ВАтиканские рассказы
Я не хотел писать стихи,
Хотел писать я прозу
Но за какие-то грехи
Сидит во мне заноза.
И я пишу себе назло
Рифмованные строчки
И все надеюсь, что перо
Само поставит точку.
Ну а перо строчит, строчит;
Душа пыхтит в волненьи,
А вдохновение молчит
И смотрит с сожаленьем.
Скиталец
Первый раз он рискнул вылезти на свет при Нармере. Он построил крестьянам шадув и научил делать плотины для сбора ила. Крестьяне надели на него костяные колодки и оставили стоять под палящим солнцем. Жара была ему нипочем, он явился из мест, где было куда теплее. Тогда они принялись кидать в него камни и стегать ремнями из бегемотовой кожи, а их дети придумывали ему разные обидные прозвища и залепляли глаза тем самым илом, который он отнял для них у Великой реки. Потом его отвели к фараону. Фараонова дочка просила оставить ей забавную игрушку, но Нармер был крут нравом и скормил чужака придворному крокодилу.
Второй раз он объявился в Риме: разогнал слонов Ганнибала, выкупил полсотни рабов и научил Фабия азам ратного дела. Фабий приказал высечь нечисть розгами, а затем гнать поганой метлой из Вечного города.
Тогда он направился в Брешию, но по дороге был схвачен италиками и продан с торгов. У италиков его отбили галлы, и некоторое время он прослужил шутом верховному вождю, пока тот не распорядился принести чужестранца в жертву одному из диких галльских богов.
В третий раз история оказалась совсем недолгой: его, как назло, угораздило попасться на глаза иезуиту. Он прошел через жаровню, дыбу и испанские сапоги и был сожжен на центральной площади при большом скоплении народа.
* * *
Он вышел из метро, имея при себе выправленный в наилучшем виде паспорт, шесть тысячерублевых банкнот, спортивную шапку и часы-хронограф, отсчитывающие время от сотворения мира. От него, как и прежде, слегка пахло серой.
В переходе он подал нищему, от неожиданности тот смачно выругался и перекрестился. Подвыпившие фанаты заставили кричать «Зенит-чемпион», он удивился, но их было много, и у него не было причин отказаться. Они ткнули его носом в снег и пошли своей дорогой, а он отряхнулся, и затрусил своей. Слепая бабка завизжала, когда он стал помогать ей нести сумку. Подошли двое в форме, изъяли сумку как вещдок и отвезли его в отделение. Там ему выщипали бороду и отпилили рожки, но документы были в порядке, и на следующий день он вышел из обезьянника, без денег и часов, но с шапкой и множеством синяков. Затем его поймали бомжи, обозвали обезьяной и заставили плясать чечетку. Когда он устал, они забрали сапоги и паспорт, и ушли, оставив его на пустыре.
Он помог дворнику убирать снег, и тот на радостях поделился с ним обедом. Управдом выругал обоих и обещал переломать копыта, если они не справятся до утра. У дворника копыт не было, поэтому он ушел спать, оставив напарника на тротуаре. Здесь его снова замели, и на этот раз били всерьез, сначала за прописку, потом за хвост с кисточкой, а затем просто так, для души.
В камере он научил карманников карточным фокусам, но проиграл им пальто и шапочку с надписью Adidas. По дороге в изолятор он увидел попутчика в рваной рубахе и отдал ему свою. За это его посадили в карцер и держали там неделю, пока не загноились спиленные рожки. Тюремный врач прописал ему аспирин и клизму и попросил никогда больше не приводить это страшилище к нему на прием.
Свои штаны — последнее достояние — он завещал капеллану, но тот все равно отказался отпевать, и только отчаянно замахал кадилом. Хоронить было не на что, и вечером двое помоложе вывезли труп в дальний перелесок и закопали под большой березой.
Тогда он вознесся туда, откуда пришел, и сказал, что мир не изменился.
Сафари
Кругом бурлила жизнь: хлопали петарды, открывали банки со шпротами, крошили в оливье колбасу. Город сосредоточенно гудел, готовясь взорваться боем курантов, пробками шампанского, тостами и песней о главном. Все это было не для них. Им не полагалось ни петард, ни шпрот, ни вина. Им полагалось ждать.
Они страдали. Изнывали от тоски, вселенской муки непричастности к готовящемуся вокруг празднику. Мучались бездельем — дежурная смена в новогоднюю ночь. Несчастные страдальцы, узники жребия и произвола начальства, назначившего для тоскливого ночного бдения именно их и никого другого.
Больше всего угнетала бессмысленность. Сережа, водитель, к праздникам ушел в запой, забрав с собой ключи, талоны на бензин и, как водится, кое-что из запчастей. Все это, даже ключи, при желании можно было восполнить, но Сережа, как назло, был не простым алкоголиком, а материально ответственным лицом. Ни один сотрудник, если он не идиот, не тронется с места без материально ответственного лица, а идиоты в конторе давно перевелись.
Снаружи моросил занудный питерский дождь, задувало, потому они сидели втроем в тесной дежурке и ждали, пока позвонит какой-нибудь бедняга, у которого так невовремя потекло горячее водоснабжение или прорвало фановую трубу. Ждали, чтобы задорно и от души поздравить его с Новым годом, надавать тысячу полезных советов, всласть посочувствовать и посокрушаться. Но никто не звонил.
— Тоска-то какая… — протянула Анечка, в сотый раз подкрашивая губы.
Старый слесарь пожал плечами. За тридцать лет работы он знал много разновидностей тоски.
— Не, ну надо что-то делать…
Леонид Кузьмич нахмурился. Анечка ему нравилась. Она вообще нравилась пожилым мужчинам, а начальник управления был готов жениться на ней хоть послезавтра: на завтра у него было назначено совещание.
Самой Анечке Леонид Кузьмич не нравился. Ее интересовал Виктор: молодой, плечистый, с кудряшками. Увы, ни губная помада, ни тушь, ни лак для ногтей на Витю не действовали: он был целиком поглощен новым айпадом, привезенным по спецзаказу из Мюнхена, и потому сыпавшим непонятностями типа Zuruck и Schnelle. Временами Анечке казалось, что если бы не этот айпад, ее жизнь сложилась бы совсем по-другому, и тогда ей страстно хотелось утопить ненавистный гаджет поближе к станции аэрации.
— Дурацкая работа. На предыдущей хоть корпоративы устраивали, — она облизнулась.
— Да, так себе, — привычно делясь житейской мудростью подтвердил Леонид Кузьмич.- Но она же везде такая. И никуда от нее не денешься, разве только на пенсию выйти, или профессию поменять.
— И поменяю! Вот прямо после праздников. В бухгалтеры пойду, или в повара…
Фраза эта назначалась Витечке и призвана была доказать, что, случись у него, паче чаяния, размолвка с айпадом… Леонид Кузьмич понял, что надо что-то предпринимать.
— Как насчет сафари? — спросил он.
Анечка вздрогнула.
— Тут недалеко. Немного утомительно, но развлекает.
— Звучит интересно…
— А как же телефон? — поинтересовался Витя. Он был молод и со скепсисом смотрел на стариковские развлечения.
Решительным движением Леонид Кузьмич потянул на себя штепсель:
— Сломался.
* * *
За третьим поворотом Леонид Кузьмич остановился, подцепил пешней неприметный люк и галантным жестом предложил Анечке руку.
— Вниз?
Анечка вздрогнула, но отступать было поздно.
Колодец оказался необычно длинным, они и не думали, что здесь может бы
