Такая ж розоватость, золотистость
И перламутровость лица, и шелковистость,
Такое же биенье теплоты…
В этот вечер нам было лет по сто…”
– – –
В этот вечер нам было лет по сто.
Темно и не видно, что плачу.
Нас везли по Кузнецкому мосту,
И чмокал извозчик на клячу.
– – –
Было все так убийственно просто:
Истерика автомобилей;
Вдоль домов непомерного роста
На вывесках глупость фамилий;
– – –
В вашем сердце пустынность погоста;
Рука на моей, но чужая,
И извозчик, кричащий на остов,
Уныло кнутом угрожая
Как светел сегодня свет!…”
– – –
Как светел сегодня свет!
Как живы ручьи живые!
Сегодня весна впервые,
И миру нисколько лет!
– – –
И этот росток стебля,
Воистину, первороден,
Как в творческий день Господень,
Когда зацвела земля.
– – –
Всем птицам, зверям и мне,
Затерянной между ними,
Адам нарекает имя, –
Не женщине, а жене.
– – –
Ни святости, ни греха!
Во мне, как во всем, дыханье,
Подземное колыханье
Вскипающего стиха.
– – –
Такая ж розоватость, золотистость
И перламутровость лица, и шелковистость,
Такое же биенье теплоты…
Вспомнил час, когда я твое губами
Слушала сердце
“Краснеть за посвященный стих…”
– – –
Краснеть за посвященный стих
И требовать возврата писем, –
Священен дар и независим
От рук кощунственных твоих!
– – –
Что возвращать мне? На, лови
Тетрадь исписанной бумаги,
Но не вернуть огня, и влаги,
И ветра ропотов любви!
– – –
Не ими ль ночь моя черна,
Пустынен взгляд и нежен голос,
Но знаю ли, который колос
Из твоего взошел зерна?
“Узорами заволокло…”
– – –
Узорами заволокло
Мое окно. – О, день разлуки! –
Я на шершавое стекло
Кладу тоскующие руки.
– – –
Гляжу на первый стужи дар
Опустошенными глазами,
Как тает ледяной муар
И расползается слезами.
– – –
Ограду перерос сугроб,
Махровей иней и пушистей,
И садик – как парчовый гроб,
Под серебром бахром и кистей…
– – –
Никто не едет, не идет,
И телефон молчит жестоко.
Гадаю – нечет или чет? –
По буквам вывески Жорж Блока.
“Как светел сегодня свет!…”
– – –
Как светел сегодня свет!
Как живы ручьи живые!
Сегодня весна впервые,
И миру нисколько лет!
– – –
И этот росток стебля,
Воистину, первороден,
Как в творческий день Господень,
Когда зацвела земля.
– – –
Всем птицам, зверям и мне,
Затерянной между ними,
Адам нарекает имя, –
Не женщине, а жене.
– – –
Ни святости, ни греха!
Во мне, как во всем, дыханье,
Подземное колыханье
Вскипающего стиха.
– – –
.
Ноябрь 1915 (?)
– – –
И вот она! Театр безмолвнее
Невольника перед царем.
И палочка взвилась, как молния,
И вновь оркестра грянул гром.
– – –
Лучи ль над ней свой блеск умножили,
Иль от нее исходит день?
И отрок рядом с ней – не то же ли,
Что солнцем брошенная тень?
– – –
Его непостоянством мучая,
Носок вонзает в пол, и вдруг,
Как циркулем, ногой летучею
Вокруг себя обводит круг.
– – –
И, следом за мгновенным роздыхом,
Пока вскипает страсть в смычках,
Она как бы вспененным воздухом
Взлетает на его руках…
– – –
Так встарь другая легконогая –
Прабабка «русских Терпсихор» –
Сердца взыскательные трогая,
Поэта зажигала взор.
– – –
У щеголей не те же чувства ли,
Но разочарованья нет:
На сцену наведен без устали
Онегина «двойной лорнет».
– – –
.
26 октября 1915
Летят, пылая, облака,
Разрушился небесный город.
Упряма поступь и легка,
Раскинут ветром вольный ворот.
– – –
Кто мне промолвил «добрый путь»,
Перекрестил – кто на дорогу?
Пусть не устанут ветры дуть,
От твоего стремить порога.
– – –
Былое – груз мой роковой –
Бросаю черту на потребу.
Над бесприютной головой
Пылай, кочующее небо!
