автордың кітабын онлайн тегін оқу Волк, который любил читать
Светлана Дьяченко

Кітап туралы Қазір оқып жатыр30 Тегін фрагмент

Светлана Вячеславовна Дьяченко

Волк, который любил читать

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

«Волк, который любил читать» — лесная сказка, родившаяся из биографических событий.

В ней слышен шелест листвы, туман покрывалом укутывает поля, пахнет мхом и выпечкой.

Здесь мы поселимся в заброшенном Доме и познакомимся с Волком, скоротаем вечера, листая книги в библиотеке, научимся слышать луну. Вместе переживем тоскливую осень и суровую зиму, чтобы окунуться в пьянящую весну.

Сможет ли зверь, в ком просыпается человеческое, обрести свое место?

Поспеши — сумерки уже опустились на лес.

12+

Посвящение

Посвящаю эту историю моему любимому мужу

и нашему маленькому сыну.

Хочу сердечно поблагодарить всех, кто помогал мне работать над

книгой,

начиная с выслушивания моих идей и заканчивая подготовкой

книги к изданию!

Отдельное спасибо автору обложки «Волка»,

Дарье Щербине.

Ты смогла оживить картинки, живущие в моей голове!

11.11.2018 С.В.Дьяченко

Обращение к читателю

Здравствуй, читатель!

Я писала эту книгу, вдыхая аромат медового напитка

с корицей и слушая, как Питерский ветер шелестит

листвой под окном.

Перед тем, как приступать к чтению,

устройся и ты поудобнее.

Отыщи самое мягкое кресло или уютный подоконник,

завари себе вкусный чай (можно чашечку кофе), укутайся

пледом.

Пусть зима не испугает тебя, а осень не заставит грустить,

пока ты читаешь эту историю.

Добро пожаловать.

~ Волк, который любил читать ~

Волк рысцой бежал по заснеженному лесу. Снег с хрустом проглатывал аккуратные следы, зверь не крался и не старался быть совсем тихим. Это могло казаться беспечным, но самой большой опасностью сейчас было бы остаться в лесу до ночи, до времени, которым начинает править метель. В остальном же охотники и другие напасти ему не грозили. Охота прошла удачно, даже очень — для такой-то зимы, но отняла много сил. Пора было возвращаться домой.

После забега за раненым оленем, наевшись вдоволь, он совсем скоро отделился от стаи, отыскивая оставленные им и только ему ведомые тропки.

Такой охоты ему хватало — один раз вспомнить свое, волчье, насытившись мясом, чтобы потом без надобности сбиваться с лап зимовать на кореньях и другом съестном.

Он никогда не задерживался со стаей надолго. Приходил, уходил, и это было настолько привычно, что с годами становилось почти незаметно.

Волчья жизнь пробегала рядом, но мимо — волчьи свадьбы и борьба территорий, вой в ночи на ни в чем не повинную луну.

В целом этот волк был точно таким же, как все остальные. Так же сер, так же темноглаз, так же шерстист и клыкаст. Но было в нем что-то неуловимое, в последние годы из маленькой детали разросшееся до самого его существа. Что-то, что задерживалось в его взгляде во время трапезы, пока все набивали желудки, что-то, что легло на его шерсть запахом книжной пыли, что-то, чему среди лесного зверья названия не было.

У животных нет привычки судить чужое. Их мысли ограничивались инстинктами, которые только в последнее время советовали держаться от Волка поодаль. В остальном же звери — не люди и не задают вопросов, подобных людским. Они смотрят, видят, но редко интересуются.

И чем быстрее Волк отходил от них после слаженной охоты, тем меньше взглядов на себе он ловил. Всем было все равно, а Волку чувствовал себя чуточку спокойнее.

Теперь же он спешил домой. В этот зимний вечер сытому зверю нужно было только одно — тишина и тепло его логова. Однако это была вовсе не сырая нора под корягами, и даже не пещера. И именно это было тем самым, что различало его с другими волками.

О чем думают люди, когда слышат слово «дом»? Нечто квадратное, большое и с окнами. И дым откуда-то из крыши непременно. В доме Волка были еще лестница на второй этаж, камин, много-много комнат и даже целая библиотека.

Никто не знал, откуда этот Дом взялся в лесной глуши. Здесь не было дорог, по которым бы катились чудные людские экипажи, не было шумных городов и даже маленьких поселений.

Этот кто-то, воздвигший здесь жилье на все свое старанье и совесть, забрался удивительно далеко. Должно быть, захотел поселиться среди бесконечных свободных просторов, а потом… Ушел? Умер?

Что до последнего, Волк не обнаружил нигде следов смерти. А уж эта дама своего присутствия не заметает, хотя за нее нередко это делают другие. Но здесь, вопреки всему, оставалось нетронутым спокойствие человеческого жилища.

Казалось, что человек оставил Дом только вчера — только мох, забравшийся до крыши, и тугие ветви, обнявшие его со всех сторон, доказывали обратное. Все-таки люди ужасно не любят, когда природа, будучи от рождения победителем, побеждает и их.

Волк нашел Дом давно, несколько зим назад. Лесные пошептывали, что стоит он здесь и того дольше. В то время как другие боялись подходить близко, зверь почувствовал непреодолимую тягу. Скоро любопытство заставило его сделать первый шаг на крыльцо, тихо скрипнувшее под его лапой. И очень скоро он поселился там, среди ковров, перевернутой мебели и разбросанных вещей.

А вот и Дом.

Волк запрыгнул на крыльцо и толкнул плохо прикрытую дверь лбом. Изнутри пахнуло затхлым запахом, который всегда поселяется там, откуда уходят люди. Первое время Волку неприятно щипало ноздри и хотелось чихать, но очень скоро он понял, что так пахнет тайна, и совершенно привык.

Место зверя было у камина. Естественно, он не зажигал его, ведь животные боятся огня — за то, что тот не подчиняется им. Но тем не менее перед камином был уютный ковер с пушистым ворсом, а с двух сторон — светлые окна.

Волк прикрыл за собой дверь, подцепив ее, как обычно, когтем за отбитую щепу, чтобы зима не заметала снегом просторный коридор, ведущий в гостиную.

Здесь он любил лежать, зарывшись в ворс ковра и рассматривать Дом изнутри. Все звериное, лесное, оставалось снаружи, особенно сейчас, когда злая метель вот-вот могла застучать в окна, а Волк оставался один на один с маленьким человеческим миром.

Тут, должно быть, жил богатый человек. Говорят, у богатых свои причуды (не столь важно пока, откуда Волк это знал). Возможно, одна из таких причуд и сподвигла хозяина Дома уйти в эту глушь.

Постройка была на редкость добротной. Волк искренне не понимал, отчего так странно было для других поселиться здесь — в постоянном тепле, уюте и безопасности.

В отличие от любых нор сюда даже за несколько лет не сумел прорасти лес, а гниль только-только начала пожирать деревянные стены. Волк порой даже жалел, что Дом потерял своего человека — столько добра, столько сокровищ и чьей-то работы было оставлено медленно погибать. Как, должно быть, уютно здесь было когда-то!

Вещи было жальче всего. Почему-то Волк ловил себя на мысли, что им грустно не иметь возможности служить так, как было заложено творцом, — на стуле много лет никто не сидел, камин не топился, посуда, раньше сверкавшая позолотой, покрылась пылью и привечала разве что пауков, которые тут были везде.

Конечно, вещам была уготована долгая жизнь. Если крыша так же долго будет сдерживать натиск дождя и снега, то шкафы и столы будут медленно гнить, книги — сыреть, а посуда — лежать, похороненная под паутиной и такая же прекрасная, как прежде. Но разве важен долгий век, который был потрачен впустую?

Волк жил здесь уже вторую зиму. За это время он успел навести порядок: тряпки были зубами стасканы в угол, некоторые перевернутые стулья поставлены так, как зверь видел на картинках. Единственное, что он не трогал, — это посуду и статуэтки — после того как, пытаясь сдуть жирного паука с лица розовощекого белотелого мальчика, уронил его на пол и оставил вовсе без головы. Перед мальчиком Волку было стыдно — пришлось изловчиться и спрятать его в шкатулку, чтобы хоть как-то обхитрить свою совесть.

Было в Доме и то, что Волка пугало. И ничто не могло бы испугать больше — ни хлопанье ставней, ни ветер, воющий в трубах, ни шуршание мышей. Ничто, кроме грозной кабаньей головы, висящей на стене на деревянном основании.

К несчастью, она украшала именно гостиную, где зверь проводил больше всего времени.

Трофей с пустыми глазами, когда-то вывалившимся в агонии языком, со смазанной чем-то шерстью и непонятно куда девшимися внутренностями, которыми, по идее, от него должно было бы вонять слишком сильно, чтобы человек повесил себе это на стену.

Совершенно неясно, как люди могут вешать подобное в доме? Вешали, Волк знал. Ставили чучела животных по углам своих спален, изломав их грациозные спины, набив опилками и мусором содранные с кровью шкуры. Вешали на стены, подписывая даты смерти животных, а рядом хранили ружья и арбалеты, из которых стреляли в этих зверей. Ношение шкуры никак не могло с этим сравниться, оно хотя бы объяснялось потребностью, ведь собственных шкур у людей не было, и Волк сам часто задумывался, как тяжело это — постоянно шить себе новую.

Трофей же, видно, принадлежал хозяину Дома. Волк никак не мог понять, зачем хранить дома смерть добровольно? Она, когда приходит, то ничем не прогонишь обратно. Волки забивают по несколько оленей, порой и кабанов в год — но никто еще не додумался хвастаться хвостом и копытом.

Видимо, подобный ужас тоже был отголоском человеческой странной привычки — доказывать что-то друг другу. Если волк скажет другому волку, что забил оленя в одиночку, тот, скорее, поверит — да и какой прок от неверия? А вот если человек скажет другому человеку, что на охоте убил оленя, ему не поверят.

Посмеются, крутя усы, ткнут пальцем.

Но если волк, когда ему откажутся верить, забудет об этом, то человек на этот случай, скорее, припасет отрубленную голову у себя дома.

Если бы Волк дотянулся, он бы обязательно избавил Дом от такого изъяна, закопав где-нибудь натерпевшуюся голову несчастного кабана. А пока приходилось, сменив отвращение, смириться. Скоро это стало скорее побуждением к философии: Волк ложился и смотрел на нее, размышляя о смерти, о принятии неизбежности и о том, все ли люди свободно вешают на свои стены пустоглазые бошки.

Может быть, нашелся бы тот, кто согласился бы с Волком, сорвав ее и отбросив подальше?

* * *

Но больше всего во всем Доме Волк любил библиотеку. Скорее всего, эта отдельная комнатка была кабинетом, служившим хозяину Дома местом затворничества. Кроме стола и стула, тяжелых и мощных, все остальное пространство заполняли шкафы. Казалось, они были здесь вместо стен; и книги, книги, бесчисленное количество книг стояло на полках, громоздилось в углах и валялось на полу.

Когда он первый раз поднялся по лестнице и заглянул сюда, ему показалось, что странно хранить дома такое количество прямоугольных ворсистых бумажных кусочков. Однако очень скоро оказалось, что в каждом из них был сокрыт огромный мир.

Днем, когда было светло, Волк читал. Он очень любил читать — и это было вовсе не чудом, а, скорее, чертой характера. Зверь становился на лапы и тащил зубами книгу с самым вкусным на вид корешком. Многие из книг здесь отсырели и аппетитно пахли грибами и лесом.

Переворачивать лапами странички, разбухшие от влаги, которая едва ли не каплями висела в воздухе здесь все это время, в закрытой комнате под крышей, было трудновато. Страницы липли друг к другу и рвались, но самым досадным было то, какие пятна оставались порой на белоснежных листах от волчьих немытых лап. Летом страницы были в зеленом соке растений, осенью с комками грязи, запутавшимися в шерсти.

Когда Волк умудрился заляпать еще непрочитанную страничку, твердо решил: пора мыть лапы. Зимой он, уже сидя на крыльце, не доставая до земли, возил лапами в снегу, особенно после удачной охоты. В теплое время, поняв, что лужи обычно не чище, чем борозда грязи, Волк приспособился мыть лапы в бочке возле Дома, где собиралась дождевая вода, стекавшая с крыши.

Он вставал во весь рост, аккуратно заглядывая в бочку. Вода в ней редко доходила доверху, хотя в осеннее время ливней могла и перелиться через край. Дна никогда не было видно — словно там была налита ночь, от чего было немного страшно совать туда лапы — мало ли кто может схватить за них?

Волк осторожно макался в воду. Иногда грязь и пыль не желала расставаться с волчьей шерстью — тогда лапы приходилось тереть и болтать в бочке, разбрызгивая воду. Нужно сказать, что местные белки обычно собирались гурьбой на такое необычное представление.

Возвращаться, конечно, приходилось своеобразно: по пути от бочки до крыльца нужно было еще обогнуть дом. Порой Волк крался к какой-нибудь особенно красивой книге на задних лапах, держа равновесие и попутно тыкая передними в занавески, пытаясь стереть лишнюю влагу.

Книги попадались разные. От скучных математических формул до приключенческих историй. Скоро Волк заметил, что в иных книгах больше картинок, цветных и черно-белых, чем в других, обычно такие книги во много раз интереснее прочих.

Больше всего он любил книги о природе. Их было здесь в изобилии — маленькие дневники путешественников, энциклопедии о животных (волки тоже там были) и целые ботанические тома с массой аккуратных зарисовок и чудных надписей на латыни.

Даже живя в Лесу всю свою жизнь, Волк не думал, что столько чудесного находится, существует и происходит вокруг! Это, наверное, странно, вроде проходишь мимо каждый день, но чтобы заметить — нужно постараться.

Волк взахлеб прочитал целый том о животных и птицах — о белках, лисах, волках, маленьких куропатках, снующих туда-сюда по траве, кротах, которые живут в земле и даже самых маленьких мышках. После этого он часто заговаривал с теми, кто его не шугался. Скоро белки и птицы перестали его бояться.

Особенно интересно было после прочтения пары страниц бродить вокруг Дома и искать тот или иной цветочек. Много чудного летом копошилось у лап Волка — жуки и бабочки, такие разные и необыкновенные. Зверь ложился в траве и наблюдал, замирая на часок-другой. Когда не мешаешь миру жить вокруг тебя, может случиться что-нибудь чудесное.

Так он познакомился с семейством мышей, увидел рождение бабочки и послушал, как поют сверчки.

