Если и есть в мире некая сущность, сталкиваясь с которой никто не удивляется и чье присутствие не вызывает вопросов, то это зло.
Интеллект не помогает человеку писать хорошие стихи, но может помешать ему написать плохие.
Цель праздника – заставить нас забыть, что мы одиноки, ничтожны и непременно умрем; иначе говоря, превратить нас в животных. Вот почему у первобытного человека чрезвычайно развито чувство праздника. Славный костерок из галлюциногенных трав, три барабана – и вперед: он уже тащится от любого пустяка. Среднему западному человеку, напротив, удается впасть в экстаз, и то не до конца, лишь в результате нескончаемых пьянок, после которых он чувствует себя пришибленным и одурелым: у него чувство праздника отсутствует вовсе. У него развито самосознание, он чувствует абсолютную свою чуждость другим, идея смерти наводит на него ужас: конечно, он не способен к какой‐либо экзальтации. Но он упрям, он не сдается.
Его печалит утрата животного состояния, он стыдится и досадует; ему хочется стать праздным гулякой или хотя бы сойти за такового. Малоприятная ситуация.
В этой концепции, – пишет Арьес, – нет места личной ответственности и нет подсчета добрых и дурных поступков. Идея Страшного суда, взвешивания душ зарождается только с наступлением готической эпохи”
Я никогда не понимал, как можно вообразить себе “счастливого Сизифа”. Сизиф представляется мне очевидно несчастным, потому что он производит бессмысленные, повторяющиеся и мучительные действия; с другой стороны, тот, кто производит бессмысленные, повторяющиеся и приятные действия, с той же очевидностью представляется мне счастливым. Чтобы понять, что я имею в виду, достаточно сравнить Сизифа, катящего свой камень, с болонкой, играющей на лестнице с мячиком.
Франция отказалась эволюционировать, решила застыть в неподвижности и прекратить участие в развитии мира; отныне мы не только туристы в собственной стране, мы – актеры, изображающие туристов;
французы единодушно согласились играть роль французов – к величайшей радости иностранных туристов
На самом деле я писатель нигилизма (в ницшеанском смысле), и в том нет никакого сомнения: я – писатель эпохи нигилизма и страдания, связанного с нигилизмом. Поэтому можно вообразить, что люди с ужасом отшатываются от моих книг и очертя голову бросаются в какую ни на есть веру, лишь бы отделаться от столь блистательно – прошу прощения – описанного нигилизма. Таким образом, да: я католик в том смысле, в каком мои тексты выражают ужас бытия без Бога – но исключительно в этом смысле.
Все оценки чужого творчества, встречающиеся в моих книгах, исходят от меня. Я пользуюсь своими романами как средством под шумок примерить на себя роль литературного критика.
я не верю, что человеческое существо – как и любое живое существо – создано для жизни в постоянно меняющемся мире. Поэтому отсутствие равновесия, проекта равновесия, нежизнеспособно само по себе. Идея постоянного изменения делает жизнь невозможной.
быть значит быть в отношениях с кем‐то. Я не верю в одинокого свободного индивидуума.
