Оглавление

1. Моё Сердце победит
2. Введение
3. 1
4. 2
5. 3
6. 4
7. 5
8. 6
9. 7
10. 8
11. 9
12. 10
13. 11
14. 12
15. 13
16. 14
17. 15
18. 16
19. 17
20. 18
21. 19
22. 20
23. 21
24. 22
25. 23
26. 24
27. 25
28. 26
29. 27
30. 28
31. 29
32. 30
33. 31
34. 32
35. 33
36. Молитва
37. Пост
38. Исповедь
39. Месса
40. Библия
41. Отозваться на призыв
42. Об авторе

Посвящается Отцу и Матери

Выражаю особую благодарность Миленко Муса
и Шону Блумфильду. Вы держите в руках эту книгу
благодаря их любви, терпению и помощи.

Введение

Меня зовут Мирьяна. Более тридцати пяти лет мне является Пресвятая Дева Мария. Более прямо я об этом сказать не могу.

Понимаю — нелегко представить, что подобное может произойти в современном мире. Даже для некоторых верующих чудеса остались в прошлом. При этом я сомневаюсь, что, когда всё началось, кого-то это шокировало больше, чем меня. Я не знала, что такие вещи в принципе могут где-то происходить, не говоря уже о Меджугорье — маленьком селе в бывшей Югославии.

Меня тщательно исследовали врачи и учёные из самых разных стран мира. Все они сошлись в одном: я абсолютно нормальный, психически здоровый человек. У меня даже письменные доказательства имеются. Поэтому, прежде чем вы засомневаетесь в моей вменяемости, я в шутку спрошу: а у вас есть официальный документ, подтверждающий, что вы психически здоровы?

Я написала это не для того, чтобы убедить кого-то мне поверить. Я всего лишь посланница, которая хочет поделиться своим опытом и принести обществу, в котором всё меньше и меньше мира, хотя бы немного утешения.

Если я скажу, что 24 июня 1981 года моя жизнь изменилась, то смогу лишь частично передать серьёзность случившегося. До того дня я жила в тесных рамках коммунистического режима, привычно перенося его тяготы, но самые тяжёлые испытания начались, когда я и ещё пятеро детей пережили нечто необыкновенное. Это в корне изменило нас, наши семьи и миллионы людей со всего света и вызвало гнев югославских властей. Опасаясь, что моё свидетельство может представлять угрозу государству, они объявили меня врагом Югославии, когда мне было всего шестнадцать лет.

Возможно, их страхи были небезосновательны — ведь я познала нечто гораздо большее, нежели коммунистическая власть и вообще всё, что существует на земле. Я познала Божью любовь.

1

Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам.

Мф. 11:25

Поначалу среди нас шестерых я была аутсайдером. В отличие от остальных, я выросла в Сараево. В моём городе всё — от шумных улиц до высоких зданий — являлось полной противоположностью меджугорским полям, пыльным дорогам и каменным домам. Однако гораздо ощутимее физических различий между этими двумя мирами были различия культурные.

В Меджугорье в основном жили хорваты — гордый народ, который на протяжении своей истории претерпевал бесконечные трудности. Противостоял ли он турецким завоевателям или коммунистическому режиму — католическую веру хранил всегда. И в 1981 году жители Меджугорья были вынуждены исповедовать свою веру тайно, чтобы не привлекать внимание тогдашних властей.

Население Сараево, с другой стороны, представляло собой разнородную смесь всех народностей, населявших Югославию. В городе с населением в четыреста тысяч человек, который иногда называют европейским Иерусалимом, проживали боснийские мусульмане (около 45%), православные сербы (около 30%), некоторое количество нас — хорватов-католиков (около 8%) и была даже маленькая еврейская община, но господствовала при этом идеология атеизма, которую диктовала коммунистическая партия.

Историческая разнородность Сараево особенно проявлялась в архитектуре. Город выглядел так, словно его сложили из различных пазлов. На окраинах города, на фоне безликих бетонных коробок, понастроенных коммунистами, яркими пятнами пестрели красные черепичные крыши традиционных боснийских домов, а рядом с Башчаршией — красивейшим Старым городом и сердцем Сараево — красовались мечети и османские цитадели, словно соревнуясь за внимание с нарядными фасадами зданий, возникших во время австро-венгерского правления.

В детстве у меня было много друзей разных национальностей и вероисповеданий. Из них только несколько принадлежали к Католической Церкви. Преобладали мусульмане и православные, и в городе нас окружали минареты и купола православных церквей. Мы с друзьями никогда не страдали от религиозных различий. Я могла отмечать их праздники, а они — мои. Я привыкла уважать людей другой веры ещё до того, как такому отношению начала учить нас Пресвятая Богородица.

В школьные годы я очень любила проводить летние каникулы в Меджугорье, несмотря на то что в домах отсутствовал водопровод, а мне бόльшую часть времени приходилось работать в поле под раскалённым солнцем. Там жили мои дядя с тётей, а также другие родственники, и родители каждый год отпускали меня к ним на лето. Можно сказать, что Меджугорье было моим вторым домом.

Дядя Шимун и тётя Слава относились ко мне как к собственному ребёнку, и в их доме я никогда не чувствовала себя гостем. Две их старшие дочери — Милена и Весна — были для меня как родные сёстры. Я спала у них в комнате, и каждую ночь мы болтали до тех пор, пока младший брат Владо не начинал умолять, чтобы мы замолчали, или пока наше хихиканье не будило их маленькую сестру Елену.

Меджугорье располагается между двух гор, покрытых зарослями кустарников, и в те годы в его состав входило пять маленьких поселений. Приход был основан 15 мая 1892 года и посвящён св. Иакову, покровителю паломников — девяносто лет спустя этот выбор покажется воистину пророческим. Первая церковь Св. Иакова стояла на зыбком песчаном участке, и в 1969 году было завершено строительство нового большого храма недалеко от неё. В первое время никто не понимал, зачем нужна такая огромная церковь, однако после событий 1981 года даже она часто оказывалась недостаточно вместительной.

