автордың кітабын онлайн тегін оқу Убей-городок. Ошибка комиссара
Владимир Зингер, Евгений Шалашов
Убей-городок
© Владимир Зингер, 2025
© Евгений Шалашов, 2025
© ООО «Издательство АСТ», 2025
* * *
Проклятье слепого мастера
(вместо пролога)
Году так в 1974-м, еще во время срочной службы на южной границе, слышал я одну историю. И поведал ее наш старшина, прослуживший в тех краях лет тридцать, не меньше, и знавший таких баек видимо-невидимо. Вот она.
Было это в конце двадцатых годов в Туркестане. Гулял в тех краях Джунаид-хан со своим войском. Да и то, как гулял? Заправлял всеми делами, казнил и миловал. Как говорится, царь и бог и воинский начальник. И войско у него изрядное было. Да еще англичане старательно Джунаид-хану помогали. Считай, при каждом курбаши[1] советник из Британии ошивался. А может, и не советник, а надсмотрщик – кто знает? Только зря все это было: наши бойцы того и гляди войско басмаческое окончательно разгромят, да и самого хана в плен возьмут.
Решил он тогда со своими джигитами в Иран податься, пока не поздно. А богатство свое немалое придумал на две части поделить и большую часть здесь схоронить. Вернуться рассчитывал, а в этом случае капитал очень бы пригодился.
Вот и приглашает он одного из своих курбаши – Ашир-бека, к которому сильное доверие и благосклонность имел, – и поручает тому скрытно подыскать место для схрона, такое, чтобы и надежно, и ориентиры были нерушимые. Ашир-бек сделал все как надо и в нужное время тайно перевез сокровища в схрон. Доложил господину, что дело сделано, и на место сопроводил – убедиться. Все тайно, никого больше в это дело не посвящая.
И прямо на месте преподносит Ашир-бек своему господину с поклоном некий предмет – небольшой по размеру, весь в каменьях блестючих да с инкрустацией. Шкатулка не шкатулка, ларец не ларец, уж больно мал. Джунаид-хан спрашивает у курбаши: что, мол, это такое? А тот ему: о великий, изволь открыть эту штуковину, сам увидишь. Хан открывает шкатулку и видит, что обе внутренние поверхности отделаны золотыми пластинами с изящным узором, и чудится ему в этом узоре что-то знакомое. Ашир-бек объясняет, что схема здесь в узорах замаскирована, где сокровища спрятаны. И точно: присмотрелся Джунаид-хан и понял, как эту схему к местности приспособить надо. И все понятно станет.
«Кто же такую работу выполнил так быстро и так мастерски?» – поинтересовался хан. Курбаши сообщает, что верный слуга его, мастер на все руки: и медник, и чеканщик, и ювелир. Какую угодно работу подобного свойства выполнить может. Ничего на это не сказал Джунаид-хан.
Вернулись они в лагерь. А как вернулись, Джунаид-хан и спрашивает у курбаши: «Ты ведь убил своего слугу?» Ашир-бек ему в ответ: «Не могу такого сделать, не гневайся, о великий! Он со мной всю жизнь рядом, как себя помню. Не раз от смерти спасал».
«Ну, раз не можешь, значит, не можешь», – говорит хан и велит кликнуть этого слугу. А когда того приводят, и говорит ему: «Сильно ты меня порадовал, старик, своей работой, и за это я тебе милость великую явлю – не убью тебя. Но глаза твои заберу. Чтобы не мог ты никому тайну тайную раскрыть по слабости или из корысти».
По приказу Джунаид-хана тут же сразу и выжгли старику глаза, чтобы сокровища ханские найти не мог. А сам Джунаид-хан обернулся к своему верному курбаши с вопросом: доволен ли тот милосердием своего господина? И верный курбаши упал господину в ноги, благодарил его и клялся в вечной преданности.
Тем бы дело и закончилось, но молва людская дальше так повествует. В ночь перед тем как двинуться ханскому войску в путь, снится будто бы Джунаид-хану сон. Видит он того старика, и он вроде слепой, но на Джунаида смотрит прямо и говорит ему: «Вот ты мои глаза забрал, но я и без них все вижу. А ты теперь и с глазами будешь как слепой».
Кинулись поутру искать старого мастера, да так и не нашли. Курбаши здесь, на месте, клянется, что ничего не знает. Только Джунаиду этого мало. Скачет он на то место, где клад спрятан. Видит, что вот оно, а никак определиться не может, где же непосредственно схрон. И так повернется, и этак – все не то.
Возвращается он тогда за подаренным ларчиком, чтобы, значит, с его помощью место определить. Только ларчика-то и нету нигде. А тут как раз наши войска в наступление пошли – драпать надо. Так и сбежал Джунаид-хан со своим воинством в Иран. Потом еще дважды делал набеги сюда и силы собирал приличные – до двух тысяч сабель, да только все без толку: и власть не вернул, и сокровища свои кровавые, проклятые не нашел. Так и сгинул где-то в Иране. А ларчик, искусно выполненный, будто бы и до сих пор ходит по рукам и приносит несчастье новым владельцам.
Вот такая история. Что в ней правда, что вымысел и зачем я ее вспомнил – этого я и сам поначалу не знал. Но потом произошли некоторые события, и оказалось, что невозможное возможно. И пусть Череповец лежит далеко от той южной границы, ни беков, ни курбаши у нас отродясь не водилось, но имелись и собственные легенды, и собственные клады. И если в той, прошлой, жизни никаких сокровищ мне отыскать не удалось, то теперь, после моего возвращения в 1970‐е годы, судьба распорядилась так, что мне довелось принять участие в поиске настоящего клада.
