Вано всегда одет в заурядный серый костюм; кажется, будто брюки и пиджак срослись с хозяином и сидят на нем как рабочая спецовка, предназначение которой — не стеснять движений
Лела столбенеет. У нее закладывает уши, она ничего не слышит. Потом, не чувствуя под собой ног, опускается на скамейку меж елей, прислоняется лбом к стволу и закрывает глаза. В темноте ей видится лицо Васки.
Васка улыбается.
Остановилось движение на улицах, даже ветер не веет, а уличные собаки стараются не шевелиться: лениво переползают вслед за перемещающимися тенями, сворачиваются в тени клубочком, уткнувшись носом в собственный бок, и раздумывают о своей бесцельной, безымянной, бездомной, безобразной и незарегистрированной жизни.
— Вы представляете? Если бы мы не отправили им те фото, они могли взять кого-то из Югославии. Там у них одна знакомая в Сараево. Она обещала им ребенка-инвалида, он пострадал из-за войны. Представляете?
Все, включая Дали, собрались в комнате с телевизором; окна запотели, двора не видно, и детьми овладело непривычное ощущение, будто все они — одна семья.
От звука ласкового маминого голоса у Ираклия наворачиваются слезы — неожиданно для него самого. Мальчик принимается усердно тереть пальцами глаза, словно пытается одновременно осушить и вытереть слезы. Лицо у него краснеет, кривится, хотя он не издает ни звука.
В солнечный день поздней весны на Керченской улице, в старой бане «школы для дебилов», под горячей струей воды, опустив голову и слегка ссутулясь, стоит Лела и думает: «Я должна убить Вано».
С первого взгляда зеленеющая поляна притягивает, особенно новичков, ведь воды за травой не видно. Порой на поляну забегает кто-то, думая ее пересечь, и ноги его тут же вязнут в земле.
не хватает Мананы, которая хоть и не пара мужчине вроде Годердзи, но зато свадьба таких неподходящих друг другу людей — зрелище неповторимое.
Так вот где хоронят обычных людей. А иногда и дебилов. Интересно, нет ли отдельного кладбища для дебилов
