научиться принимать неудачи — или свыкнуться с ними, воспринимая их как неизбежный и полезный побочный продукт наших усилий, направленных на то, чтобы пробовать, учиться и совершенствоваться.
Из первых глав мы узнали о трех основных направлениях светской этической мысли в западном мире за последние 2400 лет: Аристотелевой этике добродетели, консеквенциализме и деонтологии. Но в быту мы иногда сталкиваемся с вопросом о том, что сделать в привычной ситуации, не привлекая всеобъемлющую теорию морали, чтобы понять, как правильно. Мы хотим, чтобы кто-нибудь быстро ответил нам, что делать. Нам нужны правила, подобные тем, что предлагает Кант, но попроще. Мы хотим, чтобы кто-нибудь объяснил нам, например, стоит ли вернуть тележку супермаркета ко входу или оставить ее на парковке. Может ли кто-то просто дать нам совет, не прибегая к сложной универсальной максиме, основанной на чистом разуме, или многоуровневому утилитаристскому расчету гедона/долора?
Но я злюсь на Канта за то, что он не позволяет нам рассуждать. Это просто не очень… по-человечески. Аристотель же призывает нас искать добродетель более эмпирическим способом — по сути, методом проб и ошибок, — что кажется мне более гуманным. Такое чувство, что он доверяет нам и более терпимо относится к ошибкам, которые мы неизбежно совершим. Предписанные нам обязанности хороши в теории, но мне интересно, как бы чувствовал себя Кант, если бы он прятался на нашем чердаке, а вежливый убийца пришел за ним. Может, он надеялся, что мы проигнорировали его труды и больше читали Аристотеля? (Хотя, наверное, он был так уверен в своей правоте, что предпочел бы умереть, лишь бы мы следовали категорическому императиву.)
например, когда мы убиваем кого-то в целях самообороны, мы намереваемся только спасти свою невинную жизнь, а в результате погибает кто-то другой. Если мы дернем за рычаг, чтобы намеренно сбить парня… это не очень хорошо. Но если парень оказался сбит, потому что у нас было намерение спасти жизни пятерых, мы вне подозрений. Все это кажется разглагольствованием или, что еще хуже, лазейкой, но поскольку намерения — всё, что важно для Канта, то, дернув за рычаг, мы одновременно сможем и рыбку съесть (спасти больше жизней), и вообще оказаться в дамках (не разочаровать Иммануила Канта).
Мы не должны намеренно стать причиной смерти невинного человека»[60], 64 (опять же, ее легко сделать более универсальной), и поскольку само наше действие — потянуть рычаг — приводит к смерти, может, не стоит этого делать? Если бы мы ничего не сделали, мы бы не были причиной гибели пяти человек. Причина — отказавшие тормоза вагонетки, так ведь? Хотя, возможно, в ту секунду, когда тормоза отказали, «случилось что-то, что стало причиной чего-то еще» — в центре внимания уже не тормоза, а мы, поскольку только мы можем повлиять на вагонетку. Это означает, что, «ничего не делая», на самом деле мы убиваем пятерых. Но погодите: дернув за рычаг, мы совершенно точно убьем другого парня, который не умер бы, если бы мы не дернули за рычаг. Это нормально?!
Так что Канту все равно, что вы (или я) думаете о мире. Он хочет исключить из уравнения чувства и сантименты. Это визитная карточка Канта: настойчивое утверждение, что мораль — то, к чему мы приходим, освободившись от субъективных чувств и суждений. Никаких аристотелевских проб и ошибок, никаких консеквенционалистских вымыслов о счастье/печали. Мы должны использовать свой рациональный мозг, только его, чтобы создавать рациональные правила, которые приводят к рациональным выводам о рациональных действиях. Согласны вы с этим или нет, но жесткая теория Канта, в основе которой лежит мозг, стала сенсацией в мире западной философии. Его монументальное влияние можно оценить только тогда, когда вы увидите, сколько современных философов работали с его исходным материалом. Он чем-то похож на Хичкока в кино или Run-D.M.C. в хип-хопе: он оказал огромное влияние на тех, кто пришел после него
Но строгая система Канта дает нам определенный комфорт. Поскольку «успех» с точки зрения морали приходит только из чувства долга следовать универсальной максиме, если в результате наших действий происходит что-то «плохое», то это не наша вина, мы-то вели себя хорошо! В этом смысле кантовская деонтология — полная противоположность утилитаризму[58]; до этого момента, хотя вся утилитаристская этика основывалась на максимизации счастья, Кант считал, что «счастье» не имеет значения.
Мы должны говорить правду только из чувства долга следовать универсальной максиме, которую мы сформулировали. Давать деньги на благотворительность, потому что, скажем, «печально видеть мир таким, какой он есть», может, и хорошо, но это действие не имеет моральной ценности. Она появляется, только если мы придерживаемся максимы — например, «если у нас есть возможность, нужно помогать тем, кому повезло меньше», — и можем представить, что все в мире следуют ей. Чтобы стать хорошими маленькими кантианцами, все наши действия должны быть мотивированы идеей «Действовать из чувства долга следовать универсальной максиме». И ни шагу в сторону, никаких исключений