Глава первая
Да здравствует Первое мая!
Уличные динамики стараются изо всех сил, создают праздничное настроение. И я отмечаю про себя, что это у них получается.
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.
Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах сильней.
С добрым утром, милый город,
Сердце Родины моей!
У меня, отвыкшего от первомайских демонстраций, без всяких на то усилий временами рот расплывается в улыбке. Хорошо, черт возьми! Мир, труд, май! Народ в колоннах веселый. Странное занятие – пройти строем перед трибуной с местным начальством – ему, этому народу, похоже, странным и не кажется. Они, скорей всего, об этом и не думают. Просто так принято. Зато можно повстречаться с теми, кого давно не видел, бестолково покричать другу другу издалека что-нибудь неразборчивое. А потом, если звезды сойдутся, мужикам удастся и раздавить где-нибудь в укромном месте «мерзавчика». Сегодня – можно. Правда, это только если среди них найдется предусмотрительный товарищ и прихватит, что надо, с собой: сегодня до двух часов дня спиртное не продают.
Важное начальство время от времени покидают свои трибунные места и по одному ненадолго спускаются вниз. Что у них там в тени трибуны происходит, никому не известно, но возвращаются они подобревшими и как бы слегка пожевывающими губами.
«Да здравствует нерушимый блок коммунистов и беспартийных! Ура, товарищи!» – стараются динамики. Народ вторит им радостными возгласами, не особо вдумываясь в услышанное, начальство благодушно посылает воздушные пассы проходящим колоннам. С недавних пор, когда город оказался разделен на два района, Индустриальный и Первомайский, число принимающих парад изрядно увеличилось. В каждом районе свой исполком, свой райком партии, а трибуна одна.
Сегодня нас много. Нас много на каждом километре (кажется, так говорилось в одном болгарском телевизионном боевике) и даже на каждой стометровке. Мы все в форме, даже те, кто ее обычно не носит и носить не очень умеет. Я – умею. Все подогнано как надо. Стрелки на брюках – того и гляди порежешься. Ботинки сверкают. И две звездочки на погоне смотрятся гораздо красивее, чем одна, которая на фоне красного просвета была почти незаметна.
Вот уже два месяца, как я лейтенант. Кажется, что все прохожие с уважением посматривают на мои звездочки, понимая, что стать лейтенантом милиции в двадцать два года – это вам не фунт изюма. А когда мне еще теперь ходить в форме? Вон только на самые важные мероприятия и на демонстрации.
Поди ж ты, в моей прошлой-будущей жизни каких только погон на плечах не бывало, но я все равно рад этим маленьким звездочкам. Что это? Молодое тело влияет на мои нынешние эмоции, не желая довольствоваться химерами из будущего? Думаю об этом все меньше и меньше – просто живу.
Я стою в оцеплении на улице Ленина у двадцатой школы, на дальних подступах к площади Металлургов. Люди в проходящих мимо колоннах то маются в ожидании начала движения, то бегут бегом, догоняя впереди идущих. Обычное дело – закон движения растянутых в пространстве масс. Мамаши подгоняют уставших малышей, которым давно уже все надоело. Но из колонны – нельзя. Почему нельзя – одному богу известно. У нас приказ (не от бога, конечно, от начальства) – ни в колонну, ни из колонны. Мы его, понятное дело, нарушаем. Видим благодарные глаза матери, которая быстренько тащит ребенка в ближайший закуток, чтобы тот сделал свое «маленькое дело». Как просто заслужить благодарность – надо для начала что-нибудь запретить.
Какая-то девчонка лет двадцати из проходящей мимо нас колонны коксохимиков тоненько вопит:
– Да здравствует советская милиция! Ура-а-а!
Ее поддерживают, и вот уже вся колонна кричит и машет нам руками. Девчонка весело смотрит прямо на меня. Или мне это кажется? Вот и мой сосед справа тоже улыбается ей и втягивает живот, распрямляет спину.
Что-то я не припомню, чтобы в двадцать первом веке не по принуждению или сценарию, а вот так, от широты души, от хорошей погоды, да хотя бы и просто так кто-нибудь крикнул при большом скоплении народа: «Да здравствует российская полиция!» А если кто-то и крикнет, так ведь окружающие не поймут, а то и побить могут.
Ближайшая к нам улица Вологодская плотно перекрыта автобусами так, что и мышь не проскочит, не то что какой-нибудь диверсант. Слова «террорист» беспечное советское общество пока еще не знает. Да и не нужны никакому злодею наши местные лидеры.
Мне вспоминается еще не случившееся лето восемьдесят третьего года, приезд Гейдара Алиева, первого заместителя Председателя Совета Министров СССР на тот момент. Мы тогда чуть металлургический комбинат не остановили в стремлении оцепить и перекрыть все, что только можно и что нельзя. Причем напрасно. Той дорогой, где мы остановили все БелАЗы, занятые в непрерывном производственном цикле, наш гость так и не воспользовался.
Но «злодейство» все-таки случилось. В другом конце города. Какая-то тетка сумела-таки прорваться к высокому гостю и передать ему свою челобитную. Это ЧП потом долго еще было предметом разбирательства недостатков в службе: как допустили, чтобы случайный человек – и вот так запросто к руководителю правительства выскочил? А если вдруг что? Короче, да здравствует нерушимый блок, ну и все такое.