Дом дяди с тётей стоял в Бьяковичах — поселении у подножья горы Подбрдо. Как и все в Меджугорье, они жили очень скромно, выращивая табак, виноград и другие сельскохозяйственные культуры. Традиционные герцеговинские дома строились из камня и покрывались крышей из оранжевой черепицы, но у Шимуна и Славы дом был современный, кирпичный.

В Сараево никто, включая моих собственных родителей, не мог понять, почему меня так туда влечёт. Дома мне были доступны все удобства городской жизни, которые родители обеспечивали тяжким трудом, а в Меджугорье люди жили в гораздо более суровых условиях. Они были вынуждены самостоятельно выращивать бόльшую часть своего пропитания, носить воду, и, сколько бы они ни работали, их усилий хватало лишь на то, чтобы выжить. Эта простота меня и привлекала, заставляя проводить там каждое лето.

Первые девять лет жизни родители обращались со мной как с принцессой. Особенно меня баловал папа. Когда мама просила меня постирать бельё или помыть посуду, он делал это сам. Даже завтрак мне иногда приносили в постель и всегда готовили только то, что хотела я. Из-за моей чрезмерной худобы родители делали всё, чтобы я съела побольше. Желая меня поощрить, мама и папа всегда хлопали в ладоши, если я полностью съедала содержимое тарелки. Однако их чрезмерная опека иногда приводила к неприятным последствиям. Когда мне было лет семь, я гостила у родственников, и они приготовили особое блюдо, предназначавшееся свёкру моей тёти. Я не знала, что оно было только для него, и всё съела. Сидя с гордым видом в ожидании привычных аплодисментов, я увидела вокруг себя лишь удивлённые взгляды. К счастью, свёкор тёти отнёсся к произошедшему с юмором.

Вообще я была очень привередлива во всём, что касалось еды, а меджугорская пища весьма отличалась от привычной. Но перед отъездом из Сараево мама всегда предупреждала меня, чтобы я ни на что не жаловалась. «Если я только услышу, что ты отказалась что-то съесть, — говорила она, — в ту же секунду вернёшься домой». Несмотря на все неудобства, я любила Меджугорье. Моя семья проводила летний отпуск на побережье Адриатического моря, а я ехала в далёкое герцеговинское село.

Меджугорье всегда было мне родным — мы с родителями приезжали сюда в гости к родственникам с самого моего детства. Маленькой девочкой я с удовольствием играла с двоюродными братьями и сёстрами, а также с их друзьями. Мы бегали по широким полям и играли в прятки в виноградниках. Во время тех поездок я почувствовала свободу сельской жизни, которую город дать мне не мог.

Один мальчик проявлял ко мне особое внимание. Его звали Марко. Он был старше меня на год, с густыми чёрными волосами и глазами цвета турецкого кофе. Дядя Марко по отцу был женат на моей тёте со стороны мамы, и мы из года в год встречались с ним у неё дома. Его родители дружили с моими и приезжали вместе с Марко к нам в Сараево. Сколько я помню себя, столько помню и его. В раннем детстве мы даже спали в одной комнате.

Марко отличался от остальных мальчиков. От него веяло спокойствием — тихим и мягким ощущением стабильности, которое меня очень подкупало. А на лице у него всегда была улыбка. Я связывала его доброту с сильной верой в Бога, которую родители привили ему практически с рождения.

В подростковом возрасте его привязанность ко мне приобрела романтический характер, но Марко был слишком застенчив, чтобы рассказать мне о своих чувствах, которые были очевидны для всех вокруг. Каждый раз, когда я приезжала летом в Меджугорье, он всегда оказывался в доме моих родственников под предлогом того, что ему нужно навестить дядю и тётю. Из-за этого кузины частенько подтрунивали надо мной.

Тем не менее в Меджугорье почти не было возможности поддерживать такого рода дружбу — там я работала наравне со всеми остальными. Практически ежедневно мои кузины и я просыпались до зари, шли собирать в поле табак, а потом нанизывали листья на верёвку для сушки.

В мой самый первый приезд дядя и тётя не стали будить меня на работу. Они подумали, что мне нужно спать дольше, ведь для меня их образ жизни был непривычен. Я же, напротив, считала неприличным спать, пока мои кузины работают, поэтому стала подниматься и уходить в поле вместе с ними. Сначала все удивились, но скоро дядя начал будить и меня, как всю свою семью, в четыре утра.

В свободное после работы время развлекались мы очень просто — гуляли по окраинам села или болтали, усевшись на каменные парапеты. Меджугорские дети всегда были рады послушать истории о городской жизни, а я обожала их рассказы о жизни на селе.

Одной из моих самых близких подруг была высокая темноволосая девочка по имени Иванка. Жила она в Мостаре — городе, расположенном совсем недалеко отсюда, но лето и выходные проводила у бабушки в Меджугорье, так что бывала здесь чаще, чем я. Сблизило нас то, что мы обе были городскими. Ей очень нравилось разговаривать о моде, а иногда и о своих чувствах к одному мальчику из села по имени Райко.

После работы у меня совершенно не оставалось сил, а руки были липкими от табака, но на душе всегда было радостно. В начале учебного года в школе мне было стыдно только за свои руки. Мои одноклассницы возвращались с летних каникул с красивым загаром, мои же пальцы были чёрно-жёлтыми из-за табака, и я прятала их под партой. Но это не имело для меня никакого значения — в Меджугорье я чувствовала себя замечательно. Я чувствовала себя живой. И в конце каждого учебного года радовалась, что скоро смогу туда вернуться.

В 1981 году, в конце второго класса гимназии[1] я начала испытывать странное ощущение. Оно было гораздо сильнее обычного возбуждения, которое я чувствовала перед отъездом в Меджугорье, и — что ещё более удивительно — проявлялось в отчётливом желании пребывать в молитве.