Кроме книг о природе, часто попадались другие. Потрепанные, зачитанные до дыр, сладко пахнущие духами. В них жили отважные джентльмены и прекрасные, хрупкие и мягкосердечные дамы. Первые очень часто оказывались подлецами, врываясь в жизнь леди, но обязательно потом находился кто-то совсем необычный, чтобы спасти героиню, утешить и полюбить.

Да, это были книги о любви. Романтичной и нежной, дерзкой и запретной. Волк размышлял, что на самом деле в чувстве любви гораздо больше инстинктов, близких к животному, — если, конечно, это не была любовь лицемерная.

Для Волка это чувство было почти незнакомым — он любил жизнь, но в его сердце оставалось пустое пространство, ничем не заполненное.

Было то, что Волку ужасно в книгах не нравилось — однобокость и одинаковость всех человеческих самок. Они всегда были красивы. Всегда бледны, гибки и аристократичны, всегда юны и подвержены меланхолии. Их лица одинаково заливались румянцем и слегка краснели, когда они злились, они одинаково были нежны и беззащитны, нуждались в заботе, боялись лишений и поддавались влиянию вместо того, чтобы бороться. А если боролись, то все больше решая свою судьбу через окружавших их мужчин.

Те, в свою очередь, всегда были разными. Красивыми и уродливыми, толстыми и тонкими, смелыми и трусливыми, коварными и честными, злыми и добрыми.

Но это где видано, чтобы все были как под копирку? Зверь не понимал, почему так было заведено у людей, но точно знал — женщины, как и волчицы, способны постоять за себя и решить свою судьбу своей собственной силой.

Иногда волк представлял, как бы могла выглядеть его волчица, если бы была человеком.

Она была бы смелой, как дикая зверица, звонко смеялась и любила бы читать книги о приключениях.

Но, впрочем, это всего лишь мысли. Разве у Волка может быть дама сердца?

Когда снаружи окончательно темнело, Волк переставал читать и размышлять, зарывался в кучи тряпок или книг и засыпал. И снились ему чьи-то шаги, запах выпечки по утрам и совершенно незнакомый треск камина…

* * *

Кроме гостиной и кабинета-библиотеки, конечно, в Доме было еще много комнат. По волчьему разумению, в такие хоромы можно было вместить стаю — иначе зачем столько места? Но Волк знал, что люди любят простор. А еще любят не смешивать место приготовления еды с местом, где едят, а место отдыха — с местом сна.

На первом этаже располагалась небольшая кухонька — самое волшебное, как казалось зверю, место в Доме.

Сколько здесь было всего! Комната вмещала в себя несколько шкафов и десятки полочек (не говоря уже о маленькой кладовой в углу) и нечто, куда люди селили огонь, чтобы готовить на нем еду, — печь. Тонкие, кружевные занавески пропускали маленькие лучики света, по весне бегающие по полу и вздымающие пылинки.

Под хранение и уют хозяйственной особы, которая, должно быть, готовила здесь когда-то завтраки, был приспособлен каждый сантиметр. На полках ютились пузатые кастрюльки и неотмытые сковородки, шкаф ломился от баночек с разными сыпучими смесями, и даже под самым потолком сушились на веревочках травы и едва угадывающиеся уже грибы.

В первый раз, когда Волк зашел в кухню и толкнул стену распахнувшейся дверью, букетики трав под потолком вздрогнули и осыпали его дождем из маленьких сушеных цветочков и листьев, а кое-где даже недовольными пауками.

На обследование комнатки у зверя тогда ушел целый день. Волк заглядывал в каждое ведро, пять минут чихал после того, как сунул нос в мешок с приправами, нашел несколько дохлых мышей и целое поколение жучков. После того как он изрядно разворошил все вещи, на кухне стало пахнуть вовсе необыкновенно — терпко, пряно. От запаха щипало нос, но его хотелось вдыхать снова и снова, представляя, как сейчас в этом маленьком пространстве происходят чудеса: готовятся каши и супы, жарится жаркое и режется ломтями аппетитный хлеб.

Однако это была самая грустная комната в Доме. Здесь особенно остро чувствовалась нехватка руки человека — и Волк, потратив за день весь свой интерес и поняв, что сам не может никак использовать все эти вещи, старался отныне не заходить туда просто так.

Но обследование Дома не окончилось кухней.

Волк нашел гардеробную — в ней на вешалках висели облака женских платьев, красивых и пыльных, расшитых блеском и кружевами. Мужского было в несколько раз меньше — только одна шляпа вместо десятка шляпок с цветочками, скучные черные туфли. У дам выбор был побогаче, только вот куда в лесу носить такие красивые вещи?

Шныряя по комнаткам, Волк быстро сделал вывод, что мужчины не любят нагромождения лишних вещей и украшений. Кабинет хозяина Дома был избавлен ото всего — от картин, расшитых занавесок, подушек с райскими птицами, статуэток с собаками. Было понятно, что остальные помещения были обставлены по вкусу его жены — и, признаться, зверю больше нравился женский взгляд на уют.

Правда, и эти предметы Волк разделил на два вида. Как делил все вокруг на близкое для себя и далекое. Вторым оказались портреты странных, давно умерших людей, золотые шкатулки, ангелочки из белого гипса и витые рамы у пыльных зеркал. Волка влекло рукотворное — он рассматривал узоры на расшитых салфетках, рисунки, которые нашел вместе с засохшими красками в ящике комода, и особенно ему нравились маленькие деревянные статуэтки, которые, правда, не стояли на видных местах, а были припрятаны.

Очень скоро Волк догадался, что в Доме жили не только хозяин с хозяйкой. Был еще кто-то, кто делал всю работу, суетился на кухне, вырезал статуэтки из дерева и отличался мировоззрением.

Первый раз эта мысль застала его как раз за разглядыванием фигурок — маленьких человечков из корешков, уточек и неумело вырезанных ваз. Выхваченные взглядом из природных узоров ассоциации были лишь немного подправлены руками. Это было слишком серо для хозяйки Дома и ее любви к позолоте и было слишком просто и невзрачно для любящего похвалиться хозяина.

Но окончательно мысль подтвердилась чуть позже.

Чтобы не встречаться взглядом с глазами мертвой кабаньей головы, Волк первое время поднимался наверх. Там, на втором этаже, помимо кабинета, было несколько спален.

Первая, огромная, буквально набита была красивой резной мебелью. Зверь приметил шкаф, несколько тумбочек, красивый трельяж с зеркалом, у которого, видно, прихорашивалась хозяйка, и, конечно, большую кровать с балдахином. Этим странным словом (которое Волк подцепил из какой-то книги) люди называли большой кусок ткани, который вешали над кроватью таким образом, чтобы образовать шалашик. Наверное, все-таки некоторая тяга к уютным, теплым норам сохранилась даже у людей.

Кровать была застелена несколькими простынями. В углу в кучу сбились подушки. Волк обошел кровать по кругу, прежде чем прыгать, — и чуть не утонул в мягкой перине. Спать ему там тогда совсем не понравилось — настолько воздушно и мягко, что кажется, что белое пространство поглощает тебя, как болото.

Но рядом была вторая спальня. В ней не было красивой мебели и шелковых занавесок, не было горы подушек и зеркала, статуэток — кроме тех, деревянных. Кроватка, односпальная и застеленная простым покрывалом, стояла в углу у окна. Матрас на этой кровати был плотнее, но здесь спать было уютнее, как на еловой подстилке в норе, в детстве, и зверю понравилось больше.

Впрочем, вся комната была ему по душе. Уютная и простенькая, она напоминала ему кухню. В ней стоял еще стройный шкаф с парой простых платьев, в которых не жалко и удобно побегать по лесу, стул с расшитой спинкой, много мелочей.

Здесь хранилось десятка два книг, любимых хозяйкой комнатки, в шкатулках на столе были лесные сокровища — шишки, странные камешки удивительной формы, веточки, сухие жучки с переливающимися панцирями, цветочки. Они хранились так бережно и аккуратно, как драгоценности в шкатулках большой комнаты, и, видно, ценились не меньше. Это было удивительно, насколько разные вещи были ценны для разных людей.

А на подоконнике, к своему огорчению, зверь обнаружил несколько горшков с засохшими цветами. Видимо, девушка, которая жила тут, была служанкой или помощницей, уделяла им много времени, когда была свободна от дел. Здесь были кактусы, пузатые и уже коричневые от настигшей их засухи. Маленькие длинные листы кустов, раньше торчавшие во все стороны, безжизненно свисали и обламывались от малейшего ветерка.

У каждого цветочка горшок был расписан красками. Они потускнели от времени, но Волк разглядел маленькие цветочки на зеленом фоне, неуклюже, но с душой нарисованное море и высокие ели на горшке с самым большим кактусом.

Наверное, девушка очень любила эти растения когда-то давно.

Обнюхав умершие цветы, Волк помчался во двор. Когда он нашел Дом, было позднее лето, и уже упоминаемая бочка была полна дождевой воды. Волк заглянул в небольшой сарайчик рядом с Домом, больше похожий на землянку. Он долго и упорно рылся в вещах, сваленных там вповалку, пока не нашел нечто, в чем можно было носить воду, схватившись за полукруглую ручку зубами.

Набрав воды в бочке, Волк потрусил на второй этаж. Признаться, это была нелегкая затея. Первую партию воды он опрокинул на себя, легким движением запрыгивая на крыльцо. Отряхнувшись, он снова взял ведро и вернулся обратно.

Второй раз ведро выскользнуло из его зубов на лестнице, прокатившись вниз. Зверь вздохнул, и, хотя он не чувствовал раздражения от неудач (разве можно злиться на гремящую штуку, которая, может быть, вовсе не предназначена для его затеи?), но подумал, что неплохо было бы обернуть тонкую ручку чем-нибудь, чтобы удобнее было держать ее. Тряпки, валявшиеся повсюду, подошли.

В третий раз он донес.

Поливать растения было еще сложнее — волк показал все чудеса гибкости и удержания равновесия, которые мог. Часть воды вылилась в маленькое море на подоконнике, быстро впитываясь в растрескавшееся дерево. Но ровно столько, сколько нужно было, попало на сухую землю в горшках.

С этого дня он регулярно поливал засохшие цветы.

Труд — это ожидание, наполненное надеждами. Волк носил и носил тяжелое плескающееся ведро, но каждое утро видел безжизненные стебли. Где-то в глубине души он одновременно не верил в свою затею и так же сильно надеялся, потому что земля — она в любом случае должна рождать жизнь.

Время шло, наступила осень, после — зима, в которой добывать воду было сложнее. Полив цветов сделался для Волка своеобразным ритуалом — даже не видя результата, он продолжал их поливать.

Однажды его разбудило совсем прохладное солнце. Оно заглянуло в окно, зимнее, спотыкающееся о редкие, летящие с неба снежинки. Волк привычно подошел осмотреть своих подопечных.

К его огромной радости, среди сухих скорчившихся листочков на него вдруг взглянул росток. Он некоторое время копил силы, поливаемый зверем, и распрямился, пружиня и гордо отталкивая умершие ветки предыдущего горшочного жителя. Волк почувствовал, как тепло нахлынуло на него, словно солнце стало светить сильнее.

Волк еще пуще стал виться вокруг своего нового друга, порой даже мысленно ведя с ним беседы.

Воду в холодное время года было добывать трудно. Волк догадался класть в ведро мягкий снег, притаскивая его в Дом. Перепад температуры был невелик, и снег таял медленно, пока зверь ворчал и мял его лапами, пытаясь ускорить процесс.

Раз на третий ему пришла в голову идея. Для ведра было вырыто углубление в тряпках, а сверху Волк накрывал его одеялом.

Совпало, что маленькая комнатушка (оттого, что была маленькой) была самой теплой в Доме — и эту зиму он зимовал с набиравшимся сил растением.

Уже через месяц окно комнатки загораживал пышный куст. А к весне Волк нашел на нем маленькие нежные бутоны.

Кто сказал, что волки не выращивают цветов?

* * *

Эта зима была теплее прочих и к тому же подходила к концу. Для Волка после удачной охоты снова потекли дни спокойствия в его теплом жилище. Еще неделю можно было спокойно обходиться съестными кореньями или поймать в лесу какого-нибудь зазевавшегося зайчишку или ободрать куропатку, да знай себе почитывать книги в библиотеке.

Надо сказать, с тех пор как зверь нашел Дом, охотиться стало сложнее. С каждым десятком проведенных в его стенах дней, с каждой страницей прочитанных книг — как каплями, переполняющими его душу, он начинал понимать мир немного иначе. Мог лежать, наблюдая за игрой зайцев (совсем, надо сказать, оборзевших) на полянке и, если желудок не был звеняще пуст, не видеть в них вовсе никакой добычи.

Загоняя жертву в слаженном беге с другими волками, Волк иногда отводил глаза в сторону, чувствуя, как страх бьет выбранного ими сегодня на ужин оленя по пяткам. Когда все заканчивалось, он пристраивался есть со стороны толстой оленьей ляжки. Видеть вывернутую в отчаянном рывке голову животного и невидящий глаз с застывшей слезой — превращало аппетит в муку. Зверь ел молча, терзая мясо, разрывая его на волокна и чувствуя легкую тошноту.

Волк объяснял это себе тем, что чем разумнее существо, тем меньше оно расположено к беспорядочной жестокости. А уж если ты достаточно умен, чтобы отличить съестные коренья от бесполезных, — к чему разевать пасть на все что ни попадя? Вскоре у него появилась маленькая, совсем не волчья мечта — перестать ради своего проживания прерывать чьи-то, пусть маленькие, но жизни.

Все живое хочет жить. До крика, до хрипа, до сбитых лап, до последнего вздоха — абсолютно единый порыв.

Лес, конечно, штука сложная — зверь знал, что баланс в нем настроен точнее, чем в человеческих часах. И уж если ты волк — добро пожаловать к столу.

Природа всегда щедра для нас на дары.

Разница только в том, что одни берут с благодарностью, проживая в гармонии, а другие — с видом завоевателей, разрушая и забирая больше, чем нужно.

Природа не определяла волков ко вторым, зверь отнес себя туда сам. Он окончательно перестал чувствовать себя частью этого целого, а отойти в сторону просто так тоже не мог. Но и жестокое правило битвы за жизнь знал, называя его необходимостью. До конца зимы необходимость исчислялась в двух-трех зайцах.

