Надежда Осипова

Было весело в деревне...

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Надежда Осипова, 2018

Интересная повесть о деревенской жизни. Красочный язык хорошо сочетается с юмором и честностью изложения. Текст читается на одном дыхании. Любовь, забавные приключения, увлекательные наблюдения о деревенской жизни, природа и вечные человеческие ценности…

18+

ISBN 978-5-4490-3109-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Было весело в деревне...
2. Судачат бабы у колодца…
3. Где тонко, там и рвётся…
4. Анархия, Вельветка, Маркиз и прочие…
5. Пернатые друзья
6. У обгорелого столба…
7. Пятилетку за три года…
8. Попразднество Рассказ седьмой
9. Сюрприз
10. Расплата
11. Ума-ума-ума-а
12. Дом с привидением
13. Месть
14. В жизненных ритмах
15. Было весело в деревне…

Судачат бабы у колодца…

Рассказ первый

Утром тёплого августовского понедельника деревенские бабы встречаются у колодца. Перебивая друг друга, спешат рассказать скопившиеся новости. Хотя торопиться им, собственно, пока некуда: скотину и мужиков уже проводили, одних на пастбище, других на работу, а теперь баста — законный женский перекур. Громче всех дерёт горло Марья, по прозванию Ширшачиха:

— Истинную правду говорю вам, бабоньки. Утопил Витька Кузнецов свой новенький «Беларусь» в болоте за Крутой горой. Как есть утопил, даже трубы не видать. Сёдни бригадир Иван Бабанин искать утопленный «Беларусь» поедет. Сама слыхала, как он молодняк с собой зазывал — пернатых энтих друзей неразлучных — Васю Гусева и Петю Уточкина. Нырять. Вы, грит им, в подводниках служить хотите, вот и привыкайте под водой обитать.

— Куда нырять? Никогда слыхом не слыхивала, чтобы в болото люди за трактором ныряли. Марья, ты часом не рехнулась? Да и сроду никаких болот за Крутой горой не бывало, — возражает ей бабка Верша. — Мы в войну там косили, сено ставили… Плёса большие были, спору нет, тёмные, смотреть в них страшно. Подле бережку купались всё же, труху сенную да пыль смывали… А болот возля нашего Дуракова отродясь не бывало. Без комарья вольно спокон веков деревня живёт.

— Ну, а сам Витька-то Кузнецов игде? — не утерпев, подгоняет соседку Дарья Супруниха.

— Дак в вытрезвитель загремел, ещё вчерась свезли. В этом, как его… в Афгане-то, говорят, Витьку шибко контузило, когда долг воинский отдавал, а тут ещё и напился. Бабы рассказывали, что ругался он страшно, с топором на всех кидался, вот и свезли.

Марья ужасается собственной выдумке про топор и вытрезвитель. Хлопает руками по крутым бёдрам, хватается в страхе за цветастый головной платок. Рядом на глиняном взъёмчике валяются её коромысло и вёдра. Чуть поодаль лёгкий ветерок балуется с подсыхающим репейником, то кружа ему колючие головы, то перегибая недужные листья задом наперёд. Когда, наконец, ветерок понимает, что развеселить хворый репей ему не удастся, то с размаху плюхается в пыль рядом с развалившейся возле забора курицей. Та испуганно кудахчет. К курице ревниво спешит молодой петух с большим красным гребнем. Ветерок в мгновение ока вскакивает, со свистом бросаясь от петуха наутёк. От столь быстрого передвижения в воздухе образуется вертящийся вовнутрь небольшой кружок вихря.

Мимо проходит во всём обмундировании телятница Танька Мулютина:

— Здорово, бабоньки. За кого сегодня переживаете?

Танька смеётся. И телячий наряд — литые сапоги со старым линялым халатом не портят её яркой красоты. Танька оглядывается, весело машет им рукой, озорно напевая:

Спорят бабы у колодца,

Чей мужик быстрей сопьётся.

Молвит бледная девица:

— Мой уж спился, лёг лечиться.

Бабы молча недобрыми завистливыми глазами смотрят вослед. Когда Танька сворачивает к своему дому в Безымянный переулок, начинают и ей прополаскивать косточки.

— Говорят, с перепою только очухалась. По родине тоскует, сказывают, по Чернобылю своему. Пьёт, курит, с чужими мужиками вожжакается, и ничё ведь ей не деется. Только красивше, лахудра, стаёт, — зло судит Ширшачиха.

— Да она же после Чернобыля, бабы бают, как это… мутанткой стала, — не отстаёт в вымыслах и Супруниха.

— Экие вы, черноротые, — плюётся бабка Верша. — Вся деревня знает, что Танька не пьёт и не курит, да и мужиков к себе не приваживает. Весь день-деньской в работе, семьища-то, шутка сказать, сама пятая, а работница-то одна. Старые да малый… И жисть заново начала, все пожитки тамотка побросали. Горе-то какое, страшное горе сколь народу постигло, — причитает бабка Верша.

