.

Опять же это все без каких-либо просьб — сугубо явочным порядком. Экипаж сопровождающего нас БТР ведет себя индифферентно, командир видно упился кофеем и вместо него торчит из люка голова того веснущатого паренька, который так неловко расстарался, бегая за чаем.

Николаич уже в этой небольшой толпе. Саша, рассказав все услышанное по рации, предлагает мне присоединиться с Николаичу — тот седой в камуфляже оказывается медсестрой. Так уж повелось, что медбратом называют обычно санитаров без специального медицинского образования, и парни, обучившиеся в медучилище, оказываются с несуразным названием профессии. То есть вроде как они медбратья, но, отрекомендовавшись так, тут же воспринимаются как санитары…

Подхожу. Здороваюсь. Мужик называет себя, представляюсь ему, жмем друг другу руки. Признается, что его отправили для проверки — не загребут ли кронштадтские всех медиков к себе. Если не загребают — тогда можно работать, хотя у них тут медиков кот наплакал.

Спрашиваю: а как же он будет семинар слушать и потом рассказывать своим коллегам? Усмехается и показывает портативный диктофон. Собирается записывать все подряд. Потом пусть слушают. Неплохо придумано. Раненых нам набрали полтора десятка: частью — сидячих, частью — лежачих, для чего в автобусе сняли половину сидений. Наборчик тот еще: падение с высоты, переломы, кишечная непроходимость и в том же духе. И огнестрел тоже есть — аж четверо, причем у всех — с повреждением костей…

Мда, с хорошим хвостом мы припремся в больницу…

Ну, да делать нечего.

С нами отправляются броневичок и автобус.

Катим дальше.

— Я одного понять не могу, — нарушает молчание Семен Семеныч.

— Чего?

— На фига сейчас ерундой заниматься: раненых, больных куча, а тут семинар, лекции… Ерунда какая-то!

— Вовсе нет. Самое время для обмена информацией. Если б еще и пораньше — лучше было бы. Медицина — это ж не математика. Тут все на опыте строится, а человек — существо сложное, поэтому подготовить врача, чтоб он все знал и все умел — невозможно. Отсюда куча специализаций. И сейчас, разумеется, — время медицины катастроф, полевой хирургии и полевой терапии. А это мало кто знает — в мирное-то время совсем не нужно было. Так что молодцы, что затеяли.

— А все равно — не понимаю.

— Ну, тогда — пример. Работала у нас в клинике молодая, красивая буфетчица. Не смейтесь, я понимаю, что обычно буфетчицы — низенькие и полные, а эта как раз наоборот. Очень красивая была — по всем статьям. Доброжелательная, общительная, но в моральном плане — скала.

Почему-то на работу она брала с собой своих сыновей. Вот ее старшенький и ухитрился, на кухне помогая, засунуть руку в новокупленную немецкую мясорубку. Немцы потом были в шоке: их агрегат был гарантирован от такого, но кисть, тем не менее, мальчишке смололо. От фирмы ему устроили поездку в Германию и протез сделали суперский: механика-электроника реагировала на сжатие остатков мышц, и пальцы протеза сжимались и разжимались, как настоящие. Одна беда: мальчик растет, значит, протез надо менять периодически.

Ну, вот как-то на эту тему мы с ней и общались — я-то по образованию педиатр, потом на взрослых перешел.

Немного позже узнал от нее, что муж страшно ревнивый, и потому ей приходилось детей на работу с собой по его настоянию таскать: он был уверен, что она не столько работает, сколько трахается с любовниками. Травму

...