* * *

Однажды утром Волк вышел на крыльцо и понял: весна. Она всегда подкрадывалась незаметно — еще в падающем снеге, совсем как вчера, зверь уже чувствовал ее нюхом и телом. Хотелось быть, любить, жить, а еще гнать и драться, с жаром и насмерть.

Весной Волк всегда уходил. Прикрывал, как мог, неуклюжими лапами деревянную дверь, бежал прочь, в глубину леса. Дожидался, когда первая капель застучит по гниющему дереву его Дома, и уходил.

Где-то там, далеко, лес неизменно менялся — его ждали горы, которые росли к небу, озера, дышащие свободой, сотни неизведанных миров и бескрайних полей. Ветер приносил в его лес запахи трав, тех, что не растут в округе, — и зверь терял покой и сон.

Неизменно, каждой весной, они манили и звали, и Волк хотел только одного — стать частью этой стихии, как лист, гонимый ветром, бежать, не останавливаясь, и спать лишь на сырой земле, как и положено зверю. Уходя, Волк оглядывал Дом. Лес уже подбирался к порогу, оплетая столбики, державшие крышу крыльца. Этой весной лес заберется в сени и поселится там. Волк мечтал однажды вернуться и найти свое жилище не пустым и не мертвым.

Засыпая на жесткой, прохладной земле, он во сне видел пляску огня в своем, всегда пустом камине. В такие моменты его душа спорила сама с собой.

Она радовалась мху и подстилке из листьев и трав, прохладному воздуху и запаху перегноя так же, как рьяно хотела бы оказаться на мягком ковре вместо стылой земли.

В этот раз он не стал ждать капели. Лапы понесли его прочь, как только нос уловил просыпающуюся под землей жизнь.

В этот раз он отошел так далеко, как никогда. Временами ему казалось, что весь мир — череда огромных лесных массивов, запятнанная полями, расшитая реками, и ничего больше. Но где-то, верно, растут кверху людские дома, высокие и низкие, земля рождает фрукты и овощи, которых не сыщешь в лесах, и живут люди. Те самые, которых он видел только на картинках. До первого летнего вечера в своем весеннем бегстве…

Их было слышно за тысячи шагов. Все живое разбежалось заранее, предупреждая друг дружку. Бормочащие, пахнущие едким, но вкусным дымом костра, смеющиеся, шумящие, как толпа медведей. Или громче? Медведи не ходят толпами, так что не с чем было сравнить. Они были настолько пугающе-новы, здесь, в лесу, среди тихой музыки природы, что Волк, услышав, учуяв, учувствовав, замер там, где стоял, прижавшись к земле и не находя силы пошевелиться.

Но любопытство взяло верх.

Кто они? Рыцари в доспехах, совершающие свой поход? Путешественники, идущие напролом с тетрадкой подмышкой, чтобы зарисовывать туда новые виды растений? Ученые, у которых блестят глаза, когда они находят птицу с неизвестным оперением? Военные, которые пахнут смертью, одеваются в смерть и легко несут ее за плечами, как пустые рюкзаки?

Это были путники. Лесные туристы — чудные люди, отказывающиеся на несколько дней от всех благ своей волшебной цивилизации. Что-то звериное, не иначе, просыпалось в этих людях и иногда требовало выхода. Рвалось побродить под сенью лесов, посмотреться вместо зеркал в отражение в озерах, поспать, глядя в бесконечный потолок звезд. Волк читал о них, и ему казалось, что эти люди — такие же отбившиеся от стаи, как он сам, только отбились они от стаи своей, человеческой.

Их было шесть человек. Или больше? Волки умеют считать только до семи.

Волк притаился так, чтобы быть невидимым, но видеть, и наблюдал. Трое из них были могучи и бородаты — мужчины. Совсем не джентльмены — в потных рубашках, с волосатыми руками, пахнущие силой и смолой, смеющиеся так, что дрожали ветки сосен вокруг. С ними были их дамы.

Волк угадал их по строению тела и той грации, которой наделяет природа любое женское тело, любой комплекции и роста. В остальном — в отличие от книжных девиц, эти не носили пышных платье и изощренных причесок. Одна из них была толстушкой, юркой и ловкой, как перетекающая округлая капля росы. Волосы, заплетенные в косы, прыгали на ее плечах как задорные змеи. Вторая — высокая. С широкими плечами, с громким голосом, так что даже привыкшие вроде друзья порой одергивали ее смех. Она легко управлялась с топором, не уступая мужчинам. Третья оказалась самой хрупкой. Она носила очки, Волк заметил, что все персонажи книг, имевшие эти штуки для глаз, вели себя степеннее обычных — наверное, от того что прыгать в очках было совсем неудобно. Эта девушка собирала высокий хвост из волос на голове, а рубашка ее перепачкалась цветными пятнами — вскоре зверь понял почему. На каждом привале она доставала, как здесь, большой чемоданчик с цветными брусочками — полненькая притаскивала ей банку воды, и на пустых белых листах под рукой девушки начинали вырастать сосны и горы. Появлялись смешные силуэты подружек и грубые высеченные фигуры мужчин. Травы плясали на ветру, распускались цветы — костер горел, как настоящий, потрескивая искрами на бумаге. Волк разглядел это позже, гораздо позже.

Им всем было весело. Они ставили большие дома-палатки с мягкими стенами, таскали хворост для костра, толкали друг дружку и ничего не страшились. А как преображались здоровяки, когда смотрели на своих подвижных красавиц! Никто, кто по-настоящему силен, не будет проявлять силу с дорогим ему чем-то — в любом таком сердце в глубине скрыта нежность.

К вечеру, который наступил незаметно, на их костре затрещал на вертеле ужин. Волк учуял дразнящий запах — совсем не такой, какой обычно издает кусок мяса. Вот она, разница: люди редко едят сырое, только если это фрукты и ягоды, а все остальное пихают в огонь, превращая во что-то необыкновенное.

Волк наблюдал и прятался. Подкрадывался ближе и отходил. Пса у путешественников не было, а людской нюх не может учуять зверя, разве только услышать его и заметить.

Вот каковы они, те, кто жил в его лесном Доме! Ходили, шумели, играли в настольные игры, пели, шутили. Веселые, неуклюжие, такие чужие на фоне природы и так старательно пытающиеся влиться в лесное окружение.

Ночь спустилась лениво и задержалась в кронах деревьев, отпугиваемая жаром костра. А люди все смеялись, пели и ели, и так вдруг захотелось к ним, читающим книги, что Волк чуть было не вышел из тени…

Но все-таки они тоже спят. Спят долго, бесстрашно и шумно, закутавшись в одежду и одеяла.

Волк вдохнул ночной воздух, впервые наполнив целиком свои легкие, — днем ему то и дело казалось, что его вдох просвистит ветром над стоянкой людей. Теперь он набрался смелости и вышел. Шаги его были тихими, настолько, насколько могут быть тихи шаги зверя, — но все равно каждая веточка под лапой, каждый сучок и хвоинка издавали хруст, грому подобный.

Волк прокрался поближе к спящим снаружи. Они не выставили следящих — такие смешные! Не боятся? Впрочем, не важно — здесь действительно никто не собирался на них нападать.

Волк замер, встретив взглядом сушившиеся от краски картины. На несколько минут нырнул в них с головой, забываясь, и вздрогнул, когда одна из девушек, та художница, перевернулась на бок во сне.

Зверь осмотрелся и, поняв, что все люди все так же спят, подошел ближе. Девушка мирно сопела, вдыхая запах трав, сбитых к земле палаткой. Сон делает людей беззащитными, хотя они кладут с собой ружья и ножи под подушку. Однако сейчас, когда опасность вроде бы замирала над ними, их сон был так же крепок и чист.

Волк долго разглядывал девушку, осторожно понюхал ее волосы, переступая с лапы на лапу. Что-то далекое, давно ноющее в его душе шевельнулось и замерло тонкой звенящей тоской, как льдинка. Он ощетинился и, боясь разбудить людей, в несколько скачков преодолел расстояние до деревьев и исчез.

Больше он никого не встречал.

* * *

Пришла пора возвращаться назад. Путешествие зверя не имело никакой цели, кроме самого путешествия. В летнюю пору, когда все вокруг зеленело и жило, его снова начинало тянуть к родному лесу — увидеть его именно таким, летним.

Волк всегда возвращался. Каждый раз, когда его окрепшие лапы ступали на родные земли, он понимал, что начинается новый год, который он проведет в Доме, читая, мечтая, засыпая под свист ветра в трубах, иногда охотясь. После — новая весна, опасная, манящая, каждый раз — как последняя.

Дом ждал его. Неизменный, только, казалось, немного обидевшийся и одинокий. На крыше свила гнездо какая-то осмелевшая птица, в сенях пахло грибами. Первую ночь Волк спал как убитый, прямо в гостиной, ткнувшись мордой почти в камин, откуда еще пахло пеплом и огнем.

Когда в лесу начинали зреть ягоды, зверь почти переставал есть мясо. Умудрялся находить дикие плоды, залезал на некоторые деревья, отыскивал корешки и растения, которые были сытнее других. Это было удивительно и почти всегда вкусно.

Порой он брал с собой в лес какую-нибудь емкость с кухни — железную пустую банку или подпорченную корзинку и набирал туда грибов, ягод и трав, чтобы вывалить это все на пол библиотеки и сидеть, сверяясь с ботанической книжкой.

Судя по ней, любимыми ягодами Волка были рябина и боярышник. Скоро он неплохо освоился в грибах — хотя к ядовитым у зверей свое чутье и голодный волк вряд ли сдуру сожрет мухомор.

После увиденного весной, когда сырое мясо на глазах у волка превратилось в аппетитный поджаренный кусок, он пытался исхитриться и тоже что-нибудь приготовить. В Доме водилось несколько кулинарных книг. Зимой он подолгу разглядывал красочные картинки — от них сводило желудок, но в конце появлялось уставшее ощущение сытости. По ним можно было играть в угадайку — вот поди знай, из чего и как приготовлена эта странная жидкость под названием суп или желе. Но для всех этих блюд нужен был огонь, а его достать Волк не мог.

Еще люди варили напитки. Волку больше приглянулись те, что из трав и ягод, судя по написанному в книгах — ароматное вкусное питье, чай. Наверное, ему бы понравилось. Он попробовал сделать чай сам — накидал в бочку травы и кореньев из кухни, но те просто плавали в воде и не давали совершенно никакого вкуса. Конечно, ведь он забыл важный ингредиент — кипяток. Что это было, Волк так и не понял, а лесные тоже не знали.

Порой, прохладными вечерами, Волк представлял, что в его Доме горит свет, искрится огонь в камине и воздух пропитан ароматом вкусного ужина. В такие моменты он больше походил на пса — брошенного и одинокого в лесной чаще, скучающего по своему человеку. И обрести хозяйку ему хотелось все больше.

Не затем, чтобы быть чьим-то, а так. Чтобы было, ради чего пережить новую зиму.

Все-таки люди — создания удивительные. Волк не мог понять, почему мир людей интересовал его больше лесного. Зверье как жило, так и живет, и будет — стаей, охотой, в гнездах и норах. Но разве можно не обращать внимания на такую тайну, которая находится так близко от тебя?

Человеческий мир был прекрасен так же, как и страшен. Волк знал, что такое ружья — и видел их сам у людей на стоянке, и в книгах читал, и от лесной братии слышал рассказы, способные заставить его душу покрыться мурашками. Его лес был далек от людей, но в местах, где человеческие жилища встречались чаще, не было зверя, который не знал, что такое ружье. Ужасные штуки, стреляющие смертью.

Волк знал, что людям они заменяют клыки и когти. В чем-то природа сплоховала, сделав людей уязвимее, но умнее — в итоге вместо того, чтобы сравняться с миром животных в своей силе, человек их превзошел.

Зверь знал, что убивать просто так — болезнь. Порой ей болеют и звери. Только люди отчего-то всегда страшнее. Но что ужасало его еще сильнее — убийство сородичей. Какой волк откроет охоту на серого брата? Люди людей убивали. И часто.

Волк никак не мог понять, как в человечестве уживались две черты — жестокость и поразительная тяга к прекрасному, рождающая искусство. Как получается так, что звери не рисуют картин, но и не убивают себе подобных, а человек, порождая прекрасное, остается самым жестоким зверем на планете?

Чтобы это узнать, нужно было пообщаться с человеком, а это, естественно, не по силам даже волку, который умеет читать.

Несмотря на все это, волку нравились люди. В конце концов, в ком нет отрицательного, заложенного с положительным вместе? Хотя, может быть, Волку лишь нравились их вещи.

Он провел безумно много дней, нюхая, облизывая, покусывая, трогая лапой, разглядывая. Что-то простое могло занять его на часы — оторвавшаяся пуговица, страничка из книги, кусок вилки. Вещи в Доме были повсюду, чтобы познакомиться с каждой — нужно было еще несколько лет.

Волк любил пианино. Этот странный предмет мебели не сразу подсказывал о своем назначении и стоял в углу, накрытый покрывалом от пыли. Волк нашел его и сразу понял, что это нечто необыкновенное. Он мог часами сидеть, трогая лапой клавиши и слушая звуки. Первое время лес аж вздрагивал от каждого из них, но потом все вокруг привыкли. Волку мечталось услышать музыку — играть по нотам сложнее, чем просто читать. А вот будь он человеком, наверное, смог бы.

Об этом он часто задумывался. Что было бы, родись он человеком? Может быть, его, среди бетона и железа, так же неумолимо влекло бы к лесному, в то время как человеческое было бы разгадано?

Ему казалось, что не важно, кем он родился — места ему не находится ни среди людей, ни среди волков. Так бывает — иногда, но бывает. Волк чувствовал изнутри, как с каждым годом душа его тяжелеет, становится бесполезно и странно оставаться посередине. Одному — вовсе.

А однажды ночью ему приснилась Она. Это было, конечно, после встречи с путешественниками.

В белом платье, с пахнущими чем-то приятным и терпким волосами… И голубыми глазами… Как призрак, сошедший со страниц книг. Волк проснулся, напуганный и ужасно одинокий, в своей библиотеке.

Приближалась осень — зверь все реже ходил на охоту вместе со стаей, и уходил от них все быстрее, пропахший книгами и человеком. Время тянулось, как кисель, которого он никогда не пробовал, но, кажется, встречал это слово в книгах.