Кто-то заметил (вернее, заметит спустя много лет, в моей реальности), что демонстрации трудящихся в СССР напоминают карнавалы в Латинской Америке. Вполне возможно, но наши демонстрации все равно круче. Тамошняя полиция порой прикладывает неимоверные усилия, чтобы устранять некоторые беспорядки, случающиеся в буржуазной действительности. Нет, у нас все не так. Роль милиции на демонстрации – демонстрировать. Присутствие, спокойствие, защиту, непоколебимость. Мы здесь. Мы с вами. Все будет хорошо. Сюда нельзя. Туда – тоже. На глазах у советских граждан никакого применения силы, особенно сегодня. Для такого дела найдутся незаметные люди в неброской одежде.
Так что вместе с другими сотрудниками я демонстрирую то, что положено. Занятие несложное, и я углубляюсь в воспоминания.
За последние полгода произошло много всего. Причем, что-то соответствовало моим воспоминаниям, что-то – нет. Я уже давно понял, что моя жизнь не будет представлять собой дежавю, где мне доведется знать все наперед. Во всяком случае, играть в тотализатор, доведись такому быть в наше постное время, я бы теперь не рискнул – можно и лопухнуться. Видимо, нашим демиургам достаточно, чтобы генеральная линия бытия была нерушима, а мелочные отступления их не интересуют.
Более того, я заметил, что начинаю забывать кое-что из будущих событий, которые, казалось, знаю очень хорошо. И спросить ведь не у кого. Хорошо обычным людям: подзабыл что-то из прошлого – всегда найдется у кого спросить. И помогут, и подскажут. А задай я вопрос: вы не помните, какое кино на следующий Новый год по телевизору покажут? Брр, даже думать о последствиях неохота.
О прошедшей зиме главное впечатление – холодина. Совсем не то что будущие зимы, лет этак через сорок, с их слякотью. В борьбе с морозами меня спасал казенный тулупчик, а точнее черный форменный полушубок с блестящими пуговицами и сизым воротником. Такую привилегию имели только участковые инспекторы, чем вызывали жгучую зависть и сомнение в справедливости у представителей других служб. Наиболее отчаянные были даже готовы перейти на должность участкового, лишь бы добиться обладания таким богатством. Но службу сменить только формально: получил полушубок – и переводите меня назад.
К слову, в наступивших морозах был и свой плюс, потому что резко снизилась активность преступного элемента. Даже карманники, орудующие в автобусах и трамваях, умерили пыл. Да что карманники! По всему было похоже, что и залетный контингент из Ленинграда и Ярославля не торопился покидать теплые норки и ехать на «заработки». Не все, разумеется, было благостно, но все-таки не так, как обычно. Вот участковым работы прибавилось, потому что увеличилось количество бытовых правонарушений.
Так что все шло своим чередом. Наш с Евгением Митрофановым «крестник» Рыбаков сел хорошо и надолго. Разумеется, не все в этом деле ясно. Например, отчего он убил скромную учительницу? Нам он бурчал, мол, в приступе ревности, в состоянии аффекта, а уж что говорил потом следователю, неизвестно. Понятно, что истину мы никогда не узнаем, потому что слова подозреваемого всего лишь слова.
Митрофанову за раскрытие серии краж и убийства отсыпали плюшек. Джексон теперь не просто инспектор уголовного розыска, а старший инспектор, а на наш профессиональный праздник он еще и знак «Отличника советской милиции» получил. Откровенно-то говоря, я тоже надеялся – а вдруг? – что мне на грудь упадет награда, хотя и знал, что мало еще послужил для этого. Даже почетная грамота с чеканным профилем Владимира Ильича и премия в тридцать рублей, что я получил, уже много.
Эх, сколько таких грамот я накопил в прошлой жизни! Не то три килограмма, не то целых пять. Как-то хотел выбросить, но рука не поднялась. Да и не выбрасывать надо, а сжечь. Если выберусь в свою настоящую реальность, то так и сделаю. Место в музее или в архиве для меня никто не приготовит, а перебирать грамотки и вздыхать – мол, были и мы рысаками, – у меня нет обыкновения.
И звание лейтенанта мне никто досрочно не дал: не в практике у нас такое поощрение. На бумаге – пожалуйста, а в жизни – шиш. Задержать присвоение – это сколько угодно, а вот раньше срока – ни-ни.
Неформальную процедуру инициации в новом звании пришлось пройти по полному профилю. Блин, я чуть не умер во время выуживания своих звезд из граненого стакана. И закос про больную печень, плохое здоровье и прочее не прошел. Ребята не дураки, знают, когда люди, получившие ножевое ранение, в чувство приходят. В моем случае прошло уже девять месяцев. Пришлось… А куда денешься, если за процессом обмывания следит собственное начальство?
Придя в себя на следующий день, в промежутках между приступами тошноты и головной боли понял: надо было оставаться в младших лейтенантах. Впрочем, по мере очищения организма от алкогольной скверны эта явно ошибочная мысль как-то незаметно растаяла, уступив место другой, более здравой: званий впереди еще много, так что учись пить правильно, потом пригодится.
А пока выпил всю воду, что нашлась в комнате, потом принялся пить чай. К счастью, за пивом не побежал, перемогся и так. Еще подумалось, что в следующий раз нужно обмывать звание так, чтобы процесс поправки организма приходился на рабочий день. А у меня, как на грех, похмелье выпало на собственный выходной. С одной стороны, отрадно, что мои муки никто не видел, а с другой – на выходной имелись свои собственные планы, пошедшие под хвост симпатичной зверюшке. Нет, погибать от похмелья надо на работе.
Но самым большим событием оказалась милицейская реорганизация. Череповец поделили на два района – Индустриальный и Первомайский. Новая структура города с двумя районами требовала двух райотделов. Наш Индустриальный РОВД поселился на первом этаже общежития на улице Ленина. Личный состав двух сливающихся отделений временно отодвинул борьбу с преступностью на второй план и погрузился в другую борьбу – за кабинеты, шкафы и сейфы, пишущие машинки и прочую казенную утварь.
