Оглавление

Глава 1

— О чем задумалась? — спросила Вера.

— Сегодня интервью смотрела с Задорновым.

— Это который политик?

— Это который юморист. Коэльо ему, видишь ли, не нравится. Идея, говорит, есть у него, а языка нет. То есть, не может он эту свою идею подать красиво, литературно. Привел в пример Набокова, Маяковского. Помнишь: «Лысый фонарь сладострастно снимает с улицы черный чулок»? Сильный образ, конечно. Над ним надо медитировать, философствовать, получать эстетическое удовольствие от созерцания. Но жизнь — она же не такая. В том смысле, что в ней есть и мат и пошлость, и глупость и гадость. И куда это все деть? Пригладить — причесать?

— Чего это тебя сегодня на философию потянуло?

— Болезнь у меня такая, профессиональная. Если надеешься сбить меня с мысли, то зря. Смотри, собаки на улице сношаются, мама дочке говорит: «Отвернись доченька», мол, фу — кака. А чего отворачиваться? Природа так сама себя воспроизводит, жизнь так продолжается. Это же все гармонично.

— Вот и я Сереге говорю — не обязательно любить друг друга, чтобы спать вместе. Все это естественно, гармонично, как ты говоришь.

— Знаешь, ты конечно лихо теорию в практику переводишь, — удивилась Лия такому неожиданному кульбиту, — но по сути это тоже жизнь: секс имеет место в ней быть и без надлежащего романтического сопровождения. Как сказал один мой знакомый: «Идя к девушке, я беру две гвоздички и бутылку пива».

— Почему две? Он чего, на похороны ходит? — хохотнула Верка.

— Тьфу тебя. Некрофилия какая-то получается. Денег у него, наверное, на три не хватает, — позлорадствовала Лия, вспомнив о ком идет речь и радуясь очередной возможности поточить об него зубы. — С другой стороны, у человека смелости хватает признаться: «Вот, мол, иду к девчонке только за этим, в романтику не верю, да и не нужна она мне». Сам не обманывается и других не обманывает.

— Слушай, — встрепенулась Вера, — у меня тоже такой есть! Ну, который меня не обманывает. Когда мне надо, я ему звоню, мол, есть пара минут?

— Почему пара? Коэльо, например, убеждает, что этих самых минут нужно ну как минимум одиннадцать. Это если по-быстрому. — Лия хихикнула.

— Чего ты к словам придираешься? — одернула Лию Вера. — Смысл-то ясен. В общем, минутки-то эти у него всегда есть. Так, раза четыре в месяц встречаемся. Я эти дни в календарике крестиком отмечаю.

Поймав удивленный взгляд подруги, она продолжила:

— А чего ты так смотришь? Зато мне, во-первых, не надо с высунутым языком бегать — парня себе искать, когда приспичит; во-вторых, он чистоплотный и не болеет ничем, — это я точно знаю; в-третьих, все делает как надо. Плохо что ли?

— Я хотела спросить, зачем ты крестики в календарик ставишь, — начала Лия, но Вера сменила тему:

— О чем он еще-то говорил?

— Кто говорил? Твой или мой? Ты чего-то совсем меня запутала.

— Да Задорнов твой о чем еще интересном говорил?

— Он не мой… — Лия уставилась в пол и о чем-то глубокомысленно задумалась. — Говорил о том, что чтобы убежать от страха смерти надо просто много и усердно работать.

— Оговорочка по Фрейду?

— В смысле?

— Во-первых, он утверждает, что от этого страха надо бегать, а во-вторых, и это просто очевидно, что он сам очень усердно от него бегает. Также усердно, как и работает.

— Да меня не это зацепило…

— А что?

— Понимаешь, когда человек много и упорно… то он мало чего соображает. Даже если работа ему нравится. Он просто кроме ее родимой ни о чем соображать и не способен. — Лия прикурила очередную сигарету. — Такого же обширного отключения мозга можно добиться просто сидя за компьютером с утра до вечера и играя в какую-нибудь очень увлекательную игру.