* * *

Волк замечал, что осень — единственное время года, которое постоянно приходит с опозданием. Летний зной часто заставал врасплох и выгонял весну, зима любила приходить чуть раньше и пугать колким морозцем. И весна то и дело заявится раньше положенного, обрадует зверей теплым воздухом и снова убежит, гонимая ворчливой зимой, и ждет на пороге, пока время придет.

А осень… Она как барышня — уже прибыв на знатный бал, ни за что не покажется, пока не наведет красоту. Уже и лето отступит, и дни начнутся — то холодно, то жарко, а ее все нет. Но уж когда заявится, разом вздохнет лес: ну красавица!

Осень сводила с ума. Волк не мог объяснить магию этого странного времени года — в нем тоска была смешана с красотой в опьяняющий напиток.

Мир вокруг менялся едва уловимо. Желтели, единицами, редкие листочки, спели ягоды. Но когда душа уже вовсю томилась по осени, она все еще не торопилась явиться. Волк знал: вот-вот, завтра или через день, он выйдет на крыльцо и замрет, глядя на охваченный пламенем лес. Все оттенки алого зальют его — будут дрожать на ветру, как языки огня, шелестеть и лететь под ноги, устилая еще зеленую траву ковром.

Так и случилось — осень ворвалась в лес вихрем, грибным запахом, сладкой сыростью.

Она нравилась Волку больше всего. Лес тонул в запахах и в тумане — густом и тягучем, сладком-сладком, хоть ложечкой ешь. И Луна осенью — особая, близкая.

Осенью хотелось напоследок надышаться уходящим теплом. Подставлять свои бока еще греющему солнцу, вдыхать прелый запах листьев, наедаться ягодами. Порой впадать в щенячество, носясь вокруг Дома и поднимая вихрь пестрой листвы. Возле крыльца всегда наметало целую кучу, ростом с самого зверя. Он украдкой, отчего-то стесняясь, любил разбежаться и прыгнуть в нее, как в пушистое облако. Листья были не такими мягкими, как перины в спальнях на втором этаже, но ласковыми.

Осенью хотелось немного погрустить. В это время года всегда было грустно — любой, кто даже вовсе не любит теплые времена, все равно тоскует, видя, как осыпается лес. Волку было тоже грустно — он бродил, шурша, разглядывал, как зеленые ранее деревья, кустарники и побеги сворачиваются, бледнеют, какие отмирают, какие укладываются в спячку.

Весь лес вокруг суетился и готовился к зиме. Волк готовился тоже, но по-своему. В холодное время года люди заботятся о жилище — Дом не нора, чтобы каждый год искать новый, а заботы требует, как живой. С каждым годом деревянная постройка старела, после зимы спала дольше, летом — скрипела и рассыхалась. Осенью вся крыша Дома покрывалась листвой, и самого его со всех сторон закрывали наметенные ветром кучи.

Зверь выметал хвостом налетевшие листья из сеней, смазывал петли найденным маслом, как вычитал где-то в какой-то книжонке, таскал тряпки к порогу и окнам. Шебутной ветер нашалил, разбив окно на втором этаже, — какая-то ветвь угодила в него, когда Волк был на охоте. Образовавшуюся дырку пришлось закрывать — он нашел кусок доски в сарае, и, как мог, припер ее стулом к окну, а вокруг натолкал тряпья и обрывков от платьев.

Он бы мог сделать больше, если бы не лапы, но Дому было достаточно — он благодарно поскрипывал ему на ухо, когда Волк отдыхал у него на крылечке, глядя на изменяющийся лес.

Этой осенью он был похож на разодранную рану. Волк знал, что природа перед зимой умирает. Иначе отчего она так кровоточит алым?

Он переживал каждый раз как последний, не успевая наглядеться на оставшуюся на полуголых ветвях листву. Но это было самое потрясающее, вдохновляющее зрелище — смерти, за которой обязательно следует возрождение.

Волк сидел, смотрел, и мечтал, чтобы после зимы возродиться так же — зацвести, зазеленеть, почувствовать новый вкус жизни и новый смысл.

* * *

Говорят, все самое важное всегда случается вовремя. У нас уже может не быть сил ждать, однако это самое важное и не подумает случиться раньше. Но зато точно не случится позже, а именно тогда, когда нужно.

Холодным зимним утром Волк бродил по лесу к северу от своего жилища. Ничего не искал, ни о чем не думал. Просто позволил лапам нести его туда, куда им самим угодно — по покрытой снегом земле, мимо оврага, похрустев льдом на замершем ручейке.

И совершенно неожиданно для себя нашел еще один Дом.

Зверь мог поклясться, что раньше его здесь не было, и кто-то чужой совсем недавно сколотил его для укрытия. Жилище было маленьким, кривым — наспех сколоченный помост из веток и досок, напоминающий гнездо, к тому же располагался на дереве, опираясь на крепкие ветви. Из всех деревьев в лесу для подобного дома это, пожалуй, было самым удобным. Шансов пережить зиму у этого строения не было — но, скорее всего, создавалось оно на короткое время.

Волк замер, укрывшись в кустах, помня еще о сохраняющих жизнь инстинктах, издалека оглядывая находку.

На ветвях он приметил закинутую вверх веревочную лестницу (однако это была глупая предосторожность, так как почти все лесные гости, которые могут пожелать зайти, не нуждаются в лестнице). Наверху лежали какие-то тряпки и, кажется, набитый вещами рюкзак. Стен у Дома не было вовсе, должно быть, спать там было весьма неуютно.

Подул легкий холодный ветерок, и Волк втянул воздух носом, чувствуя терпкие нотки недавнего присутствия человека. Что нужно было одинокому путнику в лесу? В такое-то время? Еще пара дней, и любой, у кого нехватка в меховой шкуре, превратится в отличную ледяную скульптуру. Волку было жалко нерадивого путешественника, который никак не показывался в окрестностях — видно, отошел на охоту. Во всяком случае, думать о том, что человека уже настигла какая-нибудь из множества незавидных лесных участей, зверь не хотел. Волк еще раз прислушался, и, не особенно оглядываясь по сторонам, манимый возможностью ближе подобраться к жилищу, сделал шаг.

Хруст ветви под его лапой слился со щелчком взведенного курка.

Волк замер, чувствуя, как по его шерсти пробежало неприятное чувство, как будто кто-то провел рукой против шерсти от хвоста до макушки. Сознание его прояснилось так же резко, как было затуманено запахом человеческого присутствия.

Зверь обернулся медленно, потратив на это движение, кажется, половину вечности. Первое, что он увидел, — это металлический отблеск на стволе ружья и бездонное дуло. Руки человека напряженно сжимали оружие, и сомнения, что выстрел раздастся мгновением раньше, чем Волк только подумает о бегстве, не было ни крупинки.

Он вдохнул ставший колким воздух и увидел Ее.

Маленькая, разгоряченная, закутанная в несколько слоев всевозможного тряпья, в потертых штанах и сапогах с меховой оторочкой, девушка держала ружье, которое в ее руках было огромным и устрашающим. Волк, пробежав взглядом по ее фигуре, отчаянно вскинул глаза, чтобы увидеть ее лицо.

Так закончит он, глупый зверь, бесконечно преданный, практически воспевавший незнакомого ему человека?

Девушка целилась плохо, но на таком расстоянии удача была на ее стороне. В ее глазах, синих от ужаса, Волк внезапно не нашел агрессии — только отголоски страха, холода, голода кружились в них, как снежинки.

Оба они стояли, схваченные в хитроумный капкан. Каждый боялся спровоцировать неловким движением движение другого. Время летело мимо, роняя минуты, и где-то в вышине деревьев кровавым цветом сверкнули первые закатные лучи солнца.

Волк задышал полной грудью, привыкая к неминуемости внимательно следящего за ним ружья. Страха не было — гораздо больше эта минута привнесла в его жизнь, чем пустые дни тоски. Он внимательно вглядывался в человека напротив, пытаясь осмыслить что-то, ранее ему не дававшееся.

Волк внезапно понял, что ровно таким же страхом, каким зверь чувствовал запах металла и пороха, был он сам.

Как проклятие кем-то рассказанной сказки, которую кто-то хитрый рассказал им обоим — зверю и человеку. Сказки об ужасном и страшном, о клыкастом и сильном, о жестоком и грозном. Выживает здесь не сильнейший, а тот, кто бьет первым.

Но никто из них первым бить не хотел. Эта встреча была про кого-то другого — оба они были не из той истории, где зверь отчаянно борется с человеком, а человек жаждет победить зверя.

Волк видел, как начали дрожать руки девушки под тяжестью ружья, а взгляд практически остекленел от ожидания. Ей не было нужды в волчьей туше — разве что содрать с него шкуру на замену старенькой накидки. Но Волку казалось, что она скорее хотела бы, чтобы опасная встреча оказалась сном. Зверь выпрямился медленно и, подаваясь назад, показал свое единственное намерение, отставив на маленький шажок заднюю лапу — только дай уйти.

Сколько они так стояли? В воздухе медленно закружились снежинки, оседая на черном волчьем носу, тая на металлическом стволе ружья, красиво падая на темно-коричневые, спутавшиеся волосы девушки.

Что-то странное, почти человеческое чудилось ей в темных глазах зверя, настолько разумное, что стрелять было страшно, страшнее, чем в человека. Когда стреляешь в сородича, видно, знаешь, почему это делаешь, если этот вопрос еще волнует. Здесь же — словно под шкурой дикого скрывалось свое и близкое. Выстрелишь — совершишь ошибку, но замнешься — ошибка будет последней?

Слабость в руках настигла ее так же внезапно, как ее собственные шаги смогли подкрасться к задумавшемуся по глупости зверю. Она вдруг выдохнула, выпуская в воздух облако белого пара, сорвавшегося с губ, и руки, слишком долго державшие оружие, опустились. Ствол нелепо ткнулся в снег у ее ног.

Волк вздрогнул от удара железа о подмерзшую землю, встряхнул головой и во мгновение исчез за деревьями.

* * *

Волк не выходил из своего жилища уже три дня. Время то летело минутой, то растягивалось ощущением месяца, когда голод пытался дать о себе знать — но зверь все лежал на полу гостиной, ослепленный белым снегом, черным дулом и голубыми глазами девушки. В его голове их столкновение происходило снова и снова, как замкнутый круг.

Очнулся он внезапно, от холода. За окном мир уже был укрыт белым одеялом — морозы обняли его Дом и пытались пробраться внутрь.

Желудок настойчиво требовал возмещения трехдневного ущерба (счастье еще, что до встречи с девушкой случилась удачная охота). Волк задумчиво побрел на кухню, где им были припасены ягоды с осени, и жевал их, пытаясь разобрать — сон ему приснился или нет?

Произошедшее с ним полоснуло его по последнему шву, держащему человеческое и волчье, уживающееся в одной душе, усмиренное, чтобы не разорвать его пополам. Он хотел бы задуматься и привычным потоком мыслей анализировать случившееся — но не мог. Страх смерти и ее избежание смешались в нем с каким-то важным открытием. Разве можно ближе подойти к человеку? Той летней ночью его нос почти касался лба спящей девушки на привале среди путешественников, но так близко он все равно не был. Взгляд же охотницы практически проделал в нем дыру где-то в области лба, обжигая его собственным страхом и желанием жить.

Где она сейчас? Волк прислушался к входившей в силу метели. Люди плохо уживаются с капризами природы — от дождя им необходимо укрытие, от холода — горы меха. Сколотила ли она себе Дом понадежнее или ушла вовсе? А может, замерзла?

Метель не собиралась стихать — посидев еще немного у окна, Волк побрел на второй этаж, к своему кусту, все так же радовавшему глаз и разросшемуся почти на все окно, и простой постели.

Волку приснилось лето. Такое яркое и контрастное с только что увиденными грудами снега. Мир в сознании зверя покрылся зеленой травой, заколосился ароматными цветами и набух ягодами. Волк удивился и немного ошалел от солнечного цвета — превратился в щенка, который крутился за своим хвостом в абсолютном счастье, несерьезность которого взрослый зверь себе позволить уже не мог, и попискивал от восторга. Ровно до того момента, как во сне, толкаясь лапами, не сбил на пол какой-то предмет с кровати — вероятно, это была принесенная им как-то сюда книга. Она плашмя хлопнулась на пол и заставила Волка подскочить на месте, вырываясь из летнего сна.

Вокруг была все та же зима. Наступившая внезапно и в полную силу, холодная и ни с чем не считающаяся.

Но только что-то в ней было не так. Волк сел на кровати, недоверчиво поглядывая на метель за окном. Впрочем, даже смотреть было лишним — она так выла в трубах. Вот только кажется, что в Доме было теплее. В приоткрытую в спальню заползал теплый воздух, так что даже стекла на окне немного вспотели.

Зверь недоверчиво втянул воздух носом и, спрыгнув с кровати, потрусил в гостиную, потому что тепло, как ему казалось, шло именно оттуда. Что-то знакомое чудилось ему в воздухе. Когда его лапа коснулась скрипящей лестницы, а на ступень ниже стало видно пространство гостиной, он на миг ослеп от огня, сияющего в давно забытом камине. Сотни запахов бросились на него — запах тепла, горящих дров, горящей пыли, нагретого воздуха, запах хвои и согревающегося Дома. Лестница словно закружилась, подшучивая над Волком, — мир вокруг плыл и подрагивал в теплом тумане, в то время как в кресле напротив камина (которое раньше было в углу) он снова увидел Ее.

Она уместилась в кресле с ногами, освободив их от сапог (они, кстати, сушились у камина), и, поджав ноги к груди, спала, подперев подбородок кулаком.

Ружья рядом не было — зверь первым делом быстро оглянулся вокруг, но приметил только рюкзак неподалеку.

Видно, пробравшись в Дом, она только и успела, что устроить себе гнездышко в кресле и зажечь огонь в камине из старых бревен, как сразу уснула.

Волк внимательно вглядывался в знакомые и одновременно новые черты. Тогда, в лесу, она была почти белой от страха, и выражение ее лица, замершее на долгие минуты, ни о чем, кроме самого страха, не говорило. Выбор, который ей нужно было сделать, был для нее так же тяжел, как и ожидание выстрела для зверя напротив.

Сейчас она сидела, теплая от камина, все еще тревожная, но разморенная усталостью и холодом. В гостиной было потрясающе тепло — словно вокруг было лето.

