глава 1:Сон
Зелёная мерцающая пелена, почти тёмная на фоне пронизывающих её бликов, погружаясь ниже и ниже вплоть до зыбко-бледных стеблей, тянувшихся вверх и выбрасывая глазам какие-то возникающие прямо в зрачках чёрно-рогатые головы, смутно шеверящиеся или вдруг свивающиеся в потревоженные кольца — потом разом она распахнулась сверху ослепительным водопадом и из него возникло что-то большое, мохнатое, доброе; крупные глаза-бусины приблизились к глазницам, уткнулись влажным, тёплым в нос…
…Ужасно захотелось уткнуться лоб в лоб; смех и щекотка раздирали горло и пружинили тело, подбрасывали на всех четырёх конечностях — и это тоже прыгало и издавало восторженные вопли; упиралось в плечи и поднималось вместе на задние конечности, ликуя и подпрыгивая — отталкивая и прижимаясь. Пальцы погружались в мягкую ласкающую шерсть, вспыхивали белой кожей на бурой переливающейся волне.
Обнялись — слились, мягкое, мохнатое обволакивало. Губы ловили, наполнялись шерстью, упивались ею — шептали…
…МИШАНЯ…
Вдруг ликующее мохнатое исказилось в испуге, жалостливо застонало, поползло в сторону — и его заслонило большое, сердитое, тёмно-вонючее, и другие глаза, большие, сердитые перекрыли всё. Где-то за ними плакал-ухал Мишаня… За что?…
Тыкался лбом в это большое, неподвижное, хватался ручонками в утопающей шерсти — кричал… Не хочу!… Мишаня!…
…Что-то неодолимо мощное подхватило за заплечник рубашонки, взвило кричащего, возмущённого — развернуло и опрокинуло на корточки головой назад и… Шлепок по задушке, увесистый, но не злой отправил яростно вопящего навстречу набегающим людским крикам…
Вскочил, зашатался, повернулся, попытался побежать обратно… — видел, как здоровенная медведица гонит-толкает лапами и головой пытающегося обернуться Мишаню в дебри…
…Огромная, охватившая весь зад ладонь поймала, подняла вопящего, рвущегося защитить Мишаню…
…и другая, тонкая, с длинными пальцами, сходящими на конус последних фаланг, необыкновенно мягкая, нежная, ласкала и гладила по лицу, заслоняя — открывая глаза… Совсем не такая, как у мамы — Пости: тоже добрая, но с прямыми пальцами, круто закруглёнными по концам…
Губы шептали:
— …Мама…
— Что-то не так, сынок? — ,теперь уже другая, сильная, тёплая, добрая рука с короткими круто закругляющимися на конце пальцами мамы-Пости, гладила по голове, снимая навалившуюся тоску и боль, стыдила за ползущие слёзы…
— Всё, всё: повернись на другой бочёк — ангела придавил; он к тебе прилетел, присмотрел, поберёг, теперь к себе на небушко в раинку свою полетит…
Поправила подушку, натянула выше необъятную Гущину милоть /плащ-одеяло из овечьих шкур/ — тихое ровное дыхание успокоило: заснул…
…Гуща пришёл за полдень — большой, пахнувший лесом; принёс тетёрку, кузовок грибов и в свёрнутых в кулёк лопухах какую-то необыкновенно духовитую малину.
Ахнула:
— Да где такую малину нашёл — завтра сбегаю!
— Эк, это не малина — это царь-ягода, княженика. В год не сыщешь — а сыщешь, медведи не подпустят.
— И как её есть? С молочком?!
— Сначала дай по горсточке — потом как знаешь. Вот птицу целиком в глине запеки — не рушь
— Да мне не в труд!
— Знаю-знаю — ,большая тёплая рука легла на замершее плечо: одна молчаливая мужская ласка — а как сказала: и ты в моё сердце допущена…
— Гуща, Аюшка во сне стонал, плакался: всё тот сон снился, как мы с медведицей и медвежонком столкнулись: вскрикивал, звал… Ханум на том свете неспокойна — надо бы на жальник сходить… Аюшке показать… Да и почистить могилку…
— Там всё чисто — мимо никогда не пройду… А сходить надо… Иди груднячков кормить — на рубахе уже пятна.
— Я бегу только бы забавы вашей не видеть — сердце обмирает.
А уже из-за домовины рвался звонкий голос:
— Тятя — качели!!
Выскочил, волосы в вороново крыло — в незабвенную; а глазищи не в мать-чёрнь, ни в отца-синь-бирюза, а как всплывающие из тёмно-коричневой глубины янтаря золотые всполохи… Летел, заранее тянул руки — начал падать, но ухватился за протянутые пальцы и взвился, подхваченный могучей силой; полетел кошёлкой по кругу, полощась подолом разлетающейся васильковой домотканины.
Гуща крутился то в рост, то в полуприсяд, то поднимая, то приспуская дорогое тело — оба улюлюкали-смеялись, заливались один звонко-дискантом, другой малиново-басовитой октавой.
