Настоящее издание представляет собой электронную версию 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедшего в свет в 1928—1958 гг. Это уникальное академическое издание, самое полное собрание наследия Л. Н. Толстого, давно стало библиографической редкостью. В 2006 году музей-усадьба «Ясная Поляна» в сотрудничестве с Российской государственной библиотекой и при поддержке фонда Э. Меллона и координации Британского совета осуществили сканирование всех 90 томов издания. Однако для того чтобы пользоваться всеми преимуществами электронной версии (чтение на современных устройствах, возможность работы с текстом), предстояло еще распознать более 46 000 страниц. Для этого Государственный музей Л. Н. Толстого, музей-усадьба «Ясная Поляна» вместе с партнером – компанией ABBYY, открыли проект «Весь Толстой в один клик». На сайте readingtolstoy.ru к проекту присоединились более трех тысяч волонтеров, которые с помощью программы ABBYY FineReader распознавали текст и исправляли ошибки. Буквально за десять дней прошел первый этап сверки, еще за два месяца – второй. После третьего этапа корректуры тома и отдельные произведения публикуются в электронном виде на сайте tolstoy.ru.

В издании сохраняется орфография и пунктуация печатной версии 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого.

Руководитель проекта «Весь Толстой в один клик»

Фекла Толстая

Перепечатка разрешается безвозмездно.

ПИСЬМА
1887—1889

ПОДГОТОВКА ТЕКСТА И КОММЕНТАРИИ

В. С. МИШИНА

ПРЕДИСЛОВИЕ

Письма Л. Н. Толстого восьмидесятых годов составляют в Полном собрании сочинений два тома — шестьдесят третий (письма 1880—1886 гг.) и шестьдесят четвертый (письма 1887—1889 гг.)[1].

Вся многогранная деятельность Толстого — художника, мыслителя, публициста нашла отражение в его всеобъемлющей переписке. Письма, наряду с дневниками, дают ценнейший материал для характеристики литературных и общественных взглядов писателя.

Канун восьмидесятых годов ознаменовался смелым и решительным разрывом Толстого с идеологией дворянского класса. В письмах этого периода отражены новые идейные и творческие искания Толстого, коренной поворот в его оценке всех явлений жизни общества с позиций патриархального крестьянства. Как и в литературном наследии Толстого, в письмах красной нитью проходит суровая критика помещичье-буржуазного строя царской России, гневное обличение мирового капитализма, с его колониальным грабежом и национальным порабощением зависимых стран и народов, глубочайшие раздумья великого художника о роли и значении науки, искусства и литературы в жизни общества. Вместе с тем именно в эти годы со всей остротой обнаружились «кричащие противоречия» Толстого — художника, мыслителя и проповедника, в жизни и творчестве которого сочетались, с одной стороны, самая гневная и все отвергающая критика капитализма и дворянского землевладения, а с другой — настойчивая проповедь евангельских истин, непротивленчества, незлобивости и покорности, отрицание политической борьбы масс против угнетателей.

1

Перелом в мировоззрении Толстого, его переход на позиции патриархального крестьянства имел глубоко социальный характер: он был своеобразным идеологическим отражением острой ломки «всех «старых устоев» деревенской России»[2].

Наблюдая жизнь господствующих классов и простого народа, Толстой все глубже познавал несправедливость существующего строя, обрекавшего трудящихся на нищету, голод, вымирание. В своих произведениях он с гневной критикой обрушился на экономические и политические порядки помещичье-капиталистической России.

Социально-обличительная направленность характеризует такие произведения восьмидесятых годов, как драма «Власть тьмы» (1886), комедия «Плоды просвещения» (1889) и начатый в 1889 году крупнейший социальный роман XIX века — «Воскресение» (закончен в 1899 году). В повестях «Смерть Ивана Ильича» (1884—1886) и «Холстомер» (1885) Толстой разоблачил лживую мораль дворянско-чиновничьего общества, в котором все отношения между людьми построены на холодном эгоистическом расчете, выгоде, корысти, угнетении человека человеком. В «Крейцеровой сонате» (1887—1889), в «Дьяволе» (1889—1890) он показал распад буржуазной семьи, паразитизм дворянского сословия.