Из тех людей, что Волку приходилось встречать раньше, а их было всего-то около шести, конечно, она больше всего походила на девушку-художницу. Но в то же время была совсем другой. Для животных из леса люди все чаще были на одно лицо — но проведя с ними уже несколько лет своей жизни, пусть только в книжных картинках и описаниях, Волк научился видеть, что они такие же разные, какими разными были бы два абсолютно одинаковых человеку волка.

Девушка сладко посапывала, иногда тревожно хмурясь. Волк заметил, что волосы у нее не только короткие, взъерошенные, но и странно окрашены — несколько прядей были причудливо фиолетовыми. Она сама была чудная — с сережками, ожерельем на шее, кольцами на пальцах. На ее щеках Волк разглядел россыпь точек, похожих на песчинки, крупные и не очень — из книг он знал, что такие пятнышки у людей именуются веснушками. Кажется, это далеко не признак красоты у людей, но выглядело интересно — словно это не кожа человека, а окрас лепестков какого-нибудь цветка из тех, что слишком мудрены, чтобы просто так расти в лесах.

Волк припал на живот, пытаясь не разбудить гостью. Минуты снова потекли, как густой мед, — но уже не так мучительно, скорее — любопытно. Что происходит, когда человек с ружьем встречает зверя, он уже знал — но что делает человек, когда обнаруживает, что хозяин Дома, в котором он укрылся от злой метели, — Волк?

Гостеприимство бытует хорошей чертой среди людей, и зверь мог быть бы очень гостеприимным хозяином. Даже чаю бы подал, случись ему раздобыть кипятка. Но на это не оставалось времени — сухая лестница, почувствовавшая жар камина, захрустела под лапой Волка протяжно и с облегчением.

Девушка спала чутко. Иного сна и нельзя иметь, если хочешь прожить в лесу пару дней. Она вздрогнула и села в кресле, резко подавшись вперед.

Волк замер наверху прямо напротив знакомых голубых глаз и тоже едва заметно вздрогнул, чувствуя мурашки, пробегающие под шерстью.

Девушка так и сидела, казалось, только еще сильнее сжавшись в кресле, точнее сгруппировавшись в маленький, шустрый комок. Ее глаза пробегали от резных перил лестницы до волчьих, отдающих золотом глаз, изучали каждую шерстинку на его морде.

Закричит? Вскочит? Найдет оставленное где-то до поры ружье?

У Волка было десятка два вариантов, но лицо его гостьи вдруг озарила улыбка. Густой воздух в Доме был рассечен мягко, как взмахом руки, и в то же время резко, словно ножом, разрезающим тишину.

— Это ты? — спросила гостья, убирая упавшую на лоб челку в сторону, и замерла, словно ждала, что зверь ответит.

Волк поймал ухом произнесенное слово, наклонил голову и практически причмокнул, удивленно вкушая его.

— Это ты? — она улыбалась немного странной улыбкой, как старому знакомому, словно из всех волков, которых можно было бы встретить так внезапно, ему она была рада больше всего.

Негромкий голос девушки, приятный, настоящий, единственный — разлился по комнате, заполняя собой самые укромные уголки. За сколько лет это было первое, что услышал уже впускающий в себя лес Дом. Волк выпрямился, уже не пытаясь быть тихим. Человеческая речь проста и понятна, особенно после стольких прочтенных им книг, однако привыкнуть, что с тобой говорят, было труднее. Особенно, когда не можешь ответить в привычном понимании ответа.

Девушка в это время быстро оглядела пространство вокруг себя — с каким-то особым теплом глядя на вещи и отмечая теперь присутствие здесь зверя. Эта куча тряпья была стаскана им в угол, чтобы не мешалась, эти книги из библиотеки — не иначе как тоже принесены им. Волк не мог не заметить этого — она разглядывала гостиную не как место, в котором оказалась недавно, прячась от стужи, — она пробегала взглядом по давно оставленным вещам. Он недоумевающе шевельнул ушами.

Девушка проследила его реакцию и угадала ее очень точно.

Можно предположить, что эмоции Волка отличались от эмоций на морде его сородичей — все-таки, когда много лет думаешь как человек, начинаешь и двигаться немного подобно.

Девушка встала и вместо того, чтобы попытаться обезопасить себя от зверя, подошла к камину в пару шагов и взяла с полки коряжку-оленя.

— Как давно ты живешь здесь? — спросила она и, не дожидаясь никакого ответа, даже из тех, что мог бы дать волк, кивнула куда-то наверх. — Моя спальня была на втором этаже. Та, которая с цветами.

Волк вздрогнул и отшатнулся, словно под его лапой внезапно оказались горящие угли. Кто-то резко сдернул пелену с его глаз, и все потерянное встало на свои места.

Она жила здесь! Вот почему ее запах сбил его с толку у Дома-на-дереве, показался знакомым, но удивительно завяз в памяти. Это этим человеческим теплом было создано все самое лесное в этом Доме. Это в ее постели он проспал последние годы.

С этим запахом он засыпал и просыпался, может, это ее собственный призрак, хранящийся в памяти у обветшалой мебели, приходил к нему во сне. Все происходящее покрылось туманом, как видение. Ему казалось, что Дому в лесу уже много, много лет — может быть, даже сотня. Девушка была для него призраком, который внезапно сошел со страниц одной из разбросанных здесь книг. Не может же она быть настоящей?

Волк попятился назад, поднимаясь по охающим ступеням. Метель за окном завыла, как зверь, печальный и съедаемый холодом, — в Доме ему вторил треск уже затихающего камина. Девушка отложила фигурку и обеспокоенно сделала шаг вперед.

— Эй, что это с тобой?

Он не ответил — да и не смог бы, и что-то дернуло его сорваться с места и, издав урчаще-неуверенный звук, взбежать по ступеням наверх. Окружение вокруг слегка размывалось, единственное, что он хотел — это снова увидеть спальню, убедиться, что цветы, которые он поливал все это время, действительно цветут, вспомнить запах, живущий в комнате, убедиться, что это не сон.

Он толкнул дверь носом, распахивая ее, и остался сидеть у порога. Небольшой порыв воздуха коснулся побегов цветов, которые уже едва умещались в тесных горшках.

* * *

Много лет назад, но не так много, как рассказывал трухлявый, скрипучий пол, здесь бегала маленькая девочка. Волк взглянул на комнату другим взглядом: на постели была гора подушек, наверняка мягких тогда и очень уютных, а на стол стелилась красивая цветочная скатерть. Стул при кровати хранил девичьи платья и носочки, а может, брюки и ботинки, в которых удобно бегать по лесу.

Словно кто-то невидимый надорвал границу настоящего, показывая фрагменты далекого прошлого — Волк замер, глядя, как девушка в простеньком платьице, почти девочка, потягивается на мятой кровати, в которой уснула с вечера, зачитавшись книгой о рыцарях. Она умывается, пуская в тазик с водой кораблик из листьев, потом шепотом здороваясь с солнцем, глядевшим в ее окно и слепящим Волку глаза, смахивает пыль с больших листьев самого высокого растения из всех тех, что растут на ее подоконнике. Потом вдруг оглядывается на голос хозяйки Дома и спешит помогать готовить пирог на завтрак.

Волк едва дышал, ощущая бурю в своей уснувшей на зиму душе, — все равно что встретить человека, которого ты когда-то знал, видел, любил, чьего присутствия никогда не ожидал ощутить.

Девушка поднялась по ступеням неслышно и замерла рядом со зверем — оба они отражались в давно разбитом зеркале возле двери. Волк видел, как она улыбается — как ее теплый взгляд устремляется в центр комнатушки, где девчонка, подоткнув юбки, размахивая самодельным мечом, сражается с эльфами против гоблинов, пробивая дорогу к хорошему финалу собственной сказки. Потешно скачет, вскидывая тощие ноги, падает на кровать, сдвинув тонкие брови, снова идет в бой. После, вдруг закутавшись в простыни, кружится в танце — комната вокруг нее сверкает огнями драгоценных камней, выдуманных, но не уступающих в яркости настоящим. И вот на ней уже не простыня, а самое изящное платье.

Волк ощущал силу ее сердца и взгляда, от которой тесные стены вокруг рассыпались и обращались в бесконечный простор. Девочка перед ним жила каждым мгновением и влюблялась в то, что дарило ей воображение, в то время как настоящее любила еще больше.

Внезапно в его опустевшую от мыслей на этот миг голову стукнулась догадка. Волк обернулся, почти утыкаясь носом в колени девушки, и увидел, как по ее лицу, пересекая улыбку, текут самые счастливые слезы на свете. Она не просто вернулась домой. Сделав, должно быть, что-то невероятное, сложное, безрассудное, эта недавно узнанная и давно знакомая ему девушка вернулась, чтобы найти себя в этом прошлом снова, настоящую и живую.

Все мы теряем себя, когда взрослеем. Волк уже не может носиться беззаботно, как глупый волчонок, но больше всего — достается человеку. Маленький, молодой, юный — он всегда смотрит на мир иначе. Волк знал это из детских сказок, из рассказов, догадывался сам, а теперь увидел воочию. Когда ты мал, ты можешь позволить себе видеть мир прекрасным, быть тем, кем хочется. Но с каждым годом мир вокруг сереет и ежится — времени, чтобы быть собой, не остается и вовсе. Человек веками отбирал у себя свободу, возлагая на себя надежды и ответственности. В конце концов взросление превратилось в ловушку, из которой не было выхода. Но даже оттуда, откуда нельзя уйти, можно сбежать.

Должно быть, она преодолела огромный путь, чтобы вернуться сюда, и еще более длинный — чтобы вернуться к себе. Этот Дом, как дом детства, остался единственным маяком среди несовершенства — абсолютно волшебный и настоящий, вдали от людских клеток и высоких домов.

Вслед за этой мыслью последовала другая: в этом Доме, дорогом ему столькими зимами, живут кому-то еще более дорогие воспоминания. Кто он в нем, среди этих моментов? Только зверь, запахом шерсти которого пропиталось все вокруг.

Волк вскинул голову — золотистая дымка прошлого рассеялась, как утренний туман, и комната снова стала серой и пыльной. Остались только немного другие, но все так же растущие на подоконнике растения.

Желание ускользнуть и уйти незаметно и быстро толкнуло его в грудь.

Хозяйка нашла свой Дом, Дом обрел своего человека — если им и нужен кто-то еще, то верный пес, а не дикий зверь. Волк горел от странного чувства, похожего на стыд, словно намеренно жил в чужом жилье, ломая и портя вещи. Он извернулся было, чтобы протиснуться в проем, но сразу был окликнут голосом сверху.

— Ты куда? — девушка разулыбалась ему, как старому другу, и по-хозяйски окинула растерянную фигуру волка взглядом. — Чай будешь?

Волк вскинул голову, натыкаясь на ласковое тепло голубых глаз. Ответ предполагался лишь положительный, поэтому, не дожидаясь никакого вовсе, девушка вприпрыжку сбежала вниз по ступеням, тут же исчезая в направлении кухни.

В следующую секунду раздался тонкий, почти мышиный чих — кто-нибудь, кто мог бы видеть зверя в эту секунду, мог бы поклясться, что он улыбнулся, клыкасто, вспоминая, как сам был обсыпан сухими цветочками в пыли и пыльце.

Что ж, ему всегда хотелось отведать чаю — в конце концов, и умирать жалко, пока не открыта тайна волшебного кипятка!

* * *

Чай зверю пришелся по вкусу.

Они пили его из двух вымытых в снегу супниц. Чтобы очистить их от пыли и налипших травинок, девушка выбежала в метель прямо так, не одеваясь в меха, и вернулась спустя мгновения, повизгивающая от холода, ежащаяся, но счастливая.

Она была самым странным представителем человечьих, в этом зверь был уверен. Когда другой бы пристрелил даже того волка, который никогда не напал бы сам, — девушка приняла его так, словно он был щенком. Сам себе Волк казался огромным чудищем и боялся лишний раз пошевелиться, чтобы не напугать новую хозяйку Дома своими повадками. Но все зря — ее трудно было смутить. Она кинула носки сушиться перед камином, и ее голые пятки сверкали туда-сюда прямо перед волчьим носом. Она бегала, ища ингредиенты для чая, а Волк старался не мешаться и лежал в углу кухни, глядя на нее из-под бровей.

Неужели совсем не страшно, когда за твоей спиной волк? Видимо, только не ей. Совсем скоро, после десяти минут суеты, Волк узнал рецепт идеального зимнего чая:

— железная емкость (сгодилось ведро), полная только что выпавшего чистого снега;

— огонь в камине и возможность как-то пристроить на него ведро;

— кружки или большие уютные супницы;

— и все, что может дать вкус при содействии с горячей водой в тех количествах, которое душа пожелает.

В ход пошли некоторые наименее испорченные травы, пригодились и ягоды, которые Волк насобирал с осени, — девушка была приятно удивлена сообразительностью нового жильца Дома.

Нужно сказать, что знакомство и попытки понимать друг друга они отложили — хотя бы до того времени, как варево, худо-бедно кипятящееся, будет готово. Девушка суетилась, восторженно отыскивая среди разбросанных вещей что-то немного забывшееся или, наоборот, отчаянно запомнившееся, а Волк порой указывал ей на что-то потерявшееся в вещах, но срочно нужное, оба они знакомились с Домом по-новому.

Когда же чай (который наполовину оказался родственником компота) был готов и разлит по супницам, они уселись пить его прямо в гостиной, в круг, который был ловко освобожден от хлама парой взмахов шваброй. Девушка согнала все валяющееся не к месту по углам комнаты, создав чистое пространство посредине, куда снова был постелен какой-то коврик, и место для чаепития было готово.

Волк неуклюже пытался дуть на горячую поверхность, вдыхая терпкий пар. Пить из супницы было просто — сложнее подождать, когда чай действительно остынет.

— Когда травы свежие, он вкуснее, — заверила его девушка, щурясь и дуя на свой напиток.

Вскоре, пока Волк грелся у камина, они односторонне познакомились: девушка рассказала о себе, в то время как история зверя не нуждалась в проговаривании вслух.

Оказалось, что ее зовут Арлис.

Люди не могут жить без имен, хотя и без него было ясно: такое сочетание голубых глаз и веснушек, строгого временами взгляда и веселой улыбки, могло быть только у кого-то одного.

У Волка имени не было, но с этой минуты захотелось его иметь.