Вновь назначенные начальники райотделов тут же вошли в состав соответствующих райсоветов депутатов трудящихся и нацепили на лацканы красно-синие значки. Зато я смог внести свое ноу-хау, почерпнутое из предыдущей жизни: если подложить под ножки сейфа какие-нибудь тряпки, то тащить его гораздо легче, нежели передвигать стальные чудовища на своих руках!
Начальником Индустриального РОВД назначили майора милиции Семенова, чему мы были очень рады. Николай Павлович – человек суровый, но свой. А вот подполковника Горюнова, как он ни хотел занять должность теперь уже начальника управления, а не отдела внутренних дел Череповецкого горисполкома и получить звезду полковника, отправили на пенсию. Официальная версия – медицинские противопоказания и предельный возраст пятьдесят пять лет, а вот что реально, о том только областное начальство ведает, потому что на должность начальника череповецкой милиции опять прислали «варяга». Почему опять? Так потому что и сам Горюнов был переведен к нам с Дальнего Востока, где отслужил двадцать с лишним лет.
Митрофанову предлагали перейти в Первомайский РОВД – дескать, и к дому поближе, и есть перспективы на выдвижение на должность замначальника, – но Джексон, почесав репу, взял да и отказался. Чем отбоярился от начальства, не знаю, а нам сказал, что супруга, которая работает в девятой школе, в двух шагах от дома, очень такой близости не рада. С одной стороны, вроде бы очень удобно. А вот с другой – куда ни выйдет, натыкается либо на ученика, либо на родителя своего ученика. Вот и Евгений решил, что пусть ему придется потратить на дорогу лишний часок, зато на глаза не станут попадаться знакомые хари, которых ему приходится то опрашивать, а то и допрашивать. А к Индустриальному РОВД, в которое превратились сразу два отделения, он уже привык. И он народ знает, и народ его. Немаловажное, кстати, обстоятельство, часто являющееся решающим в раскрытии преступлений.
Мне же пока никакие повышения не светили, но это и хорошо, тем более, что кадровики уже готовили на меня специальное «дело», как на потенциального слушателя Академии МВД. Не скажу, что очень сильно горел обретать знания – все, что мог узнать, узнал еще в прошлой жизни, – но вот диплом о высшем образовании был нужен. Есть у нас парочка человек, заполучившие звания старшего начсостава без диплома о высшем образовании, так они начинали службу давным-давно, когда и десятилетка за высокое достижение считалась.
Нет, диплом нужен. Не знаю, как сложится моя судьба в этой реальности, но пока есть время и возможность, надо учиться. Вполне возможно, что до больших звезд не дослужусь, зато с дипломом юриста можно податься хоть в судьи, хоть в адвокаты. Только что это я? Что за пессимизм и неверие в собственные силы? А где здоровые (и нездоровые) амбиции, крепко вбитые в сознание двадцать первым веком? Обязательно дослужусь.
Так что потихонечку готовлюсь к поступлению, а заодно обживаю новый кабинет, привыкаю вместе с коллегами к новому зданию.
В новоселье, конечно, есть свои плюсы и свои минусы. Неоспоримым плюсом расположения райотдела оказалось наличие общежитского буфета, в котором можно было за небольшие деньги отведать невкусных щей и котлет, выпить стакан такого же невкусного чая. Но в трудную минуту мы были рады и этому. А котлеты с хлебом хорошо шли для тайных посиделок, которые временами случались в недрах райотдела.
Однако наше новое местоположение сразу не понравилось жильцам соседнего дома. Если ребятам из общежития соседство с милицией не мешало никак, то соседи из обычной многоквартирной «хрущобы» требовали прекратить это безобразие и уехать куда-нибудь в другое место, от них подальше. Им не нравились пьяные крики наших клиентов, астматическое кашлянье разбитых движков наших машин, хлопанье дверей и прочая шумная суета по ночам.
Пока вспоминал о недавних – или уже очень далеких? – преобразованиях, демонстрация шла своим чередом. Сфокусировавшись на действительности, обнаружил, что мне опять машет рукой наша суровая кадровичка – вернее, целый начальник отдела кадров, стоящая на посту метрах в пятидесяти от меня. А если машет, то я должен выдвинуться на двадцать шагов вперед, чтобы наша цепь не выглядела прореженной.
Ага, выдвинулся, а кадровичка (капитан милиции, кстати), поправив головной убор, метнулась в ближайшие кусты. Нет, не для того, о чем вы подумали. Кадровичка – заядлая курильщица, причем сигаретам с фильтром она предпочитает пролетарский «Беломор»! Но если в своем собственном кабинете, где из-за табачного дыма не продохнуть, она сама себе хозяйка – даже подполковник Горюнов не рисковал делать ей замечания! – то на первомайской демонстрации, капитан милиции, стоящая на посту с беломориной в зубах, – непорядок.
Я снисходительно посмотрел на страдающее от никотинового голодания начальство. А ведь Минздрав-то предупреждал! Как хорошо, что я вовремя курить бросил!
Курбаши – командир отряда басмачей.
Глава вторая
Тебе труп нужен? Забирай
Дежурные сутки нормальные люди не любят. Вертишься как белка в колесе, что-то решаешь, а потом выясняется, что впопыхах принял неверное решение или вообще лучше было ничего не предпринимать. А тут еще следователь зудит, которому кажется, что я должен делать за него его собственную работу, а машина ломается в самый неподходящий момент.