В восьмидесятые и последующие годы Толстой критикует помещичье-капиталистический строй с «такой силой чувства, такой страстностью, убедительностью, свежестью, искренностью, бесстрашием в стремлении «дойти до корня», найти настоящую причину бедствий масс, что эта критика действительно отражает перелом во взглядах миллионов крестьян, которые только что вышли на свободу из крепостного права и увидели, что эта свобода означает новые ужасы разорения, голодной смерти, бездомной жизни среди городских «хитровцев» и т. д.»[3].

Правительство отвечало на критику Толстого цензурными расправами над его произведениями. В 1886 г. Толстой писал Т. М. Бондареву: «Пока я... по шерсти гладил — все мои книжки хвалили и печатали, и царь читал, и хвалил; но как только я захотел... показывать людям, что они живут не по закону, так все на меня опрокинулись. Книжки мои не пропускают и жгут, и правительство считает меня врагом своим»[4]. Однако ни цензурные запреты, ни разнузданная травля реакционной печати не смогли заглушить гневный голос Толстого-обличителя.

Тема обличения помещичье-буржуазного строя и его основы — частной собственности — находит широкое отражение в переписке Толстого восьмидесятых годов. «Собственность есть самый прочный и страшный соблазн, — писал Толстой В. И. Алексееву, — я постоянно о нем думаю и борюсь с его хитростями. Мне кажется, что против этого соблазна и всех бесконечных усложнений, связанных с ним, есть только одно средство: совершенное непризнавание его в принципе»[5].Тогда же Толстой заявлял, что «отрицает то, что мешает жить,... безобразие государственности, войн, судов, собственности»[6].

Исключительный интерес представляют суждения Толстого о западноевропейской и американской «цивилизации». Критика этой «цивилизации» достигает в восьмидесятые и последующие годы жизни и творчества писателя сокрушительной силы. Толстой разоблачает эксплуататорскую сущность экономического и государственного буржуазного строя. Он вскрывает антинародный характер буржуазной науки и культуры, философии и морали, искусства и литературы. «Рабство, — пишет Толстой в трактате «Так что же нам делать?», — давно уже уничтожается. Оно уничтожилось и в Риме, и в Америке, и у нас, но уничтожились только слова, а не дело... Там же, где есть, как и во всех европейских обществах, люди, пользующиеся посредством насилия трудами тысяч людей... там есть рабство в страшных размерах»[7]. Толстой указывает, что в условиях капитализма «миллионы народа гибнут физически и нравственно в рабстве у фабрикантов»[8]. Бедственное положение трудящихся он объясняет самой природой капиталистического строя, паразитизмом эксплуататорских классов. «Ведь мы все знаем, — пишет он, — что о рабочем человеке если и думали... капиталисты..., то только в том смысле, как бы вытянуть из него последние жилы. И как мы видим,... и в Европе, и в Америке вполне достигли этого»[9]. Трезво оценивая растущее обострение антагонистических отношений между господствующими классами и народными массами, Толстой пишет: «Рабочая революция... не только грозит нам, но мы на ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отстрочиваем ее взрыв»[10].