Я уходила и молилась в тишине, воздерживаясь от привычных юношеских занятий — прогулок с подругами и разговоров в кафе. Моя мама забеспокоилась, потому что моё поведение казалось ей странным и несвойственным для шестнадцатилетней девушки.

Я училась в одной из лучших гимназий города. В перерывах между уроками, пока мои одноклассники болтали в коридорах, я убегала в старую православную церковь рядом со школой. Большинство моих католических друзей избегали православных храмов, но мне она служила чем-то вроде тихого убежища.

Там всегда было безлюдно, прохладно и пахло выдержанным вином и ладаном. Каждый день я зажигала свечу и молилась в умиротворяющей тишине, стараясь понять, что же со мной происходит. Необычное ощущение нарастало с каждым днём, и к концу учебного года я проводила в молитве больше времени, чем когда-либо ранее. Когда наступил долгожданный день отъезда в Меджугорье, мне уже казалось, что всё происходит не со мной, что я смотрю фильм про чью-то жизнь. Почему я так странно себя чувствовала?

Папа провожал меня на поезд до Мостара и не мог не заметить моего смятения. Как обычно, он плакал, прощаясь со мной, но в этот раз даже попросил меня передумать и не ехать. «Папа, всё будет хорошо. Не волнуйся», — сказала я, обняв его.

Заняв своё место в поезде, я ощутила какое-то смутное предчувствие. Предчувствие чего? Я не знала. Я всегда с нетерпением ждала встречи с друзьями и родственниками в Меджугорье, но в этот раз чувство было иным, гораздо более интенсивным. Мне казалось, будто я стою на краю неизвестности и вот-вот в неё упаду. Я смотрела в окно на остающиеся позади окраины Сараево. Поезд ехал на юг вдоль реки Неретвы, бирюзовой нитью вьющейся между вершинами Динарского нагорья. Что со мной происходит? И почему я теперь постоянно хочу молиться?

Покрытые туманом скалы уступили место бескрайнему Адриатическому морю, а затем поезд, миновав туннели и арочные мосты, добрался до станции Мостар, где меня ждал дядя Шимун. А ещё через несколько дней после начала меджугорских каникул я получила ответ на все свои вопросы — причём такой, какой и представить себе невозможно.

Утром 24 июня 1981 года я проснулась с улыбкой на лице. В тот день был праздник Св. Иоанна Крестителя — пророка, о котором в Библии сказано: «глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу». На самом деле моя радость была связана не столько со св. Иоанном, сколько с тем, что в тот день нам не нужно было собирать табак. В церковные праздники в Меджугорье никто не работал, а значит, мы могли наслаждаться свободным временем.

Лучшего повода, чтобы повидаться с Иванкой, было не найти. Её дом находился совсем рядом с домом моего дяди. Встретившись, мы решили пойти на прогулку за Бьяковичи. Пройдя по узкой улочке, мы подошли к дому знакомой девочки Вицки, чтобы узнать, не захочет ли она к нам присоединиться. Оказалось, что она спит, но её мама обещала передать, что мы заходили.

В те времена люди в Меджугорье вообще не запирали входных дверей, и для соседей было нормальным зайти друг к другу без предупреждения, чтобы спросить о чём-то или поделиться новостью. Все друг друга знали, поэтому почти из каждого дома, мимо которого мы проходили, доносился вопрос: «Вы куда?» Но вот мы миновали последний дом, и всё затихло.

Медленно шагая по грунтовой дорожке, усыпанной мелкими камешками, в тени Подбрдо, мы вспоминали сильнейшую грозу, которая недавно обрушилась на область. Удар молнии поразил центральную телефонную станцию, и связь так и не восстановили. Обсуждали мы повседневные вещи: школьные дела, новых знакомых, последнюю моду — в общем, всё то, о чём обычно говорят девочки подросткового возраста.

Своим беззаботным разговором мы пытались смягчить боль потери — ту правду жизни, о которой ни одна из нас не хотела думать. Менее двух месяцев назад после продолжительной болезни умерла мама Иванки, Ягода. Эта святая женщина принимала страдания без ропота вплоть до самых последних минут своего земного пути. Как принято в Герцеговине, в день похорон Иванка надела чёрную одежду в знак траура и намеревалась носить её по крайней мере год.

Мы шли и разговаривали. В голосе Иванки я слышала печаль, а в глазах видела боль. Я надеялась, что прогулка на свежем воздухе хотя бы ненадолго её утешит. И правда, пока мы общались и рассказывали друг другу разные истории, лицо Иванки всё чаще озарялось улыбкой. Между семнадцатью и восемнадцатью часами, устав от ходьбы, мы сели в тенистое место у подножья горы. Вдруг прямо посреди фразы Иванка воскликнула:

— Мне кажется, там Богородица!

Она смотрела на Подбрдо, но я решила, что она шутит, и оборачиваться не стала.

— Конечно, Богородица! Делать Ей больше нечего — только приходить сюда и смотреть, чем мы с тобой занимаемся, — съязвила я.

Но Иванка продолжала говорить о своём видении, и я на неё разозлилась. Родители учили нас трепетно относиться к вере и никогда не упоминать имя Божье всуе. Поскольку я была уверена, что Иванка шутит насчёт Богородицы, мне стало не по себе и даже страшно.

— Я ухожу, — сказала я и пошла в село.

Я успела дойти до первых домов, где меня охватило непонятное сильное чувство. Что-то тянуло меня назад. Ощущение оказалось настолько сильным, что я была вынуждена остановиться и развернуться.

Иванку я нашла на том же самом месте. Она смотрела на гору и даже подпрыгивала от возбуждения. Мне ещё никогда не доводилось видеть её в таком восторженном состоянии. А когда она повернулась и посмотрела мне в лицо, у меня по телу побежали мурашки. Её обычно загорелая кожа была бледной, как молоко, а глаза сверкали. «Посмотри же, пожалуйста!» — умоляла она.