— А ты чё за неё горой стоишь? Сама-то давно праведницей стала? А кто мужику твоему, Егору, перцу едучего в штаны подсыпал, когда он к Анне на свиданку бегал? Не ты ли это, Вера Лаврентьевна? Его-то быстро выходила, все причендалы ему спасла, а она, Анна-то, вдова солдатская, с ожогом сколь крутилась, считай, заживо сгнила? До самой смертушки тебя за три улицы обходила, — взялась костерить бабку Вершу и Дарья Супруниха. — А к Таньке твоей даже дед Петя Капут кажин вечер ходит, сама видала, и моему Ивану она глазки строит…

Бабка Верша не утерпела. Засмеялась. Наклонившись к околоколодезной глине, нацепила на коромысло полные ведра с прозрачной водой, да пошла, плавно переступая, через дорогу ко двору, крепенько прижимая дужки покачивающихся ведёр к коромыслу. Шагов через пять всё же бросила через плечо:

— Я свою семью в войну спасала, кормильца возля нажитых нами четверых детей удерживала. Бабы одинокие, вдовы которые, моего Егора по косточкам бы растащили, кабы не сражалась против них. А твой-то… Да кому он нужен, сморчок, соплёй прибить… Какой с него толк аль прибыток. Ни в постель, ни на работу… В базарный день за гривенник ни одна баба не возьмёт. Лентяй и пьянчуга. А дед Петька Капут к кому хошь пойдёт, даже к вам, чтобы про свой танк «Иосиф Сталин» рассказать, только уши поширше растопырьте.

Супруниха хотела броситься вслед за бабкой Вершей, чтобы выстрелить ей в спину напоследок дурным словом, но помешал нёсшийся на полном ходу сочного голубого колера новый трактор «Беларусь». За рулём сидел Витька Кузнецов, трезвый, в целости и сохранности. Ширшачиха из столбняка вышла первой:

— Отпустили, видать, голубчика. Начальство совхозное выпросило его из отсидки, — на ходу начала сочинять свежую историю. Про утопленный и возвращённый трактор быстро придумать ничего не смогла, смолчала, тут большее время требовалось.

Внимание баб вновь переключилось на Таньку. Та, переодевшись уже во всё чистое, с хозяйственной сумкой поспешала вдоль дороги в противоположном от них направлении. В магазин, — единодушно решили бабы. Талоны на водку отоварить, чтобы не пропали.

— Вот к чему Таньке талонов сразу на восемь бутылок водки кажин месяц в сельсовете выдают, — от души возмущалась Дарья Супруниха. — А ведь в семье у неё в рот никто капли не берёт. Бабки на дух пойло не переносят, а сама Танька только пригубит, еслив в компании когда…

Зависть Супрунихи первобытной силой сразу перенесла Таньку из забубенной пьянчужки в непреклонную трезвенницу.

— Это ж сколько доброго для семьи можно сотворить с такой валютой? Ни один мужик не шелохнётся, с места не сдвинется, ежели бутылку ему за работу не предложишь. А с Танькиным водочным запасом по полену ей из самого дальнего колка дров на три зимы мужики натаскают за выпивку — не унималась Дарья.

— А наши-то мужья-дураки сами все водочные талоны выжирают, до дому не успеваешь донести, — в сердцах бросила Марья, громко брякая пустым ведром по колодезному срубу, рывками опуская ручку скрипящего ворота. Бабы от обиды на своих мужиков разом смолкли, будто безотложно вспомнив, что пришли к колодцу этим утром они по делу, за водой.

Где тонко, там и рвётся…

Рассказ второй

Танька Мулютина и в самом деле спешила в магазин отоварить оставшиеся августовские талоны, хозяйственные и продуктовые, чтобы не пропали — в сентябре на них в магазине уже ничего не дадут. Сахар, водка, стиральный порошок и мыло были нынче позарез ей нужны, а вот лапшу с мышиными какашками выкупила лишь для порядка — соседу Якову Григорьевичу отдаст на прикорм борова Бориса, не по-осеннему костлявого от неутомимой уличной сутолоки.

Таньке всегда казалось, что её судьба складывается по случайностям, нелепым, глупым или трагическим, но уж никак не по собственной воле. Вот и сейчас она уже третий год как оказалась на жительстве со всем своим престарелым семейством в деревне Дураково по трагической Чернобыльской случайности. А в Чернобыль их занесло уже по нелепой случайности: её старшая сестра Валька попервоначалу попала туда по медицинскому распределению — окончила институт, а потом перетащила их к себе поближе — нянчиться с нажитыми ребятишками. Валька с мужем устроились на хорошие оклады, и им до зарезу понадобились бесплатные няньки. Сама Танька замужем никогда не бывала — Костя у неё сураз, нагульный. Притащила в подоле по глупости, как не раз говорила мать Устинья, да две престарелые тётки — Фёкла и Матрёна. На роду у Мулютиных счастье в списках, похоже, не значилось: Устинья родила Вальку и Таньку уже в перезрелом для девки возрасте, девчонок отец признал, удочерил, но как-то уж очень быстро после запоздалой свадьбы переместился на кладбище. А Фёкла и Матрёна вовсе замуж не выходили, их жениховский возраст поубивало на войне, так что Костя Мулютин воспитывался в полном матриархате, как любил говаривать их ближайший сосед Дураков Яков Григорьевич. По причине сплошной невезучести старшая сестра Валька, с малолетства расчухав это обстоятельство, старалась всегда действовать хитро и нахраписто, не допуская глупых и нелепых случайностей, хотя трагические в её жизни всё же проскальзывали. Вот и теперь

...