* * *

Арлис действительно жила здесь какое-то время. Точнее, все детство и юность — вместе со своими приемными родителями. История ее начиналась в детском доме, доме для бездомных малышей-сирот, из которого она ничего не помнила. Потом она жила в квартире, но ее новые родители были немалого достатка — и явно не из их человеческой вселенной. Им нравилось все старинное, раритетное. С деньгами проще следовать своему вкусу и сердцу — скоро вся семья вместе с девочкой поселилась в странном Доме в лесу.

Они любили ее, хоть и держали в строгости. Арлис рассказывала, как много помогала по дому, а в свободное время сбегала гулять под сень деревьев, как обожала Дом и все, что с ним связано.

Но дикая природа — не всегда место для человека. Хозяйка Дома и приемная мать Арлис заболела, и было принято решение вернуться в шумный город, где девочка к тому же могла получить образование. Из рассказа девушки зверь понял, что обоих ее родителей нет в живых уже давно.

Большего она рассказывать не стала. Да и Волку не хотелось слушать: к чему истории, когда настоящий их персонаж перед тобой? Гораздо интереснее узнавать друг друга в настоящем, чем по рассказам из прошлого. Он понял, что она так и не смогла прижиться в человеческом мире.

Чай закончился быстро, в животах у обоих урчало, но Арлис решила подождать с готовкой до утра, тем более что кухня за годы пришла в ужасное состояние, а запасы лучше искать с утра, когда метель стихнет.

Волк занял свое привычное место у камина — только теперь от него шло тепло, которое заставляло забыть о зиме снаружи. Девушка отыскала плед и, попрощавшись со своим новым соседом по Дому, отправилась наверх, в свою спальню.

Все вокруг было безумно ново и в то же время как раньше. Снежинки бились в окна, тут же тая, метель выла, Дом вздыхал и поскрипывал, но уже не одиноко, а скорее в предвкушении.

По комнатам расползалось тепло, бережно храня запах сваренного пару часов назад напитка. В эту ночь Волк открыл для себя, что гораздо лучше спится, когда ты не один.

* * *

Она осталась.

Арлис была теперь полноправной хозяйкой всего окружающего — крепеньких, не сдавшихся за многие годы стен, переживших несколько зим кастрюлек, запылившихся тканей и кое-где подпорченных книг, даже мох в углах и тот был теперь целиком ее.

Волк остался тоже.

Он объяснил это сосуществование вдруг вошедшей во вкус метелью и морозом. К тому же Арлис уговаривала его — ей было слишком скучно в пустом Доме. Оставаться до теплых дней он не хотел, ощущая, что теперь жилище не принадлежит ему.

Но сейчас думать об этом было некогда — в Доме царила уборка.

Волк восхитился человеческими стандартами порядка и упорством — Арлис за каждый клочок бралась с таким рвением, словно он — ее жизнь. Было заметно, что она сейчас бы предпочла отдохнуть после не очень плотного завтрака (который был сделан из остатков ее припасов, сохранившихся в рюкзаке). Однако философия девушки гласила, что если сразу сделать все, то потом можно будет счастливо лежать бесконечно нужное время.

Восхищаться, впрочем, как и пытаться помогать, Волк долго не смог — очень скоро он стал чихать, и кажется, даже мебель поскрипывала от смеха, когда воздух стал вылетать из пасти зверя со странными звуками, а сам он, дергаясь и жмурясь от пыли, начал неистово чесать нос.

Пока Арлис доводила до идеала спальню, в которой когда-то царил ее собственный уют, и комбинировала нашедшиеся по всему Дому вещи с теми, которые уже были в ее комнате, Волк сидел на крыльце и дышал хоть холодным, но свежим воздухом.

Вскоре девушка к нему присоединилась — и оба они сидели, немного чешущиеся от пыли.

К обеду есть захотелось снова. Погода наладилась, и Волк знал, что многие другие голодные жители леса сейчас, верно, в поисках обеда сами могли бы стать обедом, достаточно легким. Пока Арлис рылась на кухне, сетуя, что уборку, по-хорошему, нужно было начинать именно оттуда, зверь отправился на охоту.

Вернулся он к вечеру — уже замерзающий, но с тушкой зайца. Неясно, кто удивил друг друга больше — зверь, который притащил свою добычу, чтобы угостить соседку, или Арлис, которая за время его отсутствия успела не только убраться в большей части Дома, но и приготовить пахнущий жареным ужин.

Волк оставил своего зайца на кухне, которая стала еще больше похожа на склад и все еще оставалась совсем неубранной, и пошел знакомиться с гостиной заново.

Все-таки удивительно, каким разным становится человеческое жилище, будь оно пустое или прямо сейчас — имеющее своего человека. Ни одна нора, ни одно гнездо не потерпит таких перемен, какие пришлись на долю давно заброшенной гостиной комнаты.

Весь хлам был убран и за неимением места, очевидно, стаскан в тесную, пока темную и грязную кухню. Камин так и остался главным в этой комнате — теплым и светлым. На нем, протертые от пыли, стояли подсвечники с найденными где-то старыми свечами и пара фигурок из дерева. Рядом к свету прибился низкий стол, который столешницей был Волку всего до груди, и пуфик.

Остальное, раньше как-то неуклюже собранное в кучу, разбрелось по углам — пара стульев, которые были слишком хороши, чтобы пойти на дрова, в отличие от еще трех своих собратьев из комплекта, стол, который Арлис притащила ближе к окну, кресла и мини-диванчик превратились в полноценную зону отдыха у другой стены. Не тронут был только шкаф, хотя и опустошен, — он был для девушки слишком тяжел.

Самую главную пропажу Волк заметил не сразу, но, когда осознал, — почувствовал себя окончательно радостно. Со стены исчезла кабанья голова. Волку было немного любопытно, куда она перекочевала (он был уверен, что не в комнату к девушке), но спрашивать не стал — и не только потому, что не мог разговаривать.

Освобожденная от лишнего, ненужного и не имевшего смысла (в том числе от занавесок) комната стала светлее и пахла уже не пылью и старьем, а целиком только вкусным ужином и тлеющими поленьями.

Запах ужина, который в этот раз готовился не в ведре и не в камине, заставил зверя излишне облизываться.

Арлис не пришлось долго ждать: скоро на столике расположилось две уже знакомые пиалки (другую посуду девушке не удалось отмыть в пока неподходящих условиях) с вкусно пахнущим мясом птицы. Где она и как достала ее — и так было понятно, что уж кто-кто, а тот, кто сумел вернуться в дом прошлого, просто так не пропадет.

Это была их третья трапеза вместе, спокойная и без разговоров.

* * *

Раньше Волку казалось, что жить с кем-то — это ровно то же самое, что жить одному. Какая разница от лишней пары глаз? Так было у волков, но совсем иначе было у людей.

Люди оказались поразительными. Их интересовало и заботило все — такого соседа нельзя не заметить, и вряд ли такой сосед не заметит тебя.

Жизнь вместе с Арлис была совсем иной. Пришлось осознать, что Дом больше не пристанище для одиночки — здесь в два раза больше шагов, появился голос и шум.

Ритм жизни человека был бурным. Арлис все время что-то затевала — уборка, приготовление еды, новые фигурки из дерева, которые с давних времен так и остались недоделанными, и сейчас доводились ею до ума, вышивка, рисование, чтение. Она постоянно двигалась, разговаривала, творила, создавала, делала.

Первое время Волк чувствовал, что его голова разрывается. Столько шума, энергии было вокруг, что он не знал, куда деться. И ведь деваться не хотелось — хотелось наблюдать и интересоваться, но волчий характер должен был привыкнуть к подобной суете.

Он уставал уже через час бодрствования рядом с девушкой, активно наводившей порядки на кухне, и уходил к камину. Лежа на коврике, он просто смотрел на огонь и мог смотреть на него часами. Почему люди так не могут? Тишина была прекрасной и не мешала течь мыслям — благодаря ей он так много осмыслил и понял, находясь в Доме.

Но теперь он уже не лежал по полдня, раздумывая. Стоило ему немного отдохнуть, он снова шел к ней — наблюдать, интересоваться, смотреть.

В конце концов, людям позволительно быть такими — ведь, в отличие от всех остальных существ, они создают. Не просто суетятся, бессмысленно выбрасывая свою энергию в воздух, а создают.

Арлис создавала что-то постоянно — уютное место, где Волк мог спать, вкусный ужин, который зверь каждый раз ждал с интересом и нетерпением, создавала чистоту, порядок, уют.

Волк иногда представлял, сколько занятий для себя может найти человек летом. Ему хотелось увидеть шуструю Арлис в платье и сапожках, с корзинкой в руках, среди травы и солнца. Сколько интересного она нашла бы и показала ему, только и знающему, как лежа наблюдать за жучками? Можно было бы сходить на рыбалку на озеро, сейчас укрытое льдом, соорудить плот, набрать ягод, готовить чаи — бесконечно и вкусно. Зима заставляла обоих их сидеть дома, привыкая друг к другу.

Холода без запасов — трудное время. Обычно Волку приходилось есть только мясо, но девушка упорно выходила наружу, чтобы каждый развернуться не с пустыми руками.

Она готовила дважды — утром их грела печь, в которой выпекался пирог, постный или мясной, ближе к вечеру — был гуляш, тушка птицы или что-то иное. В остальное время Арлис угощала Волка чаями — но самое удивительное, что она находила запасы для них в зимнем лесу.

Арлис действительно хорошо знала место, в котором росла. Видно, и зимой приходилось пополнять кладовые. Зимние ягоды были морщинистыми, кое-где поклеванными птицей, но чай от этого был не хуже. Отвар из сосновых игл першил в горле, но грел. В озере, как-то раз увлекшись, она смогла достать немного моллюсков.

Скоро быт их был отлажен. Волк научился слушать человека и не болеть головой от постоянной суеты, Арлис — она словно всегда знала, что однажды будет жить с диким зверем. Оставалось лишь научиться говорить друг с другом.

* * *

Разговаривать молча было трудно.

Даже полностью погружаясь в вихрь слов очередной книги, Волк так и не осознал ценность человеческой возможности выразить вслух все что угодно, и даже больше. Безумно много можно сказать только взглядом в сторону или мыслями, которые всегда видны в глазах, как отражение в озере. Однако оба они изначально разговаривали на разных языках — и словно не могли допустить, что смогут понять друг друга на одном из них.

Арлис не отличалась молчаливостью. С кухни то и дело доносилось мурлыканье, музыкальное и стеснительное, а оказываясь рядом с Волком, она периодически забывалась, начиная что-нибудь ему рассказывать, а потом обрывала свою речь, глядя в заинтересовавшиеся, но все-таки звериные глаза.

Тот факт, что девушке казалось, что он ее не понимает — Волка обижал, хотя он понимал, что это скорее нормальность, чем странность окружающего мира. Не каждый волк обучен чтению, и не каждый человек легко общается со зверем. Но когда Арлис, в очередной раз весело окликнув его с вопросом, замешкалась и скрылась в кухне, Волк не выдержал и отправился в библиотеку за чем-то, что могло бы помочь им понять друг друга.

Когда перед Арлис на пол кухни шумно хлопнулись несколько книг, а зверь утвердительно постучал по ним лапой, она удивилась.

Когда он, путаясь в страницах, нашел картинку с красивой девушкой-охотницей и ткнул в нее носом, после чего рыкнул куда-то в сторону Арлис, уже заинтересовавшейся происходящим, она разулыбалась и стала что-то объяснять ему о нарисованном на картинке.

Но когда, наконец, он сбегал за совсем тоненькой книжицей, в которой почти не было картинок, зато было много узоров по краям, и в лицах изобразил простую, всем знакомую сказку о Волке и Красной Шапочке (другая сказка была, кажется, о домашних птицах, и изображать кого-то вроде курицы ему не хотелось) — тогда, наконец, вытирая слезы от смеха под хмурым взглядом зверя, она поверила.

— Откуда ты знаешь, о чем тут написано? — она отложила тряпочку, которой протирала тумбы и шкафчики, и все еще немного недоверчиво, улыбаясь, повертела книжицу в руках. — Значит, ты понимаешь всю человеческую речь? Как так получилось?

Волк кивнул, отвечая на первые два вопроса, а на третий слегка закатил глаза и пожал плечами. Жизнь — чудная штука, иной раз ответ на вопрос «почему» не найти, да и зачем?

Девушка не унималась долго — периодически проверяла зверя, говоря что-нибудь хитро-задевающее, и смотрела на реакцию. Волк собой был доволен — наконец в Доме завелись разговоры.

Арлис обрела собеседника, которого сперва в упор не замечала, а зверь, укладываясь где-нибудь в сторонке от нее, мог заниматься тем, что умел лучше всего — слушать. Девушка стала внимательнее относиться к выражению его морды, пытаясь уловить настроение или ответ.

Вскоре он приноровился вступать в диалог. Была найдена пара подходящих книг вроде энциклопедии о животных и какой-то давно им прочитанной книги о людских городах. Обе были с картинками, Волк на память листал до нужных страниц, донося что-то существенное.

* * *

Зима за окном продолжалась. Свет, который по ночам лился из окошек Дома, был в диковинку лесным — Волк то и дело натыкался, выходя на крыльцо, на любопытную белку или птицу. Они с Арлис сейчас выходили на поиски пропитания по очереди — девушка охотилась с ружьем, пряча его потом где-то в сенях, чтобы лишний раз не напрягать соседа, а зверь в одиночку отлавливал зайцев или куропаток. Иногда он думал, что здорово было бы сейчас разжиться кем-нибудь покрупнее. Но это означало выход на совместную охоту со стаей. А пока он имел такую соседку, всякое волчье общество было для него закрыто. Впрочем, горевать было не о чем: он ведь сам давно уже избегал стаи.

* * *

Уже через недельку их Дом приобрел вид окончательно человеческого. Арлис не стала прогонять мох и пауков из сеней, но в остальном и лес, и хлам были одинаково вытеснены из жилища.

Девушка все-таки перебралась в большую спальню, в своей обнаружив, что доски пола начали опасно гнить. Волк помог ей полить перенесенные на новый, широкий подоконник цветы, за которые девушка его не раз поблагодарила, и долго наблюдал, как она убирает золотые статуэтки, картины и шикарные ткани в маленькую кладовую рядом с комнаткой. Зато ее собственные, много лет назад вырезанные фигурки и маленькие вышивки в пяльцах, найденные по всему Дому, она заботливо расставила на полках трельяжа.

В маленькой вазочке из липового капа поместились немногие украшения девушки — пара плетеных браслетов и кулон с клыком из лунного камня, рядом встали несколько обезьянок из веток и поместилась ветка-змея.