Я медленно перевела взгляд на гору. Увидев там женскую фигуру, я испытала смешанные чувства — страх и удивление, в то время как мой ум судорожно пытался найти объяснение увиденному. На ту гору никто и никогда не поднимался, но ошибки быть не могло — там, среди камней и кустов ежевики, стояла молодая женщина!

 Речь идёт о втором классе четырёхлетней гимназии, аналоге российских старших классов. — Прим. пер.

2

Прихожу к вам, потому что хочу быть вашей
Матерью и Заступницей.

Из послания Богородицы от 18 марта 2012 года

«Жива я или мертва? — спрашивала я себя, не сводя глаз с красивой женщины на горе. Я была в абсолютном смятении, эмоции сменяли одна другую. — Ущипни себя. Скорее всего, ты просто спишь!» В первые минуты я не осмеливалась обратиться к ней. С расстояния более ста метров трудно было рассмотреть черты лица, но я видела, что на ней серо-голубое платье и она что-то держит в руках. Потом я поняла, что это «что-то» — младенец.

«Ни одна мать не полезла бы на такую гору с ребёнком», — пронеслось у меня в голове. Я была настолько сосредоточена на видении, что почти не осознавала происходящего вокруг. Словно сквозь какой-то туман я понимала, что рядом оказывались и другие дети. Местный мальчик по имени Иван нёс яблоки, но, увидев, на кого мы смотрим, бросил их и побежал прочь. Затем в поисках нас пришла и Вицка. Она тоже так испугалась, что, скинув шлёпанцы, убежала. Следом за ней мы с Иванкой, посмотрев друг на друга, без единого слова бросились к посёлку. Влетев в дом дяди, я выпалила:

— Кажется, я видела Богородицу!

Дома была только моя бабушка Ела. Она удивлённо смотрела на меня какое-то время, а потом произнесла:

— Оставь Богородицу там, где Она есть — на Небе. Возьми чётки, иди в комнату и молись!

Я была слишком взволнована, чтобы что-то объяснять, поэтому сделала ровно то, что она мне велела — побежала в комнату и стала молиться. Через некоторое время меня перестало трясти, но заснуть в ту ночь мне не удалось. Я закрывала глаза, но думать могла только о женщине на горе. Я была уверена, что это Богородица — так мне подсказывало сердце. Но разве Дева Мария не должна быть на Небесах? Я пыталась вспомнить что-нибудь, что помогло бы мне осознать увиденное.

До того момента я и представить себе не могла, что кто-то на земле может видеть Богородицу. Я никогда не слышала о других подобных событиях, которые называют явлениями, и думала, что Она спустилась на землю подобным образом впервые. В коммунистической Югославии книги с религиозным содержанием были запрещены, и наши знания о чудесах ограничивались услышанным в осторожных проповедях священников, прекрасно понимавших, что государственные шпионы могут сидеть и на церковной скамье. Любое слово, которое могли ошибочно принять за нападки на режим, грозило как минимум тюремным сроком.

Несмотря на то что Сараево, мой родной город, был чем-то вроде оплота коммунизма, детство моё прошло в достаточно спокойной атмосфере. Родители — Йозо и Милена — были родом из села Бьяковичи, но после свадьбы переехали в Сараево, где 18 марта 1965 года я и родилась. Сколько себя помню, я всегда отличалась от других детей.

Первые четыре или пять лет жизни у меня почти не росли волосы, а те, что выросли, были очень редкими и почти белыми. Однажды, устав ждать их появления, мама послушалась совета кого-то из соседей и, пока отец был на работе, побрила меня наголо. Мой вид казался другим девочкам странным, поэтому я всегда носила шапочку и играла в футбол с соседскими мальчишками. Я была у них вратарём. В конце концов мамины надежды оправдались — у меня выросли густые косы, и я снова смогла вернуться в мир девочек.

Одну из моих подруг звали Минка. Когда в городе раздавался призыв на мусульманскую молитву, она тут же бросала игру, падала на колени и начинала молиться. Я с интересом смотрела на неё, а однажды решила последовать её примеру. Это увидела мама, позвала меня домой и втолковала мне, что не стоит повторять всё за Минкой, потому что мы принадлежим к разным религиям. Но наша дружба научила меня не зацикливаться на различиях между людьми.

Играть с друзьями было хорошо, но всё же я предпочитала одиночество. В тишине и уединении нашей квартиры я писала песни, рисовала, чертила. Особенно хорошо у меня получались изображения девочек и женщин, поэтому школьные подруги часто просили меня нарисовать что-нибудь для них. Один из моих рисунков даже был отобран, чтобы представлять нашу школу на международном художественном конкурсе в Японии.

Ещё я любила читать. Одна книга — «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери — произвела на меня особенно глубокое впечатление. История о лётчике, совершившем вынужденную посадку и встретившем Маленького принца с другой планеты, натолкнула меня на мысль, что существует более глубокий план, скрытый за тем, что лежит на поверхности, и я стала размышлять на вечную тему: в чём заключается смысл жизни.

Как сказал Маленький принц, «одни только дети знают, чего ищут». Географ, Фонарщик и другие персонажи «Маленького принца» жили в своих маленьких мирах. Они напоминали мне жителей наших домов: людей самого различного происхождения, живших в маленьких бетонных коробках, поставленных одна на другую — так близко друг к другу и при этом настолько далеко!

В Сараево было совсем немного детей-католиков. Те же, кто рос в практикующих веру семьях, были вынуждены чуть ли не тайно ходить на катехизацию в церковь Св. Антония Падуанского в историческом квартале на улице Бистрик. В этом известном храме красно-коричневого цвета не ставилось конфессиональных рамок. Молиться сюда приходили и мусульмане, и православные, а францисканцы, жившие в соседнем монастыре, помогали бедным вне зависимости от их религиозной принадлежности.

Занятия в церкви научили меня скорее бояться Бога, чем Его любить. У меня сложилось представление о Нём как о сердитом правителе, который всё сверху видит и только и думает, как бы меня осудить и наказать за малейшую провинность. Одновременно во мне родилось почитание покровителя той церкви, св. Антония, сострадание и любовь которого подсказывали иное понимание Бога.