— Вроде чего-то делаешь, а мозг в ауте, ну, в смысле, атрофируется?

— Ну да.

В умывалку зашел Паша.

— Какие планы на вечер?..

Глава 2

Он подошел неслышно, но боковым зрением, а скорее — всем своим существом, Лия почувствовала, что он стоит сзади.

— Ты снова пишешь?

— Вроде того. — Ей хотелось спрятаться, словно котенку, который утащил со стола лакомый кусочек колбасы, и в тоже время, она гордилась тем, что постепенно возвращается к жизни.

Он словно прочитал её мысли:

— Меня радует, когда ты пишешь. Как будто ты очень долго болела, а теперь выздоравливаешь.

— Может и так, — задумчиво проговорила Лия, — может и так…

— Это что-то из старого? — он уже пробегался глазами по тексту, слегка массируя Лие плечи, которые всегда затекали от долгого сидения за компьютером. — Я не видел этого в ворохе бумаг на твоем столе. И это не то, что мы последнее время так много обсуждали.

— И да — и нет. Давай пока не будем. — Лия явно не хотела говорить об этом сейчас, и Марк это почувствовал.

— Хорошо. — Он улыбнулся, чмокнул её в кончик носа и ушел таким же почти неслышным шагом, каким и вошел в комнату.

Лия открыла ящик стола и начала копаться в многочисленных блокнотах, разных форм, размеров и цветов. Наконец, выудив один из наиболее старых, она торопливо начала его листать. На одной из страниц, наконец, нашла то, что искала.

Набирая номер, она чувствовала, как сердце учащенно бухает — столько лет прошло. Номер мог измениться миллион раз. Да и домашними телефонами сейчас мало кто пользуется. Лия почти готова была положить трубку и оставить эту затею, но сонный голос вдруг ответил ей на том конце провода:

— Алло… Алло!!!

— Вера? — неуверенно спросила Лия. — «Столько лет прошло. Что за глупая идея пытаться вытащить прошлое за хвост» — Лия уже мысленно ругала себя.

— Да! — голос звучал все еще сонно, вероятно из — за разницы во времени, — но уже заинтересованно. Ночной звонок — неприятная штука, но кто может звонить в такое время еще и на стационарный телефон?

— Верка! — Лия волновалась и не могла скрыть этого. Она расхохоталась в трубку! — Верка — это Лия! Ты меня слышишь? Ты слышишь меня?

— Лия? Как? Откуда ты? Ты чего — днем не могла позвонить? — Вера была словно и рада и не рада этому звонку одновременно.

— Ты спишь? Прости. Я знала. Но мне надо было обязательно тебя услышать. Понимаешь — обязательно. Я могу перезвонить завтра. В какое время тебе удобно? Просто надо было… Надо…

— Давай завтра вечером поболтаем. После работы.

— Да, да, конечно. Я наберу тебя завтра. Завтра, — уже тихо и почти спокойно проговорила она и отключилась.

Теперь у нее была спокойная уверенность, что она, наконец, сможет во всем этом разобраться. Сможет ответить на те невероятно важные вопросы, которые появились и так остро обозначились в ее жизни за последний год. Вопросы — на которые пока никто не мог ответить.

Глава 3

Вера ворочалась в кровати и никак не могла снова заснуть.

Этот звонок опрокинул ее в воспоминания о беззаботной студенческой жизни. Тогда она не мерилась с миром размышлизмами — не тягалась в понимании его основ и не пыталась изложить вселенские истины на бумаге. Тогда она просто жила. И делала это с упоением и радостью.

— Ты знаешь, что такое несексуальное пиво? — спросила она Лию.

— Нет, никогда не слышала, — ответила та. — Но какое-то странное сочетание слов.