Гуща закрутил круг в наклон, то ближе к земле, то вверх к небесам…
…Ахнули-охнули в несколько голосов — уже набежал народ на полуденную забаву
— Гуща! Берегись!…
— Зашибёшь мальца!…
— Чо те, медведь он — Кидать-бросать!
— Страх поимей — дитя ведь!
— Ну вас, бабы: мы только распотешились — так ведь Айка?!
— Ещё, ещё выше хочу! Вверх шибче!!!
Но тут уже бабы взвыли непритворно:
— Хватит изгаляться! Уронишь! Забаву нашёл!…
— Да чо вы?…
— А то! Сам роди — тогда станется!
— Где Постя! Что мужика не остановит — одуреют с мальцом!
Гуща посмеивался, глядя в счастливые распахнувшиеся глаза — тихонько перемигнулись: мы то знаем… Потирал ладонями большие пальцы — ну и хватка у мальца: четырёх лет нет, а повис как жёлудь на дубу.
…Хорошо, что Постя не видит их потаённую забаву, когда они крутились-игрались только об одну руку, да ещё, кроме покачиваний вверх-вниз, и с подворотами руки… Тут, не приведи бог, даже Постя заголосит.
…А и вовремя вспомнилась — вот она…
— Ну всё, сынок, ступай к рукомою — остынь.
— — — — — — — — — — —
За обедом, кроме Гущи и Пости были только подошедшие Севрюк и Лют — так прозвали вышедшего из келейников молчуна. Малец его ой как быстро поднялся: вёл у Пости все домашние счета по хозяйству и пригляд по мелкой торговлишке на повседневные нужды.
О делах текущих — Гуща на неделю отъезжал в Переяслав-Рязань — обговорили быстро. Да там и говорить было нечего: Севрюк, Сом, Лют правили согласно.
Татарки были под надёжной рукой своих беков — завтра сами доедут: вели со степи табун на поновление княжого поголовья.
То да сё приговорили…
— Ну, что жмуритесь — вижу, какая-то заноза есть.
Краем глаза видел: Постя зыркнула на мужиков — они глядели в сторону.
— Ну, что там?
— Про Айку… — начал было Лют…
— А что про Аюшку, дитё и дитё, послушливое, вежественное — Ай, взвилась…
— Постя, не встревай — разговор мужицкий
— Вот-вот… — подхватил Лют — Надо, Иваныч, за Аюшку браться — опоздаем, шатуном станет.
— Что так?
— Силой он растёт не по дням… Тут ребятишки игрались, наши с Гостилками и как вышло, разодрались…
— Кто-что, не поймёшь, но набежали на…
— Вот-вот, набежали! — опять Постя — Детка с Хивриными близнецами гуляла, показывала, что и где… Сами по себе — ни к кому не вязались…
— Постя, не встревай, дай Люту досказать — веско остановил Севрюк.
— Ну, толкнули или как ненароком одного — шлёпнулся, заголосил, а Ай… Ухватил с перегиба, вскинул над собой и ахнул оземь, так что тому дыхание пересёк — кровь изо рта пошла
— Да он как… — взъярился Гуща.
— Ты постой, он-то в чём виноват? Тот мальца задел — он вспылил не безделкой. Но смотри: Айке только в феврале третий год миновал, а тому полных пять! И чуть до смерти не убил… Сила пухнет непомерная — в тебя…
— И если вовремя не осторожить, сам по незнанию беду накличет — подытожил Гуща — учить надо, как себя держать, и в стремя ставить…
— Вот-вот — , согласно закивали мужики.
Постя взвилась:
— Дитя малое, только-только на ноги встало, а вы…
— Постя, остынь — ,погладил ладонью по плечу — Дело говорите: на такую силу сызмальства укорот ставят. Как тот малец?
— Отошёл, отдышался — , сказал Севрюк — Я присмотрел, отвёз. Отец в детях боярских, сначала в злобу вошёл — да как узнал, что это Гущин сынок, да в 3-х летах, сам же заговорил: мальцы дерутся — любятся… Но смотри: своевольство при такой силище без укорота поднимется — Беда!
— А коли подхватить, поправить, то и в тебя пойдёт — переймёт, помощником в делах и владении станет — продолжил Лют.
— Нет мужики, выше, дальше — как бы станется мне при его стремени ходить…
— Ну, вот и ладушки — а тебе забота. Время не упусти — закончил Севрюк…
…И ещё что-то промолчал — ладно, потом наедине скажет..
Когда ушли, спросил примолкнувшую Постю :
— Ты чего взвилась, не согласна? Навет?
— Нет, так и есть… Только вот глядит Ханум с небушка, а за её дитя никто слова доброго не скажет… А так да! Идём как-то в Никольщине, а там барчуки псов своих на бродячую собачонку притравливают; та жмётся, скулит — псы ярятся, барчуки ржут… Рванулся — я одной рукой его держу, другой рот зажимаю: рычит страшное что-то… — После смотрю, а у меня на запястье синяки от его ручонки… Я тогда тебе не сказала.
— Надо учить, остепенять — уже и припоздали…
— И не всё так: я ему синяки ткнула: весь день ходил около меня,, тёрся-ласкался, вину замаливал — понимание есть…