Обычно нас — четверых или пятерых — водил в церковь кто-то из родителей. Перед выходом моя мама всегда говорила: «Если по дороге кто-то спросит, куда вы направляетесь, говори, что вы идёте есть мороженое, поиграть на площадке или что-то подобное».

Однажды по дороге на занятия мы столкнулись с моей учительницей. Как и большинство преподавателей в Сараево, она была членом коммунистической партии.

— Мирьяна! — приблизившись, обратилась она ко мне, и я была вынуждена остановиться.

— Здравствуйте, товарищ классный руководитель.

В то время мы должны были при разговоре с учителем использовать обращение «товарищ».

— Куда это вы идёте?

Меня сковал страх.

— Понятия не имею, — пробормотала я и поспешила за остальными, оставив её недоумевать. Недоумение было лучше, чем подозрения.

Когда во главе бывшей Югославии стоял Иосип Броз Тито, власть навязывала гражданам свою идеологию через систему образования. В учебниках истории восхвалялось «героическое» учение Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ленина. Преподаватели не уставали повторять, что Бог бывает только в сказках, а религия — это, как говорил Маркс, «опиум для народа». Поэтому я часто сама не понимала, во что верить.

Уже в первом классе начальной школы детей автоматически принимали в Союз пионеров Югославии. Новоиспечённые пионеры, которым исполнилось семь лет, получали форму: красный галстук и «титовку», или «пилотку Тито», на которой был изображён герб и красная пятиконечная звезда — символ коммунистической партии. В пионерской клятве мы обещали любить Социалистическую Федеративную Республику Югославию, а также «нести братство, единство и принципы, за которые боролся товарищ Тито».

Навязывание идеологии продолжалось на протяжении всех моих школьных лет. Ежегодно 25 мая Югославия отмечала день рождения Тито — человека, который принёс в нашу страну коммунизм. Это был всенародный праздник, известный как День молодёжи. В школах заранее готовились к торжествам, каждый ученик должен был написать стихотворение или сочинение, прославляющее председателя компартии, а центральные газеты публиковали лучшие из них. Я всегда радовалась этим конкурсам, а мои работы даже бывали отобраны для публикаций.

В мероприятиях, посвящённых государственному Дню молодёжи, участвовали тысячи людей. В честь Тито устраивались выступления спортсменов и пионерские слёты. Оркестры исполняли напыщенные партизанские песни, например «С маршалом Тито», в которых его называли героем и хвастали, что «с ним нам не страшен и ад», а если кто скажет иначе, тот «почувствует наш кулак».

«Образование — это оружие, — говорил советский диктатор Иосиф Виссарионович Сталин, — эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках, кого этим оружием хотят ударить». Живя в Югославии, где соседствовали разные культуры, я получала разностороннее образование, но учиться бывало нелегко. К примеру, от нас требовали, чтобы мы умели писать и латиницей, и кириллицей. А благодаря учебной программе из Великобритании я выучила английский язык и приобрела красивый акцент.

Больше всего мне нравилось проводить время дома, в кругу своей семьи. Мой папа отличался беззаботным и радостным нравом. Мама была построже и острее переживала житейские трудности. Она делала всё, чтобы обеспечить нас счастливой и комфортной жизнью. С раннего детства я была больше привязана к отцу. Иногда я даже спрашивала у него: «Зачем нам вообще мама?» В ответ он только улыбался. У папы было несколько лишних килограммов, а зелёные глаза сияли ярче на фоне чёрных волос. Когда у нас гостили родственники из Герцеговины, он всегда вставал рано утром и спрашивал их, что они хотят на завтрак, отправлялся покупать нужные продукты, возвращался и готовил, и только потом уходил на работу.

В то время я не замечала, насколько тяжело было родителям в Сараево. Днём отец работал, а вечером почти всегда слушал лекции или занимался, чтобы получить работу в отделении радиологии. Мама работала поваром в крупной компании. Каждый день она уходила из дома в пять утра, а возвращалась во второй половине дня совершенно без сил. У родителей не было возможности нанять для меня няню в дошкольные годы, поэтому до пяти лет я оставалась дома одна, и это был крайне тревожный период для мамы с папой. Несколько раз в день папа пешком возвращался домой, подходил к нашему окну, чтобы убедиться, что со мной всё в порядке, а затем снова бежал на работу.

Целых восемь лет я была их единственным ребёнком, их «маленькой принцессой» — вплоть до момента, когда 16 июля 1973 года на свет появился мой брат Мирослав. Я ждала их возвращения из роддома с беспокойством. Даже тогда меня больше интересовал папа, чем кто-либо ещё. До сих пор помню, какая на нём в тот день была одежда — коричневая спортивная куртка, тщательно отглаженные серые брюки, рубашка с белым воротником. А ещё я помню, с какой любовью он смотрел на новорождённого сына. Мне же хотелось, чтобы любовь отца принадлежала только мне. Я отозвала его в сторону и сказала: «Ты люби одну меня, а я буду любить малыша!»

Вскоре мама серьёзно заболела. После родов врач предписал ей покой, а она вышла на работу, как только вернулась домой. Вследствие инфекции у неё поднялась очень высокая температура. Я не понимала, что происходит, но видела, как сильно встревожен отец. Он больше не шутил со мной, как обычно, а только и делал, что ухаживал за больной мамой и Мирославом — Миро, как мы его звали. В конце концов мама поправилась, но, повидав её в таком тяжёлом состоянии, я пообещала себе, что не буду больше воспринимать её здоровье как должное. С тех пор я всегда старалась сделать так, чтобы она чувствовала мою любовь.

Я взяла на себя обязанность помогать ухаживать за Миро, и вскоре моя ревность к нему исчезла. Я была на целых девять лет старше брата, и роль, которую я естественным образом на себя приняла, была близка к роли второй матери. Наши родители были вынуждены работать, и меня часто оставляли присматривать за ним. Я его переодевала, купала и кормила, а когда он научился ходить, водила за собой по улице. Мои друзья звали нас «Мирьяна с прицепом», потому что я всегда держала его за руку, когда выходила гулять.