Но хуже всего, если приходится отдуваться не за себя, а «за того парня». В данном случае – за Серегу Савина, который сегодня на дежурство выйти не смог. Хорошо, если он вообще приползет на работу, но лучше бы и не приползал. Наш непосредственный начальник – Николай Иванович, которого мы зовем «дядя Коля», хотя он ненамного и старше, – прикроет Серегу перед вышестоящим начальством, сообщив тому, что инспектор уголовного розыска Савин отпрашивался у него еще два дня назад, а со мной все согласовано. А мудрый майор Семенов, который прекрасно знает об истинных причинах неявки оного инспектора на дежурство, сделает вид, что поверил.
Но дело-то тут такое, вполне уважительное, потому что вчера Серега из простых лейтенантов стал целым старлеем! Но, как известно, повышение в звании не считается, пока звездочки не будут обмыты. А как явиться на службу, ежели пришлось выпить два граненых стакана да из каждого выловить зубами алюминиевую звездочку? Наверное, можно было замочить обе звездочки в один стакан, но капитан милиции (тот, который зам начальника отделения) сказал, что коли звездочек две, так и стаканов должно быть два!
Нет, теоретически старший лейтенант милиции Савин мог явиться на пересменок, но вот как он станет работать? Поэтому во время обмывки старшие товарищи решили, что Серегину смену отработает самый трезвый. А кто у нас самый трезвый? Вот-вот… Пить, что ли, начать, чтобы не быть самым трезвым? Но если начну, кого товарищи на амбразуру станут бросать?
Пересменок прошел буднично. За истекшие сутки на территории нашего отдела ничего сверхъестественного не случилось. ППС задержала пару хулиганов да раскрыла грабеж по горячим следам, вот и все. Административная мелочь вроде мелких хулиганов и оформленных по «пьяному указу» удостоилась только статистического упоминания. Титан, мой бывший наставник, а ныне сосед по кабинету, отработал свои сутки успешно: кого надо – опросил, что нужно – оформил, подлежащих задержанию – притащил и никаких хвостов мне не оставил. Можно начинать с чистого листа, так сказать.
Только разложил свои собственные бумаги, чтобы поработать в спокойной обстановке, как зазвонил телефон.
– Инспектор Воронцов. Слушаю вас.
– Воронцов, это хорошо, что ты слушаешь. Это оч-чень хорошо, Воронцов.
Я только вздохнул. Ну что за дурацкая привычка у дежурного Краснюка теребить чужую фамилию, жевать резину, вместо того чтобы сразу приступить к делу?
– Федор, так ты толком-то скажи: что случилось? – не выдержал я, хотя под ложечкой слегка засосало. Помнится, именно Краснюк мне звонил, чтобы я проверил сообщение о смерти своей поднадзорной. Неужели опять труп?
– Вот такое дело, Воронцов. Звоночек тут поступил странный, только не в дежурку, а Кустову, что в одной из квартир на Московском проспекте труп имеется. – Ох, Краснюк, да чтоб тебя лесом, да об асфальт! – Участковых, понятное дело, еще нет – рано, а поднимать из дома, так и до морковкина заговенья не управимся. Так что зайди вначале к Кустову, уточни обстоятельства. Может, он тебе что-то еще расскажет. А я пока машину вызову, она на заправку уехала. Съездишь на разведку, а там отзвонишься или приедешь и расскажешь. Ну да ты знаешь.
Ну да, ну да. Как всегда – оперативно-следственную группу собирать пока не с руки, проверить надо.
Олег Кустов – наш следователь. Странно, что у него появилась информация по какому-то трупу. Что ж, пойду выясню.
– Олег, что у тебя за труп? – сразу же задал я вопрос.
– Ну, труп-то не у меня, а на Московском проспекте, – педантично ответил Олег, поправляя очки.
– А если без сарказма?
– А если без сарказма, то все просто. Позвонили и сообщили, что на Московском проспекте, дом семьдесят два, квартира двадцать четыре, на балконе лежит труп женщины. Вот такое дело.
Как-то уж очень странно. Анонимный звонок в дежурную часть – вполне понятно, а звонок на телефон следователя – не очень.
– Олег, а звонок был именно анонимным?
С Кустовым у меня отношения неплохие. Работали с ним как-то. Олег – парень хороший, без закидонов, которые порой присущи интеллигенции.
– Олег, чисто для меня, без огласки, – пообещал я.
Следователь вздохнул, снова поправил очки.
– Алексей, если чисто для тебя, то скажу. Позвонил знакомый, но он очень не хочет, чтобы его фамилия засветилась. Я ему ничего не обещал, но сказал, что постараюсь. Если там все без криминала, так и ладно, отделается мой знакомый легким испугом. Но если все-таки мокруха, там уж как получится, я все понимаю. Возможно, придется его светить. Вернее, не его, а супругу.
– Не люблю я эти тайны мадридского двора, – хмыкнул я. – Тут свети, тут не свети. Это уж как пойдет. И вообще, мой книжный детективный опыт (я специально решил поприбедняться) подсказывает мне, что вот такие анонимы-инкогнито и оказываются обычно в числе самых первых подозреваемых. Так что никаких обещаний с моей стороны. Излагай, что там стряслось.
Олег махнул рукой и принялся за рассказ.
