Он пьянеет, когда танцует или участвует в гонках, и при этом к алкоголю даже близко не подходит. На нашей стороне почти все парни пьют — хотя бы изредка. Но Газ не пьет вовсе — ему и не нужно. Он пьянеет просто от жизни. И он всех понимает.
Я покачал головой. Как же странно, что закат, который она видела со своего двора, и тот, на который смотрел я с заднего крыльца, был одним и тем же закатом. Может, разные миры, где мы живем, не такие уж и разные. Закат ведь у нас общий.
Когда вдвоем с кем-нибудь кино смотришь, как-то неловко становится, вроде как кто-то у тебя через плечо книжку читает.
Как же странно, что закат, который она видела со своего двора, и тот, на который смотрел я с заднего крыльца, был одним и тем же закатом. Может, разные миры, где мы живем, не такие уж и разные. Закат ведь у нас общий.
Ты вот знаешь, каково это — иметь больше, чем хочется? Когда тебе больше и хотеть нечего, и тогда ты думаешь, как бы сделать так, чтоб захотеть чего-то еще? Мы как будто все время ищем, чему бы порадоваться, и не находим. Может, если перестанем строить из себя таких опытных, то найдем.
Вот что нас разделяет, — сказал я. — Не деньги, а чувства. Вы ничего не чувствуете, а нас чувства захлестывают.
За шестнадцать лет на улицах многому можно научиться. Но не тому, чему нужно учиться, не тому, что хочется. За шестнадцать лет на улицах многое можно перевидать. Но не то, что стоит увидеть, не то, что хочется.
Но я врал, и сам знал, что вру. Я себе все время вру. И сам себе никогда не верю.
Ну да, — вздохнул он. — Похоже, мы от них отличаемся.
— Да ну брось, — сказал я, пустив идеальное колечко дыма, — может, это они отличаются от нас.
— Слушай, — вдруг сказал я, — у вас там, на западной стороне, закат нормально видно?
Она удивленно заморгала, потом улыбнулась.
— Нормально.
— На восточной его тоже видно хорошо, — тихо сказал я.