В 1976 году, после того как отец получил должность старшего техника в отделении радиологии, мы переехали в новую квартиру на последнем этаже восьмиэтажного дома, расположенного почти в самом центре города. В ней было всего две комнаты и ванная — слишком мало для четверых, но теснота нас не смущала. Коридор делил квартиру на две половины. С одной стороны находились кухня и гостиная. Обедали мы за столом в маленькой столовой, объединённой с кухней. В гостиной было два дивана, два кресла и телевизор. В течение дня вся семья проводила время там — мы разговаривали, смотрели телевизор, собирались на семейную молитву, а ночью эта комната служила спальней нам с Миро. Диваны раскладывались и превращались в кровати. Одежду мы хранили в большом шкафу, занимавшем всю стену. Спальня родителей и ванная были по другую сторону коридора. С высоты восьмого этажа открывался такой вид из окон, что мне казалось — весь мир у меня как на ладони.

Когда со стороны гор опускался туман и покрывал Сараево, мы видели только верхушки самых высоких башен, минаретов и колоколен. Они словно служили небесными указателями на пути густых облаков. А в ясные вечера городские огни были похожи на звёзды в глубокой тарелке. Иногда я видела, как из аэропорта взлетают самолёты, и дрожала от одной лишь мысли, что могу оказаться в одном из них. «Этого никогда не будет…» — думала я.

Миро любил играть в парке перед нашим домом, а я смотрела за ним с дорожки, которая тянулась между проспектом и рекой Миляцкой. Если нужно было куда-то поехать — трамвайная остановка находилась всего в нескольких сотнях метров. Иногда мы всей семьёй ходили гулять по вымощенной камнем улице Башчаршия, останавливаясь у известного фонтана Себиль покормить голубей или зажечь свечу в соборе Святейшего Сердца Иисуса.

В квартире под нами жила старая мусульманка по имени Паша. У неё не было близких родственников, и мои родители относились к ней как к члену семьи. Если у бабы Паши дома что-то ломалось, отец шёл и чинил, а когда мы приглашали её к себе на ужин, мама готовила еду в соответствии с исламскими традициями.

— Самая угодная Богу еда, — говорила Паша, — та, которую ты делишь с другими.

Она очень полюбила меня и стала звать своей «маленькой блондюшей». Иногда, когда я гуляла в парке, она открывала окно и кричала:

— Блондюша моя маленькая! Не сходишь ли ты мне за хлебом?

Я никогда ей не отказывала, даже если мне приходилось прерывать игру с друзьями. Покупки для Паши давали мне возможность поговорить с ней. Вероятно, ей хотелось того же, потому что в магазин она вполне могла сходить и сама. Поскольку бабушка Ела жила далеко, Паша стала для меня второй бабушкой. Она любила говорить о Боге и восхищалась нашей католической верой.

— Держись своей веры, — наставляла она меня. — А когда будешь выходить замуж, выбирай единоверца. Так будет лучше для детей.

Я улыбалась.

— Дети? Брак? Это же ещё так не скоро!

— Да… Но настанет день, дорогая, и ты скажешь: «Ах, это было так давно!»

В Сараево было очень мало людей с такой крепкой верой, как у Паши. Коммунисты добились большого успеха в секуляризации общества. Рождество стало обычным рабочим днём, дети также буднично шли в школу. Власти обращали особое внимание на тех, кто в этот день отсутствовал на работе или учёбе.

Мы с родителями старались праздновать Рождество по всем правилам, насколько это было возможным в стенах нашей маленькой квартиры. В cочельник украшали небольшую ёлку, молились вместе и пели праздничные песни; рождественским же утром, как все остальные, шли на работу и в школу, зато вечером отправлялись на Святую Мессу, после которой дома нас ждала праздничная трапеза. На следующий день к нам приезжал дядя со своей семьёй. Несмотря на все сложности, у нас всегда было замечательное Рождество.

Когда мне было двенадцать лет, отцу предложили новую работу — обучать техников-радиологов в Ливии. Ему было очень тяжело уезжать так далеко, но платили хорошо, а он хотел обеспечить нам лучшую жизнь. Однажды я получила по почте в подарок от него кассетный магнитофон и решила, что папа разбогател. Я не знала, что в Ливии вся электроника была намного дешевле. За два года отсутствия отца у меня прибавилось ответственности за Миро, который, немного повзрослев и обретя независимость, часто пытался от меня отделаться. «Мне не нужна ещё одна мама», — говорил он.

На мне лежала обязанность по уборке квартиры, и обычно я старалась навести порядок до возвращения мамы с работы. Мне хотелось, чтобы она порадовалась чистоте и красоте нашего дома, поэтому я любила ставить для неё цветы в вазу и просила Миро сходить за ними, но, как всякий мальчишка, он стыдился покупать «девчачье». После уговоров, разозлившись, он убегал в цветочный магазин, а обратно шёл пригнувшись и прячась, чтобы никто из друзей не увидел его с букетом. В дверях я забирала у брата букет и не разрешала переступать порог до прихода мамы, чтобы он не нарушил чистоту квартиры. Конечно, Миро это не нравилось. Не считая этих мелких раздоров, наш дом всегда был полон любви.

Родители почти не говорили со мной о вере, по крайней мере словами. Вместо этого они подавали живой пример, показывая нам, детям, всю важность молитвы. Свою религиозность они не демонстрировали, но большинство соседей знало, что мы католики. Скрыть это было невозможно. Рядом с нами жила с семьёй одна девочка, Гордана. Они были православными сербами, но не практиковали веру. Как и многие другие в Сараево, родители Горданы не видели в том никакой нужды. Но Гордана, бывая у нас в гостях, наблюдала за нашей семьёй. Она видела, что мы ходим на Мессу, вместе молимся, и наш дом наполнен чем-то особенным — чем-то, что не видно глазу, но очевидно для сердца.