Отрицательное отношение к буржуазному Западу особенно ярко проявляется в письме Толстого к Ромэну Роллану (октябрь 1887 г.). Критикуя капиталистические порядки на Западе, Толстой говорит о тех мучениях, которые испытывают в этих странах трудящиеся, низведенные до положения рабов. Он требует привлечь к физическому труду тунеядцев-буржуа и помещиков. «Ручной труд в нашем развращенном обществе, — пишет Толстой, — ...является обязательным для нас единственно потому, что главный недостаток этого общества состоял и до сих пор состоит в освобождении себя от этого труда и в пользовании, без всякой взаимности, трудом бедных, невежественных, несчастных классов, являющихся рабами, подобными рабам древнего мира»[11]. Толстой утверждает нравственное правило: «требовать от других как можно меньше и давать другим как можно больше»[12]. И хотя это «правило» было в условиях буржуазного строя утопическим пожеланием, сам протест Толстого против изнурительного, подневольного труда свидетельствовал о его глубоком сочувствии народу, влачащему тяжелое бремя капиталистического гнета.

Существование капиталистического рабства всячески прикрывала и затушевывала буржуазная наука, изобретая различные «теории», оправдывавшие эксплуататорский строй. Толстой уличает эту науку в апологии капитализма и поддержке векового обмана народа. Он высмеивает ложь и фальшь либералов, которые «любят расчесывать свое сострадание к бедности и невежеству народа, продолжая жить на его шее и чуждаясь его». Толстой с горечью пишет о «страшной дикости, в которой живет народ»[13]. Он указывает на то, что бедственное положение народа не интересует буржуазных ученых и художников.

Резко осуждает Толстой «тех, которые защищают нелепый принцип науки для науки и искусства для искусства»[14]. Он выступает против «царствующей, самой модной философии Шопенгауэра и Гартмана»[15], утверждавших пессимизм и мракобесие. Кумира современных снобов и эстетов, Шопенгауэра, Толстой именует «талантливым пачкуном»[16] и со всей резкостью осуждает его пессимизм: «Пессимизм, в особенности, например, Шопенгауэра, всегда казался мне не только софизмом, но глупостью, и вдобавок глупостью дурного тона... Мне всегда хочется сказать пессимисту: «если мир не по тебе, не щеголяй своим неудовольствием, покинь его и не мешай другим»[17]. Говоря о философии Гегеля, о позитивизме Конта, «законе» Мальтуса, пессимизме Шопенгауэра, Толстой высмеивает буржуазных социологов и философов, которые точно так же, как богословы, талмудисты, «вывихивают себе мозги и становятся скопцами мысли. И точно так же, по мере оглупения, приобретают самоуверенность, лишающую их уже навсегда возможности возврата... к простому, ясному и общечеловеческому мышлению»[18].

В своем письме к Ромэну Роллану Толстой критикует ученых и художников, деятельность которых не приносит никакой пользы народу: «То, что они производят, не стоит того, что они потребляют»[19]. Обличая буржуазных ученых и художников, Толстой требует от людей науки и искусства «служить народу так, как они теперь ставят себе целью служить правительствам и капиталистам»[20].

1

За исключением писем к С. А. Толстой и В. Г. Черткову, опубликованных в 83, 84, 85 и 86 томах Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого.

2

В. И. Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 301.

3

Там же, стр. 302.

4

Т. 63, стр. 333.

5

Там же, стр. 195.

6

Там же, стр. 95.

7

Т. 25, стр. 288—289.

8

Т. 26, стр. 561.

9

Т. 25, стр. 356.

10

Там же, стр. 394.

11

Т. 64, стр. 92.

12

Там же.

13

Т. 64, стр. 322.

14

Там же, стр. 94—95.

15

Т. 25, стр. 386.

16

Т. 64, стр. 105.

17

Там же, стр. 231.

18

Т. 25, стр. 348.

19

Т. 64, стр. 94.

20

Т. 25, стр. 357.

2

В публицистике, художественных произведениях и особенно в письмах восьмидесятых годов немалое место занимают и реакционные, религиозно-философские идеи и суждения Толстого, свидетельствуя о глубокой противоречивости его взглядов, о его неумении найти подлинные средства борьбы с социальным злом.