Когда, убирая последнего пухлощекого ангела с золотыми крыльями в сундук, Арлис увидела странный, словно немного довольный происходящим, взгляд зверя, объяснила:

— Мне все больше настоящее нравится, живое, задорное, хотя эти вещи из детства я тоже очень люблю, — она повертела в руках деревяшку, напоминающую плывущую лебедицу с птенцами на подставочке. — Все, созданное с роскошным размахом, — почти всегда простое и не глубокое. Редко создается по зову души — чаще всего для красивого вида, статуса и из самых неподходящих, но дорогих материалов. Хотя, конечно, бывает иначе. Но что мне скажет этот золотой подсвечник? А фарфоровый ангелок, которых, верно, тысячи по всему миру? Что думали люди, их создающие, понятно и просто. А древесина или камень… Сколько им лет или веков? Какие путники ночевали под кроной дерева, сколько дождей пролилось? Какая история у ракушки? О чем думал человек, который увидел в коряжке лебедя? Никогда не знаешь, но сердцем — чувствуешь.

Девушка улыбнулась заслушавшемуся зверю и убрала лебедицу на полку. Волк подумал, что если бы он умел говорить, а не только читать, то можно было бы обсудить столько! Однако уже появилось кое-что, о чем теперь хотелось спросить, чтобы услышать ответ, и многое для этого не требовалось.

Когда они спускались по лестнице вниз, Волк остановился у стенки под тем местом, где раньше, на увесистом гвозде, висела голова кабана. Он задрал голову кверху, кивая в сторону пустого места и вопросительно глядя на Арлис.

— А, — она быстро поняла, что имеет в виду зверь. — Я ее закопала. Давно пора было. А тебе она нравилась?

Волк замотал головой отрицательно и, довольный, потрусил вниз.

* * *

Проснувшись как-то утром, Волк вдруг заметил, как легка стала его голова, обычно забитая безответными мыслями, и лапы, которые по зиме передвигались с трудом. Арлис, пришедшая в дни, когда ему меньше всего хотелось подниматься со скрипучего пола, внесла в его жизнь больше, чем казалось, — она принесла общение.

Раньше ему казалось чудным то, как человек зависим от голоса — собственного, выплескивающего наружу мысли, и чужого, который режет тишину ножом. Теперь ему самому казалось, что тишина становится тяжелее, когда ему хочется слышать, как Арлис болтает обо всем на свете, сидя на кухне. Это в нем было совсем не волчьим, и пришлось учиться человеческому общению — бесконечному, звуками, вздохами, взглядом и пониманием взмаха руки.

Волк расширил диапазон издаваемых звуков до неведомого количества — рычал предупреждающе или одобрительно, фыркал, научившись от девушки закатывать глаза, изображая недовольство или недоверие, и почти научился смеяться, по-волчьи, скаля клыки и щуря глаза добродушно и тепло.

Арлис говорила порой без умолку — когда мела пол, когда вышивала потрепанные занавески, когда валялась на полу и разглядывала потолок, когда пекла пироги, когда чистила птицу, когда прощалась на ночь. Не разговаривала она только во сне. Волку некогда было отставать от нее — он бродил с ней по всему Дому, а потом и в окрестностях, куда они стали выбираться на совместные прогулки или охоту, таскал ей внезапно надобящиеся вещи, взбирался на кресла, стулья, заглядывал в миску с тестом.

Арлис смеялась, рассыпала муку, взмахивала руками, шумела и гремела во всей своей человеческой неуклюжести и грации одновременно. Волк рычал, фыркал, лаял, взмахивал хвостом, мотал головой и ушами.

Дни летели, словно кто-то поджег им хвост — зима уже перевалила за середину, а зверь все еще не успел ощутить ни голода, ни холода, ни одиночества. Иной раз ему чудилось в предсонном состоянии, что он почти человек — волчье ворчало в нем и ежилось, когда он без страха смотрел на танцующий в камине огонь, но с каждым днем тише.

Тем временем разговоров между ними было все больше. Волк первое время часто просил рассказать ему о людях — раз уж зима свела его с человеком, то можно узнать все, о чем до этого момента удавалось лишь прочесть или догадаться.

Он притаскивал книги и, раскладывая их перед рисующей или вырезающей фигурки девушкой, тыкал в иллюстрации. Арлис рассказывала о городах и домах, возвышающихся над деревьями, о странных человеческих занятиях и хобби, об охоте, об оружии, о самоездящих машинах, о свете, который запирают в стеклянные колбочки, о музыке, которая не требует участия человека, о механических помощниках и о человеческих буднях.

Волк слушал и удивлялся — до чего людям не сидится на месте, каким быстром шагом они идут впереди собственной жизни, обгоняя природу? Это вызывало неподдельное восхищение, но со временем превратилось в странное разочарование.

Зверю казалось, что если нет ему места среди лесного, то, может быть, это от того, что так влечет человеческое? Но чем больше он слушал свою соседку по Дому, тем больше ему казалось, что для того большого шумного мира он тоже не создан.

Засыпать в одной из сотен одинаковых квартир огромного бетонного дома? Просыпаться, вдыхая дым города и слышать шум колес? Бежать куда-то, не видя в том ни одной причины, кроме той, что бегут все, а тот, кто не будет бежать — будет раздавлен? Вечно искать себя в этой серости, как искала Арлис?

Волк даже впал на некоторое время в уже давно прошедшую меланхолию, внезапно поставленный перед этим странным вопросом: если не волк и не человек, то кто?

От Арлис не ускользнуло странное настроение, появившееся у ее собеседника и слушателя после десятка-второго историй о человеческой жизни. Видно было, что зверь о чем-то бесконечно думает и не находит себе места, в то же время все равно снова и снова выпрашивая у нее рассказ о чем-нибудь совершенно не волчьем.

Девушке казалось, что в его состоянии она видит что-то знакомое, давнее.

* * *

Это случилось с ней внезапно, между одним городским днем и другим таким же, на высоте пяти этажей. Арлис привыкла засыпать с книгой, обнявшись с целым новым миром или с маленькой уютной историей, и, проваливаясь в нее, как в сон, проживать прочитанное заново. Наутро на ее щеке нередко отпечатывались целые отрывки, но увиденное во сне было всегда важнее. В городе ей жилось душно.

Арлис никогда не была особенной — ни будучи девчонкой со сбитыми коленками, ни будучи невнимательной девушкой с растерянным взглядом.

Ей никогда не казалось странным беседовать с солнцем, просыпаясь в доме по утрам, она не уменьшала перед дружбой с человеком важность дружбы с лесной птицей или лошадью.

У нее не было кучи странных игрушек и развлечений, но разве нужны они, если живешь в лесу? Арлис искала деревяшки, превращая их в птиц и животных, делала бусы из ягод, рано научилась готовить не через силу и не от нужды — а ради чего-то творческого. Шила маленькие мягкие игрушки, напоминающие одновременно и котов, и жирафов, набивала лавандой, делала сов из шишек и лошадок из желудей. Худая и тонкая, она питалась почти одними книгами и мечтами.

Однако, когда пришло время вернуться в шумный город, вдруг оказалось, что она другая. Это не было ни хорошо, ни плохо, если бы в городе так же громко пели птицы и было бы так же много трав — но все было совсем по-другому, и скоро Арлис начала скучать. Но деваться было некуда, и скоро она словно привыкла.

В городе некогда смотреть, как садится солнце — иначе утром голубые глаза оттенят изрядные синяки. Вряд ли получится объяснить, что звезды ночью важнее, чем скучные учебные книги.

В городе практически не слышно птиц. Они торопливые, не садятся вблизи и смотрят со страхом, кроме голубей — но те смотрели на Арлис с каким-то удивительным презрением.

Она тщетно поначалу выбиралась из дома по выходным — в поиске тихого уголка, где природа будет оставаться нетронутой и только ее — но это было провальной затеей. Любое место человек быстро помечал парой брошенных сигарет и бутылок.

Совсем скоро Арлис устала быть странной. Среди людей гораздо лучше быть такой же, как все, — до мелочей, до предпочтений обеда или любимых цитат.

И только по вечерам ей казалось, что она что-то потеряла, кажется, даже не помнила, что именно. Где-то очень далеко остался ее домик детства и лес, все так же не тронутый человеком, где-то далеко были брошены ее деревяшки и книги, в спешке и желании примкнуть к суетливому городу. Они уезжали быстро, боясь опоздать в больницу, чтобы помочь приемной матушке, они хотели вернуться за вещами, но так и не смогли, и целый кусок ее мира остался там.

И если для ее богатых приемных родителей это был просто дом, просто вещи, то для нее это была вся жизнь.

Той ночью ее разбудила шлепнувшаяся на пол книга, громким звуком резко прогнав от девушки сон. Арлис открыла глаза и села на диванчике — в комнате пахло как-то забыто и знакомо, дождем, мокрой листвой, набухшими бутонами собирающихся распуститься цветов. Девушка вышла на балкон и, опершись о перила, прислушалась — в городской тишине, теперь, когда и люди, и машины спали, можно было наконец услышать лес. Он никуда не девался все эти годы — но прятался от человека умело. Или же человек чаще всего сам не желает его замечать?

В эту ночь Арлис словно с головой окунули в былое, сладко-медовое — в запах пирогов поутру, в росу, которая блестит на солнце, в лесные дожди и пряный рассвет, который она первый раз встретила в городе, сидя в пледе на одном из сотен балкончиков большого дома.

В то время как в ее собственном доме серый зверь таскал ведро за ведром к просыпающимся на подоконнике цветам.

Ей понадобился год, чтобы оставить город за плечами. Ей пришлось бросить все на авось — но, если не решиться на этот шаг, можно иной раз вовсе пропустить все счастье.

Дом был рад видеть ее — но, конечно, не будь в нем Волка, встреча с которым была настолько удивительной, словно Арлис ее выдумала, было бы одиноко. Вернувшись, она словно нашла себя — абсолютно и цело, и теперь, глядя на понурого зверя, хотела бы, чтобы тот быстрее стряхнул с плеч это состояние.

* * *

В очередной зимний день, когда Волк вернулся с неудачной охоты (что случилось исключительно от его задумчивости сегодня), в Доме его ждал… второй дом.

Волк удивленно смотрел на сооруженную конструкцию — стулья, диван, сдвинутые ближе к центру гостиной, палки, невесть откуда взявшиеся, связанные и неуклюже торчащие, и все это накрытое тряпками и одеялами. Шалаш имел выход, завешенный кружевом, и светился изнутри, так как проглотил камин — тот находился где-то в нем и горел вполсилы, чтобы не было жарко. Пока зверь разглядывал сооружение, из него высунулась довольная девушка.

Она практически услышала, как губы Волка шевельнулись с вопросом:

— Что это?

— Это лекарство от зимы. Заползай!

Волк повиновался. Внутри было мягко, подушки, уложенные кругом, и дополнительный ковер укрывали пол. Перед камином стояли пиалки с душистым отваром, совсем горячие, и миска с ужином.

— Сегодня будет вечер сказок, — Арлис улыбнулась, доставая какую-то пыльную книжицу из тех, которые, верно, были на самой высокой полке в книжном шкафу, и Волк до них не добрался. — Зимой нужен не только кров и вкусная еда, зимой нужно немного волшебства, чтобы дожить до весны.

Зверь покружился и, не найдя места, улегся на вытянутые ноги Арлис, примостив тяжелую голову. Огонь в камине плясал, Арлис начала читать. Волку казалось, что он слышит сквозь метель звон мечей и ржание лошадей, под чарующий голос девушки в его сонном взгляде языки пламени превращались в драконов и сказочных дев.

Арлис читала сказки из своего детства — об индейцах и их верных скакунах, диких и быстрых, как горный поток, читала о рыцаре, который вместо того, чтобы сражаться с ни в чем не повинным драконом, стал его лучшим другом, об искателях приключений, которые в пути теряли и находили себя, о колдуньях и принцессах.

Они вместе выпили чай из своих пиал, на некоторое время впустив мягкую, не раздражающую тишину к себе под бок, где она тоже улеглась, как пушистый кот, слушать сказки обо всем на свете.

Арлис была права: зима осталась где-то бесконечно далеко, отступив от Дома на много метров, затихнув и съежившись.

А может, она сама вслушивалась в голос читающей девушки?

Уже засыпая от ее голоса, Волк внезапно подумал: «А так ли нужно быть кем-то определенным, если и собой быть достаточно хорошо?»

* * *

Эта зима не хотела кончаться. И Волк не хотел, чтобы она кончалась. Вот странность эта штука — время. Вроде бы иной раз тянется, как вязкое болото, противно и нудно, а вроде бы и пролетает, как мгновение дурного сна. Бесконечность, которая затягивает тебя, пока ты моргаешь. Сейчас все было иначе, время бежало быстро, в припляс, смеялось звонким хрустом снежинок, но Волку казалось, что он здесь вечность — в Доме, в котором он не один.

Они играли в снежки по утрам, догоняли друг друга, читали сказки, забирались на крышу, пекли пироги, пили чай.

А однажды он проснулся в гостиной, на своем уютном ковре, и вдруг увидел совсем другой Дом. Нет, он был тот же, но в то же время другой — Волк растерянно поморгал, потер лапами морду, разглядывая цепь из шишек и ягод, висящую на камине.

Арлис часто устраивала ему сюрпризы, пока он спал. Зверь давно перестал просыпаться от ее шагов, они убаюкивали его, как песня вьюги или шепот ночного ветра. Но в этот раз сюрприз явно был масштабным: вся гостиная была странно, но уютно украшена, а в дверях кухни скоро появилась раскрасневшаяся, очень таинственно улыбающаяся девушка.

— Просыпайся, соня! — она подмигнула зверю, отряхивая руки в муке о фартук.

С кухни уже потянулся сладковатый запах выпечки и мяса.

— Ты проспал до обеда, я уже думала будить тебя, — Арлис прошла к столу, накрытому новой, расшитой свечами и красными цветами скатертью, и поправила подушку на стуле.

Волк сел, всем видом показывая удивление обстановкой, не настолько, насколько был удивлен сам, но ровно настолько, чтобы его немой вопрос был понятен на звериной морде.

Вокруг, в их ламповом беспорядке внезапно воцарилась торжественность — на столе красовался букет из еловых ветвей, который приятно щекотал нос в дуэте с запахом пирога, а дверь в сени украшал большой, аккуратно сплетенный венок.