– В общем, есть у меня хороший знакомый – военный, капитан, в нашем училище преподает. Сам-то он парень отличный, но вот с женой не очень повезло – та и выпить любит, и погулять. А на развод подавать ему пока не с руки: в академию поступать будет. Позвонил он, сказал, что супруга трое суток дома не ночевала. Я ему объясняю: Андрей, дескать, мы тут не полиция нравов, в супружеские проблемы не встреваем. А он: супруга говорит, что три дня сидела в чужой квартире, потому что боялась хозяина. Дескать, у него на балконе покойник лежит, да еще и голый. Вернее, голая, потому что труп женский. Вот он и волнуется: мол, а что теперь делать? Вроде и жене веры мало, но и мимо ушей такую информацию пропускать нельзя. Вот хорошо, что мильтон есть знакомый, решил позвонить, посоветоваться. А я спрашиваю: жена может указать квартиру? А приятель: она и адрес знает, и фамилию хозяина. Андрюха теперь очень переживает, что жену на допросы будут таскать, а ему бы этого не хотелось: будет огласка. А если жена в чем-то замешана? Так ему академия может обломаться.
Кустов протянул мне листочек бумаги.
– Вот, возьми, я и адрес записал, и фамилию.
– А твой знакомый не врет? – с надеждой поинтересовался я. – Или жена ему втюхивает, чтобы измену простил?
Олег только плечами пожал. Врет ли неверная жена своему мужу, чтобы избежать взбучки, нет ли, а информацию проверить надо. И он правильно сделал, сообщив о звонке в дежурную часть. Но, скорее всего, звонок окажется пустышкой: история казалась не очень-то реальной. Гулящая бабенка не знала, что бы этакое соврать мужу, чтобы тот ее пожалел, вот и придумала. А в башку не взяла, что у супруга может оказаться знакомый в милиции.
– Если трупа там нет, то с тебя причитается за ложный вызов, – хмыкнул я. Подумав, добавил: – Купишь мне эскимо на палочке. А ты потом с приятеля его стоимость стребуешь.
Олег возражать не стал.
Я спустился вниз как раз в тот момент, когда к крыльцу тихонько подкрадывалась дежурная машина. Не иначе, Боря Сорок-кэмэ за рулем.
Когда подъезжали к нужному дому, подумал: если все нормально, Олегу я сам проставлюсь – куплю ему эскимо на палочке. Все-таки лучше иметь ложный вызов, чем глухую мокруху.
Позвонил в нужную квартиру и по обретенной еще в той жизни привычке сразу сместился в сторону от дверей: береженого Бог бережет. Запоздало подумал, что нехорошо это – на труп в одиночку выезжать, даже в такое постное советское время.
На удивление, звонок работал.
– Хтоу там? – донеслось из-за двери.
– Милиция, открываем, – строго сказал я.
– Милиция? А х… надо?
С этими словами дверь открылась, и на пороге я увидел хозяина квартиры. М-да… Я и сам не очень-то маленький, но тут дядька метра под два, косая сажень в плечах. Небрит с неделю, в трусах и в грязной майке. Дядька здоровый, но на убийцу он никак не походил.
Я вытащил свое служебное удостоверение, раскрыл его, показал. Вообще-то демонстрация удостоверения была лишней. В 1977 году было достаточно того, что ты облачен в форму блюстителя порядка, обычно вопросов не возникало. Это потом наступит тотальное недоверие, и, кстати, вполне обоснованно.
А пока передо мной покачивался здоровенный амбал, пребывающий, судя по всему, в таком тяжелом похмелье, что не мог сфокусировать свой взор ни на мне, ни на моем документе. А посему он сделал совершенно правильный вывод – поверил мне на слово.
– Милиция… – кивнул головой амбал и повторил свой вопрос, но уже без мата: – А че надо-то?
– Кульков Сергей Степанович? – на всякий случай уточнил я и улыбнулся: – Тут твои друзья пошутить решили, сказали, что ты труп на балконе хранишь.
М-да, не лучший ход. Вот он сейчас захлопнет дверь, и ситуация многократно усложнится. Оставалось надеяться только на посталкогольную тугодумость товарища и мою ногу, жертвенно поставленную на дверной порог.
– Труп? – наморщил лоб Кульков. Видимо, о чем-то задумался. Расправив морщинки, кивнул: – Ага. Лежит. Если тебе нужен, так забирай.
Мне стало смешно. Кто же такую глупость может сказать? Нет, определенно, жена этого препода из военного училища решила провести мужа. Но проверить все-таки надо.
Вошел в квартиру, осмотрелся. Квартира однокомнатная. Из мебели только диван да стол. А вокруг… Про мусор промолчу, но если сдать все пустые бутылки, то на вырученные деньги можно купить автомобиль. Нет, вру. Но велосипед точно.
В комнате трупов не видно, проверим балкон.
А там в непрозрачных пластиковых мешках из-под удобрения, вложенных один в другой, что-то лежит. И что это? Свиная туша, что ли?
Потыкав в это «что-то» папкой, я спросил:
– А у тебя тут что, мясо, что ли?
– Какое мясо? – вяло огрызнулся хозяин квартиры. – Ты же про труп спрашивал? Если тебе труп нужен, то забирай.
Я еще раз посмотрел на полиэтиленовые мешки с грузом. Идущий оттуда запах не оставлял сомнений относительно содержимого, однако я мужественно приподнял край мешка. Взору открылась часть обнаженного тела с серо-фиолетовыми разводами, принадлежащая, несомненно, женщине.
Я перевел взгляд на хозяина и загрустил. Дядька здоровый, а у меня даже наручников нет. Имеется, правда, веревочка, но что от нее толку, если такой верзила примется драться?
Слегка упавшим голосом я сказал:
– Что ж, собирайся.
– Куда собираться? – опять нахмурил лоб хозяин.
– Как это куда? В отделение поедем.
