Оглавление

Благодарю за бесценную помощь в работе над книгой Любовь Пудовкину, за иллюстрации, передающие атмосферу мира — Марину Алеф.

Посвящается моей маме и моим друзьям.

Ксения Кошелева, 2020

Жилец

Дом стоял на краю оврага, за своротком. Полоса отчуждения начиналась в двух шагах от него, и когда под окнами проходил поезд, в буфете дрожали тарелки, а в стаканах — ложечки, и казалось, трещины в стенах расходятся сильней с каждым разом. Металлический голос диспетчера, отражавшийся многократным эхом, уже не будил по ночам, но вплетался в сны, давно наполненные скорыми, товарно-пассажирскими и курьерскими.

В шкатулке ещё оставалось немного денег, но Ева всё же достала из комода чистую тетрадь в клетку, разогнула скрепки и на каждом листке крупными буквами вывела: «Сдаётся комната». Клея и кнопок не нашлось, поэтому Ева взяла комок красного пластилина, окаменевшего, как древний моллюск, и вышла на улицу, сжимая его в кулаке, а в зубах сжимая сигарету.

Последний лист унесло ветром, пока Ева пыталась приладить его к столбу церковной ограды. Чертыхнувшись, Ева прижала пальцы к губам и взглянула опасливо на шпиль, с которого на неё смотрела сорока. Листок же мягко поднялся в воздух, перелетел на середину дороги и спланировал в лужу, подёрнувшуюся ледком.

— Ты что здесь?

Ева мотнула головой и опустила глаза, вместе с тем подняв ворот пальто. Вздохнув, отец Пётр прислонил метлу к оградному столбику и сам привалился к нему боком. Из кармашка жилета он вытащил очки, надел криво на нос и сказал вполголоса, не глядя на Еву:

— А я думаю, чего мне Бланка приснилась. Думаю, может, и Еву увижу… Может, придёт в церковь-то.

— Пойду я.

Отец Пётр снял очки и повертел их в пальцах.

— Господь наш добр, — сказал он, и Ева, ничего не ответив, двинулась с места, вжимая голову в плечи.

Клетчатый лист, намокший уже на две трети, слабо дёрнулся от налетевшего ветра и влип совсем — слова на нём растеклись, и нельзя было разобрать ни единой буквы.

Из крана не вытекло ни капли, и Ева завернула вентиль обратно, вытирая слёзы рукавом. Сняв с крючка полотенце, она прижала его к лицу и стояла так, наверное, вечность, пока в дверь не постучали — два удара, за ними ещё два. Ева обернулась к проёму, часто моргая, и только тогда поняла, что стучат не в дверь ванной, а во входную. Взяв подсвечник с полочки у зеркала, по-прежнему завешенного наволочкой, она вышла в коридор.

— Мне хочется знать, — заговорила пани Влашува, сразу же заходя в прихожую, — мне хочется знать, когда всё это кончится. Ведь в прошлый вторник приезжал инспектор. Ведь смотрели все щитки, все трубы. Входили в подвал и смотрели трещину. Входили ко мне и смотрели трещину! И что?

— Что? — эхом отозвалась Ева, поднимая подсвечник так, что заколка в пучке волос на макушке соседки блеснула, как бриллиант.

— Теперь они перекрыли нам воду!

Ева опустила подсвечник, и пани Влашува сокрушённо покачала головой, прижимая тонкие пальцы к вискам.

— Нет, моё сердце не вынесет. Мало нам горя с Тиной — они нас словно изводят… Невозможно существовать в таких условиях, понимаете?

Осторожно кивнув, Ева стала бездумно грызть ногти, пока соседка жаловалась на неповоротливость бюрократической машины и разгильдяйскую бесхозяйственность управы.

— В том году говорили про три комнаты. Разве можно нам в трёх? Потом Ваца встретил Тинку, и нам обещали четыре… А Тинка сбежала от Вацы — и вот опять! Нет, нет, в таких условиях просто невозможно существовать, я умру, непременно умру…

Ева тупо уставилась на неё, а затем отвернулась. Пани Влашува открыла рот, намереваясь прибавить что-то ещё в том же духе, но, поняв внезапно смысл сказанного, извинилась и поспешно вышла из евиной квартиры, закрыв за собой дверь. Взглянув на узкое зеркало, задёрнутое старой скатертью, Ева ушла в свою комнату, задула свечу и легла ничком на кровать.

Колёса стучали за окном, звенели ложки в буфете и подрагивали стеклянные капли на люстре, за обоями шуршали тараканы.

Ева лежала лицом вниз, вжимаясь в сырую подушку, а когда в дверь вновь постучали, прошептала коротко «уходи».

Но стук повторился вновь, и тогда Еве пришлось сесть, спустить ноги с кровати и вдеть их в растоптанные домашние туфли. Эти действия заняли у неё, казалось, столетие.

На ощупь она выбралась в коридор, задержалась на мгновение у запертой комнаты, и наконец раскрыла входную дверь. На пороге стоял человек в чёрном пальто, замотанный в чёрный же шарф грубой вязки. В одной руке он держал обтёрханный саквояж вроде докторского, в другой — сложенный вчетверо клетчатый лист.

— Добрый вечер, — сказал он немного в нос и, развернув листок, показал его Еве. — Это вы сдаёте комнату?

Ева посмотрела на выведенные ею утром буквы и кивнула.

— Только у нас нет света, — сказала она глухо, показывая пальцем на лампочку над головой гостя, и добавила: — И, кажется, отключили воду.

Человек кивнул — его, видно, не пугали никакие сложности.

— Тобиаш, — представился он, разворачивая немного шарф так, что наружу показался костистый покраснелый нос и усы торчком.

— Ева.

В гостиной, показывая Тобиашу диван, на котором ему предстояло спать, и шкаф, в котором он мог разместить свои вещи, Ева заметила вдруг, что вещей-то у него особенно и не было.

— Я обхожусь и так, — кротко пояснил тот, ставя саквояж у ножки стола, и на душе у Евы, сомневавшейся до сих пор, что он согласится, стало чуть легче: саквояж на полу — словно якорь в порту.

— Воду, может быть, скоро включат, — сказала она неуверенно, — а свечи возьмёте в комоде.

Тобиаш сунул руку в брючный карман, доставая ворох купюр — как смятых и истрёпанных, так и новых, согнутых впервые. Отсчитав новыми ровно ту сумму, которую Ева просила за месяц, он прибавил ещё столько же и отдал ей.

— Я… Я могу готовить, — севшим голосом сказала Ева, разглядывая деньги в своих руках.

— Я тоже могу, — ответил Тобиаш.

Спрятав наполнившуюся шкатулочку сначала за подушку, а потом под кровать, Ева поправила наклонившуюся набок свечу и тут же схватилась за ухо пальцами, обжёгшись воском.

Голос за окном призвал обходчиков на вторую платформу, и Ева подошла к окну, разглядывая сходящиеся и расходящиеся рельсы, ярко освещённые фонарями. От водонапорной башни двинулась стайка обходчиков, скрывшихся за стоящим составом старых цистерн.

Тихо падал снег, первый в этом году.

Ни звука не слышалось из-за стены справа от Евы, и ни звука — из-за стены слева. Ева взглянула на остановившиеся часы с кукушкой и задула свечу.

Под самое утро приснилось,