— Почему мы нигде не бываем? — спросила однажды Гордана маму.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась та.

— Было бы так хорошо жить, как семья Мирьяны. Почему мы не молимся и не ходим в церковь, как они?

Поначалу эта идея не пришлась по душе родителям Горданы, но она упорствовала, и в конце концов её папа с мамой сдались. Они начали ходить в ближайшую православную церковь и собираться на семейную молитву.

В подростковом возрасте я не отличалась излишним благочестием, но верила всегда. Как все католики, я очень почитала Пречистую Деву Марию, но более близкие отношения у меня складывались с Иисусом. Я часто к Нему обращалась. В своей детской вере я смотрела на Иисуса как на старшего брата, которому могла доверить все свои страхи и тревоги — от детских ссор до сложных школьных экзаменов. Я задавала Ему вопросы о смысле жизни, а особенно один, который не выходил у меня из головы никогда: почему люди должны страдать?

Сколько себя помню, я всегда сочувствовала страдающим людям. С малых лет при виде больного или подавленного горем человека я начинала плакать, сопереживая ему от всего сердца. Я постоянно задавалась вопросом, почему милостивый Бог допускает страдания людей? Взрослые советовали мне не обращать внимания на грустные вещи, а радоваться и развлекаться, как другие дети. Но как я могла быть счастливой, когда кто-то страдает?

Весной 1981 года мне всё чаще хотелось побыть одной. Мама замечала мою обострённую чувствительность и весьма волновалась, а моё настойчивое желание провести целое лето в Меджугорье лишь усиливало её тревогу.

— У тебя есть молитвенник? — спросила я её однажды вечером.

— Молитвенник? — переспросила она. — Зачем?

— Не знаю… Просто чувствую, что мне нужно молиться.

Она заколебалась, а затем пошла в спальню и вернулась с молитвенником, подаренным им с папой на свадьбу.

— Есть только этот, — сказала она.

В Югославии молитвенники были редкостью. Печать и ввоз в страну книг религиозного содержания были запрещены, но по традиции всем молодожёнам разрешалось получить в день свадьбы молитвенник. Мои родители очень берегли свой экземпляр.

Я уединилась и начала внимательно листать эту книгу. Я чувствовала, что обретаю в ней бесценное сокровище. С каждой произнесённой молитвой моё сердце наполнялось радостью. А мама в это время лежала на кровати в другой комнате и не находила себе места от беспокойства: для неё моё странное поведение было предзнаменованием чего-то недоброго. Она всю ночь проплакала, уверенная, что со мной что-то случится. И она была права: что-то случилось.

3

Дети Мои, не бойтесь открыть Мне свои сердца.

Я с материнской любовью покажу вам, чего ожидаю от каждого из вас, от Своих апостолов. Идите со Мной.

Из послания Богородицы от 18 марта 2011 года

Не могу передать, в каком состоянии я проснулась утром 25 июня 1981 года. Несмотря на бессонную ночь и плохое самочувствие, рано утром, как и в любой другой день, я пошла вместе с кузинами собирать табак. Весна и Милена напомнили мне, что вечером мы идём в гости к тёте, и многозначительно добавили, что там будет и Марко. Я согласно кивнула, но думать мне хотелось только о женщине на горе.

В тот день в поле у меня не было возможности увидеть остальных детей — тех, кого вместе со мной позднее станут называть визионерами. Погрузившись в монотонную работу по сбору и развешиванию табака, я снова и снова перебирала в мыслях события предыдущего вечера. Неужели я правда это видела? По мере приближения часа, в который днём ранее у нас было видение, меня начало охватывать странное ощущение. Что-то звало меня вернуться к горе. Вскоре это чувство усилилось настолько, что я больше не могла не реагировать на него.

— Дядя Шимун, я чувствую, что должна снова пойти к горе. Можно?

Дядя посмотрел на меня и задумался.

— Ладно, — наконец согласился он, — но мы с тётей пойдём с тобой. Хотим видеть, что там происходит.

И мы сразу же отправились к подножью Подбрдо, где собралась добрая половина села. Новости в Бьяковичах распространялись очень быстро. В толпе я нашла Иванку, Вицку и Ивана. Три вспышки белого света заставили нас взглянуть на гору, где мы, совершенно потрясённые, увидели ту же самую женскую фигуру, что и в предыдущий день, но на этот раз она находилась чуть выше. Вместе с ещё двумя детьми, которых накануне с нами не было — шестнадцатилетней Марией и десятилетним Яковом — моим двоюродным братом, мы побежали наверх, к этой женщине.

Оставшиеся у подножья горы люди были поражены тем, как молниеносно мы взлетели по крутому склону. Мы словно парили над огромными камнями и колючими кустарниками. Некоторые попробовали бежать за нами, но догнать нас не могли. Я была совершенно неспортивным городским ребёнком, но бежала вверх без каких-либо усилий. Мне казалось, что я практически лечу и что-то меня несёт к месту, где стоит женщина. «Чтобы подняться в гору, нужно как минимум двенадцать минут, а дети забрались туда за две, — позже рассказывал мой дядя. — Когда я это осознал, я испугался».

Впервые взглянув на женщину с близкого расстояния, я поняла, что Она — не из этого мира. Все мы одновременно и непроизвольно упали на колени. Не зная, что нужно говорить или делать, мы начали читать молитвы «Отче наш», «Радуйся, Мария» и «Слава Отцу». Нас крайне удивило, что Она тоже молилась с нами и только на «Радуйся, Мария» молчала.

Стояла Она в прекрасном голубом облаке. У Неё была блестящая оливковая кожа, а цвет глаз напоминал синеву Адриатики. Длинные чёрные волосы были покрыты белой вуалью, кроме одного локона на лбу и нескольких прядей, которые виднелись из-под плата. Всё в Ней казалось неземным: от нездешнего серо-синего блеска длинного платья до силы взгляда, от которого захватывало дух. Одно только Её присутствие приносило ощущение мира и материнской любви, но я чувствовала и сильный страх, потому что не понимала, что происходит.