– В отделение? – переспросил Кульков. – А-а, в отделение. А че собираться-то? Че с собой брать?
У меня, что называется, отлегло от сердца. Драки с подозреваемым не будет. Зато я принялся старательно собирать дядьку. Под моим чутким руководством он влез в штаны, надел рубашку и куртку. Все делалось с огромным трудом, словно мужик был на тормозе. Так с похмелья все-таки, тяжело. Но он справился. С моей помощью отыскал себе смену чистого белья (удивительно, но в таком хлеву оно имелось!) и даже прихватил с собой мыльно-рыльные принадлежности. Да что там, я даже отыскал его военный билет.
По идее, я должен был сейчас сообщить дежурному, вызвать сюда опергруппу и прочее. Но куда я подозреваемого дену? Нет уж, отвезу его в отделение, а все остальное потом. И труп на балконе полежит еще какое-то время, не сбежит. Дверь в квартиру я запер, а ключ положил в карман. Вот, теперь можно отправляться в отделение. С третьего этажа мне пришлось вести гражданина едва ли не под руки.
Увидев, как я конвоирую здоровенного мужика, Федя Краснюк едва не вывалился из окошка.
– Это чего такое? – пролепетал он.
– А это потенциальный убивец, – отмахнулся я, усаживая дядьку на стул. – Сейчас мы с ним явку с повинной будем писать, а ты пока группу собирай и все прочее.
– Ага, соберу, – кивнул Федя. Потом, пристально присмотревшись к задержанному, покачал головой: – Только не помер бы он у меня тут.
– А что такое? – не враз понял я.
– Так мужик-то с похмелья загибается, неужели не видишь? – усмехнулся Краснюк.
А ведь и точно. Кульков и в самом деле страдал от похмелья. Как говорят медики, абстинентный синдром. Я ведь и сам это заметил, но как-то упустил из вида, что подобный случай, то есть смерть от похмелья, вполне возможен. Получается, все-таки нюх-то я потерял. А задержанный-то, вишь, весь бледный, а губы синие. Наверное, надо скорую вызвать. И впрямь, помрет он тут, а нас потом прокуратура затаскает: дескать, почему подозреваемые мрут от похмелья в дежурной части? А если у него какой-нибудь синяк еще на теле окажется, так и вовсе праздник для прокуратуры. Лучше и не думать о таком.
Федя метнулся куда-то вглубь дежурки, забулькал чем-то и явился к нам с кружкой.
– На-ко, тут пятьдесят грамм, – заботливо сказал дежурный, поднося кружку к губам задержанного. Кивнул мне: – Чего уставился? Помоги человеку.
Кульков вцепился в кружку, словно младенец в соску. Но руки у него так дрожали, что даже с моей помощью он с огромным трудом влил в себя живительную влагу. Выпил, захлопал глазами и буквально на глазах принялся оживать. Вон уже и губы стали краснеть, и на щеках румянец проступил.
Пока я занимался «реанимацией» задержанного, Краснюк уже звонил в морг и прокуратуру.
– А еще нальешь? – с надеждой посмотрел на меня задержанный.
Краснюк, отвлекаясь от разговора с прокурорским следователем, закричал:
– Больше нельзя! Пятьдесят грамм – норма. Теперь точно не помрешь.
Водки я ему больше не дал, да ее у меня и не было, зато притащил полную кружку воды. Испив живительной водопроводной влаги, Кульков еще больше подобрел и начал рассказывать, да так, что я только успевал записывать.
С его слов получалось, что, может, вчера, а может, и три дня назад (с датами у него, не говоря уже о днях недели, все сложно) к нему в гости пришла старая подруга. Разумеется, с бутылкой. А он уже и так пил вторую неделю. В отпуске человек, вот и отдыхал.
На каком-то этапе их культурного отдыха захотелось любви. Немного полюбили друг друга, еще выпили. А потом знакомой опять захотелось любви, но уже в другой позе и, скажем так, в другое отверстие. Но вот второй раз, да еще таким странным способом, у него уже не получилось. Может, и водка свою роль сыграла, а может, усталость. И знакомая, в некоторой досаде, сообщила, что есть у нее друг – горячий парень с Кавказа, у которого это получается отлично, и он по сравнению с тем джигитом – щенок.
Сказала так девушка и заснула. А он немного посидел, еще выпил, а потом его взяла обида. И за то, что оскорбила его мужскую честь, и за то, что предпочитает ему какого-то кавказца… И так эта обида взяла за глотку, что он взял да и задушил подругу. А та даже и не проснулась.
Посидел, погоревал, как же она так безвременно-то ушла, потом помянул ее как полагается и решил идти сдаваться. Но отвлек звонок в дверь. А там опять какие-то подруги, и опять с водкой: паленка-то неподалеку у цыган продается, только дорогу перейти. Решил погодить с милицией покамест – когда еще доведется так хорошо посидеть? Взял два полиэтиленовых пакета, засунул в них труп и вынес на балкон. Подруги не возражали.
Потом все гости куда-то потерялись, а тут как раз и вы подоспели, гражданин начальник.
Пока писал объяснение, брал с гражданина «явку с повинной» – мол, сам пришел и сдался, – собралась опергруппа. Тут и следователь прокуратуры, который рад-радешенек, что убийца уже в камере и теперь дело за малым, и судмедэксперт. А еще очень грустный Санька Барыкин, которого отправили вместо того участкового, который обслуживает дом семьдесят два по Московскому проспекту. Ему, бедолаге, теперь и машину искать, и суточников брать на погрузку и перевозку трупа в морг.