«...Горячий протестант, страстный обличитель, великий критик, — писал о Толстом В. И. Ленин, — обнаружил вместе с тем в своих произведениях такое непонимание причин кризиса и средств выхода из кризиса, надвигавшегося на Россию, которое свойственно только патриархальному, наивному крестьянину, а не европейски-образованному писателю»[21]. Отвергая правительственные и полицейские репрессии, Толстой вместе с ними отрицает всякое «насилие» вообще — и революционную освободительную борьбу народа против самодержавия, хотя и допускает, что «нельзя насилием не разрушать существующий безобразный беспорядок, называемый порядком»[22]. Он отвергает всякую общественную деятельность, если она противоречит христианскому учению. Выступая в защиту «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя, он полемизирует с Белинским. Говоря о Гоголе, он восхищается «в высшей степени трогательным и значительным житием и поученьями подвижника нашего цеха, нашего русского Паскаля»[23].

В ряде писем восьмидесятых годов Толстой настойчиво внушает своим корреспондентам непротивленческие идеи: «...никого не огорчить, не оскорбить, никому — палачу, ростовщику не сделать неприятного, а постараться полюбить их и заставить себя полюбить»[24]. В качестве универсального средства объединения и обновления человечества Толстой предлагает своим многочисленным корреспондентам «любовь к богу». Развивая эти свои мысли, он в письме О. Н. и Ф. Э. Спенглерам указывает на возможность борьбы со злом «любовью деятельною».[25] Он рекомендует свои «рецепты» спасения человечества, не сознавая, что они являются бесплодной утопией в обществе, раздираемом классовыми противоречиями.

Крайне противоречивы взгляды Толстого и в вопросах семьи и брака. Разоблачая и осуждая распад семьи, «холодный расчет» как основу буржуазного брака, Толстой становится на ложный путь, когда утверждает, как «выход», аскетизм, безбрачие и целомудрие (письмо к А. Г. Холлистеру[26] и др.).

Слабые стороны мировоззрения Толстого проявились и в его отношении к земледельческим общинам и «обществам трезвости», которым он придавал большое значение в преобразовании жизни и поэтому оказывал горячую поддержку. Известно, что пропаганда толстовского учения в народе путем организации этих обществ, попытки «кающихся дворян» и интеллигентов личным примером доказать жизненность учения Толстого потерпели крах. Это ясно увидел и сам Толстой. Однако он не сделал из этого вывода о несостоятельности своего религиозно-нравственного учения. Отстаивая отвлеченные «истины» этого учения, он выдвинул и в течение многих лет защищал ложный принцип о необязательности изменения внешних условий жизни: дворец и изба — одинаково равны, дело лишь в том, как человек служит своему идеалу — богу.

В то же время Толстой не мог не замечать нежизненности своей теории, и в письмах, как и в дневниках, часто говорил о том, как трудно ему иногда следовать правилам «христианского учения». В письме к H. Л. Озмидову Толстой откровенно признается, что он чувствует себя бессильным в столкновениях со своими идейными противниками. «Упрекаю себя за то, — пишет он, — что не умею — не убеждать, а побеждать людей той непобедимой силой, которая дана нам. Один ходишь, думаешь и как будто чуешь в себе зарождение этой силы; кажется, сойдусь с человеком и сейчас залью его, заполню этой непобедимой силой, зарождающейся во мне, а приступишь к делу, сойдешься с ним, и вместо несокрушимого меча, который, казалось, держишь в руках, оказывается гибкий, хрупкий росточек, который тут же, при первой схватке, и сломаешь, и бросишь, затопчешь»[27].

В упорных исканиях смысла жизни и средств избавления человечества от социальной несправедливости Толстым руководило великое чувство любви к людям. Он глубоко верил в то, что «искренно ищущий истину» непременно встретит на своем пути «людей из всех частей света, разных национальностей и вероучений»[28]. Однако той истины, которая действительно может объединить угнетенные народы всех стран в их борьбе против капиталистического строя, Толстой не нашел.