автордың кітабынан сөз тіркестері  Фронт

Лариса Рейснер

И к этому изображению теперь подбираются пачкуны и, обмакнув критическое помело в ведро дешевого идеализма, собираются что-то подкрашивать, затушевывать и обсахаривать!

К счастью, марксизм располагает великолепным набором оружия против всяких сахариновых идеалистов.

Их интеллигентским глазам, глазам романтиков и идеалистов, часто бывало больно смотреть, не мигая, в раскаленную топку, где в пламени ворочались побежденные классы, победитель душил побежденного и целые пласты старой, родной им культуры превращались в пепел. И все-таки они смотрели, не отворачивались и с величайшей правдивостью написали потрясающее, безобразное и ни с чем не сравнимое в своей красоте лицо революции.

Кроме художественной ценности, такие вещи, как «Виринея», «Правонарушители», «Конармия» и «Неделя»,

Ни один шаг не дался даром, ни одна ступенька. Кровью было заплачено за каждую иллюзию, вынесенную из прошлого, за каждый средневековый предрассудок, за каждую надежду на примирение старого и нового, Руси самодержавной, пьяной и нищей с Русью Советов.

Потому и изумительна история этих лет, потому и останется она в памяти трудящихся, как нечто небывалое и незабываемое, что русский мужик и рабочий шли в революцию, шаг за шагом выдирая свои ноги из вековой застарелой грязи. Они несли на себе – и с собой – целые куски, целые обломки старого своего мировоззрения, и только очень медленно, в ходе революции, на опыте гражданской войны, отрывая их от себя.

центральный пункт всей «атаки» направлен – опять-таки с намекиванием на якобы стоящий за спиной нашего критика марксистский авторитет – против натурализма в нашей молодой послереволюционной литературе.

Нам казалось, что сила таких писателей, как Сейфуллина, в том, что они бесстрашными глазами умели видеть мрак, ужас, жестокость и мерзость старой, дореволюционной деревни, во всем своем старом рубище перешагнувшей в новую эпоху, и то великое и революционное, что поднялось из этого мрака и мерзости по зову революции.

Кто смеет утверждать, что крестьянство, а отчасти и пролетариат вступили в революцию, вступили в Гражданскую войну такими же сознательными, политически зрячими и организованными, как, например, в ленинский набор или в великую борьбу за восстановление нашей промышленности, тот лжет и хочет лишить революцию ее заслуги

литература, и особенно литература пролетарская, в пеленках. И всякая попытка вести ее против натурализма, в сторону заслащенной, подмалеванной, бесконечно лживой мещанской идеализации должна быть отбита самым решительным образом.

У Сейфуллиной, видите ли, деревня изображена недостаточно просвещенной, трезвой, культурной и хорошенькой. Гражданская война у нее не причесана и не умыта, а так, как в восемнадцатом году, в растерзанном виде, с кровью, размазанной по лицу. Фи, какие ужасы! Виринее живот вытоптали, бабы кого-то там головой засунули в снег, мужики напились и набезобразничали. Разве это деревня, разве это революция, разве так умирают порядочные, настоящие, правоверные, чистенькие и аккуратные герои? Зачем искаженные лица, крики, стоны, жестокости? Убрать, посыпать песочком, притушить, припудрить. Деревня, только что вышедшая из крепостничества, только что разбуженная первыми раскатами революции, это нечто абсолютно однородное. Что ни мужик, то бедняк революционер, член партии, подписчик «Правды», рабкор, член общества трезвости. Никаких расслоений, никакой классовой борьбы, ни кулака, ни середняка, ни бедного крестьянина, который по невежеству и темноте горой стоит за веру и царя. Ленину, очевидно, приснилась деревня, разделенная острейшими социальными противоречиями, деревня, которая есть и будет еще очень долгое время очагом жестокой классовой борьбы.

Революция в изображении Сейфуллиной «состоит из веселых… но чаще всего, что гораздо хуже, из скверных анекдотов»; под кистью писательницы «деревня приобретает черты хаоса, и в этом хаосе действуют единицы… цепь случайных, внутренне неоправданных событий…»