Формальности заняли часа четыре: пока проводили осмотр тела, квартиры, изымали одежду, которая принадлежала жертве. Удачно, что нашлась сумочка с документами, так что и имя убитой установили сразу. А все прочее – это уже забота следствия.
У меня были еще дела, но я забежал в магазин и купил эскимо на палочке. Зайдя в кабинет к Кустову, вручил ему проставу.
– Ага, уже слышал, ты убийство раскрыл, поздравляю, – вздохнул следователь и зашелестел оберткой. Откусив кусочек эскимо, спросил: – Ну что скажешь? Как там жена моего приятеля смотрится во всем этом деле?
– Да ты что? – удивился я. – Какая жена? Этот несчастный убивец ни одного имени не может вспомнить, кто у него за это время перебывал. Не буду же я ему такой подарок делать – фамилию ее называть. Ведь тогда ее одну он и запомнит и прокурорскому следователю назовет. Тогда уж ей участия в процессе никак не избежать будет. Так что твой друг пускай молится, чтобы все обошлось. От меня тут уже ничего не зависит.
Олег слушал меня, а я думал: «Ну ты же следователь, сам все понимать должен».
– Кстати, – продолжил я, – Кульков утверждает, что никого в квартире не удерживал силой, еще чего не хватало. Девки к нему сами приходят и остаются, кто сколько хочет. Ему не жалко.
На столе зазвонил телефон, но Кустов поднял трубку и сразу же положил, потом снова снял и оставил лежать на столе: пускай не мешают.
– Ты знаешь, я почему-то Кулькову верю. Мне его даже жалко, дурака. А где эту девку носило, пока она домой не вернулась, кто знает?
Я посмотрел на телефонную трубку, из которой обычно в таких случаях должен слышаться длинный гудок. Там была тишина. А вдруг какой-нибудь «товарищ майор» подслушивает? Олег проследил за моим взглядом и положил трубку на рычаги.
Зачем надо было городить огород с тем, как отмазать друга? Стой на своем: звонок о трупе был анонимный. Мало ли кто знает телефон следователя и почему решил так поступить. А почему аноним не пожелал представиться, так это у него и надо спрашивать. Поймайте и спросите.
Кажется, Олег понял меня без слов.
Глава третья
Оставь надежду…
«Мы любим людей за то добро, что для них сделали». Не помню, кому принадлежит эта парадоксальная, на первый взгляд, фраза. Кажется, дедушке Толстому. Он вообще за свою жизнь много парадоксального наговорил.
Разберемся. Логика подсказывает, что любить надо тех, кто сделал добро тебе. Однако не получается. К таким людям можно испытывать чувство благодарности, признательности, уважения, еще что-нибудь подобное. Но любить? Нет уж, увольте. Иногда даже хочется и подосадовать: ну вот, теперь я у него в должниках, а быть таковым, уверен, никому не нравится. Перелистайте свое прошлое и убедитесь сами. У староверов, говорят, вообще такой обычай: если тебя усадили за стол, угощают пищей, а ты знаешь, что не сможешь сделать ответный жест, то должен просто-напросто отказаться от еды. Что-то в этом есть. Сам терпеть не могу быть кому-то обязанным или ходить в должниках. Наверное, поэтому ни разу в жизни не брал в долг крупных сумм (рубль или трешка не в счет) или кредитов.
И наоборот, объект приложения толстовской заповеди оказывается осененным лучами этого самого, тобой сделанного, доброго дела. Как же не полюбить такого? И самооценку повышает: вот я какой! Наделал добра и не кичусь ни капельки, не кричу на площадях, не рассказываю собеседникам, крепко ухватив их за пуговицу, чтобы не уклонялись от выслушивания. Просто люблю его, этого негодяя, которому случайно сделал доброе дело. Как-то так.
К чему это я? Да к тому, что собрался совершить один поступок, но приведенный толстовский тезис мне немного мешал. Следователя Самсонова я не любил и любить не собирался. Просто я к нему хорошо относился, как к товарищу по службе, не более того, и надеялся уберечь от неприятности, случившейся с ним в первой версии моей жизни. А в первой версии Валерий сел. За взятку. Мерзкая статья, скажу я вам. Якобы взял пару бутылок коньяка по какому-то плевому уголовному делу.
Я твердо решил поговорить с Самсоновым. Но поговорить надо было так, чтобы он мне поверил. В этом и заключалась загвоздка. Казалось бы, нет ничего проще: предупреди человека, а дальше пусть сам думает. Но дело осложнялось тем, что я не помнил, когда это произойдет, а уж кто эти супостаты – тем более. Почему-то в памяти зацепилось, что дело было после переезда в новое здание райотдела. Если выступлю раньше времени, как он отреагирует? И что я ему скажу? Что есть оперативная информация о готовящейся подставе? Так Валерий сам когда-то работал в уголовке, его на мякине не проведешь. Начнет выдавливать из меня подробности, сказать-то мне и нечего. Но и прозевать момент было бы еще хуже.
День, на который я наметил разговор, начался с маленькой хохмы. Утренняя оперативка шла полным ходом, только что закончился селектор, раздавались последние пряники, люли и ценные указания. Мы с Валерием оказались в числе присутствующих, будучи участниками отдежурившей оперативной группы, готовившейся с чистой совестью идти отдыхать.
Привычный процесс прервался появлением замполита с каким-то свитком в руках. Федор Павлович с трудом протиснулся в заполненный до отказа кабинет начальника и тут же потребовал слова. Возмущенно произнеся: «Как вам это понравится, товарищи?», он развернул свиток.
«Оставь надежду, всяк сюда входящий» было начертано на длинной бумажной ленте с перфорированными краями. Лента сильно походила на бума