— Это когда ты с мужчиной и тебе с ним хорошо, но ты его совершенно не хочешь.

— А так бывает?

— Конечно бывает. Я пойду скажу Паше, чтобы взял бутылку «Монастырки». Нам же одной хватит на четверых?

— Хватит. А через какое окно будем вылезать? Профилакторий ведь закроют. А здесь — в умывальной — самое удобное. Под ним широкая труба. Только надо его открыть до конца.

— Сейчас ребят попрошу. Главное — не то, как мы его откроем сейчас, а чтобы кто-то снова сделал это ночью, когда мы полезем обратно. Надо поговорить с Нурланом. Ты иди пока, одевайся.

Лия сгребла свои листочки со стихами и ушла в палату.

Вера встала и подошла к окну. Как можно туда вернуться? И можно ли? Туда, где ты был таким зеленым, юным, где тебе с одной стороны было на все наплевать, а с другой — все казалось таким важным и невероятно значимым. Где полуночная игра в «Мафию» — не так, как сейчас рекламируют на всех углах, — доморощенно, скучно и централизованно, а изощренно и со своим интересным и необычным сюжетом — была событием века, каждое из которых потом почти час обсуждалось в курилке.

— А я знал, что ты мэр. Я знал! С самого начала. Ты блефовал.

— Да он нас с тобой стравил! Неужели ты не понял.

И горящие глаза. И споры до утра — кто лучше и почему.

Как туда снова попасть?

Это нельзя ни повторить, ни пережить снова. Как можно опять, скользя по обледенелой трубе, вылезать со второго этажа студенческого профилактория и переживать такой пьянящий вкус весеннего ветра на губах? Пить вино, идя по мощеной булыжной мостовой Петроградской стороны в 2 часа ночи. Ползти по крышам Петропавловской крепости, чтобы укрыться в одном из ее равелинов и смотреть на город с этой невероятной высоты.

— Верка, ты знаешь, что мне сейчас пришло в голову? — спросила Лия, когда они вылезли из равелина и подставили лицо мартовскому ветру.

— Откуда я могу это знать, — она рассмеялась.

— Что ни один профессор на нашем самом заумном факультете никогда не научит нас тому, что мы сейчас постигаем. Никогда! И это и есть — самая настоящая жизнь. И никто из них этого не знает.

— Пойдем обратно, уже холодно, философ. — хохотнула снова Вера.

А потом было немое удивление от того, что Нурлан молча смотрел в закрытое окно и наблюдал, как гуляющая четверка безбашенных студентов махали ему руками, чтобы он его открыл. Как он скажет позже — он думал, что они просто радуются хорошей прогулке, а про свое обещание совсем забыл. И ночевка на ступеньках соседнего подъезда до утра в ожидании того момента, когда откроется профилакторий. Сидеть на ступенях было холодно, да и девочкам было не положено, поэтому сидели на коленках у мальчиков. Разморенные вином и их галантностью. И вот так и получилось то самое несексуальное пиво.

Вера подошла к столу, включила лампу. Перелистнула несколько последних страниц диссертации. К чему вспоминать о том, где уже нет ни её, ни её подруги. Ничего уже этого нет. Даже если вернуться туда и посмотреть на эти окна. Если снова увидеть этих людей. Снова говорить с ними. Уже не то. Нет этого там.

И, тем не менее, Лия вдруг позвонила. Только зачем?

Вера подчеркнула последние цитаты Платона. Он был мистик — побольше, чем тогда это осознавали греки. Заявить, что у всех предметов есть некие образы — идеи, которые потом воплощаются в материю, и что образы эти первичны; говорить об иллюзорности мира и о том, что то, что мы видим своими глазами — это лишь отблеск истины; что душа приходит сюда уже все зная и ей лишь надо это припомнить — не с этими ли идеями сейчас носятся последние поколения эзотериков, особенно после выхода на экраны «Матрицы».