— Не бойтесь, дети Мои! — сказала Она на чистом хорватском языке звонким и мелодичным голосом, который не смог бы воспроизвести ни один человек. Её голос звучал как музыка.

Иванка набралась смелости и задала вопрос, который, очевидно, рвался у неё из груди:

— Как моя мама?

Богородица с нежностью взглянула на неё:

— Она со Мной.

Кто-то спросил Её, придёт ли Она на следующий день, и Она кивнула. В самую первую встречу сказано было немного. Кажется, на тот момент было важно, чтобы мы немного освоились с предстоящей нам ролью.

Я всегда была слишком застенчива. Ребёнком, когда к нам домой приходили гости, я убегала в другую комнату и закрывала за собой дверь. Если мама заставляла меня выйти, я вставала в угол и молчала до самого ухода гостей. Так же я ощущала себя и во время первого явления. Меня переполняло благоговение. Единственным моим желанием было любоваться Её красотой и пребывать в той безмерной любви, которую я ощущала, когда Она смотрела на меня.

Местные наконец забрались наверх. Никто из них не мог видеть того, что видим мы. Позже они рассказывали, что были потрясены выражениями наших лиц. Мы слышали собственные голоса во время явления, но они видели только наши беззвучно шевелящиеся губы, а слышать могли лишь наши молитвы и некоторые ответы, которые мы давали Богородице.

Потом мне было очень тяжело слушать, как присутствовавшие описывали первое явление. Я ощущала себя почти так же, как если бы чужие люди наблюдали за мной, пока я сплю. Но то, что увидели жители Бьяковичей, убедило их в сверхъестественном характере происходящего. Что же предстало перед их глазами? Шестеро детей, частично знакомых между собой, которые стояли на коленях на острых камнях и колючках с горящим взором, прикованным к чему-то невидимому. Впоследствии учёные квалифицировали наше состояние как экстаз. Лично для меня экстаз означает — пребывать на Небесах.

— Ты оставишь какой-нибудь знак, — обратилась Вицка к Деве Марии, — чтобы люди нам поверили?

Богородица только улыбнулась в ответ. Через некоторое время Вицка спросила меня, который час. Этот вопрос показался мне совершенно неуместным — я была слишком поглощена Пресвятой Марией, чтобы смотреть на наручные часы. Я надеялась, что встреча с Ней будет длиться вечно, но вскоре Богоматерь сказала:

— Идите в мире Христовом!

И, быстро поднявшись вверх, растворилась в синеве. В то же время я ощутила, что возвращаюсь в наш мир. Каким же болезненным и печальным был этот переход! Я бы хотела остаться с Богородицей навсегда.

Вытирая слёзы, я посмотрела на других визионеров. Было очевидно, что и они возвращаются в реальность с тем же трудом, что и я. Иванка была потрясена больше остальных, и на это была причина — теперь она точно знала, что её мама с Девой Марией.

Окружавшие нас люди утверждали, что явление длилось десять-пятнадцать минут, но это казалось невозможным. По нашим ощущениям, оно заняло гораздо больше времени. Я посмотрела на часы, чтобы проверить время, и остолбенела. Цифры и стрелки на циферблате развернулись. Два часа теперь находились на месте десяти часов, и так далее в зеркальном отображении, а стрелки шли в обратном направлении. Я сразу же вспомнила, как Вицка спрашивала меня, сколько времени. Всё это было необъяснимо. По пути вниз люди засыпáли нас вопросами, но мы были ещё слишком растеряны, чтобы давать подробные ответы. Мы только что пережили вместе нечто необыкновенное, связанное с Богом и Божьей Матерью, но для каждого из нас это ещё была и личная, очень важная встреча.

Отец Славко — священник, который позже стал служить в Меджугорье — однажды очень расстроился из-за того, что ему никак не удавалось собрать вместе всех шестерых визионеров. «На месте Богородицы, — говорил он, — я бы никогда вас не выбрал. Вы такие разные! И для меня это знак, что происходящее — правда».

Если бы не явления, большинство из нас никогда бы не подружились. Мои первые впечатления об остальных визионерах, скорее всего, отражали недоумение большинства: ни один из нас не отличался от других сельских детей особой набожностью, у каждого были свои достоинства и недостатки. Но несмотря на это — а может, и благодаря этому, — Богородица выбрала нас и собрала вместе.

Семнадцатилетняя Вицка Иванкович, с тёмно-русыми вьющимися волосами и не сходящей с лица улыбкой, отличалась весёлым и живым нравом. Она всегда первой брала инициативу в свои руки. Вицка — это производное от её полного имени Вида. На хорватском языке слово «видение» и её имя — однокоренные.

Ивану Драгичевичу было шестнадцать. До начала явлений мы не были знакомы. Высокого роста, черноволосый, он казался застенчивым и тихим. По-еврейски его имя звучит как Иоанн, оно часто встречается в Новом Завете и означает «Бог милостив».

Не знала я и шестнадцатилетнюю Марию Павлович — худощавую девушку с короткими тёмно-русыми волосами. Её имя, как и моё — славянские варианты исходного еврейского имени Мариам.

Самым младшим из нас был десятилетний Яков Чоло, мой двоюродный брат, однако до начала явлений мы с ним совсем не общались. Жил он со своей мамой Якой и часто смешил нас своей детской наивностью. Яков носит имя покровителя меджугорского прихода, св. Иакова.

И, конечно же, моя любимая подруга Иванка Иванкович — самая младшая из четырёх девочек. Ей было пятнадцать. Она любила опаздывать и, когда бы мы ни собирались вместе, всегда приходила последней.

Все мы были очень разными, но нас связал сверхъестественный дар видеть Богородицу. Наше восприятие этого опыта — как и наши характеры — было и остаётся различным, но все эти годы мы согласны в одном: невозможно описать словами красоту Божьей Матери и чувство, которое мы испытываем, когда смотрим на Неё.