Украшения были всюду, и на вопрошающей морде Волка кроме «почему?» прибавилось еще и «когда?!».

Арлис за два месяца научилась считывать эмоции зверя даже без его театральных стараний. Она засмеялась, довольно улыбаясь.

— Красиво, да? Я по ночам делала, а сегодня все украсила. Ну неужели ты не читал ничего в книгах? Сегодня же Рождество!

Волк многозначительно уркнул, изобразив, что понимает, о чем идет речь, но получилось у него плохо. Арлис хихикнула и снова скрылась в облаке пара, которое расползлось на всю кухню. Зверь юркнул за ней — больно дразнился запах вкусностей, к тому же время завтрака.

А на кухне было чему пахнуть! На маленьком столе, который предназначался не для обеда, но для готовки, уже стоял пирог, баночка с каким-то напитком и очень вкусно пахнущая, горячая птица, запеченная целиком. Если бы его спросили, Волк бы соврал, что успел спросить разрешения, но на деле Арлис хлопнула его по носу полотенцем, когда он уже примерялся, с какой стороны укусить птицу за ножку.

— Куда? — Арлис нахмурилась, но улыбка все равно не сходила с ее лица — Потерпи немного, перекуси вчерашним обедом. Все-таки это наше первое Рождество здесь, я хочу, чтобы было красиво, понимаешь?

Девушка бросила в зверя этой незначительно-значительной фразой и отвернулась к плите. На ней еще кипело и варилось что-то, чему Волк названия и предназначения не знал.

Волк всегда удивлялся и одновременно восхищался тому, как девушка готовила. Не регулярно, не в тягость, а словно шла варить колдовское зелье. Оказываясь на кухне, она становилась волшебницей: что-то кипело в чугунных сковородках, крупно, нарочито неаккуратно резались овощи, запах трав витал в воздухе, смеси корней, грибов сыпались в каждое блюдо на глаз. Ей не нужны были кулинарные книги, рецепты — каждый раз она готовила что-то, словно по вдохновению, и получалось каждый раз вкусно по-разному.

Не было никакого сомнения, что в этот день эти ее блюда получатся менее вкусными. Почему он думал об этом сейчас, в то время как что-то совсем другое крутилось в его голове?

— Ты поможешь мне нарядить елку? — Арлис толкнула его в бок, едва не свалив, и расхохоталась. — Ты что, снова уснул?

Волк заурчал, изображая недовольство, в то время как предложение его заинтересовало — это какой-то чудной людской обычай?

Кажется, зверь что-то читал про Рождество. Но в то время как люди вроде бы тащили деревья к себе домой, Арлис поступила более логично по разумению Волка — она вышла из Дома, окруженного, в том числе, маленькими елочками. Их ветром занесло сюда, еще семенами, после того как Дом был покинут — теперь каждая из них красовалась в снегу и была бы только рада быть украшенной к человеческому празднику.

Они выбрали ту, что поближе оказалась к крыльцу. Сюрпризы от Арлис не окончились: она притащила с чердака целый ящик старых игрушек. Стеклянных и пластиковых, деревянных, тряпочных, побитых и почти новых, каждая с маленькой петлей из ниточек. За эту петельку девушка ловко вешала их на ветки, Волк подносил их в зубах, цепляя из коробки то, что цеплялось.

Скоро избранная ими елочка приобрела совершенно странный, но привлекательный вид: солнечные лучи прыгали по стекляшкам, отражаясь на снегу желтыми, красными, зелеными и синими пятнами, а ветерок слегка постукивал их.

— Рождество — это светлый праздник, — объяснила Арлис, закрывая пустую коробку и плюхаясь в снег. — Связано с очень хорошими и важными событиями. В этот день все радуются, наряжают елку, дарят подарки близким. Еще один день, чтобы провести его хорошо!

И этот день действительно был хорош. Природа отложила метели, мороз не щипал за щеки, а пространство вокруг Дома было похоже на белоснежный зал, укрытый одеялами. У Арлис оказалось много дел: она разнесла семечки в давно прибитые по округе, оказывается, кормушки для птиц, кое-где оставила вкусняшки для белок и зайцев.

— Праздник должен быть у всех! — заверила зверя девушка.

Управились они только к вечеру. Погода была настолько хороша, что было решено пировать на снегу. Девушка принесла доски и большой плед, на котором расположилось несколько маленьких тарелочек с вкусным ужином. В лесу темнело, и Арлис устроила Волку еще один сюрприз. Попросив его закрыть глаза, сама она побегала вокруг елки, скрипя снегом под сапожками, и, когда разрешила смотреть, Волка ослепил десяток огней. И когда только она успела воткнуть в елку свечи?

Огоньки подрагивали, создавая пляску цветных пятнышек на снегу, и светились на весь лес. Зверь сидел, задрав голову кверху, не отрывая взгляда от волшебного зрелища, пока Арлис, смеясь, не окликнула его.

— С Рождеством! — заключила она и достала откуда-то маленькую коробочку. — У меня для тебя подарок.

Волк сел на их маленькое место для пикника, свесив хвост в снег. Девушка поставила коробочку перед ним и замерла в ожидании, поджав колени к груди и выглядывая из-за них, как маленькая любопытная белка.

Зверь аккуратно снял крышку коробки зубами — в коробке сидела маленькая тряпичная копия его, с шарфиком на шее. Глазки-бусины смотрели на Волка, а нос был таким крошечным!

— Нравится? — спросила девушка.

— Очень! — ответил бы Волк, если бы умел еще и говорить, и в поисках способа сказать спасибо он потянулся вперед и лизнул шершавым языком щеку Арлис.

Та засмеялась и, вытянув ноги в снег, начала рассказывать, как ночами шила его.

Волк смотрел на нее, смеющуюся, и вдруг, посреди безоблачного спокойствия, от чего-то шаткого и пьяного кто-то словно ножом высек ранее не принимаемую им мысль прямо у него в голове.

Зверь дернулся, на миг прижав уши к голове, и замер — ему казалось, в эту секунду эту фразу можно было прочесть у него на лбу.

Он влюбился.

Это самое простое, самое ясное в жизни чувство, самое большое и сильное, одно из тех, что порой не хочется видеть, — пока оно не оглушит тебя окончательно, не заставит задохнуться и замереть перед его неотвратимостью.

Почему оно встало в полный рост перед ним сейчас?

Арлис щебетала что-то, принявшись за кусок своего торта, привычно не ожидая от Волка особой реакции, махала руками, подмигивала и улыбалась. Зверь почти засмеялся в ответ, но его собственный, волчий язык вдруг встал поперек его волчьего горла.

Арлис была прекрасна, а он волк.

Он отшатнулся еще дальше, проскользив на шаг от нее, наполняясь изнутри чувством тоски и абсолютной злости.

Девушка мгновенно прочла что-то на его застывшей в ужасе морде, но тут же ей на юбку упал крупный кусок торта. Извинившись, она на минутку забежала в сени, чтобы вернуться и непременно спросить, что не так.

Зверь же рванулся вперед, словно его подтолкнули сапогом в спину. Взметнув снег, засыпав свой оставшийся нетронутым кусок торта, подвернув нелепо лапу, он кубарем влетел в чащу, почти услышав крик в спину.

Сейчас или никогда. Было глупо ждать эту весну — она никогда для него не наступит.

Его лапы с шумом давили ветви, тонули в толще снега, а тело практически с грохотом продиралось сквозь кусты. Он падал на поворотах, зачем-то бежал зигзагом, путался в лапах, задыхался от бега.

Нет. Волки не выращивают цветов на подоконниках, нелепо поливая их из ржавого ведра. Волки не играют в снежки, прыгая как собака, по снегу и пастью ловя снежинки. Волки не догоняют девиц, грозя укусить за пятку, но не кусая. Волки не ложатся спать на чьих-то коленях. Волкам не достаются принцессы.

Лучше бы ему тогда умереть от ее пуль.

Зверь было сдал скорости, ловя пастью воздух, обжигающе-ледяной и почти хрустящий, но сделал новый рывок. Останавливаться было нельзя — не то лапы сами понесут его к уже слишком знакомому Дому.

Лес вокруг уже давно был погружен во тьму, а после рождественских огней казался Волку и того темнее, он бежал наугад, не разбирая ни дороги, ни запахов. Все слилось в черно-белую слякоть. Снег глотал его лапы, отпуская все неохотней, на морде бороздами легли царапины, подаренные очередным кустом по дороге, а холодный воздух резал легкие.

Когда в его голове уже начала было образовываться такая же белоснежная пустота, ее внезапно разорвал оглушительно громкий щелчок.

Боль ослепила зверя, вырываясь наружу с полухрипом-полурычанием, исторгнутым в пустоту, и он на полной скорости упал в окровавленный снег, зарываясь в него носом, глотая его и давясь. Если бы у него еще оставались силы, он мог бы хотя бы оглянуться назад, но черная пелена мгновенно накрыла его с головой.

* * *

Вам приходилось когда-то догонять ускользающий сон, просыпаясь и изо всех сил пытаясь запомнить его? Так казалось Арлис, когда она, спотыкаясь, летела по полуночной чаще, где-то вдалеке едва слыша волчий бег.

Когда она, отряхнув юбку, вышла на улицу снова, в ее голове вертелись давно поселившиеся там мысли, на щеке все еще теплилось ласковое касание Волка, и мир был наполнен как никогда ярким светом. Зима, проведенная в старом Доме, была самой уютной из всех ее многочисленных зим. Она понимала теперь, что все, что случилось с ней в последние полгода, было лишь началом — ее метания в городских стенах по ночам и тоска по лесной тиши, ее маленький, никем не остановленный, но смелый побег, ее встреча именно с этим зверем, а не с каким-то другим почти у самого Дома. Уже несколько месяцев она просыпалась, первым делом видя в гостиной своего серого друга, и засыпала под его сопение. И пусть ни одного диалога не случилось с ними за это время, не было никого на свете, кого бы Арлис знала так хорошо.

Но все обрубилось сейчас в один миг, как взмахом руки, дающей пощечину, — она увидела, как серое пятно, полное отчаяния, ломая лапы, ныряет в лес. Если и бывают моменты, когда земля под тобой рушится, то это был он. В такие моменты возможность выбора — ловушка, потому что выбора нет. Либо ты летишь вслед за ускользающим, либо земля рушится вместе с тобой.

Арлис бежала, практически теряя неудобную обувь, каждым полушагом-полупрыжком рискуя сломать себе ноги, которые подгибались под ней, заставляли периодически падать на колени и снова вставать. На любом шагу она могла наткнуться на дикого зверя, вышедшего погулять в хорошую погоду, — и только счастливый случай ее уберег.

Она попыталась окликнуть Волка — но ее собственные слова завязли в иглах низко свисающих, тяжелых от снега ветвей.

Однажды каждому достается бежать так. Арлис уже приходилось — но только тогда так бежало ее сердце, в то время как она, полушепотом, полушагом, полутенью скользила прочь от города, в глушь. Теперь же ей некогда было красться — ее бег был похож на безумное цунами, задевающее весь мир вокруг и спотыкающееся об него.

Даже холод не успевал догнать ее, чтобы царапнуть ледяными когтями по оголенной шее, и только щелкал зубами где-то рядом радостно, когда она проваливалась в снег.

Где-то впереди, в тумане ночи раздался болезненный рык — Арлис споткнулась, тут же поднимаясь и распахивая сознание для самых страшных картин, почти кубарем скатилась со склона оврага туда, где был ее друг.

У Арлис не было слуха, нюха, а вместо лап были непослушные, бесполезные ноги — они несли ее так быстро, словно хотели от нее же избавиться. Все, что у нее было, — это сердце.

Пусть хоть кто-нибудь скажет теперь, что сердце не видит дорог.

Лес расступился перед ней, потому что сбить с пути человека, который рыщет с ружьем, одно дело, а попытаться противостоять тому, кто ищет родное, — все равно что ладонью тушить костер.

Когда Арлис съехала к Волку, вся в снегу, красная от погони, он вертелся вокруг капкана и кусал железные челюсти. Услышав девушку, зверь приник к земле, виновато глядя, но она не торопилась его ругать.

Волку повезло: капкан был на гораздо более мелкую дичь и не причинил лапе существенного вреда. Укус ловушки усугубил быстрый бег — на такой скорости он чуть не сломал, но точно потянул конечность и разорвал кожу, где только мог, оттого вокруг снег был весь в крови.

— Только не шевели лапой, — вздохнув, попросила она, где-то внутри себя собирая по крупицам знания и мужество.

Почти вся рубашка девушки, которая оказалась надета под паркой, была быстро порвана на лоскуты — частью перевязана лапа волка, с помощью других она обмотала капкан и смогла его разомкнуть. Зверь быстро выдернул раненую лапу и плюхнулся на снег рядом.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Волку казалось, что между ними, прямо в воздухе, по невидимым ниточкам пробегают мысли. От взгляда к взгляду.

«Зачем убежал?»

«А ты зачем не застрелила тогда?»

«Так ты же не просто волк», — Арлис протянула руку и ласково провела ей по голове, уху и шее зверя, все еще оставаясь уставше-строгой.

«И ты не просто человек мне», — Волк ткнулся в ее ладонь носом. — «Что делать теперь?»

«Как что? Жить».

Арлис поднялась, отряхиваясь от снега, который уже насквозь промочил ее одежду, и, посмотрев на зверя, улыбнулась устало.

— Идем домой.

Можно было сказать многое — но все было ясно и так.

Найти дорогу было не сложно — через чащу тянулась тропинка вспаханного волчьими лапами снега, кое-где валялись ветви пробитого грудью кустарника. Холод отступил, видя, что сейчас не время ему, а на небо выкатилась покусанная луна, боком освещая ночной лес.

До Дома они добрались к утру и уснули в гостиной перед тлеющим камином, вцепившись друг в друга так, словно кто-то во сне мог бы разлучить их. Арлис обнимала Волка расцарапанной после падения в овраг рукой, тот положил ей голову на грудь и сопел, иногда во сне ощущая, как ноет раненая лапа.

* * *

...

автордың кітабын онлайн тегін оқу Волк, который любил читатьСветлана Дьяченко

Светлана Вячеславовна Дьяченко

Волк, который любил читать

Оглавление

Посвящение

Обращение к читателю

~ Волк, который любил читать ~

автордың кітабын онлайн тегін оқу Волк, который любил читать
Светлана Дьяченко