Но сейчас её внимание больше привлекал учитель Платона — Пифагор и его теория связи музыки и математики. Вернее, то, что тогда было теорией — давно превратилось в аксиомы физики, потому что звук — это волна. А волна имеет свои параметры колебания и измеряется математически. Пифагор, правда, подходил к этому немного с иной точки зрения — рассматривая соотношения длины волны и гармоничность издаваемых ею звуков. Но его идея — о звучащем мире, а по сути — о том, что живые объекты излучают определенные волны разной частоты — была гениальной догадкой.

Вера потянулась к полке и достала «Сильмариллион». Нужен был красивый эпиграф, и он был тут. Ночь обещала быть длинной и плодотворной…

Глава 4

«В начале был Эру, Единый. На Арде зовется Он Илуватар. Первыми создал Он Айнуров, Священных. Они стали плодом Его дум и были с Ним раньше всех творений. Эру говорил с ними. Он предлагал им музыкальные темы, они воплощали их, и это было хорошо. Айнуры пели поочередно, лишь изредка — дуэтом или трио, остальные слушали поющих, но в музыке каждый понимал лишь ту часть замысла Илуватара, которой он был рожден, а музыка собратьев мало что говорила другим Айнурам. Но постепенно понимание росло, а вместе с ним росли единство и гармония.

И пришло время, когда Илуватар созвал Айнуров и задал им тему, величием превосходившую прежние. Красота вступления и великолепие финала восхитили Айнуров, и в восторженном благоговении склонились они перед Илуватаром. И тогда Он сказал:

— Я создал вас от Вечного Пламени. Я дал вам тему и хочу, чтобы в гармонии и единстве претворили вы ее в Великую Музыку. Нет предела совершенству, и Я с радостью буду внимать вашим песням.

И тогда по слову Его, голоса Айнуров: голоса — арфы и голоса — лютни, голоса — свирели и голоса-трубы, виолы, органы и многоголосные хоры — начали обращать тему Илуватара в Великую Музыку. Звук непрестанно чередующихся, дивно гармоничных мелодий взлетал и падал; чертоги Илуватара наполнились им и Музыка выплеснулась наружу, в Ничто обратив его в Нечто. Подобной музыки не создавали доселе Айнуры и только после конца Дней предначертано создание лучшей. Исполнить ее перед Илуватаром предстоит двум хорам: хору Айнуров и хору детей Илуватара. Только тогда станет возможным полное воплощение замысла Единого, только тогда Музыка обретет Бытие, только тогда каждый наконец постигнет цель своей жизни и поймет ближнего своего и дальнего, и только тогда вдохнет Илуватар тайный огонь в их помыслы, ибо только тогда он будет удовлетворен.

А сейчас сидел Илуватар и слушал, и Ему нравилась эта Музыка без единой ноты фальши. Тема ширилась, развивалась, но тут Мелькор захотел ввести в мелодию звуки собственных дум, противных теме Илуватара, потому что возжелал он возвысить силу и славу назначенной ему партии надо всеми».

Лия закрыла «Сильмариллион» и задумалась.

Собирая утром дочь в школу, она выслушала поток школьных новостей, на который в очередной раз не знала, что ответить.

— Мам, представляешь, наш учитель физики вчера говорил, что звук распространяется с очень высокой скоростью, свет — тоже, что это волны, и что слова — это тоже звуки, а Бог творил Мир словом, поэтому слово — божественно и в каждом слове есть Бог, — выпалила она на одном дыхании вольное изложение того, что Лия знала слишком хорошо.

Лия кивнула и пожала плечами.

— Тебе все понятно в формулах? — спросила она.

— Пока, вроде, да, — ответила Маша, дожевывая утренний бутерброд.

С тех пор, как Лия в последний раз задала вопрос наверх — прошло уже почти больше трех лет. Тогда она наткнулась на статью от 2009 года о том, что физикам, похож